Месяц Искупления

Месяц Искупления


«Гор! Что делаешь после Выбора?»

Я обернулся. Сашка, улыбаясь, протискивался ко мне сквозь спешащую к Залу толпу.

«Не знаю, Саш,» честно признался я. «Зависит от того, какое настроение будет.»

«Вы, Потерянные, все такие!» поддел он. «Вечно не уверены ни в чём! Ну совсем как преподаваемая вами культура!»

Я только плечами пожал. Вообще-то профессия моя полностью называется Учитель Потерянной Культуры, но все, от наших одиннадцати-двенадцатилетних учеников до древнейших стариков, напрочь забывших уже, что такое школа, зовут нас Потерянными. Правильно, наверное. Мы же хоть немножко, на уроках, а продолжаем жить в мире, который потерян навсегда. В мире книг и музыки Старой Земли.

«Что, опять боишься, что в этот раз Выберут кого-то из знакомых?» Сашка наконец добрался до меня, пошел рядом. Смотрел сочувственно.

«Боюсь,» согласился я. «Наверное, никогда не перестану.»

Потому что должность Искупителя, конечно, невероятно важная и нужная. Это необходимая часть жизни, как и прочие Лотореи. Но знать, что такое случилось с кем-то близким... тяжело. Я до сих пор помню, насколько тяжело, хотя со второго в моей жизни Искупления и с Выбора, который отнял у нас Учителя Джона, прошло двадцать лет.

Сашка обнял меня за плечи и дальше, до самого центра Зала, мы с ним шагали молча.




Выбор начался, как начинался всегда. Сначала – пронзительный звук, вроде трубы, вспышка белого света, крик и надпись на всю северную стену, ставшую панорамным экраном. ТАК БЫЛО!

Так – было. На экране нам показывали... наверное, то, что авторы любимых мной Старых книг определяли как «ад». Дома – разрушенные и разрушаемые, горящие. Машины, плюющиеся огнём и металлом по другим машинам, зданиям... людям. Падающие из летательных аппаратов и взырвающиеся предметы. Странные вещи в руках у некоторых людей, похожие на инструменты из арсенала космических строителей, но явно используемые не для строительства. Но настоящим адом происходящее на экране делали люди. Идущие строем. Смотрящие зло или испуганно. Кричащие, рыдающие, измученные. Бегущие. Неподвижно – а иногда совсем неестественно, как куклы – лежащие на земле. То, что они делали и то, что делалось с ними, было невыносимо, мучительно, дико неправильным!

Четвёртый раз в жизни я присутствовал на церемонии Выбора. Четвёртый раз в жизни видел эти кадры. И, в четвёртый раз в жизни сострадая этим людям, умершим более чем за пятьсот лет до моего рождения, не мог сдержать бессильных слёз.
Потом заговорил Рагуил, глава нашего Города.

«Так было на Старой Земле. Так было, когда люди забывали, что они люди. Случалась война. Соседи и друзья становились врагами. Люди предавали, убивали, совершали то, чему у нас нет названия – потому что подобным поступкам и событиям не место среди людей.»

«Не место,» выдохнул согласно зал.

Не место, подумал я. Потому и звучат эти слова так чуждо и странно. Они не из языка Поселения. Они – осколки языков Старой Земли. Тех языков, на которых умели говорить о бесчеловечном.

На экране вспыхнул ослепительным огнём взрыв, потемнел, сгустился в странное, словно растущее из земли, облако.

«Люди вели себя, как животные, и принесли в мир самое дикое и ужасное, что могло случиться – Катастрофу,» продолжал Рагуил, пока взырв на экране сменялся чернотой. «Те, кто пережил Катастрофу, создали наш дом. Поселение. Мир среди звёзд, где нет места дикости.»

Почерневший экран вновь ожил в такт его словам. Заблестел звёздными россыпями. Быстро, укладывая годы в секунды, начал рассказывать историю постройки Поселения.

«Мы создали мир, в котором нет насилия. Мы отправили его в путь среди звёзд, чтобы найти Новую Землю. Пятьсот лет мы летим к ней.»

На экране – Планета. Зелёная жемчужина на чёрном бархате. Говорят, она очень красивая. Но я там пока не был. Поселению до её орбиты ещё двадцать лет лететь. А до тех пор туда путешествуют на сверхсветовых крейсерах в основном учёные и десантники. Последние – грубияны, конечно. Но достойны уважения. Непростое дело – превращать чужой мир в новый дом для человечества.

«Но и новый мир не будет нам домом, если мы забудем, отчего погиб старый,» говорил Рагуил. «Наши предки позволили звериному в себе взять верх – и создали Катастрофу. Мы не позволяем себе уподобляться зверям. Но мы – дети наших предков. И семя зверства, семя войны уже в нас.»

«Семя войны – в нас,» вздохнул зал.

«Чтобы оно не проросло, мы вынуждены постоянно совершенствоваться и учиться. Каждый день наших жизней мы учимся быть людьми,» сказал Рагуил. «Самые важные и самые трудные из этих уроков – Лотореи. Это малые и краткие отступления от человечности, спасающие нас от отступлений более страшных и опасных.»

Сашка и я одновременно слегка скривились, услышав это. Нет, мы оба знали, что Лотореи – ситуации, когда кто-то один переживает боль или несправедливость чтобы потом, поделившись памятью о ней, научить всех – опыт нужный. Но уж очень многие из них выпадают только и исключительно на наших подопечных. Это понятно, конечно. Подросткам нужно научиться понимать окружающий их мир, и в особенности те его аспекты, которым не место в обществе. Но никакому Учителю не нравится наблюдать за страданиями своих учеников.

«Сегодня мы собрались, чтобы начать самую важную из этих Лоторей – Месяц Искупления,» Голос Рагуила зазвучал торжественно. «Сегодня один из нас будет Выбран. Этот человек станет Искупителем, переживёт то, что пережили бы многие из нас, приди война на Поселение. Опыт и боль этого человека научат нас. Ради мира...»

«Ради мира!» в один голос повторил зал.

«Укажи нам Искупителя!» закричал Рагуил, вскидывая лицо и руки.

Мы тоже посмотрели наверх. Там, высоко, почти задевая крыльями потолок, летела птица. Все мы знали, что это не настоящее животное. Всего лишь сложный робот, запрограммированный на то, чтоб случайным образом выбрать кого-то из нас. Но знать – одно, а видеть – другое. На вид птица-Выбор как раз очень настоящая – парит, кружит над головами, то спускается чуть ниже, то вновь набирает высоту. Совсем как птицы из фильмов Старой Земли.

Движения её завораживали. Не осознавая, что делаю, я протянул к ней руку. Не только я, конечно. Я видел и другие протянутые ладони. Наверное, люди всегда реагируют так на что-то чудесное – тянутся к нему, даже зная, что чудо может быть опасным.

И птица прилетела ко мне. Завершив последний круг над моей головой, села на подставленную ладонь. Она была тёплой, лёгкой, и что-то внутри неё трепетало и двигалось, как будто сердечко у настоящей птицы. Я улыбнулся ей. И понял.
Впрочем, нет. Понял я ещё через секунду, после того, как в плечи мои больно впились Сашкины пальцы.

«Гор! Горушка! Нет! Нет, только не тебя! Ну ради всего! Ну пожалуйста, нет!» сбивчиво зашептал он. В голосе и глазах его были слёзы.

Тогда я отпустил птицу и обнял своего друга, чтоб успокоить.

Мельком подумав что я, кажется, только что перестал быть Учителем.




Последние часы своей нормальной жизни я провёл, успокаивая Сашку. От того, наверное, и не успел ни испугаться своего нового назначения, ни огорчиться окончанию своей учительской карьеры. Трудно думать и беспокоиться о собственной судьбе, когда рядом рычит и плачет от беспомощной ярости лучший друг.

«Так нельзя! Я этого так не оставлю! Не позволю им! До Хранителей дойду, но добъюсь, чтоб они изменили Выбор!» бушевал он, пока мы шли к моему дому. «Это подло – делать тебя Искупителем! Просто подло! Несправедливо!»

Он повторял и повторял это, как будто забыл все остальные сочетания слов. Пару раз я попытался остановить, успокоить его, но не преуспел. Сашка бушевал. В конце-концов пришлось взять его за загривок, сунуть головой в душевую кабинку, и повернуть кран.

Мой друг захлебнулся очередным «несправедливо» и потоком ледяной воды и, кажется, начал понемногу приходить в себя. Правда, выбравшись из душа, он всё ещё ворчал, но уже не в голос.

«Сашка,» попытался я урезонить его. «Ну что ты говоришь? Ну какие Хранители? Они же вмешиваются только тогда, когда настоящая несправедливость происходит.»

«Значит, и сейчас должны! То, что Выбрали тебя – несправедливо!» вскинулся Сашка.

«Нет. Это – справедливо!» сказал я жестко. Мой друг в отчаяньи схватился обеими руками за встрёпанную после неожиданного душа голову. «Это справедливо, Саш,» повторил я. «Выбор – это же Лоторея. Случай. Когда что-то плохое происходит с человеком случайно, это нормально. Просто жизнь такая. А вот когда начинают выбирать, кто лучше, кто нет, кто заслуживает оказаться в беде, кто нет... Вот это уже и правда подло. Это как будто те, кого Выбрали, почему-то хуже тех, кого не Выбрали. А так не бывает. Ты же помнишь, что Этика о таком говорит?»

«Ага. «Злы или правильны, ценны и не обязательны в разной мере лишь случающиеся с нами события, наши поступки, и решения. Жизнь же каждая ценна в равной мере.» Помню,» автоматически повторил Сашка. Потом снова буркнул сердито: «Но в унитазе я видел такую Этику, которая не препятствует бедам хороших людей!»

Некоторое время мы просто молча сидели рядом. Потом он признался: «Просто боюсь я за тебя, Горушка. Всё же это уже четвёртое наше Искупление. Мы оба знаем, как это происходит. И понимать, что теперь ты... что теперь это тебя... как Учителя Джона. Да у меня сердце останавливается, как подумаю!»

«Мне тоже страшно, Саш,» честно признался я.

Снова помолчали. Потом я добавил, правда, не очень уверенно. Просто надеясь вслух: «Знаешь, может, не так всё плохо будет. Искупление – это же... Ну, смысл же не в том, чтобы все с Искупителем поступали ужасно. Смысл в том, что люди могут вести себя не так, как правильно. Но ведь именно могут, а не обязаны. Вдруг в этот раз многие решат, что не стоит пользоваться своим правом на озверение? И так ведь бывало. Не в нашем Городе, в других, но я читал о таком. Просто стану подальше держаться от разных грубиянов, вроде десантников, и всё будет нормально.»

Сашка вздохнул, слабо улыбнулся мне. Потом заявил серьёзно:

«Я надеюсь, что так и будет. Иначе я буду очень много ругаться этот месяц. Всех, кто будет звереть на тебя, буду ругать! Как... как написавших друг на друга детей, вот!»

Сравнение было таким неожиданным, и от того смешным, что я не выдержал, представил это. И расхохотался. Сашка посмотрел на меня с удивлением. Потом прогнал в голове наш разговор и тоже захохотал.






Проснувшись на следующий день, я некоторое время лежал неподвижно, не зная, чего ожидать. Должна ли моя жизнь сразу как-то измениться от того, что я стал Искупителем? Или я просто должен продолжать жить, как раньше, и позволить событиям случаться? В конце-концов решил, что второй вариант логичнее, и пошел одеваться.

Тут меня ждало первое изменение. Вещей моих в шкафу не оказалось. Нет, он не был пуст, но вместо моей обычной яркой одежды и Учительской формы его заполняли вешалки с одинаковыми свободными штанами и рубахами. Белыми, без единого значка или шеврона. Цвету я не удивился, хотя вспомнил вдруг, что никто, кроме Искупителей, белого не носил. Даже у Врачей белой была лишь рубаха, да и на ней, на правой стороне груди, вышивались красным символы их профессии – шприц и наклеенные крест-накрест полоски пластыря. Жалко, и даже немножко обидно, мне стало от того, что в комнате не осталось больше ничего с символами моей профессии. Может, это и глупо, но я очень любил вышитые на моей форменной рубахе ноты и писчие перья – символы Старой культуры. Да и нарукавный шеврон Учителя – простёртая в дружеском приветствии открытая ладонь – был дорог моему сердцу. Ну ладно, носить я их больше не должен был, но... Разве нельзя было оставить их на память?

Погрустив минуту, я всё же оделся и пошел в столовую. Судя по освещению внешних коридоров, было как раз раннее утро. Я вполне мог успеть позавтракать вместе с Сашкой прежде, чем нам...

А кстати, чем же я должен был заниматься? В школу мне путь был заказан, да и закрыта она до конца месяца. В библиотеку, уроки планировать – вроде тоже не надо. Что делают Искупители? Просто бесцельно ходят по Городу?

Так и не ответив себе на этот вопрос, я вышел и пошел к столовой. Коридоры Города с утра – столпотворение. Все спешат, все толкаются, наступают друг другу на ноги. И, конечно, тут же, быстро встретившись взглядом с обиженным ими горожанином, извиняются. Раньше мне казалось, что из этих утренних и вечерних «извини» - «ничего» можно было бы написать музыку, так они порой неожиданно переплетались. Мне и в тот день сначала так казалось, пока я не стал замечать, как меняются люди, с которыми случайно сталкивался я.

Нет, они по прежнему были вежливы. Дежурное «извини» начинало срываться с их губ прежде, чем они успевали осознать это. Привычка всё же страшно сильная вещь. Но потом... Кто-то из них всё же заканчивал положеное извинение и долго стоял и смотрел мне вслед, вывернув шею. Кто-то замирал на середине слова, задумывался. Некоторые из них всё же заканчивали извинение и медленно, задумчиво, продолжали свой путь. Другие так и оставляли слово недосказанным, как будто не уверенные, стоило ли вообще извиняться. Странные взгляды и неуверенность меня немного обеспокоили, но и только. Понятно же, что, всего раз в десять лет встечаясь с Искупителями, люди сначала не знают, как себя вести после очередного Выбора. А вот те, кто не стал заканчивать совершенно стандартное и дежурное извинение почему-то пугали.

Дойдя до столовой и усевшись за стол в компании Сашки, я объяснил ему свои мысли. Он тоже задумался. Потом сказал:

«Да ладно, Горушка. Ничего такого. Они тоже не понимают, что делать, как и все остальные. Только думают быстрее. Так что вспоминают, что быть вежливым именно с тобой больше не обязательно – и зависают. Пытаются понять, как надо поступить. Это же непривычная ситуация.»

Мне показалось, что он тоже беспокоится из-за таких людей, просто не хочет этого показывать. Но давить я не стал. Кивнул – да, так, наверное – и спросил:

«Как думаешь, что мне сейчас делать? Я думал, будут какие-то инструкции, когда я проснусь. Помнишь, как в день, когда нас определили на педагогическую практику?» Он кивнул. «Был планшет с инструкциями, путеводитель до нужного жилья. А сейчас – ничего. Как будто сегодня у меня просто вот такой странный выходной.»

«Так может, тебе и нужно вести себя так, будто это просто выходной?» предположил он. «Просто гулять по Городу... и всё такое? Или...»

Я знал, что он хочет предложить. Если честно, я тоже хотел, чтоб он предложил мне пойти с ним в библиотеку. Ничем полезным я б там не мог заняться, конечно, но... Хоть немного дольше просто побыть рядом с Сашкой, а не одному бродить по коридорам не пойми зачем!

Но он не предложил, конечно. Понимал, что нельзя. Поэтому на пороге столовой мы расстались.

Засыпая тем вечером, я думал, что пока должность Искупителя не кажется мне столь уж страшной. Люди смотрели на меня по другому, вели себя не совсем привычно. Некоторые показывали пальцами и говорили обо мне почти не скрываясь, что было уже на грани приличий. Попадались и такие – в основном молодёжь, переживающая первое-второе своё Искупление - кто разглядывали меня как животное в зоопарке или картинку в книжке. В обычной жизни я бы счёл такое поведение достаточно грубым, чтобы устыдить любопытную детвору. Но пока это было худшее, на что оказывались способны мои сограждане, и такой мелочью! Так что, решил я, жаловаться мне было не на что.






В следующие дни я продолжил замечать мелкие изменения. Сталкивающимся со мной во время прогулок по Городу людям всё чаще удавалось сдержаться, не произнести то самое вьевшееся в подсознание «извини». Некоторые из взрослых горожан даже отсутствие улыбки и нахмуренные брови ухитрялись изобразить. Подросткам было легче. Им, видимо, всё происходящее казалось сложной, непривычной по своим масштабам, Лотореей травли, вот и вели себя соответственно – преувеличенно тыкали в мою сторону пальцами, смеялись и корчили рожи, если я обращал на это внимание. Вечером третьего дня они и толкаться начали нарочно. Во всяком случае, среди попадавшихся мне во время брожения по Городу группок ребят было несколько, с которыми я почти постоянно пересекался в течении последних часов дневного освещения, и они каждый раз шли навстречу плотной толпой, заполнив весь коридор. Не столкнуться – а точнее, не получить «случайного» тычка от них – просто не оставалось возможности. Смотели они на меня при этом испытующе – ждали, видно, одёрнет ли их бывший Учитель. Каждый раз, натыкаясь на эти взгляды, я думал, что неделю назад совершенно точно одёрнул и выбранил бы. Просто чтоб ребята вспомнили, что так себя вести неправильно. Но теперь мне положено стало принимать любые поступки по отношению к себе, и я молчал.

Наутро четвёртого дня молодёжь решила проверить правила новой для них Лотореи.

Произошло это довольно неприятным для меня образом. Я пришел в столовую чуть раньше Сашки и пошел к автомату заказывать нам завтрак. Такая маленькая традиция – кто приходит первым, берёт обоим завтрак, кто второй – решает, где и с кем мы сядем, чтоб его съесть. И вот, когда я с подносом, наполненным тарелками с яичницей, хлебом, и стаканами кофе, направился к столику, за который только что уселся мой друг, кто-то из давешних подростков с силой толкнул меня в спину. Ещё кто-то заботливо подставил ножку.

Поднос я, естественно, не удержал. Тарелки и стаканы полетели во все стороны. Компания, с которой пришел толкнувший меня паренёк, откровенно заржала. И я понял две вещи. Во-первых, что подростки действительно воспринимают Искупление как усложнённый вариант Лотореи травли. Очень уж похоже себя ведут.

А во-вторых, что я совершенно непедагогично и даже не человечно злюсь на этих мелких хулиганов. Причём даже не за то, что они старались меня оскорбить, а за то, что они в процессе испортили сделаное другими. Раздавал-то завтрак робот, но готовили и убирали в столовой всё же люди. А эти ребята просто взяли и обесценили часть их работы чтобы унизить меня. Стыдно!

Это я им и сказал, как только они отхохотались. Чем спровоцировал новую волну хихиканья.

«А тебе какое дело, что мы делаем?» отозвалась девчонка из той компании. «Ты вообще с нами говорить не можешь!»

«Почему это не могу? Язык у меня пока на месте,» не согласился я, собирая посуду на поднос.

«А потому!» упёрлась она. «Тебя Выбрали, чтоб ты терпел, а не пререкался. Вот и терпи!»

«Да! Давай, подбери с пола, чего уронил, сжуй побыстрей, и беги на улицу, а то вдруг кому толкнуть некого!» влез ещё кто-то из группы. «А учить нас нечего! Ты больше не Учитель, понял?»

«Зато я Учитель!» рявкнул Сашка, опускаясь на пол рядом со мной с охапкой салфеток в руках. «И я абсолютно согласен с моим другом! Ты – свинья, и должен стыдиться!»

Компания отступила на пару шагов и заметно стушевалась. Ещё бы. Спорить с Искупителем – это одно. А с Учителем, да ещё и Этики, да ещё и рассерженым? Сразу задор пропадает!

Потом им ещё и Рэм, хозяин столовой, добавил. Подошел, вручил подставившему мне ножку парню швабру и чистящий набор. В кого-то ещё бросил пучком салфеток. Ткнул в испачканый яичницей и кофе пол, потребовал у совершенно уже смутившихся ребят:

«За дело. Чтоб через десять минут сияло, как зеркало!»

Стоящий со шваброй в руках зачинщик всё же попытался спорить.

«А что мы? Он же Искупитель! Вот он пусть и...»

«Ну и что, что Искупитель? Он сюда поесть пришел, как все нормальные горожане,» парировал Рэм. «Нет ничего в правилах, где б говорилось, что Искупителям есть запрещено! А вот мусорить в общественных местах и еду портить – ещё как запрещено. Так что давайте, работайте. Уберёте всё быстро – считайте, я не заметил вашей выходки, жалобу не отправлю. Как думаешь, справедливое решение?» Рэм повернулся к Сашке.

«Справедливое,» согласился тот и, поднявшись, отдал задевавшей меня девочке свой пучок салфеток. Взял меня за плечо. «Пойдём, Гор. Ты садись, а я завтрак возьму.»

«Не надо, Саш,» сказал я, разглядывая абстрактного вида пятна кофе на коленях и рукавах моего одеяния. Надо будет домой зайти, переодеться, что ли? «То есть себе бери, конечно, а я пока не хочу. Ты не против, если я пойду?» уточнил я у Рэма.

Он только плечами пожал и улыбнулся самыми краешками губ. И я ушел. Нет, не потому, что обиделся на ребят. И даже не чтоб переодеться. Просто мне надо было подумать. Понять, как поступать, чтоб такого больше не происходило. Ведь не дело это, когда неприятность пытаются устроить мне, а задевает это всех окружающих. А в том, что нечто похожее повторяться будет, я не сомневался. Я ведь пробыл Искупителем всего лишь десятую часть отведённого мне срока. Было бы наивно полагать, что такие мелкие пакости прекратят со мной случаться так скоро.

В этих мыслях и застал меня Сашка несколько часов спустся. Отловил, бредущего задумчиво, по коридорам. Сунул под нос бутерброд. Оглядел пристально. Спросил,

«Ты, надеюсь, не додумался до того, чтоб из-за этих поросят есть перестать?»

Я объяснил, о чём размышлял. Он присвистнул. Потом задумался. Наконец сказал:

«Знаешь, это, наверное, часть того, о чём Рагуил говорил перед Выбором. Ну, помнишь, про то, что мы каждый день учимся быть людьми? Вот и сегодня мы все немножко научились. Что не бывает так, что плохо только одному кому-то. Тех, кто рядом, тоже задевает.»

«Как брызгами кофе из опрокинутой чашки,» согласился я, принимаясь за принесённый им бутерброд.






Уже почти в конце того дня я получил возможность убедиться в правоте Сашкиного мнения. А заодно – и маленькое чудо, о котором и мечтать себе запретил.

