Нагайка

О Викторе Михайловиче, третьем сыне Михаила Степановича и Евфросинии Ивановны, самое первое, и главное, что в бурном потоке памяти всплывает, так это его доброта. Чтобы он пришёл в гости к кому, или кого встретил бы на широкой улице Чкаловой, ранее, до войны, Выгонной, и не одарил бы конфеткой пацанишку, бегущего в латанных перелатаных шароварах в синий горошек, или девчушку с раскуделиными волосишками на белобрысой головке, — быстрее начался бы вселенский потоп!
 
Не было такого случая, никто не припомнит. А время было не лёгкое. Полуголодное. Тюрей на воде, в лучшем случае на взваре, во многих домах на той улице, да и на многих других, зачастую потчевала хозяйка. А дунькина радость, или помадка, — так об этом и говорить не принято было, не то чтобы угостить, не говоря уже о подарить. А дядька Витька, пожалуйста. Завидит ребятёнка, растопырит широкую ладонь веером, да так начнёт махать ею, словно мельница ветряная, что тот ребятёнок вихрем, в секунду, втягивался в орбиту чудаковатого дядька. Липли к нему, как мухи на сладкое. Знали, сладеньким одарит.

И мало совсем кто ведал, что, будучи призванным 18 летним юношей в апреле 45го, последнем году страшной войны, в войне с япошками (так он всегда называл японцев)  рассказывал каждому, кто показывал пальцем, крючковатым, как у старца, или совсем пухленьким, с перевязочками на суставчиках, пальчиком на медаль "За отвагу", как в не равном бою одолел низкорослого японского бойца. Не врага, всегда пояснял он, а именно с гордостью и уважением говорил — бойца.


Начинал неизменно с:— "Юркие, засранцы были, япошки эти. А ногами махали не хуже тех лозинок, что на ивушке у речки нашей в дикий ураган мечутся бесновато. Да так размашутся ими, что и не подойдёшь к ним с ни какой стороны. Норовит каблуком в голову долбануть тебя. От земли не видать, а туда же. Вот с таким мне и пришлось столкнуться как-то раз».

Дед, что постоянно грелся на солнышке на другой стороне улицы и в стужу и в зной, лишь бы светило оно, наизусть знал, что вот сейчас, не, не сейчас, чуток погодить надо в ожидании, не дошёл, значит, в своём рассказе Витька ещё до момента, когда тот японский боец, самурай плюгавый, своей сабелькой снесёт голову нашему солдатику, полихееей, чем бывало казак, навроде меня (старик аж грудь приподнял от клюки на которой всегда красовался Георгиевский крест и расправил жиденькую бородёночку тонюсенькими пальчиками ) на смотре перед атаманом, или в бою с беляками. Агааа, вот Витька резко, чего совсем не ожидал пацанишка, пружиной разогнулся, взвился вверх, да как закрутит руками, словно мельница всеми лопастями. Не уследишь, где первая, вторая, третья или четвёртая. Круг единый. Это он как раз рассказывает, что самурай сейчас увидит Витьку, и кинется на него.

— Я не ожидал такой прыти. — приземлившись перед мальчишкой на коленку, продолжал дальше рассказывать Виктор Михайлович. — Ты понимаешь, Колян (внучок деда), — всегда он обращался с любым человеком по имени, если же старше был, то и по отчеству, уважение, значит, имел. — Японец кинулся на меня, словно кто бросил его копьём. Увильнулся я, успел, а он просвистел над ухом. Так высок его был прыжок. Я даже не успел удивиться, а его другая нога уже сшибла мою пилотку с головы, целился в неё значит, представляешь? И пока я хотел её поднять, он, паршивец, крутнулся вокруг своей другой ноги по земле юлой, хватанул ручонкой мелкой своей за рукав мой, да как дёрнет вперёд, откуда у этого мелкорослого сила такая? Калачом покатился по окопу я. Не успел приподняться, а он оседлал уже меня. И махонькую свою сабельку то поднимает к верху. Катаной они её зовут. И вот-вот готов опустить на мою голову.

Дед закряхтел. Представил, как вот сейчас Витька то ужом выползет из-под япошки, как согнётся луком и резко, что не успеет это увидеть наездник, из голенища вытащит кнут, нагайку.

— Эту нагайку дал мне мой дед, когда провожал на войну. Был славным казаком он на всю округу. Сказал «Внучок, кнут не простой, береги его. Пригодится он. А как им работать в бою, я тебя учил. Пусть, кто умом близкий смеётся. А ты знай своё дело исправно».

Улыбнулся старик. Заерзал на завалинке. «Ну давай, Витя, бей супостата. —мысленно подгонял рассказчика. Время пришло. Проворонишь сейчас миг спасительный, снесёт башку вражина, — одобрительно вздохнул, — успел».

