Санька

- Сань - ка, -  я стараюсь перекрыть криком грохот вертолёта   и машу в сторону подъехавшего к площадке вездехода.
Ко мне, прячась от сильного порыва ветра, разбрасываемого  лопастями, а потому  низко пригнувшись и втянув голову в плечи, подбегает спрыгнувший с вездехода невысокий и кряжистый молодой человек. Это -  мастер буровой Александр Матвеев или, как все его зовут, - Санька.
- Салют, Олег, что-то вы долго добирались, - наклонившись к моей голове и приподняв опущенное ухо ушанки, в ответ кричит Санька, снимает меховую рукавицу и протягивает для рукопожатия руку, которую я с нескрываемым удовольствием жму.
- Салют, салют, полярник. Долго... Скажи спасибо, что, вообще, долетели. Пока по всем буровым прошлись, пока вахту скинули, пока арматуру... сам понимаешь. Да ещё метель, будь она неладна... Пришлось на подбазе задержаться. Ничего не видно - так мело. А у вас тут вроде спокойно.
- Тоже пошумело немного. Но, недолго. Сугробы, видишь, какие нанесло. Несколько часов «вертолётку» чистили. Зато теперь - красота. 
Недавно выпавший и счищенный с вертолётной площадки снег, лежит вокруг огромными сугробами и переливается разноцветными блёстками под лучами  показавшегося  солнца. После нескольких суток снегопада звонкое голубое небо и, пусть холодный и короткий, но всё-таки солнечный свет - подарок для нас, уже успевших привыкнуть к постоянной темноте. Закончившаяся полярная ночь уходила в прошлое, и на смену ей неспешно приближалось полярное лето. Впрочем, до него ещё  далеко, но первые солнечные лучи радуют, будоражат и вселяют надежду на то, что «всё ещё будет».
- Груза много?
- Как обычно. Пару тонн наберётся.
- Полный комплекс?
- Ага. Да ещё «наука» с нами прилетела, - я показываю на стоявших чуть поодаль нескольких человек «гражданской наружности», по внешнему виду которых сразу можно определить не местных.
- Откуда народ?
- Из столицы.
- Из столицы? А чего делать будут?
- Сам ещё толком не знаю. По ходу жизни разберёмся.
- Ладно, разбирайтесь. - Санька машет  ожидающей в стороне «гэтэтэшке», которая тут же заурчала, развернулась и стала сдавать задом к открытому люку вертолёта, лопасти которого уже перестали вращаться и безвольно поникли в ожидании следующего запуска,  - а я пойду вагончики для вас готовить и обед заказывать. - Народу сколько? Все в сборе?
- Все, чего спрашиваешь. Знаешь ведь, некомплектом не езжу.
- Да знаю я тебя, - хрипит Санька.
- А ты чего это хрипишь?
- Простыл, ядрёна кочерыжка, малость.
- Всё голышом бегаешь?
Санька ничего не отвечает, только лукаво глядит на меня и идёт в сторону буровой.
Мне нравится этот парень. Дружелюбный, улыбчивый, никогда не унывающий и всегда бурчащий себе под нос какой-то одному ему известный мотивчик.
Он  прост в общении, не заносится, как некоторые буровые мастера, внимательно относится к людям и не стесняется спросить даже помбура, если чего не знает. «Не знаю - узнаю. На то и жизнь...» - любит повторять он. - «На то и жизнь»... 

С Санькой мы познакомились прошлой зимой. Он был назначен  мастером на одну из дальних буровых, куда нас вызвали устранять очередную аварию. Тогда стояла примерно такая же погода. Сильно морозило и отчаянно мело. Мы прилетели  под вечер. Разгрузились и установили на рабочие места дежурившие на буровой машины.  Как всегда я отправился в столовку предупредить о нашем приезде - чтобы партия не осталась без еды, а затем зашёл в вагончик бурового мастера. Меня встретил странного вида, похожий на цыгана, крепко сколоченный парень в накинутой на голое по пояс тело овчинной, мехом наружу безрукавке, туго перетянутой солдатским ремнём. Голова его была покрыта густой, вьющейся, чёрной шевелюрой, переходящей в такую же чёрную окладистую бороду. Из-под низко нависающих бровей  смотрели совершенно смоляные с лукавым прищуром глаза. Два ряда ровных, словно жемчужины, зубов сияли на тёмном фоне бороды широкой дружелюбной улыбкой. Парень протянул мне  мускулистую руку.
- Санька.
- Олег, начальник геофизической партии,- почему-то официально представился я, -  а ты — кто?
- Мастер.
- Ты? А Петрович где?
- Улетел. Совсем. Горе у него. Знаешь, наверное... Слышал?
Я слышал. То, что произошло на буровой, не укладывалось в голове, и было совершенно из ряда вон выходящим событием.