В общих коридорах уже меняли освещение на ночное когда я возвратился наконец домой. Остаток дня был не хуже и не лучше начала. Кто-то на меня ворчал, кто-то наоборот, жалел, упирая на то, что «ну Искупитель, человеком же он от этого быть не перестал». Но, в целом, я никак не мог отделаться от Сашкиной идеи. Вцепился в неё и думал, думал... Потому и не заметил сразу скопление тёмных теней перед моей дверью. А когда заметил, было уже поздно.

«Учитель Гор!» взвился детский голосок, и второй тут же негромко заспорил с ним:

«Он же больше не Учитель! Нельзя его так теперь называть!»

«А мне плевать с высокой ноты!» упёрся первый.

Я усмехнулся. Лет семнадцать назад я выкопал эту фразу в какой-то из Старых песен. Перевёл. Употребил в классе раз, другой. В результате фразочка ушла в народ и пустила там прочные корни. Что там дети, я от своих ровесников её порой слышал!

Ребят я узнал. Близнецы Вадька и Глеб. Тишайшие, спокойнейшие из учеников моего последнего – с ума сойти, а ведь и правда же последнего! – класса. Если уж они здесь... Я присмотрелся и понял, что не ошибся. Все мои недавние подопечные, двадцать девчонок и мальчишек, сидели на моём пороге. Боялись до дрожи, но уходить не хотели. Ждали меня.

«Здравствуйте, котята,» поприветствовал я их с улыбкой. Прошел к двери, открыл её, шагнул внутрь, не зажигая света. Махнул компании на пороге. «Забежите? Если нет, я пойму.»

«Забежим!» прошептали мои ребятки. И гуськом, по одному, поспешили внутрь. Расселись кто куда, в основном на пол. Зажгли неяркие огоньки на экранах коммуникаторов. Это у них называлось «посидеть при свечах». Тоже моя «вина», кстати. А им нравилось.

Я сел на край постели, и двое из компании тотчас же приютились рядышком. Справа – бойкая и задиристая Олеська, слева – Липка-Филипка («можно просто Липка»), самый низенький и добродушный из пацанов класса. Прижались ко мне головами.

И все замолчали. Я – потому что не знал, что сказать. Как я объясню, почему они были моим последним классом? Как объясню, что происходит, если сам не совсем понимаю? Я ведь должен объяснить! Они же за этим пришли!

«Учитель Гор,» снова чирикнул Глеб. Вадька снова его перебил: «Он же больше не Учитель!» и я понял, что надо вмешаться, пока близнецы ругаться не начали.

«Вообще-то ты прав, Вадя. Я перестал быть Учителем когда меня Выбрали,» согласился я. «Но называть меня Учителем вам всё ещё можно. Это не против правил, а мне нравится, когда вы так говорите. Мне очень нравилось вас учить.»

«Нам тоже нравилось у тебя учиться,» грустно сказал Липка, и прижался ещё сильнее. «А теперь нам даже говорить с тобой по правилам нельзя. Это так плохо!»

«Чушь какая! Можно со мной говорить, никаких правил на этот счёт нет!» удивился я. И почувствовал, как все ребята разом вздохнули от облегчения. Так вот почему они так боялись! Ох и герои. И всё же... «Кто вам сказал такое?» уточнил я.

«Ина. Сестра моя. Говорит, ты и многие другие люди себя совсем неправильно сегодня в столовой вели. Ей с друзьями из-за этого попало. Вот она и сказала, что ты поступил против правил, и нас обязательно накажут, если мы с тобой говорить станем,» честно объяснил Липка.

Я вспомнил группу подростков в столовой и вздохнул. Всё же я оказался прав.

«Они просто перепутали, Липка,» сказал я. «Решили, что со мной происходит что-то вроде Лотореи травли. Тогда и правда запрещается слишком часто разговаривать с Выбраным.»

«А почему?» влезла Олеся.

«Правила такие. Лоторея травли – она же для того, чтобы люди запомнили – от непонимания может быть больно. Поэтому положено, чтоб Выбраному в такой Лоторее говорили разные грубости и кроме этого с ним почти не общались. Чтоб он понял, запомнил, и чувствами со всеми потом поделился. Твоя сестра и её друзья как раз совсем недавно через такую Лоторею проходили. Вот и перепутали.»

«А с Искупителем, значит, не так?» заинтересованно спросила какая-то девочка. По голосу я её не узнал, лица в темноте не разглядел, поэтому так и не понял, кто.

«Не так,» согласился я.

«А зачем это вообще нужно?» спросил кто-то ещё.

Как ответить на этот вопрос, я по-прежнему не представлял. Поэтому попросил собеседника задать его чуть более развёрнуто. Просто чтоб выиграть ещё несколько минут на размышления, как не раз делал раньше. Но результат меня поразил.

«Ну как же!» удивился паренёк. «Ты же нам рассказывал о Лотореях! Говорил, это просто опыт, который люди переживают, чтобы помнить о плохих вещах и не делать их больше. Но они понятные. Лоторея боли – чтоб никто не подумал других обидеть. Лоторея травли – чтоб честно с друг другом общаться, никого не унижать. Лоторея голода – чтоб люди уважали труд тех, кто готовит и растит еду, не портили её зря. Все Лотореи – чтобы помнить о чём-то, что раньше было или иногда случается, но мы ведём себя так, чтобы не было. А Искупление зачем? Чтоб войны не было? Но её ведь у нас и так не было никогда. Даже слова такого нет, Старым пользуемся. Зачем нам помнить о том, чего нет?»

«Правильно!» поддержал вдруг говорившего Вадька. «О войне же в книжках написано, и фильмы есть. Оттуда можно понять, кто победил и проиграл. А как побеждать и проигрывать, отлично можно научиться, играя в командах. В футбол, например. Зачем целый месяц забивать ненужной Лотореей, если так было бы проще и веселее?»

И тут я понял, как ответить и объяснить то, над чем и сам ломал голову в последнее время.

«Вы оба немножко правы, ребята,» сказал я. «На Поселении войны и правда никогда не было. Но человечество существовало и до Поселения, на Старой Земле. И там война была, раз про неё – совершенно точно, Вадя – книжки и фильмы есть. А вот... что такое война?»

«Это когда люди дрались друг с другом, как звери,» заучено сказал кто-то из темноты.

«Правильно,» согласился я. «И вот этого мы уже не понимаем, ведь так? Ну как же можно было драться как звери, если там и на той, и на той стороне люди? Почему не поговорить и не договориться, как люди?» ребята согласно кивнули. «А я сейчас объясню, почему. Только сначала ответьте мне на один вопрос. Вот мы на Поселении держим разных животных. Вы когда-нибудь пробовали договориться с собакой или коровой?»

Ребята рассмеялись.

«Как же с коровой договоришься? Она же не думает!» весело ткнула меня в рёбра Олеська.

«А с собакой можно,» поддержал Глеб, «но только о чём-то простом. Некоторые животные умнее других, но всё равно не очень умные.»

«Вот именно,» кивнул я. «А теперь представьте, что кто-то о вас думает, как о собаках или коровах. Но хочет, чтобы вы сделали что-то так, как ему надо. Будет такой человек с вами договариваться?»

«На-верное нет...» неуверенно сказал кто-то. «Он же не думает, что мы можем понять.»

«А вам понравится, если в вами будут «договариваться», как с собаками, а не с людьми?»

«Нет!» дружно выкрикнули мои ребята. Потом Липка протянул: «Ой, Учитель Гор! Я, кажется, понял! Когда война, то люди ведут себя друг с другом не как люди! А мы такого не умеем. И поэтому надо учиться, как это может быть, чтобы оно не было! Как с другими Лотореями! Да?»

«Да, мой хороший,» согласился я.

«Но как же такому учиться?» не понял кто-то. «Положено же вести себя с другими справедливо!»

«Вот поэтому и есть Месяц Искупления,» объяснил я. «Чтобы можно было с кем-то одним... совсем по-всякому себя вести. Не боясь правил. А он бы всё чувствовал и учился понимать, почему некоторые вещи делать нельзя. И потом этим делился.»

Мои ребята обдумывали эту мысль молча. И гораздо дольше, чем мне хотелось бы.

«Учитель Гор... то есть с тобой теперь так можно? Вообще всё можно?» наконец спросил кто-то.

«Да,» кивнул я.

«И обидеть могут? Или даже... ударить?» спросила Олеська. Очень серьёзно и грустно спросила.

«Могут,» согласился я. Потом подумал и добавил, чтобы успокоить их: «Но это не обязательно. Я к тому, что обижать или бить меня – не обязательно. Можно – потому что со мной вообще всё теперь можно. Но это же значит, и дружить, и любить, и смеяться вместе – тоже. А таких, кому драться и гадости делать нравится больше, чем дружить, всегда мало. Так что не беспокойтесь за меня, хорошие мои! Ладно?»

«Хорошо, Учитель Гор!» с радостью завопила моя команда. Потом Вадька поинтересовался,

«А можно будет снова к тебе прийти? А то нам пора.»

«Конечно можно!» улыбнулся я. «И даже не обязательно в ночное время.»

«Ночью интереснее,» в последний раз ткнулся головой мне в плечо Липка. «Когда темно, можно опять «при свечах». Так красивее!»





Убаюканный изначальным течением событий и визитом своих учеников, я более-менее спокойно прожил до конца недели. К тому времени уже не осталось тех, кто извинялся при случайном столкновении в толпе. Это, похоже, было минимальное проявление осознания моей роли, такое, на которое оказались готовы все. Но дальше почти не пошло. Попадались группки вроде давешней компании из столовой, но с этим вполне можно было жить. Да и та, первая, компания подкараулила меня пару дней спустя, чтобы извиниться. Как я и думал с самого начала, ребята перепутали Искупление и Лоторею травли, и им стало стыдно, когда осознали свою ошибку. Я ни на мгновение не задумался прежде чем искренне простить их. Вот так и получается, что к началу второй своей недели в качестве Искупителя я подошел, искренне веря – всё не так страшно. Никто не будет меня мучать и унижать. Зря мы с Сашкой боялись.

Дурак был, конечно. Но понял я это только тогда, когда какой-то незнакомый мне горожанин спокойно, походя ударил меня по лицу. И разбил нос. Было очень больно, и очень много крови. Правда, последнее я заметил не сразу. Сначала просто стоял, ошеломлённый шокирующей обыденностью его действия. Я знал, что люди иногда дерутся на эмоциях. Собственно, ударь меня кто-то из той группы в столовой, я бы понял и не удивился. Но когда насилие по отношению к тебе проявляют вот так, что называется, между двумя вздохами... Я даже сказать ему ничего не смог. Просто стоял и тупо смотрел, пока он не исчез за поворотом.

Потом, конечно, попытался заняться своим лицом. И тоже без особого успеха. Основам первой помощи нас ещё в школе учат, конечно. Но мне, как и большинству горожан, пользоваться этими самыми основами с тех пор ни разу и не пришлось. Так что я минут пять провозился, размазывая кровь по лицу, пока не догадался снять рубашку и попробовать остановить кровь ею. Это удалось, хоть и не сразу. В конце концов я побрёл по коридорам дальше, довольно неуверенно, потому что прижатая к лицу рубашка сильно ограничивала видимость. Да и не знал я, куда мне идти. Домой, чтоб там привести себя в порядок? Или всё же заглянуть к Болеку, моему знакомому Врачу? Направления это были не то, чтобы противоположные, но и не совсем рядом, вот я и плутал по коридорам, направлялся то в одну сторону, то в другую, не представляя, что решить. Благо хоть время было позднее, никого я своим видом не напугал.

Только когда я, приняв решение – не надо мне к Болеку – остановился наконец, до меня дошло, что я несколько заблудился. Не по-настоящему заблудился, всё же Город не настолько велик, просто мест этих не знал, не был тут раньше. И, заметив в конце коридора компанию молодёжи, направился к ним. Без каких-либо дурных предчувствий направился, радовался даже, что есть у кого дорогу спросить. Ведь, лживо подсказывал мне опыт, даже если не захотят помогать, то максимум обругают, прогонят. Ничего страшного.

Поначалу и правда вроде пошло так, как я ожидал. Услышав мой вопрос, несколько парней из компании смерили меня насмешливыми взглядами и отвернулись. Кто-то даже начал отвечать, произнося грубую версию простого человеческого «иди отсюда». И тут один из них, кажется, главный в этой компании, достаточно пригляделся ко мне, чтоб увидеть, как я выгляжу. (Зря я, наверное, рубашку от лица убрал. Но хотелось же говорить отчётливо!)

«Смотрите, ребят, кто-то Искупителю врезал!» удивлённо сказал он. Я попытался снова закрыть лицо, но он отнял у меня рубашку, придержал мою руку. «Да не мешайся, ты! Посмотреть дай!»

Некоторое время они и правда просто рассматривали меня. Жалости я не заметил ни в одном лице. Негативных эмоций, правда, тоже. Только насмешливое, спокойное, несколько неприятное в данных обстоятельствах любопытство. Потом одна из девушек согласилась задумчиво, «Действительно, крепко врезали,» и обратилась к главному.

«Володька, а ты б так мог?»

«А чего там не смочь-то?» фыркнул тот. И с размаху ткнул мне кулаком в плечо. Так сильно, что я на несколько шагов отступил помимо воли.

«Ого! Я тоже хочу попробовать!» заявил какой-то парень. Шагнул в мою сторону. Я снова отступил, теперь уже осознанно. На лице его появилась неприятная улыбка.

«Ты гляди! Боится!»

И я в ужасе метнулся от них со всех ног! Потому что вдруг понял – если не убегу, мне будет очень плохо. Что-то в этих с виду обычных парнях и девушках было не то! Совсем не то!

Но – поздно. Они догнали меня практически сразу. А потом на меня обрушился град тычков, пинков, и ударов. Их было больше, чем я мог попытаться отвести, и прилетали они сразу со всех сторон, не увернуться! Какое-то время я сопротивлялся молча, но потом стало слишком больно и страшно. Я закричал.

Закричи я так восемь дней назад, и мучившая меня компания уже через минуту была бы размётана по всему коридору пришедшими мне на помощь горожанами. Но теперь я был Искупителем. Люди на крик, конечно, сбежались, но ни выручать меня, ни даже стыдить избивающих меня парней и девушек никто не стал. Большинство зевак смотрели, правда, сочувственно, но что мне от их сочувствия?

Мучителей моих раззадорил мой крик и отсутствие реакции среди сбежавшихся горожан. Удары стали сильнее, а потом меня сбили с ног и начали пинать. Сильно. Везде. И я понял, что скоро потеряю сознание от боли.

Наверно, на какое-то мгновение я его и правда потерял. Потому что не заметил перехода от действительности, в которой меня лупили ногами, как футбольный мяч, к действительности, в которой мучители мои замерли, а по коридору грохотал голос. Просто – как кадры в фильме сменились.

«Что ж вы творите, зверята?» осведомился Голос неприязненно.

Кто-то – вроде бы тот самый Володька – огрызнулся в ответ. Мол, не твоё дело, прохожий. Что хотим, то и творим. Он – Искупитель, значит, имеем право.

«Ещё б мозгов хоть миллиграм имели,» сказал Голос. «И самоконтроля хоть один атом. А то ж убъете человека. Что, очень хочется его место занять?»

«Не ври! Это так не работает!» выкрикнула одна из девушек. И, видимо из вредности, пнула меня в бок. Я тихонько завыл сквозь зубы, так это оказалось больно.

«Ещё как работает. Просто давно не было таких злых дураков, чтоб Искупителя в начале второй недели насмерть замучить,» объяснил Голос. «Историю Поселения учить надо. Может, и хорошему чему научились бы,» добавил он печально. Потом потребовал: «Так что давайте, ребятки. Поиграли, и хватит. Оставьте его в покое и идите отсюда.»

«А если не пойдём, то что?» усмехнулся зло Володька. «Как ты нас заставишь? Жаловаться побежишь, да?»

Голос вздохнул. Произнёс: «Ну, раз уж вы настолько озверели, что сами не остановитесь...» Что-то сделал. Только по звукам сложно определить, что, но мучители мои вдруг как по команде отшатнулись. «Тогда придётся, наверное, вот это применять. На дикое зверьё на Планете оно отлично действует. Значит, и на вас должно.»

«Псих!» заявил Володька, и быстро ушел, не сказать убежал. Дружки его и, судя по шагам, многие из зевак, последовали за ним.

Голос приблизился ко мне. Присел на корточки, оказавшись невысоким, странно знакомым человеком. Убрал за пояс бластер-парализатор. (Так вот чем он их испугал!) Снова вздохнул, пробурчал: «Я псих, ага. А они, до полусмерти человека избившие, значит, нормальные?» Покачал головой. И спросил меня:

«Ты как, Гор? Встать сможешь? До своего жилья точно не дойдёшь, но мое тут совсем рядом. Десяток метров всего.»

Я прислушался к собственным ощущениям и покачал головой. Даже ей больно! Как же они меня избили!

«Да, тут я, кажется, сглупил,» самокритично согласился знакомый незнакомец. «По тебе же видно, что никуда ты сейчас не дойдёшь. А друзья после Выбора остались? Кто-то, кто б мог мне помочь тебя на руках донести?»

«Да,» хрипло, с трудом, сказал я. «Сашка...» и замолк. Дыхание от боли перехватило. Но он не стал уточнять, полез за коммуникатором. Обронил, набирая номер.

«Ну да, а кто ж ещё? Вы с ним всегда вместе были, как огонь и жар.»






Через несколько часов мы с Сашкой сидели в гостях у Алексета, пили чай с добавлением каких-то травок с Планеты, придававших странный но приятный вкус, и разговаривали как старые знакомые. Впрочем, не «как». Мы и оказались старыми знакомыми, одноклассниками. Просто не видевшимися с самого выпуска. Алексет, кстати, утверждал, что мы с Сашкой ни капельки не изменились. Только чуть постарше выглядеть стали.

Зато он поменялся – слов нет! Не слушай я их с Сашкой воспоминания пока они больше часа возились со мной, смывая кровь и коля лекарства, так и не поверил бы в наше школьное знакомство. Тот Алексет, которого я помнил со школы тоже, правда, был невысоким, почти как мой Липка. Но на этом их сходство и заканчивалось. Более дерзкого, грубого, упёртого, порой даже жестокого парня, чем он, я в те годы не знал.

Алексет лишь улыбнулся, когда я рассказал о своих воспоминаниях. Пояснил:

«Десантником стал, вот и встали мозги на место. Каким я был, ты правильно помнишь. Зверёнок зверёнком, хуже тех щенят, что тебя сегодня побили! Но Планета быстро учит не звереть. Там и без того диких тварей хватает. Поневоле приходится очеловечиваться.»

«А мы и не знали, что ты в десант пошел,» сказал ему Сашка. «Думали, просто занят и с нами встречаться не хочешь. Кто-то говорил, ты в другой Город переехал. А оно вон как.»

«Переехал, да,» согласился Алексет без улыбки. «Города там есть, уже несколько десятков. И мы постоянно новые строим. А как иначе? Как Поселение долетит, на Планете более пятидесяти миллионов человек расселить будет нужно. Не в чистом поле же их бросать.» Помолчал, потом добавил. «Вот только в десант я не «пошел». Назначили.»

«Это как?» не поняли мы.

«А так. Как тех, кто тебя сегодня мучил, скорее всего, назначат,» пожал он плечами. «Человек живёт, учится, растёт. А за поступками его Хранители наблюдают. И если видят, что звериного в нём больше, чем людского, посылают его туда, где этот недоочеловечившийся зверь пользу другим может принести. На Планету. Она же ещё очень дикая, несмотря на все наши усилия.»

«То есть как – посылают? Даже выбрать не дают?» не поверил Сашка.

«Почему не дают? Десять лет на выбор у каждого Хранителями отмеченного есть,» объяснил Алексет. «От первого Искупления до второго. Смотрят, каким человек становится за это время, что он понимает, как себя ведёт с другими и с Искупителем. И если понимают, что лучше и добрее ты за это время не стал – добро пожаловать на Планету! Просыпаешься на следующий день после завершения Искупления, как память получил – и всё. На столе планшет с назначением, вещи твои на корабле, отправляющемся к Планете, и из одежды оставлено только это.» Он встал, развёл руки, потоптался на месте, демонстрируя «форму» десанта – плотные синие штаны, зелёновато-желтую рубаху, прочную куртку с кольцами для парализуещего бластера и ножа на поясе. Сел. «Ну а потом... Лететь тебя никто не заставляет, останешься – живи как знаешь. Но как жить тут, когда всё твоё уже там, а ты никем, кроме как десантником, для своих сограждан больше не являешься? Так что... в конце-концов летишь. Живёшь там. Очеловечиваешься. И через десять лет, как раз на новое Искупление, возвращаешься. Месяц незримо мучаешься, рассматривая себя прошлого со стороны через тысячи призм, жалеешь Искупителя всем сердцем. И обратно сбегаешь.»

«А я не знал. Думал, мне после Выбора от вас наоборот, подальше надо держаться,» не удержавшись, признался я.

Алексет не обиделся. «Ну да. Репутация у нас та ещё,» согласился он. «Сам теперь понимаешь, почему. Ну и... Действовать на Планете иногда очень быстро приходится, и говорить тоже. На вежливые расшаркивания времени не остаётся. Вот и привыкаешь так жить и мыслить, а потом для местных оказываешься грубияном... по старой памяти. И ладно. Главное, что у самого в душе за то время, что там живёшь, вырасти успевает.»

«Так и не понимаю,» признался Сашка. «Ты говоришь, Планета дикая, звери там дикие, молодые десантники, вроде, тоже. А в результате, говоришь, вы там лучше становитесь. Ну как это может быть? Мы тут учим людей среди людей жить, и то... находятся необучаемые. А там – люди среди зверей, и людьми становятся! Не понимаю!»

«Потому и становятся, что зверей вокруг хватает,» серьёзно объяснил Алексет. «Есть с кем себя сравнить. И когда понимаешь, как тебя воспринимали в Городе те, кого ты обидеть успел... Стыдно становится, и страшно. А за десять лет возможностей сравнить хватает.» Помолчал, добавил: «Но мне, если честно, двух недель хватило, чтоб начать понимать. Потому что... Со всеми новичками там на следующий день после приезда одной памятью делятся. Четыреста лет назад, когда Планету только-только исследовать начали, один из тогдашних десантников случайно оказался рядом с логовом звериной пары с маленькими детёнышами. Тогда ещё никто не знал, как это опасно. И он не знал, пока те звери, охраняя свой дом, не убили его. Страшная память, ребята, и не потому, что это, оказывается, очень больно. Просто... он же всё время, пока его рвали зубами и когтями били, пытался с ними говорить, объяснять, что не хочет зла, что просто мимо пройти собирался! Говорил с ними, как с людьми. А они не могли его понять, и ответить ничем, кроме когтей и зубов, не могли!» Алексет вздохнул. Продолжил: «Потом я сам похожего зверя в лесу встретил. Еле-еле успел до парализатора дотянуться и усыпить, а то пережил бы ту память во второй раз, уже на себе. И вот после того... Страшно и мерзко стало, как вспомнил свои прежние поступки и понял, что был таким же зверем для других! А от такого страха и такого отвращения спасение лишь одно – никогда больше не повторять совершённого. Вот и...»

