У Истока Волги

В начале восьмидесятых, повинуясь безотчетному порыву, я совершил паломничество к истоку Волги, от которого у меня остались самые светлые воспоминания.
Прибыв в Осташков ночным поездом, я тотчас устремился к пристани. Теплоход рейсом на Свапуще должен был отправиться через полчаса, но на просторе озера Селигер он уже был виден, как белое пятнышко. Водная поверхность скрадывает расстояние, и поэтому очень медленное приближение судна восстанавливало правильное впечатление о протяженности Осташковского плеса (более 10 километров). Завороженный этим зрелищем, я никуда не ушел, отследив прибытие теплохода и  высадку пассажиров, после чего поднялся на борт, и корабль отвалил.
Публики было немного, так что я без труда занял престижное место на верхней палубе у самой балюстрады. Стоял ясный безветренный день конца июля, но жары не чувствовалось; - от воды веяло прохладой. Первый час пути, проведенный на плесе, зрительными впечатлениями был небогат: куда ни глянь – лишь отливавшая синевой водная гладь, покрытая мелкой рябью, да зеленая полоска далекого берега, тянущаяся по горизонту. Я задремал, очнувшись лишь когда теплоход уже шел по западной протоке Селигера.  Теперь справа от меня проплывал берег, густо заросший лесом; то это был пригорок, на котором возвышался сосновый бор, то низина, по урезу воды отороченная ракитником, за которым  стоял березняк, перемежаемый высокими елями.
Обращала на себя внимание большая заселенность здешних мест отдыхающим людом: тут и там в берег упирались носами лодки-казанки; среди деревьев виднелись палатки; над костерками вились дымки, а на пронизанных солнцем полянках сушилась рыба, развешенная на бельевых веревках.
Наконец, через три часа после отправления, примерно в час пополудни теплоход причалил в конечном пункте маршрута – селе Свапуще. Сойдя на берег, я тотчас направился к цели своего путешествия, двинувшись на юг по шоссе, окружающему Селигер. Пройдя по нему три километра, я свернул в ответвление, уходившее вправо – в северо-западном направлении: это была дорога в село Волговерховье, построенная до революции для паломников Ольгинского монастыря; мне предстоял путь длиной двадцать километров. Хотя твердое покрытие дороги было в отменном состоянии, движения по ней фактически не было: за три с лишним часа мне  повстречались лишь две-три легковушки. А  пешеходы были представлены туристической группой из 5-7 человек во главе с инструктором, приветствовавшим меня словами:
- Индивидуальному туристу от нашей группы физкульт-привет!
Основная трудность перехода состояла в том, что день был жаркий, а раздеться было нельзя из-за несметных  полчищ свирепых комаров, от которых и в одежде-то приходилось отмахиваться. Дело в том, что дорога проходила через настоящие северные джунгли; сразу за обочиной подлесок стоял сплошной стеной, продраться через которую без топора или мачете было невозможно – до сих пор мне не доводилось видеть лесов, непроходимых буквально.
Примерно через три часа кругом посветлело, и дорога вышла в поле; справа, на пригорке стояли избы деревни Волговерховье; дорогу перегораживал шлагбаум; рядом с ним на столбе располагалась дощечка с надписью, гласившей: «В заповедник «Исток Волги» въезд запрещен. Ставить машины здесь». У обочины понуро стояла запыленная «копейка».
Поросшей травой деревенской улицей я двинулся вдоль выстроившихся в ряд домов; было не видно и не слышно, - ни человека, ни скотины, ни курицы. Я вдруг почувствовал: не хватает чего-то привычного, и тут же понял: нет столбов с натянутыми между ними проводами – село Волговерховье обходилось без электричества.
Поднявшись на пригорок, и миновав последние дома деревни, я понял, что пришел, куда стремился: по левую руку от меня, посреди зеленого луга, на возвышении, стояла заброшенная краснокирпичная церковь Ольгинского монастыря, а прямо передо мной раскинулось болото, поросшее низенькими березками. Среди них виднелась деревянная часовенка с белыми наличниками на окнах; к ней от берега шли мостки на деревянных сваях примерно метровой высоты. Пройдя по ним не более ста метров, я подошел к часовне; лишенная религиозной атрибутики, она имела вид домишка кубической  формы с крутой четырехскатной кровлей, увенчанной шпилем; по всему периметру ее окружали мостки, огороженные перилами. Домишко, как и мостки, стоял на метровых сваях над поверхностью воды, заросшей камышом и другими водяными растениями. Обойдя часовню кругом, я вошел вовнутрь; ее внутренний объем освещался пятью застекленными окошками с полуциркульными завершениями; посередине помещения в полу имелось сквозное отверстие, через которое можно было, опершись на перила и  наклонив голову,  смотреть на воду; солнечные лучи, пронизывавшие  воду сбоку, терялись в глубине, не достигая дна. Следовало понимать, что это и был родник, давший начало Волге, но, как я ни всматривался в воду, все же не смог обнаружить ни малейших  признаков ее движения. Несколько разочарованный, я вышел из часовни, чтобы пуститься в обратный путь, и тут же остановился, как вкопанный: сидя на краю мостков, несколько ондатр деловито, как прихорашивавшиеся дамы, приводили в порядок свои шкурки; о том, что они только что вылезли из воды, свидетельствовали натекшие вокруг них лужицы. Застыв в неподвижной позе, чтобы их не спугнуть, я осмотрелся.