Петрович, бывший мастер, привёз на буровую малолетнего сынишку. Зачем? Как ему пришла в голову такая идея?... Он был опытным человеком и знал, что посторонним находиться на буровой строго запрещено. Но тут что-то не сложилось, затмение нашло. Возможно, хотел, чтобы приехавший ненадолго в посёлок сын побыл с ним подольше - трудно сказать. Вот он и привёз его на буровую и, что уж совсем необъяснимо, оставил без присмотра. Тот в одиночку отправился путешествовать по территории, забрался на стол ротора, где никого в этот момент не было, заглянул в таинственную и манящую дыру скважины и, видно поскользнувшись, упал в неё. А там - почти три километра глубины...
Когда обнаружилась пропажа, малыша стали искать, облазили всё и обнаружили следы, чётко отпечатавшиеся в замёрзшей луже глинистого раствора около торчащей трубы «направления». Тогда и стало ясно, что случилось. Как рассказали, Петрович потом сам опустил буровой инструмент...
Эту жуткую историю, случившуюся несколько месяцев назад, мне рассказали. Я знал, что шло следствие и что Петрович был отстранён от работы. Рассказывали, что он был на грани самоубийства. Но о том, что  улетел, я не знал - мотался по буровым и в посёлке давно не появлялся. Вот как в жизни иногда ужасно, глупо и нелепо случается...

- Сколько ты здесь? - спросил я, пожимая протянутую мне руку.
- Второй месяц пошёл.
- И как тебе? Не страшно?
- Было по первости. Сам понимаешь. Но, когда буровую открыли, надо было бурить дальше, вот меня сюда и определили. Что делать...
Я понимал, что делать  нечего, работа есть работа, но для совсем молодого парня это было нелёгкое испытание.
- Да... жуткая история. Вот и нам тут теперь работать. Что, кстати, случилось? Что за авария? Расскажи поподробнее, а то я толком не понял.
- Обратку заклинило.
- Понятно, что-то подобное я предполагал.
- Чем рвать будете?
- Торпедой кумулятивной. Развернёмся, поужинаем, а там и приступим.
- Ежели чем помочь надо, ты скажи. Я мужиков организую и сам помогу.
- А мужики-то тебя слушаются? - я скептически ухмыльнулся, глядя на хоть и заросшее, но всё же ещё совсем пацанское лицо бурового мастера, вспомнив, как меня «посылали», когда был двадцатипятилетним парнем назначен начальником партии.
- Да они вот у меня где, - и Санька, рассмеявшись, сжал в кулак совсем не маленького размера пятерню.
- Ну тогда - нормально, - сомневаясь в услышанном, сказал я и направился к двери, - когда начнём, приходи. Помогать будешь.

Поев, мы принялись за работу. Оградили флажками территорию буровой, расставили ящики с оборудованием и, усевшись на них, принялись снаряжать торпеду. Обычная и нехитрая работа. И всё бы ничего, если бы не разгулявшийся мороз. Работать приходилось голыми руками - как ещё соединишь тонкие концы проводов, приладишь взрыв патрон да  подгонишь одно к одному, что всегда требуется в подобных ситуациях. А на таком морозе руки мгновенно застывают, и пальцы прилипают к промёрзшему железу, оставляя на нём ошмётки кожи. Короче, работёнка ещё та....
Санька, на самом деле, пригнал к нам в помощь свободных от вахты работяг, и те старались,  как могли, таская трубы и очищая для нас место. Сам же мастер, несмотря на мороз, бегал вокруг в своей меховой безрукавке, размахивая голыми руками и отдавая приказания. Как ему  было не холодно?
Что странно, работяги ворчали, но  слушались. Значит чем-то успел завоевать авторитет. Впрочем, он сам наравне со всеми ворочал трубы и шарошки, не стесняясь своего «высокого» положения. Как главный герой кинофильма «Коммунист». Может, этим и взял. Может быть...