Мы помолчали. Потом Алексет встал, подлил нам всем ещё чаю, и заговорил снова.

«Так что ты, Гор, помни. Мы, десантники, не самые лучшие люди во вселенной, конечно. Но тебе здесь все сочувствуют, не только я. Ходить за тобой по пятам и охранять от всяких дураков вроде давешних не можем, конечно, по правилам нельзя. Но принять тебя, как гостя, дать отлежаться, укол сделать, чтоб боль унялась, любой из нас готов.»

«Я запомню,» кивнул я. Потом не удержался, спросил: «А почему так, Алексет? Я не помню, чтоб раньше кого-то из Искупителей так жалели, как ты меня.»

«Я тоже,» кивнул он. «Но, может быть, именно это и было неправильно? Я же знаю, каким ты был, Гор. И вижу, что не изменился ты ни капли. Ты веришь в людей и видишь лучшее во всех, кого встречаешь. Может, если у тебя будет возможность подольше оставаться таким, то через три недели, когда мы получим твою память... Вдруг мы тоже этому научимся? Не боли и унижению Искупления, а Искуплению настоящему, умению любить и ценить других?»

«Не знаю,» честно сказал я. «Не знаю даже, можно ли такому научить или научиться. Я так... просто чувствую. Не умею иначе.»

«И я не знаю, можно ли,» согласился Алексет. «Но попробовать стоит. Вот и хочу, чтобы у тебя была возможность хоть иногда вспоминать – не все такие, как те зверята, что мучали тебя. И, сколько б таких ни встретилось тебе в следующие недели, они не большинство. Правильно чувствуешь именно ты. Не дай им выбить из тебя это!»

«Не дам,» пообещал я ему.





И следующие две недели держал слово, хотя это было непросто. Компания, которую Алексет отогнал в нашу первую с ним встречу, словно бы каким-то образом подслушала тот разговор и задалась целью доказать мне важность собственного зверства. Мучили они меня ежедневно. Куда бы я ни пошел в Городе, рано или поздно я обязательно замечал одного или нескольких из них. Пока их было мало, ребята ограничивались оскорблениями или плевками, хотя в целом не сильно трогали. Но в течении часа-двух собирались все, человек пятнадцать-двадцать, и тогда начинался ад. Оскорбления сменялись тычками, плевки – избиением. Били уже не только руками и ногами, но и предметами. Особенно им понавилось использовать гибкие резиновые или пластиковые шланги, всегда в изобилии лежавшие на складах оранжерей Города. Такими можно было бить как плетьми из Старых фильмов, и крови от таких ударов было больше. Им почему-то очень нравилось видеть кровь.

Поняв их стратегию после первых нескольких дней, я начал стараться избегать наиболее оживлённых коридоров Города. И когда били, старался молчать. Ведь на крик сбегались люди, а всех окружающих мои мучители старались втянуть в своё нечеловеческое «развлечение». Большинство горожан, правда, уходили, едва заслышав, что от них хотят. Кто-то даже ругал ребят за жестокость. Но были и такие, кто соглашался и присоединялся к издевательствам. Впрочем, искренне согласных с подобным поведением было немного. Я легко отличал их по азартному, в чём-то даже радостному блеску в глазах. Многие же из согласившихся смотрели на меня с сочувствием и страхом. Наверное, только потому и присоединялись к мучителям, что боялись – а ну как те оставят меня и на них переключатся?

Это и поддерживало меня, и пугало. Естественно, я не мог не радоваться каждому человеку, про которого понимал – он не согласен с происходящим. Потому что таких было большинство. Потому что они продолжали не соглашаться, сколько бы раз мучители мои не повторяли свои требования. Потому что каждый, кто не участвовал в зверстве, уменьшал страдание моё на один удар. Но, в то же время, мне хотелось заорать на них: «Почему вы молчите? Вы же против! Вас же больше! Вы лишь числом и мнением своим способны остановить это!» Не заорал ни разу. И не потому, что боялся реакции со стороны своих мучителей. Что б они мне сделали такого, чего уже не делали просто так? Просто понимал – ничего хорошего я в ответ не услышу. Люди будут говорить об Искуплении, о том, что у всех сейчас есть право озвереть, что поступки по отношению ко мне – это сейчас личный выбор каждого. Но так и не объяснят, почему им легче дружно молчать и ничего не делать, чем честно высказать множество собственных мнений, сделав их общими.

Более того, спасаясь порой у Алексета и читая там Старые книги (чтоб отвлечься от боли), я стал задумываться, не так ли было и на Старой Земле? Не так ли начинались и их войны, с группы злых людей и молчания прочих, в целом хороших и честных? И не с этой ли пассивностью, а вовсе не со внутренним зверем, нужно бороться, чтоб остаться человеком?






Так и не решил. Не до того стало. В конце третьей недели они пришли ко мне домой.

В тот вечер у меня снова собрались мои бывшие ученики. В третий раз уже. Зажгли «свечки» на коммуникаторах. И всё было как всегда, даже Олеся и Липка привычно прижимались к моим плечам. Только теперь они делали это осторожно, чтобы не задеть следы от побоев и не причинить боль. Да и говорили в основном ребята, рассказывали о нехитрых своих радостях и буднях. Меня ни о чём больше не спрашивали. И так понимали, что и как.

Потом тихий наш разговор прервался громким стуком. Как будто палками по двери лупили. Уже до боли знакомый голос главаря Володьки заорал насмешливо: «Искупи-итель! А ну выходи! Мы не наговорились с тобой сегодня!» И заржали его дружки.

Я обмер. Испугался, как никогда до того в жизни не боялся. Не за себя. Был бы один – отпер бы сразу, чтоб скорее сделали то, за чем пришли, и оставили наконец в покое. Но в том-то и беда. Я был не один. Не хотел я, чтобы моих ребят заставили смотреть на то, что со мною будет. Слишком уж жестокое это зрелище. Да и не был я уверен, что они будут просто так смотреть. Олеська, например, точно на этих зверей с кулаками бы бросилась. А я не был уверен, что у тех осталось достаточно человечности, чтобы сдержать ответный удар, увидев перед собой ребёнка.

«Искупи-итель! Сам лучше выйди! А то мы зайдём!» насмехался Володька.

Я оглядел перепуганных ребят. Задумался на секунду. Понял, что другого выхода нет. И, пока пересекал комнату, чтобы взять свой коммуникатор и набирал Сашкин номер, начал говорить, быстро но негромко.

«Ребята, вы не должны встречаться с той компанией, что ждёт меня снаружи. Я сейчас к ним выйду. Если вы после этого услышите топот, как будто люди бегут, немедленно выходите и бегите сами, в противоположную сторону. Если нет, заприте за мной дверь и не открывайте. Что бы ни происходило, что бы вы ни услышали, не открывайте, пока не придёт Учитель Александр. Оставайтесь с ним на связи. Поняли?»

Ребята кивнули, и как раз вовремя. Отозвался Сашка.

«Гор, что такое?»

«За мной пришли. Те же, кто обычно,» объяснил я. «А у меня дети. Так что я сейчас отдам коммуникатор Липке и выйду. А ты позаботься о них, хорошо?»

И, отдав коммуникатор мальчику, пошел к двери. Но даже на таком расстоянии услышал взбешённое рычание моего друга.

Из двери я не вышел – выскочил, оказавшись нос к носу с ухмыляющимся Володькой. Тот недоумённо замер, и я воспользовался этим мгновением, бросившись бежать. И моя маленькая хитрость удалась. За мною действительно бросились все мои мучители.

Кончилось это для меня, естественно, плохо. Я догадался верно, в дверь эти злодеи стучали не кулаками, а какими-то металлическими палками. И, когда меня догнали, пустили их в ход. Особенно им понравилось бить этими железками по моим ладоням и запястьям. Больно это оказалось невыносимо, так что сколько раз они меня так ударили, не знаю. Я довольно скоро потерял сознание.

Когда я пришел в себя, мучителей моих рядом уже не было. Попытавшись сесть, я с криком упал обратно. Опереться на левую руку я не мог совсем, они переломали мне на ней все пальцы. Во всяком случае, обычно те под такими углами не изгибались.

Я лежал, пережидая боль и думая, что предпринять теперь. А потом понял, что на меня смотрит Болек. Смотрит с ужасом, особенно на мои руки. И я подумал, что это подарок судьбы – встретить в таком состоянии не просто знакомого, который Сашке позвонить сможет, но Врача. Того, кто способен помочь!

«Болек!» позвал я хриплым от боли голосом. «Помоги! Пожалуйста!»

Он оторвал полный страха взгляд от моих рук. Посмотрел мне в лицо. И... покачал головой.

«Болек...» повторил я умоляюще.

Он отвернулся, вздрогнув. Сказал – негромко, словно убеждая себя: «Нет. Ты – Искупитель. Ты должен страдать. Так – нужно!» И ушел, не оборачиваясь.

Сашка нашел меня минут через двадцать. Поставил на уши Алексета, тот, в свою очередь, десантников. Они какими-то правдами и неправдами протащили меня на несколько часов внутрь киберхирургической машины одного из их крейсеров. Срастить несколько десятков костей за такой короткий срок было мучением не меньшим, чем когда их ломали. И всё это время я плакал от боли страшнее той, что скручивала моё тело. Отказ Болека помочь был рвущим сердце предательством, и я оплакивал того себя, который верил, что подобного случиться не может.






На несколько дней я сломался. Утром вернулся к себе домой, в разорённое, испоганенное жильё. Ни одной моей вещи в нём не оставили целой. Только лишь белоснежные тряпки на вешалках не тронули – или, может, тоже порвали, да их заменили за ночь. Двигаясь автоматически, я собрал осколки и обломки, отнёс их в противоположный постели угол, упал на голый матрас. И тупо лежал, глядя в потолок и ожидая своих мучителей. Ни мыслей, ни планов у меня больше не осталось. Даже обещание своё Алексету я... да нет, помнил, конечно. Но как что-то прошедшее, незначительное. Оно ведь и правда ничего не значило теперь, когда я наконец прекратил бессмысленно верить в лучшее и вспомнил самую страшную правду об Искуплении.

Через чуть больше, чем неделю, я умру. Так надо, чтобы другим досталась моя память. То есть, меня больше не будет. А если так, то какая разница, что я думаю и во что верю? Моя память достанется всем, да – но она будет лишь сном, лишь чужой мыслью, порой беспокоящей сердце на рассвете. Не мной. А значит, и изменить ничего не получится. Люди останутся такими, какие они есть, и будут по-прежнему раз в десять лет радостно мучить одного-единственного случайно выбранного человека. «Ради мира». А потом отсылать выявленных этой пыткой зверят на Планету. Лучшие из тех смогут повзрослеть, очеловечиться, стать такими, как Алексет. Но ничего не изменится. Никогда. А значит, нужно просто дождаться моих мучителей, взбесить их как следует, и постараться подставить под удары их палок голову. Чтоб поменьше мучаться.

Впрочем, они так и не пришли в те дни ни разу. Уж не знаю, сами ли решили пока дать мне передышку, или же Алексет сотоварищи припугнули. Но первый день я лежал и хандрил до самой темноты, и никто ко мне не заглянул, чтоб устроить развлечение в стиле «стукни Искупителя».

Зато потом пришел Алексет. Сел на край разорённой постели и долго молчал, грустно разглядывая меня. Собирался с мыслями. Наконец спросил:

«Знаю, что не ко времени, Гор. Но ты мне посоветуй, вдруг потом поможет. Когда тебе раньше трудно или грустно было, ты что делал?»

«Слушал Старую музыку,» безучастно признался я.

«Покажешь, какую?» спросил он, доставая из-за пазухи планшет. Добавил, кажется,
смущаясь: «А то десант десантом, мы там все герои и прочее, конечно. Но иногда как накатит! Ты... покажи, а? И память о тебе хорошая останется, и мне... может, тоже поможет.»

Невинную хитрость его просьбы я понял только на второй день, когда осознал, что не просто лежу пластом а дышу, пою, радуюсь в унисон с теми самыми, любимыми, песнями. Так «получилось», что Алексет забыл у меня на сутки планшет, на который до того добросовестно скачал из библиотечных архивов названые мной треки. И не просто забыл, а включив на проигрывание и запаролив доступ к системе. Негромко музыка играла, вкрадчиво, будто издалека... а вот гляди ж ты, пробралась как-то в душу, оживила её, подарила вновь обломанные было крылья. Незаметно для себя, я как-то снова понял, что ничего пока не пропало. Ну да, жить мне осталось неделю. Ну да, жизнь моя стала невыносимой. Но я такой жизнью жил всего-ничего, меньше месяца. А песни, которым подпевало моё сердце, были написаны людьми, годами жившими в окружении войны, ненависти, страха. Но они – пели! Они – жили! Их мир был таков, что не петь – выть надо было от тоски! А они дарили надежду!

И я принял их подарок. Решил – ну умру. Ну не будет меня такого, какой я сейчас есть. Но если меня переживёт хоть кусочек моей памяти, как Алексет надеялся... значит, я тоже такой. Тоже – настоящий, как они были. И это – самое важное!

Забирая планшет тем вечером, Алексет улыбнулся мне.

«У тебя глаза горят, Искупитель Гор,» сказал он. «Значит, и правда работают песни?»

«И правда,» кивнул я. «Спасибо, что проверил, Алексет. Глупо я...»

«Нет,» покачал он головой. «Не глупо. Понятно. Но я рад, что ты нашел повод не сдаться.»




Последнюю неделю своей бытности Искупителем я помню смутно. Прочно в голове засели два основных воспоминания.

Во-первых, голод. Я и до того уже довольно долго не ходил в столовую. Жалко было Рэма. Мои мучители совершенно не обращали внимания, где пакостить, издеваясь надо мной, а я не хотел, чтоб они устраивали там беспорядок. Меня подкармливали Сашка, Алексет, и некоторые другие мои друзья. В начале же четвёртой недели, как раз наутро после второго «музыкального» визита Алексета, я проснулся от того, что Сашка, стоя на моём пороге, орал на кого-то, скрытого дверью: «Он мой друг, понял, тварь? Друг! И я буду помогать ему так, как хочу и столько, сколько хочу! А если тебя это не устраивает, можешь пойти и в знак протеста прыгнуть в мусоросжигательную шахту! Тебе там самое место!»

За дверью обдумали это предложение. А потом я услышал голос Володьки, произносящего с притворной добротой: «Ой, конечно-конечно. Бедненькому Искупителю помогать надо, а то он же голо-одненький. Так что ты, дяденька Учитель, давай, оставь ему бутербродики. А мы потом поможем – в глотку их забить поглубже!» И ржание остальных.

Я не стал дожидаться продолжения диалога. Оделся и вышел. Мучители мои встретили меня улюлюканьем, Сашка – взбешённым и отчаянным взглядом. В руках он и правда держал пакет с бутербродами, фруктами, и бутылками воды.

«Забери с собой, Саш,» посоветовал я. «Эти же и правда могут... сделать, что грозились. Испоганят твой поступок. Не надо. И... остальным тоже скажи, что не надо, хорошо?»

«Как хочешь, Гор,» вздохнул он. «Но голодать из-за этих... недоэволюционировавших...»

«Всё равно ж теперь покоя не дадут,» пожал плечами я. «Да и потом, Саш, за неделю от голода ещё никто не умирал.»

«Правильно, а потом тебе и так конец. Умнеешь на глазах, Искупитель!» довольно фыркнул Володька. Схватил меня за рукав, потащил за собой по коридору.

Я только грустно улыбнулся Сашке и пошел, куда вели. А какой у меня был выбор?

Усталость была вторым постоянным ощущением той недели. Они таскали меня по коридорам каждый день, приставая ко всем, к кому можно и нельзя, с напоминанием – осталось не так уж много времени, чтоб Искупителя всласть помучать, не упустите шанс! Им, кажется, нравился сам процесс – гонять меня пинками и тычками по Городу, цепляться к прохожим, требовать от них как-то вести себя по отношению ко мне. Этих мальчишек и девчонок даже, вроде бы, не сильно напрягал тот факт, что большинство задетых ими людей вело себя совершенно одинаково, посылая их в разных степенях витиеватости в ответ на предложение помучать меня. «Прогулки» наши длились, пока я не начинал в прямом смысле валиться с ног. Тогда, наградив меня парой заключительных тычков, те расходились, предоставляя мне самому найти дорогу домой.

Голод и усталость. Вот и всё.

Хотя нет. Нет! Была ещё и радость! Я улыбался каждому замеченному мной сочувственному взгляду, каждому услышанному мной отказу меня мучать. Иногда так часто, что Володька с друзьями начинали подозрительно переглядываться – уж не двинулся ли Искупитель? Но я не мог не радоваться тому, сколько вокруг оказалось людей, всё же оставшихся людьми в месяц, когда можно озвереть. Не мог не радоваться тому, что Алексет действительно оказался прав!

А потом всё закончилось. Как, впрочем, и должно было.




В Последний день мои мучители пришли за мной гораздо позже, чем обычно. И вели себя гораздо спокойнее. Не насмехались, почти не подгоняли, да и выйти из дома дали самому, не вытаскивали, как в прошлые разы, за загривок. Потом, правда, вцепились в руки как клещами и повели, не давая ни на шаг отклониться от заданного направления. Впрочем, я и не пытался. Я должен был умереть, это знали все. И метаться, откладывая неизбежное, я не видел смысла.

Меня привели в Зал. По-прежнему крепко держа за руки, подвели к ярко освещённому пятачку почти в центре него. Я стоял именно там, когда меня Выбрали, и не удивился, когда мои мучители заставили меня встать на то же самое место. Как в книге или кино, подумал я тогда. Всё должно заканчиваться там, где начиналось.
Потом они отошли, не сводя с меня внимательных взглядов. Впрочем, на меня все смотрели.

Зажегся экран. Но теперь на нём не было ни картин ушедших в прошлое войн, ни изображений Поселения. Только я и мой пятачок света. Логично. Смерть Искупителя должны увидеть все.

Через толпу прошел Рагуил. Остановился рядом с моими мучителями. Заговорил, глядя на меня:

«Месяц назад ты был Выбран, Искупитель Гор. Ты познал жестокость и страдания, которые могла бы принести на Поселение война. Сегодня мы пришли чтобы с благодарностью принять твою жертву...»

Я слушал его слова с неожиданной для самого себя горечью и злостью. И, видимо, чувства эти как-то отразились на моём лице. Рагуил запнулся, хотя текст Последней речи все главы города знают наизусть. «Мы... освобождаем тебя от необходимости оставаться Искупителем,» проговорил он не совсем уверенно. Потом помолчал, посмотрел мне в глаза. Отвернулся с болезненным выражением на лице. Добавил – совсем уж не по протоколу – «Прости нас, Гор.»

«Попробую,» грустно улыбнулся ему я.

И тут мои мучители шагнули вперёд. Все разом.

Я внимательно оглядел их. Никто из них не пришел с пустыми руками. Там были и шланги, которыми так удобно бить. И металлические палки, которыми мне чуть больше недели назад дробили в крошку пальцы – методично, фалангу за фалангой, пока я не потерял сознания от боли. И доски, вешалки, выдранные из спинок выброшеных стульев деревяшки и куски пластика. Этим можно было меня избить. Больно, жестоко, страшно. Но убить этим... Да нет, убить этим тоже было можно. Но как же это будет долго!

И тут я ощутил, как во мне поднимается ярость. Нет, даже не ярость – ненависть. Горькое, злое, душащее чувство, рвущее душу напополам желание уничтожить своих мучителей, убить саму память о них. Чтобы их никогда не было и не могло быть! На секунду я ужаснулся ему, попробовал заставить себя не чувствовать это. А потом сдался. Не мог я их не ненавидеть! Три недели они превращали каждый мой день в боль! И теперь, умирая, я должен снова видеть эти рожи? Снова мучиться под их ударами? Да ещё и жалеть их? Нет!

Я сжал кулаки, приготовившись заставить эту компашку дорого заплатить за право забить меня насмерть. Улыбнулся – зло, отчаянно. И... они отступили! На шаг, другой! Испугались! Правда, на третьем их шаге я понял, что вряд ли выгляжу настолько уж грозно после побоев и вынужденного голодания. Значит, что-то – или кто-то – кого эти мальчишки боятся, сейчас стоит за моей спиной.

Обернулся. И обомлел.

За мной стояли плотными рядами все десантники Города. В полной форме, в куртках, с ножами и бластерами на поясях. Молчали. А ещё от них шли ко мне Алексет и Сашка. Так шли, что я удивился, как хватило у моих мучителей духу не сбежать вовсе из зала.

Впрочем, Сашка остановился, не дойдя пары шагов. Вплотную ко мне подошел лишь Алексет.

«Не бойся, Гор,» сказал он серьёзно. «Я не дам этим щенкам убить тебя так, как они хотели. Ты такого не заслужил.»

«Но он должен умереть! Искупитель должен умереть в Последний день! Чтобы все получили его память!» выкрикнул Володька, от страха срываясь на визг. «Ты не посмеешь этому помешать, тупой десантник!»

«А я и не собираюсь мешать завершению Искупления, мальчик. Только твоим зверствам,» не глядя на того, отозвался Алексет. Взглянул мне в глаза. «Гор... ты простишь меня за то, что я сейчас сделаю?»

«Нет,» честно ответил я. «Мне не за что тебя прощать, Алексет. Разве что благодарить. Если б не ты, мне было бы очень трудно выполнить сейчас обещание, которое я тебе дал.»

«Тогда... Я был рад знакомству с тобой, Искупитель,» сказал он и достал нож.
Длинный. В полторы ладони. Мне снова стало страшно, и я зажмурился.

«Сделай это быстро, Алексет. Если сможешь,» попросил я. «Я не хочу снова испугаться.»

«Это будет быстро,» пообещал он. Положил мне руку на плечо.

Потом моё сердце пронзила раскалённая боль. И я открыл глаза.

Алексет всё так же стоял с десантным ножом в руке. Только лезвие его теперь было красным, и красной же была – а точнее, становилась – моя одежда. От крови. Моей. Больно уже почти не было. И страшно тоже не было. Только грустно от того, что всё закончилось.

Мир качнулся.

«Гор!» выкрикнул отчаянно Сашка, бросаясь ко мне.

Последним усилием гаснущего сознания я заставил себя улыбнуться ему.






А потом я, наверное, умер. И смерть была похожа на сон.

