Пока я помню

      С Никитой Анатольевичем Поповым мы познакомились сразу после моего приезда в Саров, в 1988 году. Жизнь свела нас на почве борьбы за трезвость. Это без всяких шуток. Уезжая из Полярных Зорь, радовался, что эту неудобную ношу руководителя местного здравоохранения сброшу бесповоротно. Но в Сарове все развернулось с новой силой, в новых формах, ибо и население было другим, и общественность. Движение поддерживалось горкомом партии, в котором только один секретарь, правда, по идеологии, смотрел на “трезвенников” скептически, даже - критически. Сразу ввели в Правление городского ВДОБТ - Всесоюзного добровольного общества борьбы за трезвость, с членским билетом, с заседаниями и поручениями. Стал завсегдатаем местных теле- и радиопередач. Эти СМИ были очень популярны, так как никаких газет, кроме многотиражки “Импульс”, выпускаемой раз в неделю основным предприятием, в городе не было.
      Тут немного отставали от других, даже от окружавших город сельских районов с пятью - десятью тысячами населения, в каждом из которых в обязательном порядке издавалась районная газета. Но у нас было много центральной прессы, которую активно выписывали не только все организации и учреждения, но и горожане.
      Несколько месяцев, пока ремонтировалась квартира, жил в гостинице. На выходные часто получал приглашения посетить чью-нибудь дачу, выехать на озера, на Мокшу – очень красивую, местами напоминавшую речку детства, но более быструю, даже буйную местами. Стал бывать у Поповых, у которых мне особенно нравилось. Нравились они, хозяева. Хорошо отзывалась о них и их невестка, хотя давно рассталась с одним из Поповых-младших. Александра Владимировна была моим заместителем по вопросам экспертизы трудоспособности – направления довольно самостоятельного в медицине, поэтому, очевидно, при внеслужебных контактах мы не думали о «конфликте интересов». К медикам старался не ходить, но не всегда это получалось. 
      Помню, в один из первых выходных, когда еще жил в гостинице, пригласил на обед начмед - Николай Андреевич. Исключительно интеллигентный человек, хотя и хирург, уже в возрасте. Всегда невозмутимый, из-под мохнатых бровей - едва заметная улыбка, мягкий голос, красивая речь с оригинальными оборотами или фразами. “Запущу-ка я Вам сейчас ежа под черепушку”, - как бы спрашивает и как бы предупреждает он, входя в кабинет после обхода стационара или еще откуда-нибудь. Это означает, что он чем-то серьезно озабочен и требуется обсудить. Эту фразу я часто вспоминаю и употребляю, разговаривая с детьми.  Поскольку они, уже давно ушедшие из детства и даже юности, не укоряют меня в ее неуместности или ненужных повторах, я правильно понимал тогда коллегу и прибегаю к памяти о нем кстати. Жена его тоже была хирургом, с военным прошлым, продолжала работать в одной из заводских поликлиник.
      Несмотря на неоднократные предупреждения некоторых коллег о нежелательности подобных визитов к коллегам-сотрудникам, которые все здесь, увы, находились в формальном подчинении, я не смог отказаться. Да и не хотел.
У Балдиных все было в гармонии: небольшая уютная квартира, очень вкусный обед, нейтральный разговор… И все это в ощущении удивительной близости друг к другу и любви этих двух пожилых людей, так непохожих внешне. Еще более размягченный в домашних условиях Николай Андреевич и армейская выправка Зои Ивановны, не мешавшая, впрочем, быть гостеприимной хозяйкой, умелой кухаркой.
К сожалению, приближение 90-х и особенно их начало все меньше способствовало расширению круга подобного общения, углублению. Сейчас приходится только сожалеть.
      Но хотел сказать о другом - на столике у дивана лежали несколько незнакомых журналов - “Трезвость и культура”. Видно, что их читали, во всяком случае, пролистывали. Полистал и я. Журнал довольно толстый, красочный, начал издаваться 2 года назад, в 1986-м. Почему-то раньше мне не попадал в руки. Вскоре получил объяснение пристрастия хозяев к этому изданию - их сын трудился в нем художником. Фамилия “Балдин”, по-моему - Андрей, стояла в выходных данных журнала. А еще мне запомнилось это издание тем, что в том же году я прочитал в нем впервые опубликованную знаменитую поэму В. Ерофеева “Москва - Петушки”. Несмотря ни на что, я никогда не называю этого человека Венечкой. Только - Венедиктом!