Когда работа закончилась, мы всей бригадой забрались в нагретую «козлами» станцию, заварили чай и, растирая помороженные конечности, затравили разговоры. В первую очередь, конечно, о случившейся трагедии, о Петровиче, о судьбе человеческой; а затем, уже согревшись и попыхивая «беломором», о всякой всячине - кто что вспомнил и что пришло на ум.
До завтрака оставалось несколько часов, спать не хотелось, поэтому я вытащил папку с  бумагой, которую всегда возил с собой, и начал  рисовать своих товарищей. Одного посадил напротив  и попросил, чтобы не двигался, остальные, пристроившись рядом, наблюдали, как на чистом белом листе из закорючек, чёрточек, линий и штрихов появлялось знакомое лицо. Это  удивляло не только их, но и меня.
В разгар процесса дверь в станцию распахнулась, и вместе с морозным воздухом в кунг забрался Санька.
- Ух ты, - восторженно произнёс он. - Да у вас тут - музей.
Санька бесцеремонно растолкал нескольких «зрителей» и устроился слева  от меня. Он сидел так близко, что я слышал его возбуждённое и частое дыхание и иногда чуть слышный шёпот:
- Вот это - да, вот это - да...
- Что? Забавно?
- Забавно? Да не то слово. Это ж надо... Из ничего... На чистом листе... И ведь похоже... Ну, прям, живой...
Мне приятно было слышать Санькины восторженные возгласы и ощущать себя почти волшебником.
- Вишь, Санька. Мы не только могём клапана взрывать, но и картинки рисовать... и ещё кое-что...
- А радиолу починить слабо?
- Радиолу? Ну если лампы запасные найду, то раз плюнуть...
- Олег, будь другом, посмотри. Куча пластинок, а слушать не на чем.
- Ладно, - купаясь в мимолётных лучах  славы, великодушно ответил я. - Вот позавтракаем, покемарим немного и загляну. Идёт?
- Ещё как идёт. Идёт-идёт, - радостно пропел Санька и, продолжая напевать «идёт-идёт», выскочил из нагретой станции в мороз...