— И сам не знаю, как я резким броском кнутовища обхватил руку японца с катаной той. Резко рванул рукоять нагайки на себя со всей, что было силушки. Он и обронил её, упала рядом, вот она, протяни руку. Хотел схватить, да воткнуть в живот врага, но тот, не пойму что сделал и как, через голову свою как сиганёт — на окоп взлетел воробушкой. Смотрит сверку. Зубы скалил злой собочачиной, глазами молнии кидает в меня. Кричит «Ййяяя»!  Потом узнал, это значит «берегись, убивать буду тебя», по-ихнему значит. И сигает на меня. Прямо обеими ногами в грудь тыкнул. В глазах ноченька наступила. А тут ещё и жахнул меня по морде кулаком или кувалдой,не понял я, под носом тепло стало, сопатку разбил. Кровь, стало быть, потекла. Зуб хрустнул. А в это самое время наш командир по окопу, перепрыгивая через убитых, бежит и кричит «В атаку, братцы! Урааа»! И из окопа хочет вылезти на бруствер. Не помню, как я увидел, что японец мой поднял высоко сабельку и собирается, понимаю, кинуть её в командира. Вот-вот полетит она копиём. Воткнется в спину. Убьёт. Что делать?

И паренек, и дедуля, оба, одновременно, первый в новинку слышит, а другой, зная наперед, что будет дальше, мысленно повторяет движения одно за другим, якобы сам он в окопе, сжались, приготовились к дальнейшим событиям — что будет делать рассказчик.

— Лейтенант карабкается, лезет наверх, значит. Вот он ухватился левой рукой, в правой пистолет. А тут ещё японец другой появился, как Христос в пустыне. И направляет винтовочку свою со штыком на командира. Ну, думаю, хана командиру нашему. Или проткнёт японец его как мешок с песком на учениях, или стрельнёт — воронёное дуло прямо в сердце смотрит. — дед съёжился, мальчик глазёнки призажмурил, ручками лицо прикрывает,  — Да ты подожди бояться то, Колян! — успокаивает Виктор.
Тот спрашивает:

— Дядь Вить, он хану сделал командиру?

— А на что у меня грозная нагайка? На конце у него грузик вшит, а в ручке не большой кинжал дед смастерил. Но я понимаю, не успею махнуть. Не успею за ногу зацепить того, что сверху, чтобы опрокинуть с ног, да и длины батовища, кнута, сталбыть, не хватит.  А этот, мелкий, но юркий, как чёрт, сидит на мне, прижал к земле, шелохнуться не даёт. Думает наверное, сначала расправиться с офицером, а потом со мной. И вижу тут я у него пистолетик  в кобуре расстегнутой. Откуда прыть взялась у меня. Выхватываю пистолет и, не целясь, нажимаю спусковой крючок. Выстрел громом, над ухом, сидящего на мне японца, разорвал тишину. Тот вздрогнул, а другой, смотрю, начал присаживаться всё ниже и ниже и, не осевшись совсем, головой рухнул вниз, как с тарзанки нырнул.  Попал, значит. Самурай свою сабельку держал за блестящее лезвие и вот, пока он умудрялся перехватить её за рукоятку, мне этой секундочки хватило намотать на его шею кручёную тугую плеть нагайки. Задыхаться стал мой враг, заваливаться на правый бок. И я расслабился — готов! Ещё мгновение — и япошке конец. Но вышло не так, как я думал. То была хитрость самурая. Он ждал, или знал, кто знает, что я ослаблю удавку. Локтём резко ткнул в мою грудь, где сердце, да так больно, в глазах аж потемнело. Хрустнуло, думал кости. Да спас меня портсигар железный. Потом открыть его не смог, согнут был, воронкой вовнутрь. Долго пришлось возиться, чтобы выпрямить. Вот смотри, — достал из кармана, показал мальцу. Закурил.

«Щас самая вершина,  — дед потёр ладони друг о дружку. — Не томи же, Витёк! Кончал бы басурмана».

Сделав глубокую затяжку, и пустив дым тремя колечками, отчего Колян пришёл в восторг, Виктор ткнул указательным пальцем на медаль, гордо сказал: — Вот видишь? Кончил того японца. Однако он вывернулся. Вскочил. Сабелькой стал махать туда-сюда. Прыгал взад-вперёд. Кричал что-то.

— А Вы, дядь Вить?

— А я стоял тихо, не шевелился. Момента ждал. Глазами даже не моргал. Только нагайку медленно поворачивал: куда мелкорослый, туда и рукоятка смотрела с зажатой в кулаке плетью. И вот, когда он, наконец, решил атаковать меня, прыгнул дерзко вперёд, замахнувшись так, что лезвие блеснуло на солнышке острой кромкой, я также сделал встречный выпад вперёд, присел  на правую ногу  и, когда плеть окружила ноги врага, резко дёрнул на себя. Японец не удержался, стал падать. Продолжая тянуть на себя его, я уже вытаскивал из рукояти нагайки спрятанный дедом остро отточенный кинжал. Он также блеснул на солнце. И, не успев достигнуть ещё земли, я нанёс смертельный удар по горлу японца. Хватаясь за глотку, он прохрипел «Твоя взяла». Однако сумел всё же своей сабелькой полоснуть меня по ногам. Мы упали оба. Лежали рядом. Он мёртвый, а я с перебитой правой ногой.

Мальчик заплакал. Дед встал и заковылял, опираясь на клюку, к Коляну, внуку своему.
(Фото из интернета).