возвращение сына

 Cтарик одиноко курил в тамбуре поезда и все думал - заслужил он такой подарок судьбы или нет? В пыльном окне проносились осенние пейзажи средней полосы России с редкими поселками и полустанками. «Какая бесконечная страна», - монотонная качка и дребезжание поезда только усиливало эту мысль. «Как, наверное, сложно на таких расстояниях общаться и поддерживать родственность?». Темнело. Ожил тусклым светом потолочный плафон. Табачный дым льнул к холодному стеклу окна с закругленными углами, похожего на кадр кинопленки.
Старик ждал окончания войны по-особому, хотя самое ценное он уже на ней потерял. В неудачном наступлении на Сухум погиб его единственный сын. Наур был неженат и не оставил родителям наследника, не оставил смыслов существования - ничего не оставил, даже похоронить себя не дал. Пока на сороковинах сына, блокадных и скудных, вдруг не родилась надежда. Вечером, после всех обрядов, когда почти все разошлись, ближайший друг сына отвел старика в сторону.   
- Дорогой Арсен, я не хотел это пока говорить, но и не сказать тоже не могу. Боюсь, что может даю вам напрасную надежду, но я обещал ... Когда мы с Науром учились в Москве у него была девушка. Они собирались жениться, это были серьезные отношения, но Наур не знал, как вы ее примете. Она была беременной, когда мы уезжали на войну. Лена умоляла не оставлять ее, они поссорились из-за этого сильно. Уже, из Гудауты Наур не раз пытался ей дозвониться, но она не брала трубку. Он очень переживал, но носил всё в себе молча. Только перед самым наступлением вдруг сказал мне, что видел во сне сына, который мог родиться. И попросил меня разыскать Лену после войны, если не доживет, и выяснить все. Я даже его отругал из-за этого, но, видно, у него было плохое предчувствие. Вот я вам записал ее имя и фамилию - Лена училась с нами на одном потоке. Война еще идет, и я боюсь с собой унести эту надежду. Поэтому и прилетел на Восточный фронт, как только смог.
Старик обнял парня, как сына. Неожиданные скупые слезы, скатившись, сразу же спрятались в седой бороде. Он не проронил ни слезинки, даже когда узнал, что сын погиб на Эшерском фронте и его оплакали и похоронили незнакомые ему люди.
 В деревне знали, что на большой земле началось наступление, хороших вестей оттуда не было уже третий день, а плохие множились похоронными списками. В той неудачной операции погибло больше двухсот бойцов абхазкой армии, на той стороне реки осталось много тел, не всех смогли вытащить на свой берег. У штабной радиостанции постоянно дежурили жители окрестных деревень, многие их сыновья воевали там - на большой земле. Не все могли перелететь на Восточный фронт: вертолеты привозили оружие и продовольствие в блокадный район, а это было нужнее. Бойцов и тут хватало.
 Односельчане, первые узнавшие страшную весть, не сразу смогли собраться с духом и сообщить ее несчастным родителям. Они послали за старинным другом семьи, чтобы тот первым занес в дом горе. Мать поняла все сразу и осела, ноги перестали ей подчиняться. Она все последние дни не находила себе места, всё валилось с рук. Старику тоже было неспокойно, оба ворочались ночами в бессоннице, только мать еле слышно просила небеса сохранить им единственного сына.
Это потом всё сложилось, как в кошмарном сне, которого всегда боишься и вот он становится реальностью. Первым делом сбежались соседки, плачем и криками, созывая всю деревню. Из шкафа достали «выпускной» костюм сына, который давно был ему мал и ни разу больше не был одет с окончания школы. Синюю, в тонкую полоску двойку разложили вместо тела на тахте, как принято в таких случаях, из домашнего альбома вынули фотографии Наура и других родственников, давно ушедших в мир иной. Женщины, причитая, обхаживали окаменевшую мать. Каждый вечер зажигалась свеча и ставилась скудная блокадная еда за упокой его души. И так все сорок дней, пока не выяснилось, что может есть на свете ребенок и в нем течет кровь сына.
Старик не сразу уложил все свои мысли. Страх понадеяться на чудо и вновь похоронить надежду, парализовывал его сознание. Жене он решил ничего не говорить, пока точно не выяснит - есть ли у них внук или нет. «Бедная, она даже молиться перестала по ночам – не за кого уже было просить небеса».   
Как и прежде, по утрам, старик звал соседского мальчика, чтобы тот помог поднять корову. Зима 1993 года была самой затяжной и суровой за многие годы, природа тоже решила испытать людей в год лихолетья. Весенней травы пока и близко не было, а сена почти не осталось. Марта так обессиливала за ночь, что приходилось помогать ей встать на ноги. Старик сначала гладил ее жалостно, а корова только беспомощно смотрела на него огромными черными глазами. Потом, обнимая за шею, он тянул ее вверх и она, шатаясь, упиралась на передние ноги. Затем соседский мальчик, перебросив хвост через плечо, тянул за него заднюю часть туловища вверх. Подняв ее, старик, бережно придерживал шатающуюся кормилицу, растирал ей ноги и бока, чтобы кровь опять забегала по ее истощенному организму. С рук кормил початком кукурузы, вдыхая в нее жизнь еще на один день. Молока корова давала совсем немного, да и то почти всё относили соседям, у которых в самый канун войны родился внук. «К лету, если молоко совсем иссякнет, и трава не успеет вырасти, придется ее заколоть. Хотя, как рука поднимется: Марта столько лет кормила нас и сыну копченный сыр всегда посылали с поездом в Москву?!». 