Через несколько часов, отоспавшись, я заглянул к Саньке. Он сидел у рации и монотонно бубнил в микрофон: «База-база... база-база... база-база...».
- Что, не отвечает?
- Да чтоб её, - в воздух отправились несколько матюгов. - Ну и техника. Еле свяжешься, а свяжешься - ничего не слышно. Будто и не двадцатый век вовсе... Как вы там, отдохнули?
- Порядок. Можешь «вертушку» вызывать.
- Не будет сегодня «вертушки». Погоды нет.
- Как же нет, когда даже солнышко показалось?
- Буран идёт. Через час и до нас доберётся.
- Сильный?
- Да и, видать,  надолго. Зазимуете тут.
- Эх, чёрт. Мне так в посёлок надо.
- Чего? Ждёт кто?
- Ждёт... Только не в посёлке, а на «земле».
- Женщина? - Санька  завистливо посмотрел на меня.
- Женщина.
- А меня никто и нигде не ждёт.
- Почему? - задал я дурацкий вопрос.
- Некому. Родителей нет, братьев и сестёр тоже. Подруга... - Санька неопределённо махнул рукой, из чего следовало, что и подруги нет. - Родители давно померли, спились.  Какое-то время один жил, а потом меня к себе друг забрал. Он - старше и тоже один. Так вдвоём и cуществовали. Потом друга в армию забрали. Я бросил школу и пошёл работать. В «вечёрку» ходил. Закончил. Поступил в заочный техникум на «бурение», тут друг из армии вернулся. Погуляли немного, а затем он подался на север. Меня вызвал. Я техникум закончил, получил отсрочку от армии и приехал.
- А в «мастера» как угодил?
- Поработал помбуром несколько лет, в отделе посидел, а тут с Петровичем такая история. Ну  мне и предложили. Я, говорю, молодой - знаю мало, не справлюсь. Ничего, отвечают, все когда-то молодыми были... Так и назначили.
- Ну и как тебе работа?
- Нормально. Только рация, зараза, шалит, да радиола поломалась. Радио не ловится, так хоть  пластинки послушаешь. А теперь...
- Не волнуйся. Починю я твою радиолу. Где она?
- Пойдём, - и Санька направился во вторую половинку вагончика, в которой было что-то  наподобие «красного уголка». В центре стоял стол для настольного тенниса, вдоль стены на грубо сколоченных скамейках лежали доски для игры в шахматы и шеш-беш, а в углу блестела свежим  лаком радиола «Ригонда».
- Новая?
- Нет, не новая. На складе среди хлама обнаружил. Я её почистил, лачком покрыл. Если починишь, праздник в твою честь устрою.
- Что ещё за праздник?
- Мяса нажарю. Будем есть мясо, музыку слушать и разговаривать. Хорошо!
- Хорошо. А мясо откуда?
- Ненцы оленину привезли. Я у них пол-туши купил. Не с кем есть было. Вот с тобой и съедим.
Меня, конечно, расстроило известие о буране. Значит так долго ожидаемая поездка на «землю» опять откладывается. Но к подобным шуткам природы я уже давно привык, а потому встретил новость, как неизбежное. Перспектива переждать буран в хорошей компании скрашивала настроение, и я принялся изучать внутренности «Ригонды». На удивление радиола оказалась во вполне приличном состоянии. Заменив несколько не внушавших доверия ламп на новые, найденные в моём  регулярно пополняемом, по принципу - вдруг пригодится, запасе радио-деталей, я позвал Саньку и с торжествующим видом включил аппарат. На передней панели загорелся уютный зелёный огонёк, и в динамиках раздались разноголосые таинственные шумы эфира.
- Я тебе сейчас ещё антенну хорошую сделаю, так что «вражеские голоса» ловить сможешь.
- Вот это - да... Вот это - да, - услышал я уже знакомые Санькины возгласы и, соорудив нехитрое устройство из проводов, с видом победителя поймал «Голос Америки».
- Опа-на, -  я хлопнул в  ладоши. - Пожалте бриться.
- Ну, Олег... ты - вааще.
- Тащи пластинки. Музыку будем слушать.
- Ща, мигом, - Санька выскочил из «красного уголка» и через минуту появился с чемоданом. Там к моему удивлению помимо традиционных «Лейся песня», «Весёлых ребят», «Песняров», «Машины времени» и других советских ансамблей, обнаружились концерты Чайковского, Рахманинова, Листа, Берлиоза и ещё много разных дисков «классического» содержания.
- А это у тебя откуда? - удивился я.
- Люблю, - просто и коротко ответил Санька.