Правда, странный это был сон. Я ничего не видел. Только чувствовал. Сначала – ожидание, опасение, облегчение. Потом неуверенность, смутное беспокойство. Яркими всполохами на этом фоне проявлялись короткие вспышки тоски, гнева. Островками на фоне общего спокойного сожаления возникли непонимание, легкая и весёлая радость, сочувствие. Потом сочувствие и жалость стали сильнее, покой почти исчез, зато добавилась какое-то неправильное, неестественное, злое оживление. Дальше пошла совсем мешанина – и стыд, и сочувствие, и ощущение бессилия, и злая радость, и резкие проблески любви. И чем дальше, тем сильнее, пронзительнее было общее чувство неправильности происходящего.

Я далеко не сразу понял, что мне снится эмоциональный фон моего Города во время Искупления. А когда понял, удивился. Как такое могло быть? Но ведь – было же! В том, что сон мой правдив, я не сомневался ни на мгновение.

Наконец я вспомнил что, по окончании Искупления, моей памятью должны были поделиться со всеми. Может быть, когда тем, что помнишь ты, делятся с другими, ты сам переживаешь это именно так? Становясь ими?

Интересно у меня получилось – стать сразу всем Городом – подумал я, просыпаясь.





И, проснувшись, сначала почти поверил, что весь Месяц Искупления мне приснился. Потому что потолок надо мной выглядел точно так же, как потолок моего жилья до Искупления. Даже голограммы космических крейсеров и далёких звёзд были точно те же и располагались в том же порядке. Как будто и не было ничего!

Потом я повернул голову и понял, что нет. Было. Остальная часть комнаты на мою была совсем не похожа, слишком уж много медицинской аппаратуры. А кроме того, на стуле рядом с моей постелью сидел...

«Учитель Джон?»

Нет, это и правда был он! Старше, чем когда я в последний раз его видел, но в остальном – точно такой же! Но... как такое могло быть?

«С пробуждением, Гор,» улыбнулся он. Протянул руку, поправил одеяло, которым я был укрыт – легко, быстро, но я всё же почувствовал живое тепло его ладони. «Да, ты живой. И я тоже.»

«Но как такое может быть?» не понял я. «Ведь я же... умер?» и потянулся к своей груди, к тому месту, откуда совсем недавно хлестала кровь.
Пальцы нащупали короткий шрам.

«Конечно, ты умер,» согласился Учитель Джон. «И я тоже. Учителя Гора для Поселения больше нет – так же, как уже двадцать лет нет Учителя Джона. Но сейчас ты в Городе Хранителей. И здесь есть Хранитель Джон. А теперь – и Хранитель Гор.»

«Как – Хранитель?» не поверил я.

«А вот так,» развёл он руками. «Хранителями именно так и становятся. Сначала человек – Искупитель, потом – Хранитель. И это правильно, Гор. Кому и беречь Поселение от заразы жестокости, как не тем, кто пережил её и не дал ей себя сломать?»

Я задумался. Потом кивнул, соглашаясь.

Джон пододвинул ко мне сложенную стопкой одежду. Такую же, как на нём – чёрные штаны и рубаху с вышитыми на ней белыми крыльями.

«Одевайся, Гор,» сказал он с улыбкой. «Мне многое надо будет тебе показать, и многое объяснить. А ещё... тебя ждут друзья.»

«Друзья?» удивился я, поспешно одеваясь. «Но... разве они не остались в Городе? Я же помню ещё со школы, к Хранителям обычным людям дороги нет! Разве что когда совсем беда.»

Джон кивнул. «Да, так было,» уточнил он. «По крайней мере, раньше было так. А теперь... Не знаю, Гор. Видимо, и нам пришла пора меняться.» Он встал, подошел к двери. Добавил, открывая её: «Нельзя же оставлять без награды такую любовь и верность, какую проявили они.»

Через распахнутую настеж дверь ворвался в комнату Сашка. Смущённо улыбаясь, вошёл Алексет. Заглянули Олеська, Липка, Глеб, остальные мои ребята.

И я окончательно поверил, что и правда жив.

А ещё понял, что, впервые за долгое время, я абсолютно, бескомпромиссно счастлив.














































(И Никогда Здесь Не Будет) Иначе


«Гор! Гор? А... вот ты где! Ну и спрятался!» Джон пробирался ко мне через заросли какой-то домашней декоративной растительности.

Кто б мне сказал ещё три месяца назад, что я буду сидеть в окружении настоящей зелени и читать не менее настоящую книгу! Я б счёл этого фантазёра сумасшедшим, ведь книгам место в архивах, а растениям – в оранжереях. Вместе они не совпадают никогда. Но у Хранителей всё было по-другому. Впрочем, читать и одновременно наблюдать покачивающиеся под струёй кондиционированного воздуха листья мне тем не менее необъяснимо нравилось, вне зависимости от привычности такого зрелища.

«Я тут! Извини, что заставил себя искать,» отозвался я наконец.

Джон в три шага оказался рядом. Пододвинул к себе лёгкий, оформленный под дерево, пластиковый стул. Сел. Улыбнулся. Сказал насмешливо, но не обидно:

«Более пятисот лет уже нет в обычной жизни такой возможности – читать настоящую книгу на лоне настоящей природы. С момента Катастрофы и нет. А мы, любители их именно так и читать – как заведённые, из поколения в поколение рождаемся. Генетиков поспрашивать, что ли? Должен же хоть какой-то ген отвечать за такие романтические изменения психики!»

«Думаешь, так и есть?» ответно улыбнулся я.

«Честно? Вряд ли,» признал он. «Дело вероятнее всего в воспитании. Мы, Хранители, всё же, как ни крути, а хоть насколько-то да мыслями и душой живём там, на Старой Земле. Вот и... тянемся к тому, что «как там». Книги, природа...» Он снова посмотрел на меня внимательно и спросил уже совсем серьёзно: «Как ты, Гор? Знаю, учишься изо всех сил. Не слишком много нового сразу получается?»

«Не знаю,» честно сказал я, немного подумав. «Понимаешь, Джон, с одной стороны мне постоянно кажется, что ты прав. За последний месяц я узнал больше об окружающем меня мире, чем за двадцать прошедших с окончания школы лет. В результате этого даже моё представление о том, зачем я живу, полностью поменялось. Точнее, я сам пока не знаю, зачем я теперь живу и учусь быть Хранителем. Совсем как в детстве! А с другой стороны... Вы ведь не рассказали мне ничего абсолютно нового. Даже настоящими тайнами ваши откровения назвать трудно. Ну не надо быть академиком, чтоб понять – те, о ком все говорят как о «решающих сложные проблемы» едва ли сидят, тупо уставившись в стену, пока проблем нет. И чтоб понять, что кто-то создаёт программы обучения, следит за соблюдением Этики, сохраняет знания и память прошлых лет тоже... гением быть не надо. Так что я скорее удивляюсь, как это я раньше не понял того, о чём вы рассказываете мне теперь. Нужно ведь было просто сесть и подумать!»

«Нужно,» улыбнулся Джон. «Но – невозможно. И это тоже часть нашей работы.»

Я кивнул, вспоминая, как неделю назад Джон ошарашил меня этой информацией. Рассказанное им до того – что Хранители следят за генетическим и психологическим разнообразием в Городах, создают и применяют тесты для выявления профессиональных склонностей у старших учеников, хранят архивы чипов памяти всех нынешних и прошлых жителей Поселения – было логично, хоть я раньше никогда и не думал о том, кто занимается всеми этими вещами. Они просто были нормальной частью нормальной жизни. Даже когда он сказал, что поселенцы имеют доступ к довольно ограниченному кругу знаний, я не особо удивился. А как же иначе? Никто не может знать всё и сразу. Но когда он продолжил, объясняя это тем, что доступ к некоторым знаниям ограничивается намеренно, я возмутился. Сама мысль, что можно запретить самое человеческое из всех стремлений – знать – взбесила меня чрезвычайно!

Джон терпеливо и спокойно выслушал мой полный ярости монолог в защиту разума. А потом охладил мой пыл одной-единственной фразой. «Представь, что я мог бы принести ребятам из твоего последнего класса «Приключения Гекельбери Финна», не объяснив ничего про эту книгу.»

Я представил. И понял, что Джон прав. Потому что книжка-то прекрасная, вообще-то. Но – если воспринимать её в контексте того мира, в котором её писали. А историю Старой Земли во всей её неприглядной красе – с войнами, рабством, и бессмысленным насилием – ребята начали бы изучать только сейчас, и продолжили б на следующий год. И до того, не зная о тех злых и, слава человечеству, оставшихся в прошлом, глупостях... чему бы они из неё научились? Что врать весело и порой нужно? Что люди иногда обращаются с другими людьми, как будто те – вещи, и это может быть нормально? Что не доверять и бояться иногда – правильно? Да уж... отличный способ послать в чёрную дыру всё, что они за прошедшие годы узнали об Этике и уважении к другим! Так что я ещё подумал, помолчал, и извинился.

А Джон продолжил объяснять. Контроль за знаниями, сказал он, вовсе не заключается в том, чтобы запрещать людям учиться. Скорее это система преград, которые направляют процесс образования так, чтобы некоторые знания попадали только к тем, кто должен или готов ими разумно пользоваться. Поэтому, например, некоторые секции библиотеки – и особенно архивы Старой Земли – недоступны для посещения не прошедшим полный курс Этики и Старой Истории. Поэтому многие из Старых книг, песен, и фильмов не существуют в современных, доступных форматах, а только на бумаге или плёнках. О побочном эффекте такого контроля – невозможности размышлять о некоторых темах в достаточно широких рамках – он тогда не упомянул, конечно. Впрочем, недели мне вполне хватило, чтобы осознать его самостоятельно. Не сказал бы, правда, что знание это принесло мне радость.

Джон пристально разглядывал меня, пока я думал и, похоже, угадал мою последнюю мысль.

«Понимаю, Гор,» сказал он сочувственно. «Когда я только попал сюда и сам начал узнавать такие вещи, я тоже огорчался и прежней ограниченности собственных знаний, и несправедливой, с моей тогдашней точки зрения, системе их распределения.»

«Да. И, вместо того, чтобы возмутиться и начать что-то менять, присоединился к тем, кто сохраняет её,» задумчиво проговорил я. «Почему, Джон? Ведь если даже новичок вроде меня чувствует, что как есть – не совсем правильно, то...»

«Потому что узнал, что у нас выхода другого нет, Гор,» вздохнул он. «Наше Поселение – это всё, что осталось от человечества. Когда мы улетали из Солнечной Системы, была ещё колония на Марсе. Но с ней у нас уже двести лет нет связи, так что... Нам нужно выжить, сохранить и генетическое, и психическое разнообразие. И при этом нас невероятно мало.»

«Мало?» удивлённо переспросил я. «Но разве пятьдесят миллионов – мало?»

«А ты знаешь, сколько людей жило на Старой Земле перед самой Катастрофой?» спросил он. Я покачал головой и он предложил: «Ну же, угадай!»

Я задумался. Прочитанные мной Старые книги какой-то конкретной информации не давали, конечно. Читал-то я исключительно художественную литературу. Впрочем, они создавали ощущение довольно густонаселённого мира. Так что я прикинул в уме и предположил, уверенный, что завысил результат: «Ну, миллионов двести, наверное?»

Джон грустно усмехнулся. «Ага. Вот и я в своё время так же «угадал». И ошибся. Сильно ошибся. Не двести миллионов,» улыбка исчезла с его лица, «а без малого десять миллиардов, Гор.»

Несколько секунд я смотрел на него, не понимая. Потом названное им число дошло до моего сознания, и я охнул. Десять миллиардов! Две сотни Поселений! То есть мы сейчас и половины процента того населения не представляем!

«И это нас только сейчас так много,» добил меня Джон. «Только последние несколько десятилетий. Начиналось всё с пяти миллионов поселенцев. А со Старой Земли и того меньше успело убежать до начала Катастрофы. Судя по самым старым архивам, как минимум вполовину меньше. Знаешь такой генетический термин – бутылочное горлышко? Вот. С нами именно оно и произошло.»

Я только и смог, что шокированно покачать головой. Два с хвостом миллиона! Из почти десятка миллиардов! Две-три сотых доли процента! И правда, бутылочное горлышко!

«Так что да. Узнав такое, сразу перестаёт хотеться сломать систему, которая уже четыреста с лишним лет ухитряется делать невозможное – и беречь Поселение, и способствовать выживанию человечества. По крайней мере, не придумав ей хоть насколько-то разумной альтернативы,» заключил Джон.

Я снова покачал головой – на сей раз согласно – а потом задумался. Потому что понял, что ничего на самом деле не понял. Почему это Джон уверен, что беречь и Поселение, и человечество одновременно – невозможно? Мне-то всегда казалось, что это скорее взаимосвязанные процессы! Наконец я попросил его объяснить.

«Давай объясню,» легко согласился мой ментор. «Только ты мне сначала ответь вот на какой вопрос. Человечество – это что такое?»

«Ну как – что?» не понял я. «Совокупность людей.»

«То есть, любая группа в несколько человек – это уже всё человечество?» уточнил Джон. «Ведь условие соблюдено, «совокупность» в наличии.»

«Нет, конечно!» уверенно сказал я. «Одна группа – это просто одна группа. А «человечество» – это такой способ описать одним словом всех людей сразу, какими бы разными они ни были! Это... Ну не знаю я, как ещё точнее сказать, Джон!»

«Точнее и не надо,» улыбнулся он. «Самое важное слово ты уже произнёс. И слово это – разные. Сохранить человечество – значит сохранить эту «разность». Сохранить все оставшиеся нам после того самого «бутылочного горлышка» оттенки кожи, волос, и глаз, все различности в строении тел, все неопасные для жизни и здоровья генные вариации. Но – и на этом всё?»

«Конечно, нет! Мы – это не только то, как мы выглядим. Это и наш разум, и то, как он себя проявляет. То есть, поведение!» согласился я с энтузиазмом начинающего понимать ученика.

«Верно, Гор. И поведение тоже,» кивнул он. «И вот в этом как раз начало проблемы. Генный материал можно заморозить, сохранить на столетия. А поведение заморозить нельзя, как нельзя заставить замереть звук. Ведь замерший звук просто перестанет звучать. Следовательно, чтобы сохранить изобилие не только генетики, но и разума, нужно создать условия для свободного проявления разных вариантов поведения. А с этим в ситуации ограниченных ресурсов сложно.»

«Но при чём тут ограниченные ресурсы?» не понял я.

«При Поселении,» совершенно серьёзно сказал Джон. «Ты на Планете не был, Гор. Но фильмы-то о Земле смотрел, да и документальные съёмки Планеты, уверен, тоже видел? Заметил, насколько там больше места, чем здесь? Насколько там больше всего, чем здесь?»

«Это трудно не заметить,» согласился я, и повторил. «Но при чём тут это? Мы же неплохо живём на Поселении. Всем хватает и места, и ресурсов!»

«Хватает ли?» уточнил Джон. «Для жизни, для простого существования день ото дня – несомненно, да. Агроуровни производят достаточно пищи, в жилых есть всё для комфорта. Но... Представь, Гор, что тебя и какой-нибудь твой класс навсегда заперли в школе. Провели бы туда душевые в дополнение к туалетам, прислали бы все, что нужно для спокойной жизни в течении десятилетий. Только возможности выйти не оставили бы. Как бы вы жили?»

Я подумал и понял, что плохо жили бы. Нет, школа – прекрасное место, да и учеников своих я всегда совершенно искренне любил. Но знать, что от большого, разнообразного Поселения нам остался доступным лишь небольшой и вскоре во всём знакомый кусочек было бы тяжко. Пришлось бы устанавливать довольно жесткие правила, чтоб никто от скуки глупостей не начал творить. Да и, вдруг понял я, с «достаточными на десятилетия» ресурсами тоже всё оказалось бы сложно. Ведь «достаточный» не означает безграничный. В какой-то момент пришлось бы тормозить устремления одних и подстёгивать других, чтобы всем продолжало «всего хватать». Не очень-то достойное и спокойное существование в результате вырисовывалось.

«Правильно, Гор,» согласился Джон, когда я описал ему свои представления. «Ты всё понял именно так, как я и надеялся. В качестве «просто места проживания» наше Поселение устроено идеально. А вот в качестве плацдарма целого человечества – из рук вон плохо. Для развития, для мирного удовлетворения собственного неудержимого любопытства нам нужны ресурсы Планеты. Пока мы всё ещё на пути к ней, они нам слабо доступны, ведь вместительность сверхсветовых крейсеров оставляет желать большего. А раз так, приходится лавировать, придумывать способы и на Поселении покой сохранить, и человечество при этом не слишком ограничить. Пока у нас, вроде бы, получается.»

Я почти против воли потянулся к груди, к тому месту, где на коже светлел короткий тонкий шрам – моя «медаль Искупителя», след от удара Алексетовым ножом. Знал я теперь, как Хранители удерживают покой на Поселении. Эта информация была столь же неприятной и мучительной, как и рассказ про контроль за знаниями. И «настигла» меня на следующий же день.

Начал я, с темы, которую никак не мог отпустить после прошлого разговора.

«Не пойму,» сказал я тогда Джону, «ну что такого плохого вы, Хранители, усмотрели в чтении Старых книг? Я их, например, двадцать лет читаю, и не только когда готовлюсь к урокам. Да и ты, если я правильно помню, обожал Старые фантастические романы. И ничего с нами не случилось.»

«Это потому что мы с тобой – нерепрезентативные читатели, Гор,» улыбнулся он. «Мы, даже читая для удовольствия, подмечаем какие-то мелочи, детали, которым стоит научить наших подопечных. Так что, получается, наш мозг продолжает анализировать, работать даже когда мы сами считаем, что отдыхаем. А большинство людей, особенно занятых рутинными профессиями, читают, вовлекаясь эмоционально. И с этой стороны Старые книги – опасная ловушка. Там ведь столько всего разного происходит! Обычному человеку обязательно начнёт хотеться подражать кому-то из их героев именно поэтому. Интересная жизнь всем нравится. А представь, что окружающие стали вести себя... ну, например как в романах Достоевского.»

«На Поселении?» уточнил я. Он кивнул. «Бред получится, согласен. Да ещё и страшный. Но я не понимаю, зачем им это. Жизнь и вне книг – вещь безумно интересная!»

«Наша с тобой – да. И ещё где-то половине взрослых граждан Поселения так повезло. Учителям, учёным, десантникам. У них есть дело, которое либо постоянно создаёт нечто новое, либо работает с чем-то изменчивым, большим, полным неожиданностей. А как быть остальным, Гор? Врачам, фермерам, тем, кто готовит еду или собирает и чинит механизмы? Не пойми меня неправильно,» поднял он руки, заметив, что я собрался протестовать. «Я не говорю, что их работа не нужна! Очень нужна, тут даже спору нет. Но и новых переживаний или больших событий от неё ждать не приходится. А раз не приходится, люди будут искать и ждать возможности выплеснуть эмоции как-то ещё. В том числе и раздражение, недовольство на собственное слишком обыденное бытие. Если дать им бесконтрольный доступ к эмоционально богатым Старым романам, то с последствиями таких выплесков мы можем и не справиться.»

«А сейчас, значит, справляемся?» удивлённо уточнил я.

«Вполне. И ты уже знаешь, как именно,» кивнул он и постучал себя по груди. По
тому самому месту, где на моей был шрам.

От такой неожиданной правды мне стало страшно. Просто по-детски страшно от нелогичности, непознаваемости казалось бы совсем привычного и знакомого мира. Ведь я же всегда думал...

«Я думал, Искупления – это чтобы войн не было,» пробормотал я.

«Правильно думал,» согласился Джон.

«Но ты же совсем другое сейчас сказал! Что Искупления – это возможность для поселенцев избавиться от излишнего раздражения и недовольства!» возмутился я.

«Сказал,» снова согласился он. «Вот только, Гор, почему ты решил, что это разные вещи?»

Я задумался. Ведь и правда же, все описаные в прочитаных мною книгах войны происходили на фоне некоей общей неустроенности, недовольства. В некоторых романах недовольство это и было причиной, в некоторых – всего лишь ещё одним, наравне с войной, симптомом каких-то других социальных проблем. Но что-то общее в них было. Да и Джон продолжил говорить, подтверждая мои мысли:

«Люди и общества, довольные и комфортно себя чувствующие в том времени и месте, где находятся, не стремятся к конфликту. Зачем? Им и так есть, что делать. Люди же и общества, которым чего-то не хватает, начинают искать виноватых. Конечно, мудрее всего в их положении – сесть и трезво оценить, насколько мучающее их недовольство их же собственных рук дело. Ведь чаще всего, так оно и есть. Но это очень трудно, Гор – трезво оценивать собственный вклад в собственную же жизнь. Проще пойти по пути наименьшего сопротивления – решить, что если тебе плохо, а кому-то рядом – нет, то это значит, что он и виноват в твоей проблеме. И вот – первый шаг сделан. Кто-то назван «плохим» - и значит, он не как ты, с ним можно делать что-то, чего нельзя с равными себе. А дальше – по наклонной. Шаг за шагом, шаг за шагом – и в результате мир расцветает целой грибницей ядерных взрывов. Один раз так случилось. Поэтому, когда Поселение отправилось в путь, мы искали способ предотвратить возможность повторения подобной жути. Частью решения было создание Этики – свода правил поведения, пресекающих большинство неконструктивных попыток проявления недовольства. Но пресечь проявление эмоции – не значит отменить её. Вот и,» он развёл руками, «пришлось искать в целом безопасный для общества способ периодически давать волю таким негативным состояниям. К несчастью, мы так и не нашли способа обезопасить абсолютно всех. Без берущего на себя чужое страдание и несправедливость Искупителя система не работает, увы.»

Я вздохнул. Спросил: «И всё-таки, Джон, почему бы не сказать людям правду? «Эй, вам нужно избавляться от накапливающихся негативных эмоций, поэтому раз в десять лет можно от души избить кого-то из сограждан, не мучаясь угрызениями совести.» Они бы поняли. Но вместо этого зачем-то говорят о войне, о том, что память Искупителя помогает понять и избежать её...»

«Ну, кстати, действительно помогает,» заметил он. «Первые год-два после Искупления, пока люди достаточно чётко помнят, какую именно цену заплатил за их покой Искупитель, и правда меньше конфликтов возникает. А вот риторика... Так сложилось. Практика Искуплений же придумывалась и вводилась в обиход в самом начале пути, даже до того, как Поселение за пределы Солнечной Системы вышло. Тогда более половины населения ещё очень чётко помнило Катастрофу – сами, или со слов старших. И другую риторику не приняли бы. А потом... Трудно менять традиции, Гор. Очень трудно, даже когда необходимо. Впрочем, об этом мы чуть позднее поговорим, если ты не против, ладно?»

Я тогда согласился, и Джон провёл остаток нашей встречи рассказывая мне о ранних годах Поселения, об исследованиях, создавших чипы памяти, и о принципах, приведших к практике Разлучённых детей. Последнее интересовало меня чрезвычайно потому, что в Старых книгах огромное значение почему-то имело кровное родство, и важности его я, рождённый в мире, где половина детей представления не имеет, кем были их генетические предки, понять не мог. Ну ведь правда, какая разница, кем они были, если характер и мировоззрение человека формируют родители – те, кто воспитал, а не те, чьи гены «пошли в дело»?