Весть о победе запомнилась старику салютующими автоматными очередями по всей округе и плачем жены, которого не было слышно, даже в дни оплакивания сына. Она выла, как раненный зверь, выплакивая все свое горе в день великой радости.
В семье Арсена все мальчики вырастали без отцов. Обе мировые войны забирали мужчин, не возвращая их обратно домой, и род только чудом не прерывался, пока не случилась эта война на развалинах СССР.
В первую же мирную неделю организовали перенос останков сына из временной могилы в Гагре на родовое кладбище. В те дни желтые «пазики», как лодки Харона, перевозили страшные грузы из одной части Абхазии в другую. Родители не видели сына мертвым, не обмыли его, не одели в последний путь. И хоть стоял во дворе почерневший заколоченный гроб и вереницы родственников и соседей заново оплакивали сына, казалось, что он еще может вернуться домой. И сложенная поминальная одежда ни о чем не говорит, и даже гроб не является доказательством его смерти. Казалось, сын еще посмотрит своим прищуром на них не с фотографий, а вживую.
В тамбуре воняло мазутом, углем и еще чем-то неприятным. Скрип сцепки вагонов, каждый раз напоминал о возможной хлипкости соединений поезда, особенно когда на поворотах вагон мотало из стороны в сторону. Несмотря на ночь, кто-то постоянно проходил через тамбур туда-сюда, громко хлопая дверьми. «Базар настоящий!», - подумал старик.
 Пролетающие встречные поезда со светящимися в темноте окнами были похожи на движущуюся пленку на кинопроекторе. Старик вспомнил свое детство, как с нетерпением ждал киножурналов с фронта, надеясь увидеть в них отца. Бывало, что пленка срывалась с зубчиков киноаппарата, складываясь змеиными кольцами по земле. А пьяненький киномеханик, чертыхаясь, останавливал сеанс. Зажигалась керосинка, испорченную пленку отрезали, потом склеивали концы, восстанавливая хронику войны. Опустевшая простыня, служившая экраном, терпеливо дожидалась продолжения показа вместе со зрителями. Из-за таких частых поломок с каждым последующим сеансом, киножурнал становился все короче. Поэтому деревня всегда встречала кинопередвижку скудным военным застольем, упрашивая начальника приезжать к ним первым.
Похоронка пришла в самом конце войны - отец погиб где-то под Будапештом. Писал он скупо и лишь раз прислал свою фотографию с орденом Красной Звезды на груди. Ее потом увеличили и повесили рядом с портретом деда - лихого кавалериста «Дикой дивизии», с двумя Георгиевскими крестами на черкеске.
 Старик с трудом попал на этот поезд. Смог быстро, не торгуясь продать все пять мешков орехов, хорошо еще сосед подбросил его с грузом до границы. Потом добрался до адлерского вокзала. В кассе, конечно же, не было билетов, и он пошел вдоль вагонов московского поезда, надеясь договориться с проводниками. Курортный сезон почти закончился, и любители бархатного сезона устремились обратно в свои бетонные города. Брать пожилого путника никто не соглашался. Лишь у одиннадцатого вагона уже не совсем молодая проводница сама обратилась к старику:
- Вам куда, отец?
- Мне бы в Москву попасть. Очень надо. Я заплачу, сколько скажете.
- Ну, поднимайтесь в вагон, правда, это плацкарт и до Армавира посидите у нас в купе, а потом и место освободится.
- Спасибо вам большое. Мне, хоть бы сидя, лишь бы доехать до Москвы.
«Какой необычный старик», - подумала проводница. Она сразу заметила высокую и сутулую фигуру, как только он появился на перроне. «До чего же на отца моего похож! Весь в черном, наверное, умер кто-то близкий? Вон как спешит и без вещей почти. Акцент, вроде, абхазский. Ладно, потом расспрошу его». 
 Пока проводница с напарницей носилась по вагону, то разнося белье, то чай, Арсен успел разложить на столике нехитрые угощения. А когда вагон угомонился, уставшие женщины налили чай себе и гостю. Старик узнал, как их зовут, как трудно работать летом и как мало за это платят.
 – Хорошо хоть, мандарины можем возить под новый год на продажу и мимозу на 8-е марта. Не в сезон-то поезд почти пустой ходит до Москвы.