      У Поповых я что-то этого журнала не видел. Зато на столе, на невысоких шкафах ГДРовского гарнитура аккуратными стопками возвышались «толстые» журналы: “Октябрь”, “Москва”, “Иностранная литература” и естественно - “Новый мир”. На диване и у дивана - раскрытые номера. Если не было гостей, Никита Анатольевич читал! Говорю со слов Людмилы Тимофеевны.
      Со мной, после того как мы живо пообщались с хозяйкой, Никита Анатольевич говорил исключительно о трезвости и о борьбе за нее. Обсуждали, что в последнее время сказал профессор Жданов, наш соратник, по-моему, из Новосибирска, что - академик Федор Углов. Что-то говорилось и о местных проблемах - естественно, из области нашей общественной деятельности.
      Никита Анатольевич был физиком-теоретиком. Я уже понимал, что он - из касты наиболее уважаемых работников объекта. Чего стоит близость с Сахаровым, в том числе, территориальная, о чем скажу ниже.  И понимал, что в его личности есть и другое, не только и, может быть, не столько, кроме непримиримого отношения к алкоголю и пьянству. Но сколько я ни подступал к нему с вопросом о его основной работе, так ничего и не понял. Он “на пальцах” объяснял теорию взрыва, распределения ударной и прочих волн, убеждал, что рассчитать и описать их, равно как и разработать противодействия им, можно и без экспериментов, «на бумаге». Хотя уже тогда на Объекте у них был мощнейший вычислительный центр. Увы, помешала моя врожденная техническая невосприимчивость, перешедшая в патологическую беспомощность в вопросах, выходящих за пределы разумного восприятия.
      Стивен Хокинг для меня ассоциируется  с его неизлечимой болезнью, а вот что такое “черные дыры” и таинственное излучение от них, которое, как я понимаю, никто не видел и не ощущал, а у Хокинга все это было только в воображении, понять не под силу. Но он - физик-теоретик мирового уровня! И я это принимаю. А Никита Анатольевич?
      Вот сейчас я знаю о физике-теоретике Никите Попове значительно больше, вернее, знаю о его значимости, о научном уровне. О нем пишет Википедия. В интернете, ведомственных и других изданиях много материалов и статей в связи с его юбилеями. Не так давно, в 2017 году, ему было 90. Его чествовали! В Википедии никто пока не отважился добавить еще одну дату его жизни, так и остается - 1927. Это когда он родился.
      Совсем недавно наша с женой коллега - Валентина Федоровна, еще один зам – по педиатрии, с которой мы иногда созваниваемся, на мой вопрос о Поповых сообщила, что часто их видит, когда ходит к Гене - своему мужу или к кому-то из друзей и близких, которых все прибывает на городском кладбище и все больше поближе к почетной центральной “улице”. “Лежат рядышком с женой, - трогательно сказала она о Поповых, - недалеко от…”. И последовала череда знакомых фамилий и имен.
      Несколько лет назад довелось писать для росатомовской газеты отзыв на фильм “Бомба”, вышедший на ТВ. Это о том первом изделии, которое связано с именами Курчатова, Харитона и многих других, в основном, саровчан. Сокрушался мысленно, что не хватает рядом кого-то из тех, кто еще в строю, того же Никиты Анатольевича. И тогда еще не допускал, что это невозможно, что, может быть, его уже и нет, и о возрасте думал. Нет, он еще был. Я был ограничен нездоровьем, в Саров поехать не мог. Но материал получился неплохой, опубликовали. Так и я попал в круг причастных к великому. Там бЫли те, кого можно и нужно уважать!
      Сейчас мы часто с моей дочерью, работающей в серьезном научном институте, обсуждаем проблемы отечественной науки, обсуждаем и тех, кто должен ее поддерживать и развивать. У дочери выработались и закрепились непоколебимые установки в оценке научного уровня того или иного ученого - какой у него “хирш” (индекс цитируемости), публиковался ли в “Nature”, “Science” или в “The Lancet”. Не во всем соглашаясь, я ссылался, кстати, и на саровских ученых, работающих над закрытыми темами, исключающими широкое признание в научном мире, во всяком случае, в ближайшее время, прижизненно. Но отсутствие цитируемости или публикаций в зарубежных журналах никак не умаляло их значимости!
      Подтверждение своей правоты получил совсем недавно, работая над этим очерком. В одной из публикаций об истории саровского ядерного центра читаю - “первая открытая публикация специалистов КБ (Козырев А.С., Попов Н.А., Александров В.А.) по проблеме газодинамического термоядерного синтеза появилась в 1978 году в журнале “Nature”, 1978, т. 275, с. 476”. Тут же позвонил дочери!
Об Александре Сергеевиче Козыреве думаю сказать несколько слов в этом очерке. В.А. Александрова не знал.