Зато теперь, вспомнив наш давешний разговор, я отнял руку от груди и уставился на Джона. «Поговорим позднее», сказал он тогда. Уж не за этим ли...?

«Я вспомнил наш прошлый разговор,» заявил я. «И то, что мы тогда не договорили, тоже. Ты же... поэтому пришел сегодня, да? Закончить тот разговор о традициях, об Искуплении...?»

«... и кое о чём ещё. Да,» кивнул он. «Если ты готов, конечно.»

«Понятия не имею, готов я или нет,» признался я. «Ведь, как только мне кажется, что да, ты ошарашиваешь меня таким... такими... В общем, я не уверен, хочу ли я подобные вещи знать.»

«Будь на моём месте ты, а на твоём – кто-то из твоих ребят, ты б сказал, что знать всегда стоит,» поддел Джон. Потом посерьёзнел. «Впрочем, понимаю. И давить не буду, если что. Не готов – значит не готов пока. Время терпит.»

«Время-то да,» согласился я, помолчав и подумав. «А вот я – нет. И понимаю, что пожалею о своём любопытстве очень скоро, а всё же не могу заставить себя сказать «нет, давай отложим»! Потому что ты прав. То есть я прав. Знать – всегда лучше.»

Джон усмехнулся. «Хорошо,» сказал он. «Тогда начну, пожалуй, с самой неприятной и неудобной правды. И рассказывать так будет проще, и со всеми ошарашиваниями сразу разделаемся. Помнишь, ты ещё в самом начале спросил меня, что было б, если бы в Искупители, а потом в Хранители попал кто-то вроде Володьки или его друзей?»

«Помню,» сказал я. «Ты тогда посерьёзнел, ответил, что «это в принципе невозможно», и резко перевёл тему. Так резко, что я решил не давить и не уточнять и позднее.»

«И правильно решил. А то чем бы я тебя шокировал сейчас?» фыкрнул Джон. И закончил серьёзно: «Потому что настоящий ответ на тот вопрос звучал так, Гор. Володьку или кого-то на него похожего не могли бы Выбрать потому, что Искупление – это не Лоторея. Такие, как он, в кандидаты не проходят.»

Несколько секунд я смотрел на него, не веря. Потом заплакал. Потому что это и вправду было больно – знать, что тебя Выбрали, обрекли на страдание, совершенно сознательно. Так больно, что лучше бы он меня ударил!

Джон молча наблюдал за мной пока я всхлипывал, закрыв лицо руками. Заговорил он только тогда, когда я, начав всё же успокаиваться, стал вытирать глаза полой рубашки.

«Конечно, Искупителем не может стать совсем уж кто угодно. Во-первых, это должны быть достаточно взрослые люди, чтобы понимать, что именно с ними происходит и почему. Во-вторых, для того, чтобы Искупление помогло его согражданам, Искупитель должен как минимум не сломаться от переживаемого. Ведь, получая память, остальные узнают не только то, насколько больно может быть избиваемому и унижаемому человеку. Они также учатся умению прощать, любить, верить в лучшее, с которым Искупители проживают положеный им месяц. Ну а в третьих, Искупитель – это будущий Хранитель. Тот, кому предстоит принимать решения, могущие уберечь или обречь миллионы жизней. Недалёким, необразованным, не испытывающим насущную потребность знать и использовать свои знания среди нас не место. Есть и другие факторы, Гор. Семейное положение, индекс психического здоровья, степень открытости новому. Но самые важные – эти. И, когда к населению Города применяются все факторы, большая часть населения фильтр не проходит. Обычно к моменту начала Выбора у нас остаётся список из трёх-пяти десятков кандидатов. В случае твоего Выбора – семьдесят семь, рекорд за всё время существования Искуплений. Вот из них и Выбирают – и да, случайным образом. Но назвать этот отбор Лотореей было бы несправедливо. Слишком уж много ограничений.»

«То есть ты не знал, что я... что именно меня Выберут?» спросил я. После его объяснения мне стало намного легче.

«Точно не знал,» согласился он. «Но подозревал, что так может быть. Не только с тобой, конечно. Всё же семеро из семидесяти семи в разное время были моими учениками.»

«Семеро?» переспросил я. «А можно...?»

Он кивнул, достал коммуникатор, поиграл с кнопками. Протянул мне – «смотри».

Я вгляделся. На первых двух фотографиях были люди постарше меня. Мужчина и женщина. Имён их я не помнил, но они несколько раз навещали Учителя Джона во время уроков, рассказывали нам о своей работе. Она, если помню, была генетиком, он – физиком. Хорошие люди, спокойные, приветливые. Двадцать лет назад, по крайней мере, точно такими были. Понятно, почему их отобрали в кандидаты.

На третьем фото был я сам.

На четвёртом – Сашка. На пятом – Алексет.

Дальше я смотреть не стал. Не смог. Отвернулся, дрожа всем телом. Наконец произнёс: «Я рад, что это оказался я, а не...» Получилось довольно жалобно, как я ни старался.

Джон выключил экран, убрал коммуникатор. Ждал, пока я снова приду в себя. Так что я постарался взять себя в руки. Но потом не удержался, спросил – уже уверенный, что пожалею о том, что услышу в ответ: «А в следующий раз? Все эти люди снова окажутся кандидатами?»

«Каждый раз отбор проводится заново,» спокойно сказал Джон. «Старые результаты не учитываются. Впрочем, взрослые люди за десять лет не прямо уж радикально меняются, так что большинство кандидатов оказываются «в списке» в течении нескольких циклов Искупления.» Он помолчал – моё сердце в это время обливалось кровью от мысли, что кому-то из моих друзей может «повезти» в следующий раз – потом добавил: «Но... Кто знает, Гор? Если у нас наконец получится то, что мы вот уже сорок лет пытаемся воплотить в жизнь, за следующие десять лет всё может измениться. Настолько, что Искупления в твоём Городе больше не случится. По крайней мере, не в той форме, к которой ты привык.»

«Почему это?» изумился я. Хотя, по хорошему, надо было сначала обрадоваться тому, что моим друзьям не придётся проходить через испытанное мной. Просто высказанная Джоном мысль была слишком уж неожиданной.

«Ну как – «почему»?» улыбнулся он. «Ты разве уже забыл, что Искупления, в той форме, в которой они существуют, нужны из-за ограниченности Поселения?»

«Не забыл,» отозвался я. «Просто не понял. Ты тогда не сказать, чтоб совсем прямо говорил. Вот я и не соединил воедино всю попавшую ко мне информацию.» После чего этим, собственно, и занялся. Соединил, подумал, осознал. И спросил наконец: «Так что вы придумали? Чем можно заменить Искупления?»

«Да, в общем-то, ничем,» пожал плечами Джон. «Их никто и не собирался ни на что «заменять». Зачем? Ведь в большом, свободном мире Планеты они не нужны! Нет, учиться взаимодействовать с другими людьми без насилия всё же будет нужно, этого не отнять. Но это довольно легко решаемо. Всего-то проблем – чуть подправить уже существующую образовательную программу. Как оказалось, прекрасно люди ухитряются удерживаться от насилия, если их с детства обучить, что оно – вот даже не зло, а... болезнь. Ну, как в штаны во взрослом возрасте писать. Особенно легко такие ограничения поведения переносятся, если есть куда эмоционально вкладываться. А ты же помнишь, что я говорил о планетах, да? И об их ресурсах?»

«Включая ресурсы сброса эмоций? Конечно помню!» согласился я. «И что? То есть, ты правда думаешь, что просто наличие большего пространства действий изменит людей настолько, что Искупления им окажутся не нужны?»

«А думать-то зачем? Я знаю,» пожал плечами Джон. И тут же объяснил: «А чему ты так удивляешься, Гор? Неужели ты считал, что мы, Хранители, способны запустить какую-то программу социальных изменений, не просчитав все варианты? Конечно, вариант с системой образования, основанной на принципах Этики плюс возможности свободно, но с уважением к окружающим, проявлять эмоции был опробован. На наших же, кстати, детях. И прекрасно всё получилось. Разве что детям, выросшим по этой системе, пока приходится контролировать всю глубину доступных им психических реакций чтоб не вызывать некорректного поведения в других. У их преемников, детей десантников – а позже и обученых по новой программе детей Поселения – и проблем таких не останется.»

«Подожди! Ваши дети? Дети десантников?» переспросил я, осознавая, что перестал понимать.

«Естественно. Изучать наши представления на чужих детях было бы неэтично,» согласился Джон.

«Но откуда у вас и десантников взялись дети?» продолжил не понимать я.

Джон скорчил совершенно неимоверную гримасу. «А ты не в курсе, откуда они берутся, Гор? Рассказать?» предложил он, улыбаясь от уха до уха. Потом стал чуть серьёзней: «Просто живём-то и мы, и десантники столько же, сколько все остальные. Сто двадцать – сто сорок лет, норма Поселения. И воздержание не является... скажем так, обязательным условием профессии. Такого никто пока не предложил, да и с чего бы? Вот и подумай. Отчего мы не должны становиться родителями?»

Он был прав, конечно. Вот только представить что его, что Алексета папами, влюблённо склоняющимися над детской колыбелькой... я, кажется, не мог. И вообще, представить себе жизнь «такую же, как у всех» среди десантников и Хранителей – не мог. Мне ведь всегда казалось, что они не такие, как мы все, что они только немножко люди, чтоб нам не было стыдно или странно жить рядом с ними. А так-то им ничто обычное не свойственно, в том числе и любовь к детям... Идиотская мысль, согласен. И хорошо, что Джон помог мне от неё избавиться.

«Да, у нас есть дети,» продолжил Джон, пока я приводил в порядок мысли. «До какого-то времени они, правда, в обязательном порядке отправлялись в обычные Города по достижении двух-трёхлетнего возраста. Там и росли, а назад могли вернуться только по совершеннолетии. Для нас это изменилось шестьдесят лет назад, когда была разработана теория необязательности Искуплений на Планете. Двадцать лет её проверяли, обучая по новой программе наших собственных детей и отрабатывая все возникавшие по ходу проблемы. А пятнадцать лет назад тот же процесс начался у десантников, правда, сначала в одном только Городе. На всю Планету идею распространили ещё пять лет спустя, после того, как работавшим с первой группой Воспитателям стало ясно, что всё идёт так же, как шло с нашими детками. Так что года через два, когда дети всей Планеты наконец начнут работать с Учителями, и у нас с тобой, и у многих других появится возможность приобрести невероятно интересный опыт.»

«Мне кажется, я уже готов его приобрести!» улыбнулся я.

«Мне тоже хочется отправиться туда прямо сейчас. Но пока они ещё в возрасте, когда с Воспитателями работают,» ответно улыбнулся Джон. «Правда, положа руку на сердце, никаких проблем с детьми я и не предвижу. А вот взрослым многому придётся учиться. И Учителям... и всем прочим. Этих самых «прочих» как раз жаль. Мы-то по роду занятий привычны к переменам, в том числе и собственного мнения. А остальным меняться будет сложнее.»

«Думаешь, будет настолько трудно?» не поверил я.

«Не думаю. Знаю,» вздохнул он. «Моё первое Искупление ведь случилось перед тем, как Хранители начали активно пытаться что-то менять. И... меня тогда, наверное, и приметили. Просто я с друзьями гулял по Городу, и они в какой-то момент начали издеваться над тогдашним Искупителем. А я вслух отказался – мол, не хочу, он мне ничего такого не сделал, за что мне его обижать? На следующий день специально собрался весь класс, хотя школу и в то время на Месяц Искупления отменяли. Учитель пол часа ругал меня за то, что я отказался «делать то, что должен». Мол, надо же, чтобы Искупитель узнал, что такое неприязнь, а как он узнает, если мы...? И он, кстати, не был мерзавцем. Просто тогда вот так и думали. Вот именно так, Гор!» Джон снова вздохнул. Закончил: «После чего я дождался, когда Искупление закончится и Город снова откроют, и пошел к Хранителям. Жаловаться, что меня заставляют ненавидеть, когда я этого не хочу. Лично дошел только до робота-привратника, конечно, но... Я это к тому, что совсем недавно с Искуплениями было – так. Не творить какой-то пакости с Выбранным на эту должность беднягой было нарушением всех правил! А теперь не так. Настолько не так, что демарш десантников, пришедших на твой Последний День, чтоб помочь Алексету устроить тебе лёгкую смерть, приняли как должное. И ты бы знал, насколько это огромная победа для нас!»

«Раз победа, сами б и занимались, а не на меня сваливали!» пробурчал лёгкий на помине Алексет, продравшись сквозь растительность и грохнувшись на первый попавшийся стул. Сначала я не понял, что с ним. Потом дошло. Его – десантника, видевшего почти всё и привычного почти ко всему, трясло. «Я в Хароны не записывался!»

Джон понял гораздо быстрее меня. Впрочем, он-то знал, чем был в последнее время занят мой друг. А я нет.

«Всё-таки пришлось... самому показывать, как это?» спросил он сочувственно.

«Не пришлось!» зло отозвался Алексет. «А разница-то какая? Ну не сам в этот раз ножом, а... Всё равно ж пришлось стоять рядом, смотреть... сочувствовать. Ей всего-то лет двадцать пять! Ты ж говорил, настолько молодых в Искупители не выбирают!»

«Обычно нет,» подтвердил Джон. Потом спросил сочувственно: «Что, совсем плохо было?»

«Для меня лично – хуже чем с Гором,» признался Алексет, на секунду успокоившись. Потом снова задрожал, заговорил, то и дело перескакивая, к кому обращался: «Он-то... ты... ты просто старый друг, которого захотелось защитить. И я ж тогда не знал, как это всё! А с ней... Она как Гор в смысле отношения к людям, так что это, конечно, врезало по мозгам – ты б знал, как сильно! Ну и... Моей старшей дочке всего-то на десять лет больше! А в том возрасте разница в те самые десять лет и не ощущается практически! И смотреть, как её... после всех ваших дурацких издевательств... насмерть..!» Он помолчал, подышал тяжко. Бросил наконец: «А не пошли бы вы... далеко-далеко... с вашими планами? Не хочу я такого делать больше! И смотреть на это не хочу!»

Джон встал, обошел стул Алексета. Обнял его за плечи.

«Мы-то «пойдём», как ты и предложил,» сказал он тихо. «Только... если мы «пойдём», то это продолжится, понимаешь? Поселенцы так и не поймут, что Искупление не обязательно. И продолжат Выбирать и мучать Искупителей и тогда, когда это больше не будет нужно ни для чего. Просто потому, что привыкли. Ты уверен, что так – лучше?»

Тогда я наконец понял. Про то, что Искупления не во всех Городах одновременно происходят, Джон мне практически сразу рассказал. Этому я и не удивился, ведь Городов более двух тысяч. Логично, что каждый Город проходил через Искупление в немного разное время. Ну и то, что необычные Искупления в каком-то одном Городе со временем доходят и до остальных, он тоже объяснил. А вот до того, что все описанные им идеи и планы как-то постоянно применяются и изменяют процесс Искупления, я додумался только в тот момент, соотнеся всё, что Джон уже рассказал с состоянием Алексета. Так вот чем был занят мой друг с тех пор, как посетил меня после первого пробуждения в Городе Хранителей! Помогал менять Искупления в других Городах, делясь собственным опытом!

Но ведь опыт этот был опытом гибели друга! Да, Алексет тогда ударил, убил меня из милосердия, чтоб уберечь от большего страдания. Но... один раз подобное пережить можно. А много раз? Сколько недель прошло с тех пор, как я проснулся здесь? Восемь? Десять? Если Алексет, бедолага, хотя бы половину этого времени провёл с десантниками других Городов, уча их милосердию Последнего Дня Искупления... и переживая тот невозможный опыт каждый раз...

Я тоже встал и подошел к Алексету. Опустился рядом с ним на колени. Поймал его дрожащие руки в свои, прижал их к губам. Он воззрился на меня с изумлением.

«Я думал, что я мучался,» прошептал я. «Но моё страдание было лишь оттенком той боли, что испытал ты, друг! Спасибо, что помог... что не бросил их! И... прости! Если бы я только знал...!»

«То что б ты сделал?» поинтересовался Сашка. «Мучался б, думая о нас с Алексетом? Вместо того, чтоб учиться быть Хранителем? И кому бы это помогло?»

«С вами бы пошел,» сказал я. «Объяснял бы... что можно иначе. И я – живой тому пример.»

Сашка с Джоном переглянулись. «Я ж тебе говорил, что он именно так и отреагирует,» наконец отметил Сашка, и объяснил: «Да нельзя тебе сейчас на Поселение возвращаться, Гор! Вот это точно уничтожит все изменения, которые Хранители пытаются внести в практику Искуплений. Да ещё и самым худшим способом.»

«Почему - уничтожит?» не понял я.

«Потому что для обычного гражданина Поселения Искупитель погибает после завершения Месяца Искупления. Был – и нет,» объяснил Сашка. «Джон говорил, что потом, придя в себя и научившись быть Хранителем, бывший Искупитель может посещать обычные Города Поселения. Но и то, первые десять – пятнадцать лет в собственный Город ему возвращаться не советуют. Чтоб люди забыли. А тебя сейчас знают все! На всём Поселении! Резонансное у нас Искупление вышло, много споров запустило и о милосердии, и о законе. Пока такие разговоры на руку Хранителям, потому что они продвигают важную для них идею необязательности Искуплений в будущем. Но если ты вернёшься... это же хаос будет! Искупления как практика таким образом отменятся, конечно. Но – без какой-либо альтернативы. Просто вакуум образуется на их месте. И вот что мы все будем в таком случае ещё двадцать лет делать, а?»

«Не знаю,» согласился я. «Но... разве то, что Алексет сейчас делает, мучая себя - альтернатива?»

«Это подготовка к ней. И мы оба этим заняты,» улыбнулся Сашка. «Он с десантниками других Городов говорит, я – с Учителями, и иногда с детьми. Делюсь придуманным тобой прекрасным принципом «если с Искупителем можно всё, то жалеть и сострадать – тоже». Но из того, что Джон нам объяснил, я так понял, что это временная стратегия. А вот что дальше, не знаю ещё. Он сказал, что всем нам вместе расскажет.»

«Обязательно расскажу. Для того и позвал,» кивнул Джон. «Да и стратегия-то, собственно, простая. В основе – уже существующая в Искуплениях практика дележа памятью. Только в Искуплении смысл этого процесса – дать горожанам понять, что испытал только что отмучившийся человек, ужаснуться, и убедить их не вести себя «так». А в запланированной нами альтернативе люди увидят, каково это – жить в мире без ограничений. И заодно – что в таком мире Искупления просто не обязательны. Что, по идее, должно привести их к мысли, что на Планете Искупления не нужны и заставит их прислушаться, когда такая идея лет через десять начнёт объявляться вслух.»

«Да, мне нравится!» сказал я. «Только вот как...?»

«Десантников подпишете ещё и этим заниматься, так, что ли?» устало и несколько неприязненно уточнил Алексет, перебивая меня. «Больше ж некого!»
Джон ответил нам обоим сразу. «Конечно, десантников попросим помочь,» согласился он, кивая Алексету. «Кроме вас, никто из наших современников в свободном мире и не жил. Но... только вас мало, конечно. Хотелось бы людям показать и то, как жили вне Поселения до того, как оно стало единственным оплотом человечества. И,» тут он обернулся ко мне, «конечно, о каких-то глупостях вроде просмотра Старых хроник и речи не идёт. Нам нужно будет «подсмотреть», как именно жили наши предки. То есть, по-настоящему увидеть, прожить их жизни. Трудная задача, верно?»

«Я б сказал честнее – невозможная!» фыркнул Сашка. «Джон, ну ты же сейчас практически пересказываешь Старый фантастический роман! Путешествовать назад по времени невозможно – физически!»

«Физически – и правда невозможно. С этим согласен,» невозмутимо кивнул Джон. «В том смысле что, если тебе захочется руками это самое прошлое потрогать, то действительно, не выйдет. Но.. движению назад по времени физика в принципе не препятствует. Просто двигаться «наоборот» способно довольно ограниченное количество информации. То, которое полностью опишет твоё ныныешнее сознание и тело, наши каналы связи с прошлым перегрузит до полной потери функциональности. Но если «отправлять в путешествие» только сознание, то...»

«Подожди! То есть это и правда возможно?» перебил Сашка, уставясь на Джона совершенно квадратными глазами. «Это не какой-то отдалённый план или фантазёрство, а... технология? Которая уже... есть?»

«Да. Полностью закончили её разработку мы, правда, всего пол-года назад. Но с тех пор всё работает, как ожидается,» сказал Джон. «Так что «окно в прошлое», необходимое для нашего проэкта отмены Искуплений у нас есть. Правда, с использованием его связаны две довольно важные проблемы. Не опасные, но... для нас значимые.»

Мы с Сашкой и Алексетом переглянулись. Потому что... да нет, вполне понятно было, зачем он это нам рассказывает. Страшно было это понимать, но и интересно до дрожи! Собственно, пока он саму идею описывал, лично мне безумно захотелось самому увидеть тот, Старый, мир во времена, когда он ещё не был Старым. Вот только... когда прозвучало слово «проблемы»...

Джон подчёркнуто не заметил нашего поведения. Продолжил рассказывать, прикрыв глаза:

«Дело в том, что получить качественное, достоверно записанное на чип памяти воспоминание, можно лишь одним способом. Наблюдатель с Поселения должен, фактически, поселиться «спящей личностью» в жителе Старой Земли. Видеть их глазами, воспринимать мир их телом. Проблема в том, что сосуществование двух полноценных личностей в одном человеке – дорога в безумие. Исключение составляет только слияние с кем-то, чья личность... ещё не началась. Иначе говоря, с новорожденным. Попытка слить сознания наблюдаемого и наблюдателя в любой другой период жизни сведёт с ума либо одного, либо обоих участников процесса. Для наблюдателя этот процесс точно временный, для наблюдаемого... не знаем. Ведь возможность отслеживать, что с тем происходит, обрывается в момент разрыва контакта. Поэтому добровольцу, решившему посмотреть, как жили на Старой Земле, придётся прожить там довольно долго. Не по меркам Поселения, конечно. Получаемую из прошлого информацию можно уплотнять, так что здесь... Дольше двух лет процесс ни у кого не занимал. Провести столь недолгое время в гипносне внутри модифицированного киберврача любой более-менее здоровый человек может без каких-то последствий. Но... восприниматься всё, конечно, будет в... скажем так, реальном времени. То есть наблюдатель фактически проживёт целую жизнь, от первого вздоха до последнего. И вот это для многих – непосильное испытание.»
Я кивнул, молчаливо соглашаясь. Насколько я помнил, жили на Старой Земле меньше, чем на Поселении. Но прожить даже сто лет – по-настоящему, взаправду старея и слабея, а может, даже заболев, ведь на Старой Земле существовало множество инфекций, незнакомых нам – прожить всю эту жизнь, испустить последний вздох, а потом проснуться к новой... Нет, я-то, конечно, что-то такое уже проделал, попав в Хранители, но всё равно мысль такая неприятно щекотала нервы. Судя по выражениям их лиц, друзьям моим тоже. И ведь мы пришли сюда, уверенные, что хотим помочь и понимая, зачем это нужно. А много кто из обычных жителей Поселения, уверен, просто не выдержал бы подобного испытания. Так что прав был Джон. Это была проблема.