Рассказали еще проводницы, как дома их дожидаются дети, и что одна из них в разводе, а у другой хоть и есть муж, но «лучше бы такого и не было». А когда они стали расспрашивать о его жизни, старик вдруг понял, как давно ему хотелось с кем-то, вот так запросто, поговорить по душам. И хорошо, что это совсем незнакомые люди, которых больше и не увидишь никогда. Рассказал он о судьбе своей, о горе и надежде, с которой он отправился в путь, показал фотографии сына. Ох и нарыдались женщины после его рассказа. Чужое горе примиряет нас с собственными неурядицами жизни. Старик сам так растрогался, что скурил всю пачку, пока доехали до Армавира. Зато ему чуть полегчало и проводницы убеждали, что он обязательно найдет своего внука; что не могла любящая женщина, так запросто, избавиться от ребенка, зная, что ее мужчина уходит на войну. «Да и Наур не мог в кого попало влюбиться, тем более собирался завести ее в наш дом», - постановил самому себе старик. 
Ему давно постелили, но спать не хотелось. Да и не мог он раздеться, когда рядом находятся совсем посторонние люди, вон - и женщины, и дети. Лучше уж сидя, прикорнуть в углу, не впервой тем более. Пока не началась война, каждое лето они с соседями отгоняли свои стада в горы, на альпийский луга. Бывало, ночами приходилось дежурить у костра, если собаки волка или медведя поблизости чуяли. «Правда, там и звезды ближе, и простора больше, а тут и задохнуться можно, такой спертый воздух. Пойду лучше в тамбур, покурю еще». Незаметно прошел день пути, за окнами уже порошил снег, хоть как-то раскрашивая унылые пейзажи. Мысли нанизывались одна за другой, как провода на столбы, что проплывали мимо. «Хорошо, еще пальто захватил с собой, в вагоне говорят, что в Москве уже холодно». 
На удивление других пассажиров, проводницы каждый раз, проходя мимо старика, спрашивали, надо ли ему что-нибудь? Старик смущенно отнекивался и только просил сказать, когда будет большая остановка, чтобы пройтись по перрону. Не привык он так долго быть без дела, а так хоть походить можно вдоль вагона.
Вторую ночь старику тоже не спалось. Стук колес стал совпадать с ритмом его сердцебиения. Так вроде полегче и дышать, и думать, да и немного уже осталось до конца пути. Арсен вытащил из глубины кармана новую пачку «Примы» и аккуратно завернутые в газету фотографии, чтобы еще раз их рассмотреть. На одной Наур был совсем маленький, он с родителями стоял на Красной площади, на другой он был в армейской форме с погонами старшего сержанта ВДВ, а еще была фотография с другом, который и рассказал про его тайну. Вспомнил старик, как они всей семьей ездили в Москву, вот так же, на поезде. Науру было лет семь - восемь. После каникул в школе им дали задание нарисовать на тему «Как я провел лето». Он изобразил туннель с вооруженной охраной у будки, которые видел из окна поезда. Пока не закончился Кавказский хребет, таких туннелей было множество: Наур все расспрашивал, зачем их надо охранять? Мальчик неплохо рисовал и даже мечтал пойти в художественную школу, но она была далеко, в городе. За рисунок ему поставили пятерку, но мама вечером не похвалила, а наоборот, упрекнула. «Неужели из поездки в Москву ты запомнил только туннели? А Мавзолей помнишь, Красную площадь?! А еще в ГУМ ходили - какая красота везде!». Отец промолчал, только улыбнулся едва заметно, глазами. «Интересно, внук будет похож на Наура или больше на мать? По глазам сразу пойму!»
 В тамбур ввалились двое парней, от них сильно несло перегаром. Сначала они нахально попросили закурить и все через мат-перемат. А когда старик сделал им замечание, стали хватать его за грудки. Арсен мгновенно вспыхнул, уже потянулся за охотничьим ножом, с которым никогда не расставался. Но на шум выскочила проводница и вмиг навела порядок. Это было про «в горящую избу войдет». Ломились из этой избы архаровцы, не хуже коней, которых эти женщины на ходу могут остановить. Позже, чуть успокоившись, когда кровь отлила от головы, старик понял, как и чем он рисковал. «Нашел кого воспитывать, сначала разыщи своего внука - вот его и воспитай», - упрек звучал в седой голове, почему-то голосом жены.
Скоро светало и проводницы уложили старика в своем купе, а сами стали хлопотать с чаем и по другим своим утренним заботам. «Через 3 часа к Москве подъедем, сказали девушки, надо мне чуть поспать. Главное, найти девушку Лену, которая может и родила нам внука. Мы со старухой будем ее на руках носить. Неужели я не заслужил вернуть себе сына, родную кровь, через этого ребенка?! Мы совсем заблудились со старухой в этом мире, только он вернет нас к жизни». Мерное покачивание поезда и стук колес усыпили старика, как младенца.
 Ожила поездная радиостанция. Приятный женский голос сообщил, что в Москве ясная погода и легкий мороз. А еще голос попросил не забывать своих вещей в поезде. Проводница стала бережно будить старика.
 - Отец, дорогой, просыпайтесь, скоро Москва! Как сойдете, сразу ищите адресное бюро. Мы за вас молиться будем …

(худ. Игорь Панченко)