Непогода разыгралась не на шутку. Бурение остановилось. Мужики разбрелись по вагончикам и отдались ничегонеделанию. Кто-то принялся за чтение, кто-то гонял в нарды, кто-то отсыпался за все предыдущие недосыпы. А я устроился в обители бурового мастера. Перво-наперво  Санька, как и обещал, настрогал оленины, отнёс в столовую, и повариха нажарила нам здоровенную миску немного суховатого, отдающего тундрой, но очень вкусного мяса. Приправила его брусникой, густо посыпала свежим зелёным лучком, выращенным  в ящиках от взрывчатки, и  вручила Саньке, который с благоговейным видом принёс миску в вагончик.
- Эх, жалко... К такой закуске выпить бы...
- Ничего, когда будешь в посёлке, придёшь ко мне в гости - выпьем. А пока  тем, что есть, обойдёмся.
Мы устролись поудобнее,  чокнулись кружками с налитым в них компотом из сухофруктов, отпили немного и, крякнув, как положено, для полноты картины, принялись за еду.
Блюдо удалось на славу. По всей видимости олень был не старый и не загнанный. Вместе с терпким луком и оттаявшей сладковатой брусникой мясо имело неповторимый, ни с чем не сравнимый вкус, особенно здесь - на буровой,  в теплом вагончике, среди воющего за стенами бурана, рядом с симпатичным мне Санькой.
Тихо играла музыка, в такт ей ритмично работали наши челюсти. Расслабленные теплом и  трапезой, мы рассказывали друг другу про свою жизнь. Неожиданно Санька спросил:
- Олег, та женщина, которая тебя ждёт на «земле», она - кто?
- Кто? Как тебе сказать? - я задумался. - Любимый человек и... чужая жена.
- Как это?
- А вот так.
- И как же?
- Не знаю. Просто я её очень люблю. И скучаю. Вот и всё. И не могу без неё.
- А она?
- Что она?
- Она тебя любит?
- Как я могу ответить тебе на этот вопрос? Кажется, да. Но... сложная история.
- А муж?
- В том-то и петрушка. Была бы не за мужем, давно увёз бы. А пока... Женщина решает. Вообще, всегда выбирает женщина. Мужчина должен предложить, а женщина выбирает.
- Ты так думаешь?
- Я не думаю, я знаю... А почему у тебя нет подруги?
- Была подруга.
- И что случилось?
- Да вот тоже выбирала, - Санька положил вилку и сжал здоровый кулачище.  - Друг у меня был, который сюда позвал. Он мне отца заменил, старшего брата... За него вышла. Выбрала, стало быть.
Я внимательно посмотрел на Саньку. Его почти юношеское лицо сразу стало серым и гораздо старше. Оно показалось мне таким, каким будет лет эдак через пятнадцать-двадцать. Исчезла весёлость и удаль. В нём отразились боль и печаль, пережитые, по-видимому, не так давно.
- Ничего, Саня, потери делают, должны делать человека крепче. Будет у тебя ещё любовь. Будет женщина, которая дождётся тебя и «постелит постель».
Санька недоверчиво что-то пробурчал.
- Будет, будет. Не сомневайся. «Всё ещё будет». Вот послушай. Я тебе стихи почитаю.

Я шел на Север, ветер бил
В мое лицо, январь был лют,
Меня мрак ночи захватил
И я не мог найти приют.

На счастье девушка одна
Случайно встретила меня
И предложила мне она
Согреться у ее огня.

Я низко поклонился ей
За доброту, за благодать,
Я низко поклонился ей
И попросил постель постлать.

Руками белыми она
Кровать застлала полотном
И, мне налив стакан вина,
Спать пожелала крепким сном.

Проходят годы чередой,
Поет пурга, звенит капель,
Но не покину никогда
Ту, что постлала мне постель.

Забрав свечу, она уйти
Хотела, я позвал ее,
Прося подушку принести
Под изголовие мое.

Она подушку принесла
И положила мне в кровать,
Как закружилась голова
И я дерзнул ее обнять.

Эй, парень, ну-ка, руки прочь! -
Рванулась, словно от огня, -
Тебе хотела я помочь,
Оставь нетронутой меня.

Как локон был ее душист,
А голос звонкий, как свирель,
И облик непорочно чист
Той, что постлала мне постель.

А грудь была, как снег бела,
Как наметенная в метель,
И как из мрамора была
Та, что постлала мне постель.

Я был в горячке, как больной,
В глазах ее зажегся свет,
И между мною и стеной
Она и встретила рассвет.

Сказал я ей, ее любя,
О, как же ты была мила,
Она зарделась: - От тебя
Себя, увы, не сберегла.

Я обнял стан и целовал
Ресницы колкие, как ель:
Согласна ль ты, - ей прошептал, -
Мне каждый день стелить постель?

И вот шитье в ее руках,
Стежки в голландском полотне
И счастье светится в глазах
Той, что постель постлала мне.

Проходят годы чередой,
Поет пурга, звенит капель,
Но не покину никогда
Ту, что постлала мне постель.

- Вот это - да, - произнёс своё обычное Санька. - Здорово. Чьи  стихи? Твои?
- Нет, не мои. Поэта шотландского - Роберта Бёрнса. В переводе, правда. Но, всё равно, хорошие.
- Хорошие, - задумчиво повторил Санька. - «Ту, что постлала мне постель...». Душевно... Разбередили. Эх, выпить нечего и нельзя. А то бы выпили мы сейчас, за ту, что постель постелет. За твою... и за мою.
- Выпьем ещё. И за мою, и за твою.
- Олег, - Санька сменил тему. - Скажи, вот ты рисуешь, стало быть — художник?
- В общем, да. Только трудно делить себя между геологией и искусством. Искусство, это — та же работа. Чтобы чего-то путного достичь, работать много надо. А как тут много работать, когда вкалываем сутками на буровых? Впрочем, всему своё время: «время разбрасывать камни, и время собирать камни...». Когда-нибудь брошу геологию и займусь живописью. Буду собирать камни.
- Хорошо сказано: собирать камни и разбрасывать. Кто сказал?
- Это - из Библии, из книги Экклесиаста.
- А ещё помнишь?
- Немного: «...время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру...»
Долго ещё мы говорили с Санькой в тот вечер, пока усталость не одолела нас и не отправила на боковую.