      У саровских ученых отметил одну немаловажную характерную черту - защитив кандидатскую диссертацию и, тем самым, как-бы обозначив себя в научном мире, они не стремились к защите докторских. Мне кажется, они не хотели растрачивать силы и время на приведение в формальный, уж точно, им не нужный, порядок результатов своего труда. Они высказывали гипотезы, обосновывали и доказывали, изобретали и конструировали, делали открытия, получая попутно медали и ордена, Сталинские, Ленинские и прочие премии, становились Героями, жили…  Ни Попов, ни Козырев, ни Хирный Ю.М., о котором как-нибудь расскажу отдельно,  не были докторами, не стали и академиками.
      Последний раз я видел Никиту Анатольевича летом 2010 года. Был в командировке в Сарове, жил в той же гостинице, что и тогда, в 1988 году, когда приехал с Севера, из Полярных Зорь в этот совсем незнакомый город на новое место работы.
      В 2010 году по всей стране пылали лесные пожары. Один из эпицентров был в Мордовском заповеднике, откуда стремительно надвигался на Саров. Положение было очень серьезное.
Вечером вышел на улицу. Было дымно. Но высоченные сосны, оставшиеся от былого леса, уютно окружавшие гостиницу и цепочку ветшающих деревянных домиков-коттеджей, вселяли спокойствие. Вот и коттедж Поповых. Конечно, все его и сейчас именуют домом Сахарова, так как именно здесь жил великий ученый с семьей. Но я иду к Поповым.
      Я не знаю деталей истории, как они получили это жилье. Людмила Тимофеевна на мой ожидаемый вопрос ответила коротко: “Сахаров помог”. И все. Тогда у них было уже трое детей - мальчишек. А молодой физик-теоретик Никита Попов оказался исключительно ценным и незаменимым помощником Сахарову.
      На “сахаровской” половине - скромная табличка с барельефом академика и напоминанием “Здесь жил…”. Все аккуратно выкрашено, подновлено, все же бывают и высокие посетители, так что половина Поповых смотрелась грустновато… “Парадное” крыльцо негостеприимно захламлено: старый стул, какие-то корзины… Прошел дальше, на доносившееся из зарослей малины потрескивание сухих веток, журчание воды и знакомый тихий голосок о чем-то беседующей сама с собой Людмилы Тимофеевны.
      Вот она показалась из-под нависавших над ней малиновых веток, со шлангом в руке, в старой, еще больше ее скрывающей куртке, но на голове - бывшая когда-то кокетливой шляпка. И прищуренные, пытливые глаза. Она щурилась и от сумерек, и от падающего света фонаря, и от старческих слезинок… Девятый десяток. Главное, она узнала меня. И была приятно взволнованна. Поговорили. Спрашивала больше она. И говорила. Перечислила, кого еще не стало в соседних коттеджах: Фишман, Кочарянц, Цукерман…. Александр Иванович Павловский умер еще при мне. Никита работает, сам за рулем своих “Жигулей”. О детях говорить не было принято, но все же узнал, что они так и живут здесь с младшим сыном. Он и сейчас дома. “Как всегда, наверху”, - махнула в том направлении хозяйка.
      Скрипнула дверь запасного, внутреннего входа-выхода, ведущая на кухню, и на крылечке показался Никита Анатольевич.  Он не ожидал гостя, был в уместном для душного июльского вечера виде - в “семейных” трусах и в шлепках, ничуть не смутился. Поздоровались. Внешне он не выглядел стариком - тот же седоватый венчик кудрей, ни сутулости, ни дряблости… Только в глазах не хватает какой-то живинки, хотя, возможно, это из-за плохой освещенности. Он что-то спросил у супруги, постоял еще минутку и… ушел в дом. Меня он, как мне показалось, не узнал.
      Пару раз Людмила Тимофеевна присылала поздравительные открытки к праздникам - 23 февраля, Дню победы. Эта привычка из прошлого у нее сохранялась.
Еще раз увидел ее лет через десять, по телевизору. Снимали фильм о Сахарове. Съемочная группа с сыном академика Дмитрием приезжала в Саров. Была осень. Во время съемки того самого коттеджа к калитке Поповых вдруг подошла Людмила Тимофеевна, в элегантном для ее возраста пальто, в шляпке. Она открыла калитку, окинув взглядом незнакомых мужчин и быстро шагнула на свою территорию, избегая, как мне показалось, взгляда кинокамеры.
      - Здравствуйте! - окликнул ее Сахаров-младший. - Вы меня не узнали? Я - Дима.
