Лёха и Волоха

               
                "Мы, русские, как кошки, куда нас
                ни брось - везде мордой в грязь не
                ударимся, а прямо на лапки станем.
                Н.С.Лесков
                ЛЁХА И ВОЛОХА.


Едва рассвело, Лёха взял карабин, купленный в Магадане, тяжеленный старый рюкзак, и вышел на палубу.
Шумно вздыхало море. С востока широкой розовой полосой лился свет.
Ялик подбросил Лёху до суши. Простившись с юнгой-гребцом, Лёха ступил на заснеженный берег: ни деревца, ни кустика.
«Полярная станция Амбарчик» - линялая вывеска на одинокой избе. Лёха стукнул в оконце.
Дверь открылась, вышел однорукий старикан – другой рукав бушлата зашит.
- Вертолёт на Черский отсюда идёт? – напористо спросил Лёха.
- Здравствуй! – из-под форменки с крабами молодо блеснули серо-стальные глаза.
- Ой, здрасте! – смутился Лёха.
- То-то! – усмехнулся старик. – Зайди за дом, там бочки будут сгружать. На этой попутке и дунешь!
Через полчаса Лёха катил в Черский.
- Вообще-то я летел в Магадан, но там не глянулось: город есть город, а охота воли, простора! АНом до Певека и морем сюда!
- Мог бы ко мне и в Певеке сесть, я ж там груз брал!
- Кто знал! – Лёха не очень огорчился.
- Соляра! – кивнул на бочки Володя. – Пока зимник, надо таскать! Потом по точкам! А ты кем к нам?
- Вообще-то водилой!
- О! – радостно улыбнулся Володя. – Мне напарник нужен!
- А сколько платят?
- По зимнику тыщу в месяц, летом триста!
- Годится!
 
В тот же день Лёху зачислили в штат автобазы и дали место в общаге.
- Лёх, дверь плотней закрой, а то у нас Юрченко мёрзнет!
- Пока сало нэ зъим, мэрзну, так мэрзну! – кровать старого Юрченко у окна. – А як сало зъим, тэпло, так тэпло!
Лёха встал, закрыл, - ему досталось место у двери.
Комната на четверых, у каждой кровати тумбочка, у Лёхиной ещё и шифоньер, один на всех! «Будут шастать сюда дело не в дело!» Лёха с трудом втиснул в шкаф свои вещи.
В простенке между окнами стол, на нём графин со стаканами, электрочайник.
Васёк подошёл к форточке, открыл её, закурил.
-Лёх, вот ты из Москвы, а правда, что вам за то, что на демонстрацию ходите, деньги дают? –
 - Брехня!
- А правда, что Брежнев отбил Зыкину у Косыгина?
- Брехня!
Юрченко закашлялся: - Васёк, зачини, а то мэрзну!
- Сало съешь! – ухмыльнулся Васёк, затянулся, выкинул сигарету, выдохнул дым в форточку, и закрыл её.
Не спалось. Лёха перебирал в памяти сегодняшний день: «Вроде бы, всё устроилось. Жаль, в общагу с карабином не пускают, но у Волохи не пропадёт!»
Ночь безлунная, темень. На севере небо заметно светлеет и медленно переходит в зелёное сияние.
Лёха метнулся к окну: «Сподобился! В первую же ночь здесь!»
Увы, зелёное ликование длится недолго, слабеет, бледнеет – и всё: на сером холсте неба медленно  проступают слабые звёзды.