Следующие дни буран усилился.  Метель разыгралась такая, что не то, что работать, ходить  невозможно было. Того и гляди, оступишься, сделаешь неверный шаг в сторону от проторенной и отмеченной красной оградительной лентой тропки, и - пиши пропал. Вот она - тут, рядом буровая, и вагончики - рядом. Но из-за  воя ветра не слышно шума постоянно работающих дизелей, и самой буровой не видно. Всё закрыла сплошная снежная завеса. О вертолёте и думать  нечего. Целые дни мы проводили в вагончике за разговорами.
- Скажи, - как-то  спросил меня Санька. - Ты в искусстве, вроде, разбираешься.
- Ну...
- А как понять, что - плохо и что - хорошо?
- Ты про что?
- Про картины. Я иногда смотрю на картины и ничего не понимаю. Дуб дубом.
- А музыку слушаешь? Чайковского, Гайдна? Тут тебе понятно?
- Тут я чувствую. Душой чувствую. Иногда так чувствую, аж слёзы наворачиваются. Вот Чайковский. Шестая симфония. Это ж надо такую музыку сочинить, душа болит... Или ты стихи читал про постель - чувствую. А картины не чувствую.
- Я думаю, всё ты чувствуешь. Просто, где смотришь? Не в музее, не на выставке, а фото - репродукцию в журнале. Это разные вещи. Там - картины, тут - фантики. Ты любишь смотреть на закат, на восход? Любишь?
- Так это - красиво.
- Но эту-то красоту чувствуешь?
- Эту чувствую.
- Тогда что тебе мешает почувствовать прелесть пейзажа, скажем, Левитана или Поленова? Ничего. Просто не видел. И всего-то.
- Да не... тут что-то не то.
- Всё - то. Хочешь, эксперимент проведём?
- Какой ещё эксперимент?
- Простейший. У меня с собой есть куча репродукций из «Огонька». Всегда с собой вожу. Разложу перед тобой, и ты выберешь картинку, которая тебе больше всего понравится. Только  уговор - выбирать честно. На самом деле ту, которая понравится. Давай?
- Ну давай, - не очень уверенно согласился Санька.
Я залез в рюкзак и достал папку с бумагой, в которой лежали выдранные  из разных номеров журнала «Огонёк» репродукции. Выбрав десяток самых разных, я разложил их на койке.
- Только честно. Если всё не нравится, так и скажи.
Непростую задачу я поставил перед юным буровым мастером. Перед ним лежали разложенные поверх зелёного верблюжьего одеяла репродукции  кубистических работ Пикассо и Брака,  экспрессивные пейзажи Сутина, мой любимый Мунк,  Ван-Гог и обнажённая Модилиани, лирический пейзаж Левитана и несколько портретов Репина, почти беспредметная работа Клее и пара офортов Шагала...
Санька пристально рассматривал  картинки и надолго задумался. Он переводил глаза с одного листа на другой, как бы борясь с собой и стараясь сделать правильный и честный выбор. Несколько раз он уже занёс было руку, чтобы показать понравившуюся репродукцию, но потом резко отдёргивал. Наконец, он произнёс:
- Вот эта и эта.
Моему удивлению не было предела. Он выбрал, на мой взгляд, лучшее. Левитана и Клее. То, что он указал на  Левитана, я ещё мог объяснить видимой простотой и лиричностью узнаваемого родного российского пейзажа, но выбор Клее меня озадачил.
- Сань, это - честно? - спросил я, несколько стесняясь своего вопроса.
- Честно. Я ошибся?
- Что значит - ошибся? Ты выбрал то, что выбрал. Как можно ошибиться? Мы же не задачки математические решаем.
Видимо Саньку не удовлетворил мой ответ, потому что он повторил:
- Наверное, ошибся. Не то выбрал.
- Санька - дружище, да ты выбрал лучшее, из того, что я тебе показал. Здесь - крупнейшие, всемирно известные художники. Но работы - разного уровня, и не самые удачные даже у этих мастеров. Ты же выбрал лучшее. Понимаешь. Ну Левитана я ещё могу объяснить, но скажи мне, пожалуйста, почему ты выбрал эту картинку? - я показал на репродукцию с картины Клее. - Можешь объяснить?
- Хрен его знает, нежная она какая-то, тёплая... Ничего не понимаю, но, чёрт побери, нравится.
Это был искренний, откровенный ответ. Настоящая, честная, непосредственная  реакция на непонятное и, возможно, непостижимое.
- А ты говоришь - не понимаю, не чувствую. Всё ты чувствуешь и всё понимаешь. Просто видел мало, и  всего-то. Здоровый и телом, и душой.
Я подошёл к Саньке и обнял его. Я  был рад. Он тоже.