      - Здравствуйте. Узнала, - коротко ответила Людмила Тимофеевна, закрывая за собой калитку.
      В этом - вся Людмила Тимофеевна! Откровенная, непримиримая, рассудительная… Я это не раз испытывал на себе, когда выслушивал осторожные упреки по моим каким-нибудь общественно заметным действиям, особенно заметным в нашем закрытом городе, о друзьях-приятелях. Людмила Тимофеевна искренне старалась меня охранить, уберечь… Это подтверждали и другие, лучше меня ее знающие. Она не ошибалась.
      О семье Сахаровых она всегда вспоминала тепло. И, очевидно, несправедливо жестокое отношение детей к отцу, проявившееся в последние годы его жизни, она им не могла простить.
      Дмитрий Сахаров умер совсем недавно, в январе 2021 года. Ему было 64 года, еще моложе отца!
      С Александром Сергеевичем Козыревым мы встречались всего несколько раз. Он уже был на пенсии, когда я приехал в Саров. В отличие от Никиты Анатольевича, он ушел на отдых, когда не было и 70-ти, хотя тоже был из теоретиков, да еще каких! И здоров был, слава богу - серьезно занимался спортом. Были у него и другие увлечения, требовавшие времени и остающихся сил.
      Не помню, с каким вопросом он пришел тогда ко мне - только что приехавшему новому руководителю саровского здравоохранения. Но не по здоровью. Запомнил два момента из той встречи: он вскользь заметил, что у нас, в медсанотделе, работает жена его сына, а также пригласил заглянуть при случае посмотреть его коллекцию камней. И еще помню тот непонятный восторг, с которым на протяжение всей встречи я воспринимал неожиданного посетителя. Он был великолепен - высокий, прямой, не удержусь от банального - с гордо посаженной головой, не седой, а седовласый… Дружелюбный взгляд светлых глаз. Крупные кисти рук, красивые удлиненные пальцы, крепкое рукопожатие. И совершенно необременительный для двух незнакомых прежде людей разговор. Хотя, как уже сказал, не помню предмет этого разговора. Возможно, этого предмета и не было.
      Александр Сергеевич мог просто зайти познакомиться. Возможно, проведывал кого-нибудь из близких или коллег, находящихся в стационаре. Не уверен, но в руке у него, по-моему, была полотняная авоська - еще один почти обязательный признак саровского ученого. Первый раз я обратил на это внимание, когда увидел Виктора Борисовича Адамского, прославившегося, как я уже знал, письмом Хрущеву по вопросу о запрете испытаний ядерного оружия, благодаря которому в 1963 году был подписан договор с США о запрете испытаний в атмосфере, космосе и под водой. Так вот, он тоже ходил с такой сумкой, может, даже с той, в которой носил свое письмо, пока не показал его Сахарову. Предложение Адамского попало руководителю государства через А.Д. Сахарова и Е.П. Славского – «атомного» министра в ту пору.
      Позднее мы еще неоднократно встречались с Козыревым-старшим, но все как-то случайно, на бегу.
      Я так подробно, хотя, возможно, и неумело, описываю гостя, так как совсем недавно пришлось снова вспомнить ту встречу - попалась посвященная Козыреву А.С. статья Бабадея С.М. - еще одного не менее яркого саровчанина, ученого-взрывника, в мою бытность в Сарове - директора завода, с которым мы встречались по многим поводам. На его заводе прессовались соляные кирпичи для галокамер - “соляных пещер”, востребованных многими медицинскими учреждениями.  Благодаря Сергею Михайловичу, удалось адаптировать к нашим медицинским нуждам имевшийся на предприятии компьютерный томограф - редкую для того времени вещь.
Статья была в журнале «Атом», издающемся в Сарове. Знакомому с этим городом, с ВНИИЭФом журнал был интересен. Как-то и я оставил на его страницах след – о медицинских последствиях Чернобыля.
      Тексту статьи предшествовала фотография Бабадея - из 80-х. Статья чудесная! Автор очень хорошо знал Козырева. Чтобы еще ярче и убедительнее раскрыть его образ, Сергей Михайлович процитировал и Юлия Борисовича Харитона, который вспоминал о том, как однажды ему позвонил Александров А.С. - руководитель Объекта: “Сейчас у меня был молодой сотрудник, знаете, такого красивого человека я в своей жизни не видел!” Это о Козыреве! 
      Мне трудно представить, что это говорил суровый, каковым должен был быть по должности и по биографии генерал Александров. Но еще труднее предположить, что Юлий Борисович хотя бы на йоту изменил что-то в услышанном.