«А вторая беда в каком-то смысле связана с первой,» Джон наконец взглянул на нас и улыбнулся, «и, в каком-то же смысле, ожидаемая. Дело в том, что связь лучше всего устанавливается между наблюдателем и наблюдаемым если они – генетические родственники. То есть, нам важно найти добровольцев, не только в принципе готовых к путешествию во времени, но и... находящихся в родстве с кем-то, прожившим, судя по хроникам, интересную жизнь.»

«И ты предлагаешь нам стать такими добровольцами именно поэтому, да? Мы трое с кем-то интересным в родстве?» прямо спросил Сашка.

«Насчёт троих не до конца уверен,» признался Джон. «Генетические карты Алексета всё ещё сверяются с архивными. Но вот ты и Гор... Да. Вы не только психологически способны достаточно спокойно пережить подобное погружение. Вы ещё и... В общем, если вы согласитесь, результат может оказаться воистину идеальным.»

«Это с кем же таким интересным мы в родстве?» спросил я.

Честно говоря, не помню, что именно ожидал услышать. Но ответ меня поразил практически до желания прыгать до потолка!

«Помнишь те песни, которые ты так любишь и которыми ты с Алексетом поделился?» уточнил Джон. Я кивнул, почти не веря тому, что слышу. «Ну вот. У нас есть довольно веские основания полагать, что вы с Сашкой являетесь дальними генетическими потомками их авторов.»

«Да ладно!» обалдело пробормотал Сашка. «Что, правда, что ли? А почему наши родители никогда не...?»

«А как бы они это узнали? Вы же оба Разлучённые дети,» пожал плечами Джон. Посмотрел на наши воодушевлённо-удивлённые лица и продолжил искушающе: «Если вы согласитесь, для Поселения это будет просто подарком. Судя по тому, что мы знаем об этих людях из хроник, они и жили в очень сложное, но и интересное, время, и сами были людьми достойными. Возможность увидеть Старую Землю их глазами сильно продвинула бы проэкт отмены Искуплений.»

«Я за!» выкрикнул я, подаваясь вперёд. «Хоть сейчас отправляйте! Я согласен, Джон!»

«А я пока против,» чуть помедлив, сказал Сашка. Посмотрел серьёзно на Джона, потом в моё, видимо, разочарованное лицо. Объяснил: «Нет, Гор, ты не понял. Мне тоже интересно! И если про предков - правда, то... Это было бы - да! Но надо же понять сначала!»

«Что ты хочешь понять? Спрашивай,» предложил Джон.

Сашка кивнул. «Хорошо,» сказал он. «Тогда я начну свой первый вопрос с одной, как мне в то время показалось, фантастической истории, которую ты нам рассказал, ещё будучи Учителем. Что когда-то на Поселении проводились эксперименты с записанной памятью. Учёные пытались создать телепатию, или что-то такое...»

«... и проэцировали импульсы мозга одних добровольцев на чипы памяти других,» закончил Джон. «Помню, а как же! Меня так поразил этот эксперимент, что я о нём прочитал всё, что нашел в архивах.»

«И нам рассказал,» кивнул Сашка. «Особенно меня в той истории впечатлило, что в какой-то момент эти добровольцы стали произвольно воспринимать воспоминания друг друга. А мы же, получается, окажемся так же связаны с нашими... с теми, в чьи жизни вы нас отправите? И...»

«Ты боишься, что они увидят ваши воспоминания и это что-то изменит в нашем настоящем? Вплоть до отмены Поселения? Понятный страх,» кивнул Джон. «И вопрос хороший. Но и ответ не хуже. Потому что, если коротко, то волноваться тебе не о чем, Саша. То, что было в эксперименте, возможно и в вашем случае, конечно. Но это ничего не меняет.»

«Почему?»

«Есть несколько причин. Во-первых, то, как вы будете взаимодействовать с сознаниями своих наблюдаемых всё же ближе к нынешним практикам деления памятью. Гораздо больше похоже на сон, чем на поразивший нас с тобой когда-то эксперимент. Просто длинный и очень подробный сон о том, как кто-то проживает свою жизнь, понимаешь? Тебе или Гору придётся очень напрячься и сосредоточиться чтобы «направить» какое-то из своих воспоминаний... адресатам. Впрочем, даже если у вас это получится, они-то не знают, что это «чужое воспоминание». Видишь ли, в процессе отработки проэкта подобное происходило несколько раз. И... понимаешь, люди Старой Земли, получившие те воспоминания, просто решили, будто это игра их воображения. Некоторым хватило таланта создать из этих переживаний книги или песни. Другие просто порадовались неожиданной фантазии и... продолжили жить как жили.» Джон помолчал, давая Сашке понять ответ и успокоиться. Потом добавил задумчиво: «Ну и в конце-концов, даже если б всё совпало так, что ваши наблюдаемые ухитрились бы ощутить ваше присутствие, прочесть вашу память, и попробовать изменить всё, что в их силах... На нас и нашем Поселении это бы всё равно никак не сказалось. Не уверен, что могу объяснить тебе, как именно так выходит, поскольку сам не очень понимаю, но... Физики утверждают что, путешествуя назад по времени, сознания наблюдателей возвращаются не в прошлое именно нашей Старой Земли, а в какое-то общее для многих пространств состояние. Разными пространствами они как раз и становятся в результате того, что события могут происходить по-разному. Есть мы; есть вселенная, где Катастрофа была, но мы не сумели построить Поселение; где-то Катастрофы не было; где-то она унесла совсем всех; где-то на голову того, чьим приказом у нас на Земле оказалась развязана последняя война, ещё в детстве упал кирпич. И так далее. То есть, если ваше вмешательство что-то изменит там, в прошедшем для нас времени, до нас это изменение не докатится. Оно просто поднимет до единицы вероятность наличия такой вселенной, где Земле повезло.»

Сашка кивнул. Посидел, задумчиво переводя взгляд с меня на Алексета и от нас – к Джону. Вздохнул. Сказал наконец:

«А второй мой вопрос... Я себя настоящим трусом чувствую, задавая его. Потому что,» тут он снова взглянул на меня, и взгляд был умоляющим, «Гор, ну я правда согласен с тобой! В том смысле что, я тоже люблю ту музыку и просто в восторге от того, что мы с тобой можем узнать, как именно она стала настолько прекрасной! Если б я знал, как музыку Поселения сделать настолько же живой, как те Старые песни, я б не в Учителя, в музыканты пошел, честное слово!»

«Я тоже,» сказал я ему успокаивающе. «И... я, кажется, понимаю, что ты хочешь спросить у Джона. Ты спроси, конечно. Только ты ж уже решил, как и я.»

«Да ничего я пока не решил, в том-то и дело!» сердито сказал Сашка. «Потому что с одной стороны я правда хочу того же, что и ты, Гор! А с другой... это же целая жизнь. Не наша целая жизнь, но ведь, пока мы будем там, она будет нашей! Всё, что там было! А выдержим ли мы? И – нужно ли выдерживать и рисковать? Я ведь так до конца и не понял, насколько именно важно для проэкта Хранителей получить эти воспоминания! Одно дело, если без них – вот совсем никак. Тогда даже вопрос отменяется. Когда от тебя мир зависит, тут не до личных страхов! А если это просто... ну, так? Для пущей убедительности, но в целом, и без нас справятся? Ведь тогда, если с нами что-то произойдёт... мы же не сможем помочь в других вещах! Не сможем Учить, как Джон хотел! И про изменённые Искупления говорить не сможем, а это сейчас очень важно! Вот я и...»

«Придётся тебе помучиться и решить, Саша,» вздохнул Джон. «И рад бы облегчить тебе жизнь и заверить тебя, что без именно вам доступных воспоминаний проэкту конец, но не могу. Это не так. Хотя бы потому, что вы не единственные, кого мы попросили и в течении следующих нескольких лет попросим нам вот так помочь. Да, память ваших предков для нас – огромнейшее подспорье, но если вы не готовы пережить её... Проэкт не отменится, хотя скорее всего затормозится довольно значительно. Ну и у Алексета тогда не останется возможности поучаствовать, даже если его генетические данные окажутся поидеальнее ваших. Нет у нас пока других десантников, способных уверенно продолжить то, что он начал в Последний День Искупления твоего друга! И ещё как минимум пол-года не будет. Сознательно поступать так, как он поступил из жалости учатся долго и мучительно, ломая себя. Тяжкий процесс, и очень медленный. Вот и думай.»

Мы снова замолчали – тягостно и надолго. Сашка смотрел в пол. Наконец я понял, что так больше нельзя. Надо хоть что-то решить вот именно сейчас. Сказал Джону ободряюще: «По крайней мере, ты точно можешь рассчитывать на меня.»

И с огромным удивлением уставился на появившийся перед самым моим носом кулак Сашки.

«Никуда я тебя одного не отпущу!» с жаром заявил мне он. «Один только раз такое позволил, и то потому, что тебя Выбрали, а я не знал, что с этим как-то можно и нужно бороться! А теперь – не дам! Либо вместе отправимся, либо вместе и останемся!»

«Саш, но я же уже решил,» напомнил я. «А ты пока нет. Ну и...»

«Ну и дай мне время!» умоляюще рявкнул он. «Дай понять! Я не хочу тебя снова терять, понимаешь ты, балда?»

«Если решишься, кстати, то точно не потеряешь,» невинно искушающим тоном заметил Джон. «В хрониках записано, что ваши с Гором предки были дружны, знаешь ли.» Потом сказал понимающе: «Но ты подумай, Саш. И не торопись. Аппаратуру настраивать надо где-то неделю. Следующий «старт в прошлое» должен начаться не раньше, чем через десять дней. Так что времени, чтоб убедить тебя, у Гора достаточно.»

И подмигнул мне. Мол, мы же знаем, что он в результате решит, да, Горушка?
















Джон поправил фиксаторы записывающего устройства на висках Сашки. Тот улыбнулся.

«Готов?» уточнил Джон, улыбаясь в ответ.

«Почти. Всё ещё боюсь... но и не отправиться теперь не могу! Раз Гор уже там,» вздохнул тот. «Слушай, а как это вообще может быть, что он отправился первым, я после – а родиться я должен раньше? Это ж бред какой-то!»

«Понятия не имею,» пожал плечами Джон. «Но напомню физикам, что ты их об этом спросишь... как вернёшься. Чтоб не расслаблялись, придумали ответ не в виде формул и циферок.»

Сашка снова улыбнулся.  Потом покачал головой. Лёжа, да ещё и в кибервраче, это довольно непросто сделать, ведь аппарат как бы обнимает находящегося в нём со всех сторон. Но ему как-то удалось. «И всё же, хорошо, что всё нормально пошло. А то я даже на миг испугался, когда та молния ударила! Нет, очень красиво получилось, но... Я думал, ну всё. Такой разряд электричества! Сейчас окажется, что у Гора всё сорвалось, он снова тут проснётся, ещё и огорчится, что так! А нет. Всё нормально.»

«Ну и не о чем тогда волноваться, верно?» уточнил Джон после того, как Сашка, выдав предыдущую мысль, глубоко задумался.

«Не о чем... да...» неуверенно протянул тот. Потом добавил: «Разве что вот. Я правда не понимаю, почему она его так назвала. Ну, мама того, в чьём сознании оказался сейчас Гор. Она же... как будто имя его угадала. А по хроникам его ведь звали совсем не так!»

«Ну так отправляйся скорее!» посоветовал Джон. «Там-то точно узнаешь!»






































Пора Возвращаться Домой


«Гор?»

Задремал я, видимо, крепко. Попытался ответить – и не смог. Пока просыпался, Олеся повторила, сначала издали, а потом тряся меня за плечо:

«Гор? Гор!»

«Да, милая,» пробормотал я, открывая глаза. «Извини. Сам не заметил, как вырубило.»

Она обняла меня за плечи, чмокнула в губы. Улыбнулась.

«И ты извини, что разбудила. Но ты принял тот звонок, ушел, чтоб поговорить, и... Час от тебя ни слуху, ни духу! Я даже испугалась, что с сыном что-то...»

«Да нет, с Авивом всё в порядке,» улыбнулся я. «Вылетели с Сашкой и Джоном как раз час назад, в момент отбытия позвонили. К двум должны уже в нашем Городе быть, с копией Договора. Вручат Хранителям, как собирались – и сюда. Сказали, не позднее заката будут. Чтоб точно отлёт Поселения вместе наблюдать.»

«Только Саша и Джон?» задумчиво уточнила Олеся. «А ваши с Сашей близнецы...?»

«Сашка говорил, обещали приехать. Но не вместе с ними, конечно. То ли чуть раньше, то ли чуть позже,» сказал я. Она снова улыбнулась.

«Тогда я пойду вишнёвый пирог делать. А ты додреми пока. Но потом поможешь мне подготовить всё здесь, на веранде, ладно?»

Я кивнул, и она ушла. Я какое-то время ещё полежал, лениво размышляя, последовать ли её совету, или сначала разобраться с верандой, а потом дремать?

Спать хотелось сильно, мы с Сашкой всё же очень поздно засиделись прошлой ночью. Неудивительно, я его до того пол-года не видел. Он уже давно был в Совете Планеты, и так всегда при делах, а со всеми этими приготовлениями к отбытию Поселения занят был страшно. Так что прошлой ночью мы чуть ли не до рассвета проболтали, лёжа бок о бок тут же, на веранде. Но он-то после этого в пассажирском кресле на боте моего сына подремать мог, а мне, проводив его пришлось вставать и заниматься нашими с Олесей животными. Козам и собакам, знаете ли, всё равно, что ты не выспался, общаясь со старым другом. Они привыкли на рассвете кушать. Вот и сморило меня, как присел после разговора с Авивом.

А с Сашкой мы сначала о семьях болтали. Он хвастался успехами средней дочери, Риги, и с гордостью продемонстрировал «медаль дедушки», вручённую ему месяц назад старшим сыном. Появления первого внука он ждал чуть ли не с большим нетерпением, чем родители малыша. Я, со своей стороны, рассказал где учатся трое моих младших, посетовал, что старшая дочь никак не может выбраться домой со своей океанической лаборатории. О делах самого старшего моего сына, Авива, сам узнавал от Сашки. Тот третий год как работал десантником при Совете, и с другом моим виделся чаще меня. А потом, слово за слово, от одной новости Совета к другой, как-то незаметно заговорили о проблеме, длившейся уже более десяти лет и только сегодня, час назад, разрешившейся.





Двадцать пять лет назад Хранители впервые объявили о ненужности Искуплений на Планете. Разговоры с людьми вели тогда так, как Алексет предложил за несколько дней до нашего с Сашкой путешествия в прошлое. То есть, объясняли всё так же, как до того объясняли новым Хранителям. Про эмоции, про уже выросших без Искуплений детей... На удивление Хранителей, поняли и сразу поддержали мысль очень и очень многие. Тех же, кто настаивал на обязательности старых правил, приглашали пожить на Планете по новым. Там всегда требовались самые разные специалисты, а с приближением Поселения их требовалось всё больше и больше. Многие из спорщиков согласились попробовать. Большинство из них, пожив на Планете, переходили в лагерь сторонников отмены.

Но переходили не все, и не все соглашались дать новому опыту шанс. Поддержка практики Искуплений сильно ослабла, но так никогда полностью и не исчезла. Так что к тому моменту, как Поселение оказалось в виду Планеты, население его уже несколько лет было разделено на две неравные группы. Первая – то есть большинство жителей – были готовы жить в мире без Искуплений. Вторая же – где-то около миллиона человек – не уставали повторять, что все мы идиоты. Отменять Искупления нельзя! В мир без Искуплений обязательно придёт война! На Поселении все прошедшие пятьсот лет только потому и был мир, что ни одному дураку ещё не приходило в голову отменять столь важную традицию! Без неё человечество снова скатится во тьму и ненависть Старой Земли!

С точки зрения большинства, они были абсолютно неправы. Но переубеждать или как-то договариваться с ними прочие к тому моменту уже перестали. Правда, после нескольких громких, почти до драк дошедших, споров окрестили Искуплёнными, но с прозвищем вполне можно жить. А когда началось переселение на Планету, и вовсе перестали обращать внимание, занявшись более сложными и своевременными делами. В конце концов, они были такими же людьми, что и прочие, и имели право жить как хотели, пока это право не мешало прочим. Впрочем, этой части Этики они придерживались твёрдо. Правда, за исключением споров о важности Искуплений, но кто не без изъяна?

Когда Поселение заняло своё место на орбите и переселение по-настоящему началось, всем сначала казалось что проблема Искуплённых – временная. Они охотно помогали своим не-Искуплённым соседям перевозить вещи, посещали уже переехавших родственников и товарищей, довольно часто гуляли по Планете. Среди переселенцев потому и распространилось негласное мнение – кстати, вполне логичное – что, пожив несколько лет на Планете среди прочих, Искуплённые сами потихоньку начнут отказываться от своих убеждений. Конечно, говорили люди, лучше сначала позволить им всем поселиться вместе, в каких-нибудь Городах подальше от прочих. Такое решение и им даст время привыкнуть, живя среди «своих», и прочих оградит от лелеемой ими жестокой традиции. Но, поскольку даже самые дальние Города всё же остаются частью Планеты...

Правда, когда к концу второго года после прилёта на Поселении осталось всего около трёх миллионов человек, и миллион из них – Искуплённые, не заметить нежелание тех переезжать стало невозможно. Но никого оно сначала не обеспокоило. Куда они денутся, считали все. Не останутся же там, на Поселении, назло, в самом-то деле?

Но они остались. И спусковым крючком для решения Искуплённых не переселяться на Планету послужила так называемая «обратная миграция».

В целом, явление это было ожидаемое. Хранители с самого начала предполагали, что части населения будет трудно так вот сразу приспособиться. Кто-то не сможет ужиться с непривычными размерами Планеты, кого-то испугает менее регламентированная жизнь. По их представлениям, в течении первого десятилетия после прибытия временно вернуться на Поселение, не справившись с новыми обстоятельствами, должно было около пяти процентов граждан. Так что Хранители сначала как раз обрадовались тому, насколько малочисленной оказалась эта самая миграция. Всего-то тридцать-сорок тысяч в месяц, да и то, более половины «вернувшихся», отдохнув и восстановив решимость, снова рвались на Планету. Но тех, кто задерживался по какой-то причине на Поселении, Искуплённые принимали с радостью. Для них каждый, оказавшийся не готовым жить на Планете, подтверждал их восприятие мира.

Потом, ближе к концу второго года, по побережьям Планеты прокатилось несколько неожиданно сильных штормов. Часть прибрежных Городов оказалась сильно повреждена, несколько жителей погибли. Это спровоцировало несколько крупных волн «обратной миграции». В течении первых трёх месяцев третьего года на Поселение вернулось около двухсот тысяч человек, в основном из потерпевших бедствие районов. Люди боялись возвращаться в своё новое жильё на Планете, и их можно было понять. Понять можно было и Искуплённых, для которых столь массовое возвращение сограждан показалось последним и наиболее веским доказательством того, во что они верили изначально. Сколько они спорили, убеждали нас, неверующих – и вот! Сама Планета дала им и нам понять, что истиным домом человечеству может служить только Поселение!

Понять их, как я уже сказал, было можно. Но после того, как Искуплённые приняли в свои ряды беженцев из штормовых районов, выбрали собственное правительство, и заявили, что отказываются когда-либо присоединяться к остальным, отношения между ними и живущими на Планете людьми окончательно испортились напрочь.





Так же, подумал я, как испортятся на этот день отношения между мной и Олесей если я продолжу валяться. Обещал же ей додремать и помочь! А сам уже второй час пялюсь в небо вместо того, чтоб делать либо то, либо другое!
Поэтому я поднялся и начал готовить веранду. Принёс дров к очагу, собрал вокруг него стулья и столики, настроил систему отпугивания насекомых. Думать это всё равно не мешало, а Олесеньке было б приятно увидеть, что всё готово.




Сначала решение Искуплённых восприняли как дурную шутку. Потом – просто как глупость. И правда, говорили на Планте, чем, кроме глупости, можно объяснить желание ограничить себя так, как сделали они? Как может быть не скучно жить там, на до мелочей понятном Поселении, вместо того, чтобы обживать и открывать тайны нового мира? Заявления Искуплённых тогда много кто высмеивал, и некоторые довольно жестоко. В тот год мне, помнится, пришлось несколько раз в очень резких выражениях поговорить с моими учениками и их родными. Впрочем, и Сашка, и Алексет меня поддержали. А Джон вообще вынес вопрос на Совет после первого такого разговора, и посадил нас с Сашкой за разработку этой темы для других школ. «Совет не может позволить подобному отношению пустить корни,» сказал он тогда.

И был прав. Совет Планеты вообще отнёсся к ситуации серьёзно. Правительства Планеты и Поселения встретились несколько раз – то на Планете, то на Поселении, для баланса – чтобы выработать правила взаимодействия между двумя человеческими общинами. Получившийся документ – первая версия нынешнего Договора – в целом повторял положения Этики, хоть и с несколько большим упором на уважение к свободе мнений. Помимо этого, первый Договор предлагал систему образовательных визитов между школами Поселения и Планеты. На ней настоял Сашка, и абсолютно правильно сделал. Непонимание было худшим врагом обоих наших обществ, и изгнать его без обучения детей тому, что есть разные мнения и разные способы жить, было бы невозможно.

Год-полтора после этого всё шло в целом нормально, если не считать становящиеся всё более и более редкими визиты Искуплённых на Планету. Их, правда, можно было понять. Волну насмешек по отношению к ним удалось погасить не сразу, а приезжать куда-то, где над тобой смеются из-за желания жить по-своему... довольно неприятно. Даже если ехал к родным или друзьям.

Потом, в самом начале пятого года, Правительство Поселения запустило в общую информационную сеть «Манифест Пути». В трёхсотстраничном документе описывались рассчёты вероятности возвращения на Землю, с последующим основанием на ней колонии. Рассчёты были очень точные, особенно в части, касающейся уровня радиации и возможности повторного заселения. И план, собственно, был хорош. Беда только в том, что сразу прочитал весь документ лишь каждый десятый-двенадцатый житель Планеты. Остальные изначально отреагировали лишь на первые две страницы, провозглашавшие намерение Поселения отправиться в обратный путь и призывавшие всех желающих лететь с ними.