Прошло несколько дней. Буран  потихоньку стих, и по рации сообщили, что к вечеру на буровую должна залететь «десятка» с оборудованием, но людей не возьмёт. Следующий вертолёт прилетит в конце недели, стало быть, придётся подождать. Я понял, что ещё день, ещё и - всё. Дальше наступит череда  ежеквартальных авралов, и в ближайшее время мне из тундры не выбраться. Я уже внутренне смирился с тем, что не попаду  на «землю» и раздумывал об изменении жизненных планов. 
Загрустив, я запасся «беломором», устроился около радиолы и погрузился в музыку.
Когда раздался шум снижающегося вертолёта, я  даже не подошёл к окну посмотреть, что привезла «вертушка» и как разгружается. Да и зачем? Обычный грузовой рейс.
Я курил и слушал концерт Листа, когда у вагончика раздался хруст шагов, и в дверь ввалился разгорячённый разгрузкой Санька.
- Давай — собирайся. Чего  сидишь? Машина ждать не будет, - скороговоркой выпалил он, счищая с бороды намёрзшие сосульки.
- Какая машина? - не понял я.
- «Десятка». Я с пилотами договорился. Они тебя возьмут. Одного. Больше никого.
- А как же мои?
- И с твоими договорился. Они сказали, что всё сами погрузят и привезут на базу. А ты чтобы летел сейчас, да не забыл им потом «поставить».
Я не верил своим ушам. Значит завтра я смогу быть...
- Давай бегом.
- Санька, дружище...
Я натянул куртку, нахлобучил ушанку, сбегал за рюкзаком и понёсся, сопровождаемый Санькой, к вертолёту. Тот уже закончил разгрузку и завис  совсем низко над землёй.
- Чёрт, а как же я заберусь? Он же не садится...- я мог только руками дотянуться до пола открытого люка, но не забраться в машину. А она не могла сесть, так как вся вертолётная площадка  была занята только что разгруженным «железом».
 Я с недоумением посмотрел сначала на пилотов, которые жестами показывали, чтобы я быстрее влезал, а потом на стоящего рядом Саньку.
- Что делать?
Санька сначала схватил мой рюкзак и, с силой размахнувшись, закинул  в вертолёт, а затем присел, обхватил меня за ноги и резко поднялся. Моя грудь оказалась на уровне пола люка, я подтянулся и закинул ноги внутрь вертолёта, куда меня уже сверху втащили пилоты.
- Ну что - порядок? - обратились они ко мне.
- Порядок, - ответил я и повернулся к люку, чтобы попрощаться с Санькой и своими работягами. Но люк уже был закрыт. Я подскочил к  иллюминатору. Набирающие обороты лопасти ко всё продолжающейся природной метели прибавили свою. Непроницаемая пелена накрыла площадку. Я старался разглядеть хоть что-нибудь. Но ничего не было видно. Постепенно вертолёт поднялся, пелена осела, и, когда машина развернулась, я различил стоящих около «вертолётки» моих мужиков, буровиков, растаскивающих привезённое  оборудование, и чуть в отдалении одинокую, машущую мне фигурку Саньки.


Москва. Март. 2012.