      Почему-то я так и не побывал в гостях у Александра Сергеевича. Откладывал. А потом покинул Саров. Умер Козырев А.С. в 2000 году.   
      Вспомнил я о нем еще и вот почему. Несколько лет назад позвонила Валентина Федоровна, о которой я упоминал выше, позвонила мне на работу и предложила встретиться. Она приехала в Нижний к дочери. После окончания университета Ася удачно трудоустроилась в “Интел”, была уже одним из руководителей нижегородского отделения этой солидной фирмы, жила в верхней части города, что тоже свидетельствовало об успехе.
      Я давно не видел Валентину Федоровну и с удовольствием поехал. Пока разогревался борщ, показала квартиру. Все было, как у многих. Но в гостиной и даже в спальне на полочках и этажерочках красовались огромные отполированные агаты, некоторые - с друзами сверкающих аметистов, другие самоцветы. “Это папа Асе подарил,” - пояснила Валентина Федоровна. Папа Аси - это первый муж Валентины Федоровны. Я знал его немного по “депутатству”, да и просто как одного из жителей небольшого города. Валентин Михайлович Данов тоже был физиком-теоретиком, работал в том же "секторе", что и Попов с Козыревым! Но это я узнал позже. А тогда я о нем ничего не спрашивал у Пономаревой, тем более что вскоре подошла Ася. Сейчас она работает в Штатах.
      Вернулся к той встрече, к тем камням, когда собирал крупицы воспоминаний о Козыреве. Вспомнил те камни у Аси. Вспомнил не реализованное приглашение Александра Сергеевича. Обоснованно предположил, что в Сарове люди одного увлечения, да еще из одной среды, не могли не быть хоть чуть-чуть связанными, дополнять друг друга. Они были ядром города, атомным ядром! Я все больше убеждался в этом, погружаясь, хотя и не системно, в противоречивую историю Сарова. И саровчан.
      В интернете о Данове практически ничего не нашел, так, упоминание о его участии в некоторых работах ядерного центра, серьезных работах. Но попалось несколько материалов о другом Данове - Сергее Михайловиче, ученом-химике из Дзержинска. Фамилия не частая. Не откладывая, позвонил в Саров.
      Да, это брат Валентина Михайловича. Последний раз встречались с ним на похоронах, - охотно отозвалась Валентина Федоровна. Она рассказывала о семье Дановых. Отца не было, ушел к другой. Мама одна поднимала троих сыновей. Чтобы выучить, из Сочи перебралась с ними в Ленинград, чуть ли не на рынке торговала, но вырастила двоих кандидатов наук, одного - доктора, того самого химика, заведовавшего кафедрой в Дзержинске.
      Сейчас я уже предметно интересовался нашим, саровским Дановым. По-моему, Валентине Федоровне он был близок до сих пор. Хотя со свойственным ей грустноватым юмором рассказала о почти всех его семи женах, очень трогательно - о последней, выхаживавшей его после серьезной травмы, полученной где-то в командировке, в Казахстане. И вот как объяснить, что мой интерес и ее сладкая боль сфокусировались сейчас в одной точке?!   
     Воспоминания увели Валентину Федоровну в самое начало 70-х: “Помню тот день, когда Валентин впервые увидел коллекцию Козырева. Он вернулся домой совершенно другим человеком”. Когда потом я рассказывал Марине - моей жене, работавшей с Валентиной Федоровной несколько лет, об этой раньше неизвестной стороне жизни ее начальницы, в моей голове промелькнуло – Данила-мастер Бажова!? Что-то загадочно-жутковатое, бажовское было в словах Валентины Федоровны.
      Валентина Федоровна тоже видела коллекцию Козырева. Рассказывала об обитых черным бархатом модных тогда книжных полках, из которых интеллигенция сооружала шкафы и причудливые стеллажи, вспоминала подсветку, заставлявшую выставленные там самоцветы гипнотизировать посетителей.  Свою выставку Александр Сергеевич демонстрировал в Доме ученых, вывозил в Москву и еще куда-то. Коллекция Козырева в Сарове была первой по значимости, имела даже официальный каталог. Мне эти тонкости были неизвестны и непонятны.
      “Коллекция Данова к концу его жизни была третьей в городе”, - добавила недостающий штрих Валентина Федоровна.  Чья была второй, не спросил. Для Данова камни стали не увлечением, а смыслом жизни. Отпуск проводил в экспедициях на Урале, Кавказе, в Семипалатинске, Крыму, постоянные поездки в Москву. Камни приходили откуда-то в посылках, посылками же отправлялись кому-то. Деньги исчезали мгновенно. Семья его интересовала все меньше, работа – тоже. Вскоре они развелись.