Ор на Планете в результате поднялся страшнейший. Если точнее, то и среди простых граждан, и в Совете несколько дней обсуждались совершенно жуткие предложения. Вплоть до «согнать этих бешеных Искуплённых в те Города, куда изначально предлагали им поселиться, а их проклятое Поселение отправить подальше в космос и там разнести на атомы». Сейчас-то даже удивительно, что люди так резко и так зло восприняли желание других людей жить наиболее комфортным для них образом. А тогда... Страшно тогда было. В течении нескольких дней, которые потребовались для того, чтоб пригласить в Совет представителей Правительства Поселения и получить их объяснения Манифеста, много кто верил, что закончится всё войной. К тому ведь и правда шло!

Но потом всё прояснилось. Представители Поселения объяснили логику, стоявшую за Манифестом. Как ожидали самые разумные из членов Совета, бедняг и вправду достало до глубины души то, что жители Планеты отказывали им в праве жить согласно их привычкам и принципам. Вот они и озаботились тем, чтоб найти вариант, при котором и они бы могли жить, как жили, и людям Планеты их существование не казалось бы бессмыссленностью. Причём честно, без дураков, озаботились, добросовестно просчитав и пересчитав все варианты и поделившись не только результатами, но и самими вычислениями. Как сказал тогда один из представителей Поселения, «мы знали, что простой психологией и логикой вас не пронять. Вот и подключили математику и физику. Только проблема в том, что всем будет легче жить, если мы отправимся назад, на Землю. Сейчас мы бесим вас тем, что отказываемся привыкать к вашему странному новому миру. Мы бесим вас тем, что не хотим отказываться от старого. Вы прекрасно жили с теми идеями, которые не готовы предать мы, пока Поселение было в пути. Как мы можем объяснить вам, что для вас путь закончен, а для нас – нет? Боюсь, только так, как сейчас – снова улетев.»

Но, естественно, Поселение сразу не улетело. То есть, в принципе-то могло, запасов на борту у них хватало на то, чтоб добраться до ближайшей звёздной системы и уже оттуда выкачать максимальное количество ресурсов для долгого пути. Вот только не хотели они ТАК улетать. И вообще, несмотря на то, как выглядело их решение для нас, решивших остаться на Планете, не хотели сжигать мосты и рвать контакты. Именно поэтому они провели большую часть пятого года не занимаясь собственными делами (которых, в преддверии очередного пятисотлетнего полёта, было более чем достаточно), а нанося визиты и разговаривая со всеми, кто готов был слушать. Во многом именно они повернули восприятие их идеи жителями Планеты. В начале года каких только мерзостей не говорили об их решении улететь! А к концу его очень и очень многие из моих сопланетников с радостью обсуждали намерения помочь в сборах, поделиться информацией, просто посетить старых знакомых. И это было чудом!

Собственно, именно поэтому Договор и стал настолько центральной частью проблемы. После того, как люди Планеты поверили, что Поселение не желает вражды, им стали помогать. Специалисты по информационным системам искали лучшие способы скопировать и передать перевезённые на Планету архивы и библиотеки; десантники помогали рассчитать и выполнить миссии по добыче нужных металлов и водосодержащих астероидов из колец вокруг Пуши, местного юпитероподобного газового гиганта; учёные до умопомрачения высчитывали, какими генными архивами лучше поделиться. Но всё это зижделось на единственном предположении – что человечество, обосновавшееся на Поселении, хочет остаться связанным со своими «припланетившимся» родственниками. Исчезни вдруг этот компонент, реши либо граждане Планеты, либо Искуплённые, что им лучше друг без друга – и всё бы рухнуло. Отменились бы все продуманные до мелочей образовательные программы, все запланированные рейсы сверхсветовых звездолётов, все встречи и фестивали. Мы бы стали чужими друг другу!

Потому-то Сашка и работал почти без продыху пять лет подряд. Потому и Искуплённые, и члены Совета не спали сутками, разбирая детали и продумывая все возможные проблемы и способы их решения. Потому и разросся Договор из документика в несколько параграфов в увесистый, убить можно, по затылку приложив, многотомник. Мы очень не хотели становиться врагами друг другу. Мы делали всё, чтобы такой исход стал невозможен.

И, кажется, у нас получилось. Поселение наконец улетало, последний вариант Договора был наконец подписан всеми, кто хоть за что-то отвечал, и помещён в архив Совета. Нарушить любое из его положений теперь было настолько же непредставимо, как нарушить любое из основных положений Этики. Судя по тому, с какой радостью Сашка говорил об этом несколько часов назад, всё и правда получилось! И войны так и не случилось, слава Вселенной!

Впрочем... что ещё об этом скажут мои друзья?





Они прилетели за час до заката. Авив, Сашка, Джон, и Алексет. Присутствию последнего я удивился неописуемо, ведь занят он был ещё больше, чем Сашка. Тот даже во время работы над Договором находил возможность раз в несколько недель сбежать куда-то отдохнуть. А Алексет, с тех пор как его восемь лет назад выбрали мэром нашего Города, брал выходные всего восемь раз, на собственные дни рождения. Тогда мы обычно, в общем-то, и виделись. А тут... Впрочем, и повод в этот раз был гораздо более редкий, чем день рождения.

В последовавший за их прибытием час в доме царила весёлая суета. Все обменивались приветствиями, ласкали, а после отбивались от дружеских приставаний, нашего зверья,искали, где помыть руки, наперебой помогали нам с Олесей накрывать на стол. Джон и Авив о чём-то спорили. Сашка пытался кратко рассказать нам с Алексетом о том, как прошло подписание Договора, одновременно вызнавая у Олеси, в каком питомнике мы брали наших коз. Алексет, в свою очередь, тормошил Авива, требовал от того новостей о десантниках – по старой памяти.
А я наблюдал за этим столпотворением и радовался. Так хорошо было снова видеть всех моих ближайших друзей вместе! Ну ладно, почти всех, раз уж наши с Сашкой близнецы на тот момент ещё не прибыли. Но всё равно хорошо же!

В какой-то момент мы всё же успокоились. Сели на веранде, так, чтобы видеть восточный горизонт. Поселение как раз всходило над ним, словно третья луна Планеты. Впрочем, на луну оно было похоже мало. Скорее на огромную, замысловатую игрушку для генетика-гиганта. Уж не знаю, специально его когда-то так спроэктировали, или просто совпало, но спиральная структура и впрямь напоминала модель ДНК.

«Молекула жизни,» задумчиво пробормотал Сашка, которому пришло в голову то же сравнение. Повернулся ко мне. «Как я, оказывается, привык видеть этот силуэт в небе! Им, конечно, ещё долго разгоняться, так что смотрим мы на него всё же не в последний раз. Но как подумаю, что к концу года их уже будет невозможно рассмотреть даже в самый сильный телескоп... Сам себе верить перестаю! Да быть того не может! А ведь... они и правда улетают же сейчас! Пусть мы пока не замечаем движения, но это так!»

«А мне кажется, зря они,» сказал Алексет, тоже глядя в небо. «Лети, не лети, им это не поможет. Остались бы тут...»

«Почему не поможет?» не понял Авив.

«Потому что от себя не убежишь,» объяснил Алексет, всё ещё глядя в небо. «Они же от нас улетают потому, что им не хочется жить так, как живут на планетах. Без Искуплений.» Взглянул наконец на Авива, улыбнулся. «Но ведь Земля тоже планета. К их прилёту она будет ещё более дикой, чем наша, за тысячу-то лет без людей. С чего б они там прижились, если тут не смогли? Вот я и не понимаю.»

«Да конечно ты не понимаешь, Алексет. Потому что, как нормальный человек, ищешь сложное объяснение сложной ситуации. А всё ведь просто! Это же будет уже не их проблема,» усмехнулся Джон. «Неужели ты думаешь, что долетят к Земле те же люди, что улетали отсюда?»

«Чипы памяти-то они не отменяли,» заметил Сашка. «А от нас знают, что записанной на них личности можно дать новую жизнь. Так что... а вдруг?» Он помолчал, потом вздохнул. «Но мне кажется, Джон, что ты прав. И ещё кажется, что это довольно некрасиво с их стороны. Сами, значит, создали себе возможность жить как привыкли, а потомкам разбираться с последствиями этого решения? Свалили с больной головы на здоровую, молодцы!»

Мне не понравились эти слова. Сильно не понравились. Ведь уж кто-кто, а Сашка-то точно знал, что стояло за решением Искуплённых! Поэтому я негромко напомнил ему:

«Они ни на кого не сваливали решение, Саш. Просто у них был выбор – оставаться на нашей орбите и мириться с тем, что мы их считаем дураками, или сделать что-то, что перевернёт наше мнение, не заставляя их поступаться принципами. Вот они и выбрали. Приняли такое решение, от которого все выиграли. И ты это прекрасно знаешь!»

«Да знаю,» Сашка потупился. Улыбнулся мне печально. «Просто устал, Гор. Столько лет убил на решение этой проблемы! И всё это время боялся, что что-то вдруг пойдёт не так и мы снова окажемся в той дурацкой ситуации, из которой ты нас вытащил сразу после публикации их Манифеста. Тогда просто жутко было!» Он помолчал, глядя в небо. Потом добавил: «И без тебя всё разрешилось бы гораздо хуже, это уж точно.»

«Разрешил ту проблему не я, Саш,» смутился я. «Я тогда только мысли свои высказал. Это вы в Совете оказались на высоте.»

«Иногда, чтоб оказаться на высоте, нужно, чтоб тебя кто-то ткнул носом в тропинку к вершине,» заметил он. «Так что не надо, Гор. Выбор у них,» он ткнул пальцем в силуэт Поселения, «появился только благодаря тебе.»

«А иначе и быть не могло,» с усмешкой резюмировал голос из сгустившейся темноты.

«Блаженны миротворцы,» добавил второй.

Очень знакомые голоса. Сашка подпрыгнул, услышав их.

«Кис! Ши!» радостно завопил он, бросаясь навстречу новоприбывшим. «Приехали! Ну наконец!»

Все тоже повставали с мест, и прошедшая полтора часа назад суета приветствий повторилась с нашими близнецами и привезшей их Ригой. Но, несмотря на весёлое столпотворение, я задумался над Сашиными словами. Ведь пять лет назад...





Да ничего я тогда особого не сделал! Нет, ну вот кроме шуток, и правда ничего! Я даже перед Советом тогда говорил исключительно потому, что Джон и Сашка меня туда практически за шиворот приволокли! А так-то... просто жил свою жизнь. Просто работал Учителем, как всегда. Просто прочитал Манифест, подумал, и решил использовать его в качестве объяснения некоторых принципов Этики. Я тогда и представить себе не мог, что отношусь к меньшинству, дочитавшему этот документ до конца и мыслящему с учётом всех данных! Так что, когда Сашка позвонил мне пореветь в жилетку и пожаловаться на охватившее Планету и Совет безумие, я взаправду удивился. Оттого и высказал всё, что думал, и именно так, как думал. Это уже они с Джоном в процессе нашего разговора решили, что мне нужно повторить свои слова в Совете. И прислали за мной десантника, с которым Авив потом подружился и благодаря которому в десант пошел. Тот совсем мальчик был, всего-то на три года старше моего сына. Отличный оказался парень, кстати. До сих пор с ним семьями дружим.

Да и в Совете я ничего такого не сказал. Просто честно напомнил им: «Двадцать пять лет назад я был Искупителем. Тогда я сполна ощутил, каково это – в одно мгновение стать чужим, тем, кого не надо слушать и не положено жалеть. Я не мог оспорить это решение, не мог изменить ничего. Мне пришлось узнать, что чувствует человек, которого вдруг, без каких-то причин, начинают презирать, унижать, мучать. Мне пришлось узнать, каково это – не иметь возможности контролировать свою жизнь. И только что я узнал, что теперь на Планете так же относятся к Искуплённым. Как к кому-то, кто не может сам решить, как жить и что делать. Я... знаю, как это больно и тяжко. И я именно поэтому на их стороне сейчас. А ещё потому, что не хочу, чтобы они оказались правы в целом. Они же считают, что без Искуплений мир невозможен. Без них снова вернётся война. И... если мы пойдём сейчас на поводу у младших членов Совета и многих наших сопланетников, то окажется, что они, Искуплённые, как раз правы. Ведь война же не о том, что проливается чья-то кровь и заканчивается чья-то жизнь. Так это описывается Старых хрониках, но это лишь часть правды. А вся правда в том, что у кого-то отнимают право свободного выбора потому, что кому-то другому так легче жить. И если мы решим, что, не обсудив вопрос с Искуплёнными, имеем право счесть их Манифест ошибкой, то... Это значит, что мы объявили им войну. Мы, отказавшиеся от Искуплений. Мы точно уверены, что именно этого хотим?»

Оказалось, что все были точно уверены в обратном. Войны никто не захотел. Так что Совет попросил уточнений у Поселения, потом отправил десантников за его представителями... Ну и, в общем... всё, что было дальше – часть истории.





Кис и Ши тем временем устроились среди остальных моих друзей. Рига тоже присела рядом, но поближе к папе. Сашка, правда, не заметил этого, засыпая наших близнецов вопросами. Зато заметила Олеся. Обняла девочку, одарила самым большим и вкусным куском пирога и стаканом чая, прошептала что-то ей в ухо. Склонилась, выслушала её ответ. Снова что-то прошептала. Снова выслушала.

И уже после этого спросила, как-то очень органично вписавшись между Сашкиными вопросами: «Кис, Ши, а вы как сейчас вообще? Чем сейчас заняты? Мы ж столько не виделись!»

«Года два, думаю,» согласился Кис. «С тобой, Олесь, точно. Муж твой вроде бы месяца три назад с очередным классом приходил на концерт. Но не поручусь. Приходил же?» спросил он у меня.

«Было дело,» кивнул я. «Даже думал, что ребят с вами познакомлю. Но увидел, как вы заняты, и решил не мешать. Впрочем, программа того стоила.»

Кис улыбнулся. Повернулся снова к Олесе. «Ну вот. Так мы тем и заняты в последнее время. Работаем над собой и над площадками. Собираем стадионы,» он снова улыбнулся, скорчил гримасу. «Сначала вот этими лапками программируем строительных роботов, малярим, и всё такое прочее. А потом собираемся вместе с ребятами, берём в те же лапки инструменты, и... как в прошлой жизни привыкли. В промежутках детвору учим, с какого конца за гитару берутся. Крепко вы за пятьсот лет всё забыли, целые жанры воскрешать приходится!»

«Самим теперь стыдно,» вздохнул Джон. «Ну так вы ж помните, почему?»

«Естественно,» кивнул Кис. «Да мы, в общем-то, и не в претензии. Чем бы мы занимались сейчас, если б не надо было музыку воскрешать? Сам и не придумаю. Зато, раз сами площадки строим... В общем, акустику сразу такую, как самим нравится, и делаем. Полная красота получается! Ши подтвердит.»

«Подтвердю,» фыркнул Ши. «Достаём всех близлежащих физиков до глубины души, и сами замучиваемся, но результат! Как будто нам вселенная подарок сделала за все неудачные площадки прошлой жизни!»

«Мы слышали,» сказали вместе, улыбаясь, я, Сашка, и наши дети.

Потому что мы-то слышали. И – по крайней мере я и Сашка – могли сравнить. Так что близнецы наши были правы. Сейчас и правда получалось... полное акустическое счастье!

Потом Рига спросила неуверенно (после практически незаметного Олесиного кивка? Или это я уже придумал себе?): «Дядя Ши, дядя Кис, а можно узнать? Это вас в той самой прошлой жизни так звали? Просто нет же таких имён ни у кого. А тогда были?»

«Да нет. Имён таких и тогда не было,» пожал плечами Ши.

«А почему вас папа, дядя Гор, и вообще все здесь так зовут?» не сдавалась Рига. «Я же помню, все остальные зовут иначе.»

«Все остальные правильно зовут,» мягко сказал ей Кис. «Нас и тогда так же звали. Кис и Ши – это прозвища. Так получилось.»

«Так иногда бывает между друзьями,» подтвердил Ши.

«Знаю,» улыбнулась им Рига. «У нас в классе несколько ребят только на прозвища и откликались, потому что привыкли.» Потом задумалась. Добавила: «Но у всех них прозвища что-то значили. Как-то характер описывали, или ещё что-то. А у вас? Ваши прозвища тоже что-то значат?»

«У Ши – да. Только не в нашем языке, а в одном из Старых,» вмешался в разговор Сашка после того, как по затянувшейся паузе стало понятно, что наши близнецы на этот вопрос отвечать не рвутся. «Был там в одном из языков термин, обозначавший душу или жизненную силу. Он, правда, не обязательно так произносился. Есть мнение, что могло быть и «чи». Но термин такой был. Вот к Ши и прицепилось. Он же такой, вечно что-то делает, что-то придумывает, энергии через край...!»

«Да не слушай Сашу. «Ши» - это сокращение от «шило в попе». Говорили так у нас об особенно непоседливых,» расхохотался вдруг Кис.

Ши ткнул его в плечо. Незло ткнул, шутя. «Вот кто бы говорил... Кис!»

«Точно! Уж тому, кто получил собственное прозвище за дурную привычку на важные вопросы отвечать «ну тогда мяу», других задевать не пристало!» поддержал его Сашка.

Кис расхохотался ещё сильнее. Сказал Сашке сквозь смех: «Ну ты злопамятный! Двадцать пять лет прошло, так и не забыл!»

«Я не злопамятный, просто злой и память отменная,» отшутился Сашка, тоже заходясь от хохота.

Я ещё заметил удивлённое лицо Риги, и склоняющуюся к ней для объяснений Олесю, и довольные выражения на лицах Джона и Алексета, прислушивающихся к происходящему с тихим восторгом людей, прекрасно понимающих, что именно за представление перед ними разыграли. Заметил – но внимания почти не обратил. Память уже уносила меня на двадцать восемь лет назад. В тогда, когда все мы впервые по-настоящему познакомились с Кисом и Ши.

Странное то было время. Странное... и хорошее. Во всяком случае, более подходящих слов для описания тех дней я найти не могу.





Очнувшись после своего визита в прошлое, я в первые мгновения абсолютно ничего не понимал. Потому что, с одной стороны, знал, что не мог быть живым. Какая-то часть меня была уверена, что я только что умер. Я помнил, как умирал! Но в то же время, какая-то другая часть меня знала что я спал и проснулся. С каждым моим движением, с каждым вздохом это знание крепло. Моё тело вело себя не так, как должно было, умри я только что. Оно казалось гораздо моложе, чем должно было быть! Значит, память о том, как я жил и как умирал, возможно, ему не принадлежала! Но... кому же тогда? И кем именно был я? Тем, кто спал, или тем, кто умирал?

Потом в комнату зашёл человек. Заговорил со мной чуть обеспокоенно, явно стремясь объяснить что-то. И он сам, и язык, на котором он изъяснялся, казались одновременно знакомыми и чужими. Ощущать это было настолько неприятно, что я чуть не закричал! Не понимать было почти физически мучительно! Настоящий кошмар!
Потом среди его слов промелькнуло имя. Гор. И... я как-то почти сразу вспомнил, что имя это – моё. А за этим воспоминанием подтянулись прочие. Я вспомнил, что тело моё и правда спало, а разум отправился в прошлое. Что так было нужно, чтоб узнать нечто важное. Вспомнил, что я делал до того, как всё это случилось. Вспомнил, что человека, говорящего со мной, звали Джон. Всё вспомнил. Поэтому-то и понял, отчего он волнуется, и сказал успокаивающе: «Всё в порядке. Мне кажется, всё получилось.»

Джон поморщился. Пробормотал: «А вот об этом мы не подумали. Гор, только не говори, что ты язык Поселения забыл!»

«Не забыл,» уверил его я уже на правильном языке. «Просто не переключился сразу. Знаешь, как въедается в мозг чужой язык если только на нём постоянно говоришь и думаешь?»

«Не знаю,» покачал он головой. «То есть, не знал. Теперь запомню. Ты как?»

«Вроде нормально. Немного странно, потому что всё ещё помню ту жизнь. Но с этим вполне можно справляться,» честно признался я. «И... мне кажется, у нас всё получилось. Я ведь прав?»

«Прав,» кивнул Джон с явным облегчением.

«А Сашка? Что он думает?» спросил я. «И вообще, как он? Тоже уже проснулся?»

«Что Саша думает, я пока не знаю,» сказал Джон. «Он тоже проснулся, и тоже вроде понимает, что с ним и где он. Всё как с тобой. Но приставать с расспросами я к нему не стал. Он пока на постельном режиме. Ты тоже!» остановил он меня когда я попробовал встать и броситься к Сашке. «Психически с вами обоими всё вроде в порядке. А вот телу придётся денёк-другой поприходить в норму. Так что не торопись, Гор. И не бойся, ничего ты не пропустишь. Нам троим надо будет поговорить. Вот как вы с Сашей будете готовы, так сразу и устроим это. Специалисты говорят, через пару дней уже можно будет. А пока отдыхай.»

Я попробовал последовать его совету, конечно. Но длиннее временных промежутков, чем те самые «пара дней» ни в одной из моих жизней не было! Неизвестность всегда мучительна.

Когда неведомые мне специалисты наконец разрешили нам с Сашкой вставать, мы рванули друг к другу. Естественно, встретились на пол-пути и засели, болтая, в больничной оранжерее Города Хранителей. Обсуждали произошедшее с нами, и не всегда на языке Поселения. В Старых языках всё же было гораздо больше слов, созвучных с тем, что мы ощущали. Грех было не пользоваться таким богатством, раз уж оно каким-то образом оказалось нашим!

Там нас Джон и застал. Пришел, дождался, пока мы заметим его присутствие, отыскал себе стул, присел рядом. Вздохнул. Попросил нас не перебивать. И, наконец, заговорил. И говорил долго и очень подробно. Почти час всё объяснял, ходя сначала вокруг да около. Впрочем, могу его понять, новости были те ещё.

Сказал, что всё прошло успешно, и даже более чем. Записи у нас с Сашкой получились – заглядение! В процессе он и другие участвующие в проэкте Хранители провели несколько дополнительных исследований и рассчётов. Понаблюдали людей Старой Земли – в смысле, не только наших подопечных. Создали несколько моделей прогнозирования их поведения. Постарались классифицировать тех, с кем сталкивались наши наблюдаемые, по психологическим категориям. «Всё как и в прошлые разы, только с вашими предками это было интереснее. У них, из-за их профессии, был невероятно разнообразный круг общения. Специалистам было где развернуться!» Потом, заскучав, специалисты принялись, как он сам заметил, баловаться. Высчитали, смогли бы наши наблюдаемые приспособиться к жизни на Поселении, стать Хранителями, прожить ещё одну жизнь. И, когда ответом на все эти вопросы стало математически неоспоримое «да»...