Утром первая мысль о вчерашнем сиянии и ожидание чего-то особенного, но всё спокойно. Чаёвничают, идут в гараж.
«Газон» уже во дворе, Володя в помещении кормит мясцом крупную лайку – чёрную, с белыми боками и лбом.
-Привет, Володя!
- Привет! Иди в машину, прогрей движок, сейчас двинем!
Лёха обошёл грузовик, попинал колёса с цепями, залез в кабину, вытащил рукоять подсоса, нажал на газ, повернул ключ зажигания – схватило сразу, движок заработал ровно; немного убрал подсос – обороты упали, стало потише, но так же ровно, без стуков, сбоев; включил ближний, дальний свет, поворотники, врубил печку на минимум, глянул на датчик бензина: полный бак, значит Володя долил сегодня.
В кузове те же бочки.
-Сполохи видел? – Володя влез в кабину, по-хозяйски уселся рядом.
- Видел!
- А братва?
- Дрыхли!
- Сурки! Уж навидались!
- А ты?
- А я, паря, никогда не нагляжусь!
Леха коротко посмотрел на Вована. Тот усмехнулся:
- Ты вовремя заявился: зимник ещё держится, а солнце смотри как наяривает! Скоро лёд стает, сельдь попрёт на нерест, нельма, муксун! Тут осетры в ямах на речке, как кабаны! Оська их копьём бьёт!
- Оська – это кто?
- Якут местный! Ребят наших вылечил!
Лёха вопросительно глянул на Вована.
-Геморрой, шофёрская болезнь, её сам не увидишь и другим не покажешь! Ну, поехали!
Лёха, улыбаясь, убрал подсос, мягко отжал сцепление, врубил первую, и поехали!
Сопки ещё в снегу, сверкают, а над рекой редкие клубы пара, значит, лёд там уже сошёл, вода съела его.
- Знаешь, Лёха, сколько здесь езжу – радуюсь: чистота! Вообще, если никуда не еду – болею! Дорога нужна, дорога! Ты держи шестьдесят, больше не надо, а то влетишь в сугроб, будем потом огребаться!
Лёха послушно сбавил газ, глянул вправо: берегом кое-где мелкий осинник, за рекой хребет – скальный, суровый. «Наверное, там прииски!»
- Тут по всему берегу полярные станции, от Колы до Колымы, Севморпуть, завоз! Тик в тик отлажено!
- А соляра с лета осталась?
- Ну да! Квоту надо было забрать, а то потом хрен получишь!
У реки Володя сам сел за руль, осторожненько съехал на лёд. Кое-где краснеют флажки: трасса! Лёд «дышит» - прогибается, пружинит, трескается, рядом огромные полыньи.
Володя распахнул дверцу.
- Если что, прыгай! Неделю назад тут трактор под лёд ушёл!
Лёха открыл свою дверь: - А глубоко тут?
- От океана корабли на сто километров заходят! Плавать умеешь?
- Немного.
Ехали уже по воде: ближе к середине реки она повсюду накрыла трассу.
С того берега съехал на лёд огромный «Кировец».Вован яростно нажал на клаксон и воздух прорезал сигнал. Трактор рявкнул ответным гудком и замер.
Лёха почувствовал, как дрожат ноги, упёртые в подножку.
Когда с трудом выползли на берег, Володя выключил зажигание, врубил ручник, выдохнул: - Покурим, паря!
- Чего гудел? – тракторист подошёл незаметно. Был совсем молод, но бородой косил под бывалого полярника.
- Лёд дышит! – Володя глубоко затянулся.- Двоих не выдержал бы!
- Понял! А я в магазин! Затарюсь – и к Джульетте! – и парень потрусил к трактору.
Только сейчас Лёха ощутил, что во рту пересохло. Вылез, черпанул снежку и с наслаждением схрупал его.
Волоха тоже вылез, отошёл к заднему колесу, пожурчал там.
Лёха усмехнулся: -А что за Джульетта?
- Якутка! Говорят, всю ночь с ней провозишься, а утром даст какой-то корешок пожевать – и опять готов к труду и обороне!
Лёха вспомнил якутку в Певеке. Миловидная, аппетитная, вся из больших полушарий, она кричала ему с берега, когда он ступил на корабль: - Капитана, капитана, чпирта есть – моя твоя будет!
«Кировец» подползал к тому берегу.
- Можно ехать, - решил Володя. Лёха влез в кабину и сел за руль.
- Гудни ему!
Лёха трижды нажал кнопку сигнала. «Кировец» трижды рявкнул ответно.
- Порядок! Вперёд!
Зимник шёл чуть на подъём.
Лёха расстегнул тулупчик, ослабил вязаный шарф. Вспомнил, как удачно купил это в комиссионке на Сретенке.
Тогда он старался работать, работать, работать, чтоб оттянуть тот тоскливый миг, когда приползаешь с гудящей башкой в свою пустынную келью – отсек коммуналки, а душу мучит: «Жена в могиле, Москва обрыдла, зачем я здесь?!»
На повороте солнце плеснуло в глаза, Лёха сощурился и опустил щиток.
Вован проснулся, потянулся, зевнул протяжно, открыл глаза, улыбнулся.
- Скоро весна!
- А у вас тут сажают чего-нибудь? – вспомнил дачную страду Лёха.
Вован хмыкнул: - У нас тут, паря, только людей сажали, и те не выросли: вечная мерзлота! Тут бульдозерист один был, Хапугин, так этот Хапуга заглубился на ковш в мерзлоту и вынул яйцо какое-то – огромадное – и давай молотить его лопатой!
Я ему: - Что ты делаешь, это же ископаемое, надо археологов вызвать!
А мужики увидали и тоже: кто с лопатой, кто с ломом – давай скорлупу долбить! Разбили – желток с мою голову, а так ничего особенного!
Говорят: - Ну его на хрен с этим яйцом, тащи бутылку!
А потом археологи приехали, скорлупу посмотрели:
- Яйцо динозавра! Можно было б за золото в какой-нибудь зарубежный музей продать!
Эх, мужики на Хапугу накинулись: - Что ж ты не сказал, что его продать можно?!
- А я знал?!
- А чего ж рыл тогда?! Ну, Хапуга!!
Чуть не убили его! Потом все напились, друг другу морды набили и помирились! Дураковатых Колыма терпит, а вот плохого человека никак! Или убьют, или сам уйдёт!
Лёха не впервые слышал подобное. Ещё в Магадане ему толковали, что Колыма -  для хороших людей! Горькой иронией веяло от этих слов, но говорившие не замечали этого.
- Представляешь, япошки у нас лесу просили, тыщу экскаваторов давали взамен, тыщу! А Косыгин не дал! Тайга круглый год горит, а он не дал, премьер называется!
Вован разозлился, разжарился, - шапку пыжиковую долой, чёрный тулупчик вразлёт, ворот свитера оттянул!
- Слушай, убери ты печку на хрен, а то яйца сварятся!
Лёха улыбнулся: - Так убери!
- Тьфу! - и Вован отвёл рычажок тепла на ноль. – Совсем я козёл стал!
Далеко внизу долину затягивало туманом, река накрывалась белесой мутью. Вован встревожено глянул на небо: с моря ветер погнал частые перистые облака.
- Лишь бы бурана не было!
Лёха поглядел удивлённо.
- Месяц назад я поехал оленей бить! Взял собачью упряжку, а километров через двадцать буран! Ничего не видать, собаки стали! А нельзя стоять: сразу заносит! Кинулся к вожаку, пал на колени, обнял за шею, шепчу: - Спаси! Спаси!
Он мне щёку лизнул и пошёл! Минут двадцать тянули – стали: сил-то нет, я ж их мясом не покормил, думал, оленя убью, тогда! Сколько раз умолял вожака! Ни рук, ни ног не чую, языком еле ворочаю – сутки в буране, сутки! Когда спаслись, я перед ним на колени: - Спасибо, родной! Спасибо!
Голос Володи дрогнул, он спешно полез за куревом.
Лёха опустил боковое стекло.
Володя глубоко затянулся; молчал, курил. Полсигареты спалил, заговорил: - Я этих собачек потом месяц кормил свежатиной, вожака – печенью! Век его не забуду!
Помолчали. Лёха дождался, когда окурок полетел за окно:
- А что за лайку ты в гараже держишь?
- А-а! Год назад вышел утром – какой-то писк в снегу! Нагнулся – щенок! А рядом мёрзлые, мороз-то под сорок!
Я щенка за полушубок и ходу! В тепле щенка вытащил, налил ему оленьего молока в баночку, он и давай лакать!
Спрашиваю ребят: - Как назвать?
Орут: - Зубило!
           - Кардан!
           - Поршень!
А я ему тихенько: - Газик!
Он бросил молоко и ко мне! Теперь на охоту беру!
Сердце Лёхи сладко заныло! Сколько раз представлял себе, как держит на мушке сохатого! Оленя! Медведя! Только в зайца не целился: зверь называется, сидит в Черском на улице, пузо чешет!
- Меня возьмёшь на охоту? – спросил, не глядя на Вована.
- Конечно, - широко улыбнулся Вован, - конечно!
«Похоже, здесь ещё рады людям!» - А когда на охоту?
- На обратном пути к Оське заедем, он скажет!