Было шесть часов вечера; склонившись к западу, солнце уже не пекло по полуденному, а заливало окружающий пейзаж мягким  золотистым светом, источая нежное тепло, в котором млели и вода, и трава, в котором блаженствовали и изящные зверки, и мое благодарное тело. А  душа пребывала в восторге  от всей окружавшей меня красоты, и от тишины,  казалось, на миг охватившей всю Вселенную, и я вдруг понял, что достиг Истока, для которого «исток Волги» является лишь популярным подобием.
Дождавшись, когда ондатры с чуть слышным всплеском удалились, разбежавшись  по своим делам, в обратный путь двинулся также и я.
Теперь, уже хорошо ориентируясь на преодолеваемой в обратном порядке местности, я понял, что ручей, пересекающий лесную дорогу под небольшим мостом, - и есть начало Великой русской реки Волги, и на прощание посмотрел на него с уважением.
Хотя  дорога «обратно» показалась короче, чем «туда», в Свапуще я вернулся лишь в одиннадцатом часу вечера, и тотчас же принялся за поиски ночлега. Но не тут-то было! В какой бы дом я ни обращался, мне вежливо отказывали, - даже в сеновале. В отчаянии я начал спрашивать, к кому бы мне посоветовали попроситься; ведь не ночевать же на улице! Кто-то мне сказал: «Обратитесь к дяде Грише; он живет бобылем».
И вот я робко стучу в дверь дядигришиной избы. Изнутри послышалась возня, и в проеме раскрывшейся двери показался хозяин – сухонький седой мужичок лет за шестьдесят со злым морщинистым лицом. Выслушав мою просьбу, он на меня закричал с неожиданной яростью:
- Ходят тут разные, просятся в дом, а после этого вещи пропадают! Я посторонних в дом к себе не пускаю! – сказал, и собрался захлопнуть дверь у меня перед носом.
- Пустите, пожалуйста, скоро ночь, а мне некуда деться! Я уже обошел все дома на улице, и нигде меня не пускают – канючил я.
- А нечего шататься – сказал старик, уже несколько смягчившись.
- Ладно, заходи – смилостивился он – только ничего в доме не тронь, а то я тебя дубиной так огрею, что навек отучу воровать – и он показал на палку, стоявшую в углу сеней.
Дядя Гриша показал отведенное мне спальное место – кровать, поставленную на остекленной веранде, потом спросил, как меня зовут.
- Олег.
- Слушай, Олех, пойдем, я тебя чаем напою.
Старик провел меня в горницу, которая была похожа на какую-то пещеру; до самого потолка она была завалена каким-то барахлом. На оставшемся свободным пятачке стоял стол, заставленный кастрюлями, посудой, какими-то коробками, и прочим; на столешнице смогли притулиться два стакана в подстаканниках МПС. Света от низко подвешенной электрической лампочки хватало только на стол и на нас с хозяином, сидевших около него  на высоких табуретах; вся остальная комната тонула в полумраке. Думаю, со стороны наше чаепитие напоминало сцену с картины Рембрандта.
Между дядей Гришей и мною завязалась неспешная беседа. Старик, как и большинство людей его поколения, начал с рассказа о своем участии в войне. Кульминацией повествования стал момент, когда он вживую видел генерала Власова.
- Смотрю я, - кто это рядом стоит? Пригляделся, а это – Власов, сука!
Потом он сообщил мне вкратце о жизни в послевоенное время, затем перешел к современным невзгодам.
- Знаешь, что я тебе скажу, Олех, - перешел он к обобщениям – во всем виновато начальство!
Выпив по три чашки неплохого чаю, мы стали готовиться ко сну – уж миновала полночь.
- Слушай-ка, Олех, завтра утром мне нужно подкосить для козы травы; я выйду рано, и тебя запру. Так что не беспокойся, обнаружив запертую дверь; я скоро приду.
После трудного дня (сорокакилометровой прогулки) я заснул мгновенно и проснулся отдохнувшим – тут как раз и вернулся дядя Гриша. За два рубля он мне предложил стакан свежего козьего молока (это было довольно дорого; к примеру, за ночевку я заплатил один рубль). Я согласился, и не пожалел; - я и не предполагал, какой это деликатес – козье молоко.
До отправления теплохода на Осташков у меня осталось время, чтобы искупаться в чистой и целебной селигерской воде. Так закончилось мое паломничество к Истоку Волги, и сами посудите: чем это был не хадж?
                Апрель 2022 г.