«Мы не смогли удержаться,» потупился Джон. «Тем более что... их воспоминания же тоже писались на чипы памяти. Так было проще для эксперимента, но... На чипах же записывается вся личность, от вкусовых предпочтений и мельчайших моторных навыков до воспоминаний. Нам, для проэкта, нужны были только лишь воспоминания, это да. Но... Имея под рукой все данные... Тем более, данные кого-то, кто жил тогда... Искушение оказалось сильнее нас.»

«В смысле?» не поняли мы с Сашкой.

Джон, не поднимая глаз, постарался объяснить. Что это тоже был эксперимент. Что на Поселении слишком мало людей для заселения Планеты. Он же нам говорил, мы разве не помним? Но ведь на самом деле нас же тут не пятьдесят миллионов, а в несколько раз больше, если все записанные личности считать. В принципе, что-то такое можно было сделать довольно давно, новое тело вырастить из генного образца для современной медицины – вопрос нескольких месяцев. Вот переписывать в мозг этого самого тела память с чипа, причём совсем всю, чтоб личность восстановить, было гораздо сложнее научиться. Но Хранители с этим тоже справились, и на себе проверили, как и все прочие идеи. Вроде получилось, хотя и стало ясно, что для некоторых такой опыт может стать шоком. А с нашими наблюдаемыми... Ну, надо же было когда-то проверить, как эта идея работает не на ком-то, кто заранее ко всему готов, не на Хранителях, а на обычных людях! Могут ли они прожить жизнь, а потом начать новую? Они уже и так собирались попробовать. Случайно выбрать несколько сотен прошлых жителей, и... А тут такой шанс– и не с кем-то обычным, а с представителями Старой Земли. Которые сильно не похожи на жителей Поселения, им труднее будет к мысли о новой жизни привыкнуть. И уж если они смогут, то...

Вот тут Сашка, похоже, понял. Собственно, и я тоже, но я сказать ничего не смог, только огорчился и разозлился. Слишком уж некрасиво было то, что Джон описывал. Тут не слова, тут пощёчины нужны были! А ведь я в таких терминах не мыслил даже в тот миг, когда он мне правду об Искуплениях сказал и меня просто рвало на кусочки от ощущения предательства!

Сашка зато высказался. И как высказался!

«Вы что? Вы их... воплотили?» заорал он, вскакивая. Джон нервно кивнул. «Не спросив их мнения? Не дав выбора? Да вы что, охренели совсем?»

«Совсем с ума посходили,» перевёл я, когда Джон удивлённо уставился на моего друга. Потом обернулся к Сашке. «Слушай, успокойся. Тут подумать надо, а не кричать.»

«О чём подумать? Они же...!» проорал он по инерции, брызжа слюной мне в лицо.

Тогда я сказал ему несколько слов. Злых, мерзких. Таких, которые в увиденном нами прошлом называли матом. Очень ёмкий, хоть и социально неприемлемый, способ выражать эмоции. Сашка их знал, вместе ж «там» были. Понял, о чём я. И... ну, не могу сказать, что успокоился. Но неконтролируемо беситься перестал, это да. Вздохнул. Согласился:

«Ты прав, Гор. Я действительно... то, что ты сказал. И подумать надо.» Потом повернулся к обалдевшему Джону: «Ну вот не могу я на вас всех не злиться! Вы ж нас с Гором неделю готовили, объясняли всё! И записи других добровольцев показывали, и вообще...! Так мы даже после этого первое время офигевали, как
нанятые!»

«Чего делали?» искренне не понял Джон.

«С ума сходили от того, что наблюдаем. Постоянно,» перевёл я, в очередной раз задумавшись о том, насколько эмоционально беден, оказывается, язык Поселения.

Сашка кивнул. «Да! Именно что с ума сходили! А вы тут... «не сдержались», значит!?» Джон судорожно вздохнул. «А каково им будет проснуться среди нас – подумали? Хоть на мгновение? Как им странно и страшно может быть – подумали? Ну?» Джон снова вздохнул покаянно. «И вот кто вы после этого?»

«Мерзавцы последние,» согласился Джон. «Саш, я знаю. И мы думали о том, каково им будет! Но... и о том, каково будет нам, если они согласятся вживую помочь с нашим проэтом – тоже! Для нас это – шанс! Ведь никто из нас не жил на поверхности планеты так, как жили они! Даже десантники наши... они же всё равно дети Поселения. И мыслят, как мы, даром что на Планете проводят более половины своих жизней! Вот мы и... Ну я же говорю – не удержались. Рискнули.»

«Чужими разумами?» осуждающе спросил Сашка. Уже совсем спокойно.

«Чужими разумами,» развёл руками Джон. «И, если получится так, что мы всё поняли неправильно и причинили вашим предкам вред тем, что воскресили их среди нас... Я приму любое наказание, которое Совет Хранителей сочтёт нужным. Вплоть до прекращения собственной жизни. И те, кто вместе со мной в это ввязался – тоже. Но сейчас...»

«Сейчас вы отведёте нас к ним и оставите одних,» потребовал Сашка. «Потом позовём, или вы память посмотрите. Просто... ну надо так! Чтоб только мы и они сейчас!»

«Сейчас надо решить, что делать нам,» почти одновременно заявил я. Потому что это было абсолютно логично. Решение – не пылинка, в воздухе не зависнет. Что-то придётся сделать.

Джон кивнул, соглашаясь с нами обоими. И мы стали решать, что делать. Точнее, что говорить. Как донести до наших близнецов информацию об их нынешнем состоянии и положении не напугав, не разозлив? Лучше ли сразу вывалить на них всё, или стоит чуть придержать поток новой информации? В результате решение наше не так уж далеко ушло от «придём, дождёмся их пробуждения, и тогда посмотрим». Как потом оказалось, идеальное решение, на все случаи жизни. Но тогда мы, конечно, этого не знали и волновались.

Близнецами я, кстати, наших наблюдаемых назвал не зря. Одним из Сашкиных первых вопросов был «чей геном использовали для создания их новых тел?». Логичный, в общем-то, вопрос. Образование образованием, но генетическая предрасположенность к определённым формам поведения всё же не миф, как бы ни хотелось в это верить некоторым нашим коллегам-Учителям. Вот он и хотел понять, с чем придётся иметь дело. Но нам... наверное, повезло. Хранители, то ли побоявшись нагородить чего-то совсем уж странного, то ли просто не поняв, как ещё можно поступить, взяли образцы тканей у нас. Так что наши предки и правда оказались нашими генетическими двойниками. «Значит, будем с ними говорить, как только что друг с другом,» подытожил Сашка, узнав это.

Так, собственно, и получилось. Только говорили мы с ними сначала не как друг с другом, а скорее как с нашими учениками. После воплощения близнецы наши оказались физически моложе нас, в том возрасте, когда обычно школу заканчивают.
Вот наши с Сашкой двадцать лет опыта и включились, наверное. Но это даже к лучшему. Долг настоящего Учителя – знакомить младших с миром, помогать понять его, найти себя в нём. Как раз то, что нашим близнецам в тот момент было нужно позарез.

Не сказал бы, правда, что разговор оказался простой и спокойный, и что поверили нам сразу и полностью. Чего не было, того не было. Собственно, мне до сих пор кажется, что окончательно ребята нам поверили только три года спустя, когда наконец убедили Хранителей разрешить им слетать к Земле и увидели последствия Катастрофы своими глазами. Что меня до сих пор, в общем-то, удивляет. Ведь одним из первых их требований было просмотреть наши с Сашкой записи памяти. В смысле, узнать о нас всё – так же, как мы узнали о них. То есть они знали, что мы им не соврали. И мы знали, что они это знали! Но верить, что они считали наши объяснения чушью до полёта к Земле, это почему-то не мешает. Понять бы ещё почему...

Требований у наших двойников, кстати, оказалось всего три. Или аж целых три, это как посмотреть. Одно – постараться найти тех, кто был им очень дорог в прожитом ими (и нами) прошлом. Почти три десятка имён, и Хранители честно постарались найти, «увидеть», и разбудить среди нас всех них. Совет Хранителей, правда, сначала заспорил было об этом пункте, но мы убедили их, что так лучше. Во-первых, любой опыт жизни на Земле был на пользу проэкту. Во-вторых, из-за того, какими людьми были наши близнецы в той жизни, опыт близких им людей тоже скорее способствовал планам Хранителей чем оказывался лишним. Ну и... Да просто справедливо так было! Справедливо – и всё!

Второе требование было – сначала «будить» всех, кого мы решим воскресить для новой жизни, в виртуальной реальности. И своих, и тех, со Старой Земли.

«Просто... ты понимаешь, ну так легче,» пояснил Кис когда Джон заявил, что ему нужно будет чем-то кроме «хотелок» обосновать просьбу. «Когда тебе дают решить, жить снова или нет... а если нет, то ничего с тобой такого не будет, просто как будто спишь ещё некоторое количество столетий... это не так страшно. Кажется, что у тебе есть выбор. То есть, не кажется, он и правда есть. Проснуться сейчас, проснуться через сто лет, через триста, через миллион. Или вовсе не. А когда ты уже есть... тогда трудно решить, хочешь ты быть или нет. Это ж снова умирать придётся, если что. Так что, раз уж есть такая возможность, дайте остальным выбор, которого не дали нам. Ладно?»

Ну а про третье я уже сказал. Тут мы с Сашкой, кстати, отговаривали их по полной. И они, в конце концов, вроде бы даже понимали, почему. Но настояли всё равно, из чистого упорства.

Что там было в результате с Ши (он Сашин близнец), я не знаю. А Кис, когда я в первый раз встретил его после, сначала долго молчал, глядя мне в глаза. Потом отвернулся и... запел – негромко, но очень чётко, словно из мрамора высекая каждое слово. И не какую-то из старых своих песен, а нечто совсем новое, похоже, в ту секунду рождавшееся.

Потом, когда их друзья по группе тоже проснулись с нами, они эту песню записали. И именно с неё, а не с разговоров Хранителей, мне кажется, надо начинать отсчёт отмены Искуплений. Невероятно сильная оказалась вещь. Много кому мозги в нужном направлении развернула.





Я вернулся мыслями к настоящему от пронзительной тишины, окружавшей меня. То есть нет, полной тишины не было, ночные насекомые и птицы продолжали свои монологи. А вот друзья мои замолчали. В первую секунду я даже испугался. Подумал, что это потому, что случилось нечто плохое. Но нет. Просто как-то совпало так, что у всех одновременно запал иссяк. И пяти секунд не прошло, как разговоры начали возобновляться.

Но беспокойство моё не ушло, и я довольно быстро понял его причину – встретившись глазами с Олесей. Она пристально смотрела на меня прикусив, по любимой своей привычке, прядку длинных волос. С тревогой смотрела. И я понял, почему. Её всегда немного пугало, когда я вот так «впадал в воспоминания». Как-то она объяснила, что это по старой памяти. Ведь чаще всего я вёл себя задумчиво, отвлечённо, как раз в те дни, когда мне было очень плохо. Во время Искупления. Вот у неё в мыслях и закрепилось с тех пор – если я задумался, со мной какая-то беда. «И знаю, родненький, что теперь это не так,» согласилась она тогда после уверений, что со мной и правда всё хорошо. «А забыть не могу, и не бояться от этого – тоже.»

Ну я и не стал её мучать. Поймал её взгляд, улыбнулся. Одними губами прошептал «Всё хорошо, любимая!»

Она тоже улыбнулась. Подошла, встала за спиной, обняла за плечи. Спросила негромко: «О чём думал, милый? Ты такой серьёзный был!»

«О прошлом,» признался я. «Вспоминал, как у нас всё началось. С Ши и Кисом, и вообще.»

«И о том, как я тебе предложение сделала?» усмехнулась она. И потёрлась головой о моё плечо. Это был её любимый способ выразить нежность и привязанность. Со времён моего Искупления любимый, и даже раньше.

Просто тогда я ещё не понимал. Думал, ну просто детская нежность, большое дело!

«Чуть не успел до этого мыслями дойти,» я поднял голову, тоже улыбнулся в ответ. «Но совсем чуть. Как раз вспоминал первую песню, которую Кис у нас написал. Наша с тобой история всего через пару дней после началась, так же?»

«Так,» кивнула она. «И ты так тогда нервничал!»

«За тебя боялся,» напомнил ей я.

Я и правда тогда безумно боялся за неё. Какой Учитель не беспокоился бы, если б его ученице, совсем ещё ребёнку в её почти пятнадцать, потребовалось бы стать одним из добровольцев для путешествия в прошлое? Ведь вышло, что именно она, моя Олесенька, оказалась наиболее подходящим кандидатом для записи памяти жены Киса. Мы с ней были очень давними, чуть ли не со времён детей Киса генетически разошедшимися, родственниками... но всё же. Путешествие в прошлое есть путешествие в прошлое. От мысли о нём-то меня и трясло, как от мороза. Как она, совсем дитя, проживёт ту жизнь? Как справится сознание этой девочки, о поцелуях даже пока не думавшей, с опытом чужой любви, чужого материнства? Как воспримет она ту жизнь, не всегда приятную и человечную, особенно к женщинам? Не будет ли этот опыт мучителен для неё?

Киса тоже встревожили эти мысли. А Олесе – хоть бы что. Только кивала, когда я и Кис почти хором объясняли, что будет.

И как я тогда не понял, что, скажи я «Олесь, не надо, не рискуй» - она б и отказалась? Она же ради меня, только ради меня Кису, Джону, и вообще проэкту Хранителей помочь решила! Сама потом сказала, что так!

Впрочем, может, и хорошо, что я этого не понял вовремя. Ведь тогда б не было её путешествия в прошлое. И искренней, уже третий десяток лет не прекращающейся, дружбы между ней и женой Киса, от которой обеим было легче жить, не было б. И не спросила б она меня через несколько часов после их общего пробуждения – тихо, ласково, вот так же прикусывая прядь и улыбаясь, как минуту назад: «Гор... а у нас с тобой дети будут? Как у наших близнецов?» И не было бы двадцати пяти лет семейного счастья, пятерых прекрасных девчонок и мальчишек. Меня, такого, каким я стал с ней – не было бы. Вот просто – нет! Никак!

Ну правда же! Кем бы я был без неё, моего солнышка, моей Олесеньки?





На веранде меж тем опять все замолчали. Потом Ши задумчиво проговорил – видимо, отвечая на какой-то вопрос, о котором он начал спорить с моим другом до того, как Олеся обняла меня:

«Нет, Саш, кое-что между нашим временем и вашим так и не поменялось. То есть ты прав, это бесспорно. И технологии у вас такие, что в нашем времени про них романы фантастические писали. И детей вы учите относиться к людям так, как не все мудрецы в наше время под конец жизни умели. Многое что не так уже, как у нас было. А вот всё равно! Любовь – это любовь,» он кивнул в нашу с Олесей сторону. «Вера – это вера. Страх, привычка искать «своих» и, следовательно, видеть «чужих» - никуда не пропали. Вон образец, прямо над головами,» он махнул рукой в сторону находящегося уже почти в зените Поселения. «И заблуждаются все так же, как на Старой Земле, и любят. Что-то, значит, всё же в людях неизменяемо.»
«Что-то, может, и да,» не поддержал его Кис. «Но многое прямо разительно изменилось, Ши. И с этим тоже не поспоришь. Тот же твой «образец», например,» он тоже ткнул пальцем в зенит. «Они улетают. А до этого им все помогали, как могли. Не били, не прогоняли с Поселения, не мешали им, чтоб улететь не смогли, злодеи, а... вот так. У нас бы в той же ситуации стреляли и творили всякое насилие. Точнее, не «бы», а именно что творили. Сам же помнишь! А тут – вот так. Люди остались людьми. Договор подписывают, стараются как можно ближе держаться. Значит, теперь бесчеловечно относиться к другим – не проще. И если это не изменение, то я уж и не знаю, что тогда оно!»

Пока присутствующие обдумывали сказаное, Олеся быстрым шепотом ввела меня в курс дела. Оказалось, когда я задумался о прошлом и наши с Сашкой близнецы отсмеялись, Рига спросила, можно ли ей будет использовать услышанный разговор в своей работе. Она совсем недавно исполнила мечту своего детства, попав в программу подготовки психологов. Впрочем, про это я знал, Сашка рассказывал. Не рассказал он – потому что сам не был в курсе – лишь о теме её дипломного исследования. «Психология прошлого. Ну, то есть та, которую по записям памяти, собранным Хранителями, изучать можно. Люди ведь тогда были совсем другие, так ведь?» объяснила она. Вот тут и начался спор «на предложенную тему» между Ши и Сашкой. Настолько же детальный, насколько и неразрешимый, раз оба «тогда» вроде бы как жили.

Вот последним утверждениям этого спора я и был свидетелем. Ну... я и подумал над ними. Потом хорошо подумал. И наконец спросил, в каком-то смысле у всех сразу:

«А разве это так важно, поменялись мы или нет, если «гости из прошлого» и все остальные живут душа в душу уже третий десяток лет подряд?» Потому что, ну правда же! Живём же! Какая разница?

«Я думаю, это важно,» пожал плечами Алексет. «Ты же помнишь, из почти полутора сотен записанных личностей почти треть отказалась начинать новую жизнь среди нас. Надо же понять, почему именно столько. Ведь прошлые жители Поселения отказывались от того же самого предложения в несколько раз реже.»

«Мне порой кажется, что не очень важно,» почти одновременно признался Джон.
«Именно из-за метко отмеченного тобой, Гор, жития «душа в душу». Раз наши несовпадения не мешают нам быть вместе, то чего уж... А потом вспоминаю о них,» он тоже ткнул пальцем в небо. «И начинает казаться, что наоборот, это безумно важно. Раз уж мы своих, изначально таких же, как и мы, граждан Поселения настолько понять не смогли, что тем только и выход был – сбежать обратно на Землю, то... Что ж мы о себе не знаем такого важного?»

«Да всё мы о себе знаем, что важно, Джон,» вздохнул Сашка. «Просто это то самое «разнообразие поведения», о котором ты тридцать лет назад Гору рассказывал. Нам проще жить, как мы живём, а им – вот так. Сохранили человечество, называется!» Фыркнул. Потом задумался, добавил: «Хотя... и правда же сохранили. А что оно теперь на два дома живёт... Братья тоже не всю жизнь одну комнату в родительском доме делят. Но братьями-то быть от этого не перестают, пока сами не захотят. И вообще, кто сказал, что иметь два дома вместо одного – плохо?»

«Не плохо. Сложнее,» тоже задумчиво отметил мой сын Авив. Со знанием дела отметил, третий год, бедняга, никак не мог решить, где ему больше хочется жить – дома со мной и мамой или на базе десанта с друзьями и наставниками. И там неплохо, и там хорошо.

Рига улыбнулась ему, кивнула, соглашаясь. У неё, как я понял вчера с Сашкиных слов, была та же проблема, просто с достаточно недавних пор.

Близнецы наши промолчали. Впрочем, по блеску в глазах Киса я понял, что он-то найдёт, что сказать. Просто не сейчас, а когда в голове его из наших разрозненных мыслей сложится очередная песня.

Я попытался представить, о чём она будет. Какими словами можно будет слить воедино правду Киса и правду Ши? Как рассказать, что люди неизменно хотят одного и того же – любить, дружить, делать то, что умеют, чувствовать себя в безопасности – и при этом из эпохи в эпоху всё же учатся, как добиваться этого для себя, не принуждая прочих, не ломая чужие психические и физические границы? Как объединить желание быть собой и желание быть частью целого? Как одновременно рассказать о правде Поселения и о правде Планеты не унижая, не приуменьшая ни одной из них?

«Гор, а ты что думаешь о собственном вопросе?» уточнил Сашка, улыбаясь. Не потому, что не всерьёз спрашивал, а... Ну хорошо нам было вместе, несмотря на всю серьёзность! Вот и всё!

«Не знаю,» честно сказал я. «Понимаешь, Саш, я... не хочу ничего доказывать, но...»

А потом слова пришли. Именно что пришли. Они, будто роса в прохладную ночь, оседали на моём языке за долю секунды до того, как я их произносил, переплетались с изгибами начавшего потихоньку заходить за нашу крышу (и уже явственно кажущегося поменьше) Поселения. Они просто – были. И просто рвались наружу.

«Я ничего не хочу доказывать,
Спорить, ругаться с тобой, приказывать
Слушать и слушаться.
Мнения разные, но –
Я человек и ты человек.»

На веранде все замолкли, прислушались. Глаза Киса заискрились ещё ярче. Сашка снова усмехнулся – на сей раз понимающе. И Джон тоже. Олеся покрепче обняла меня – то ли любя, то ли надеясь таким образом защитить от всего на свете сразу.

«Правда моя и твоя не схожи.
То, чему веришь ты,
Мне – невозможно.
Мне некомфортно с тобой, тревожно, но –
Я человек и ты человек.»

Качал головой Алексет. Слушая меня, сидели – бок о бок и почти что рука к руке – наши с Сашей дети, Рига и Авив. Мне вдруг стало их жалко. Ведь им предстоит быть взрослыми в таком большом, таком непривычном для нас мире! Как они справятся?

«Ты не такой. Мы не похожи. Но...
Если беда – то ты же не бросишь, а?
Справимся вместе! И...
Чем бы ни кончилось...
Я человек и ты человек.»

А потом все молчали. Долго. Это не казалось странным, потому что молчали мы так, как молчат хорошие друзья когда им есть о чём вместе подумать. Но всё же было ясно, что никто не знает, как именно прореагировать. Опять же, не потому, что сказать нечего. Оно как раз есть. Просто в одну-единственную мысль это «есть что» не уместишь. А уж раз так, то... лучше уж продолжать молчать об одном, чем бессмысленно спорить о разном.

Потом Авив вздохнул. Ткнулся головой в плечо Риге (та улыбнулась, взъерошила ему волосы). Сказал раздумчиво: «А ты прав, пап. Мы ж и правда все похожие. И на Планете, и на Поселении, и вообще, где бы люди ни стали жить. Мы все – просто люди. Только продолжаем ими быть не в одном-единственном месте, а сразу в нескольких разных. Будто одновременно заняли несколько комнат в огромном доме. Но а вдруг именно так и правильнее? Вдруг настоящий дом человечества не на Земле, или Планете, или Поселении, а вообще везде? И самое важное в умении жить в нём – знать, как переходить из комнаты в комнату, не ломая и не разрушая ничего за собой? Вдруг мы именно этому должны были научиться и после Катастрофы, и сейчас? Как думаешь, пап?»

«Думаю, что мне нравятся твои мысли, сынок,» честно ответил я.

Про себя заметив, что дураком я был раньше. Незачем было жалеть Авива и Ригу.
Ёлки-моёлки, да предстоящей им жизни в «большом и сложном» мире завидовать надо было, пока дают!

Хоть сейчас начинай!