Охотничий посёлок карабкался по безлесному белому взгорку.
На длинных верёвках, протянутых от дома к дому, морозились располовиненные тушки осетров, муксуна, нельмы, сельдей, рядом оледенелые драные сети.
Кое-где двери подпёрты колом: значит, в отлучке хозяева. Изредка на крышах антенны.
Избу Оськи, такую же серую, скучную, как и остальные, нашли в верхней части посёлка. Оська – в малахае и брезентовой куртке – сидел у порога на чурбачке. Улыбнулся гостям, встал:
 - Пойдём в дом, однако!
Вошли в избу – Вован ахнул: - Ну и мебель!
В центре комнаты колченогий стол с подставленной плашкой, два табурета, двухъярусные нары, железная печка в одном углу, телевизор в другом.
- Оська! Ты же в прошлом году столько денег огрёб за песцов, куда дел?
Оська, черноволосый и крепкозубый, широкоскулый, с быстрыми цепкими глазками, слегка смутился: - Однако, купил патронов, соль, макароны, крупу, муку, материи себе, жене, маленько гулял – пил, карты играл!
- Пропил денежки! – понял Володя.
- Хорошо гулял! – возразил Оська.
- А жену куда дел?
- К соседке пошла!
- Жена у него молодая! – похвалил Володя.
Оська вспыхнул: - Зачем так говоришь? Я что, старый? Быстрей тебя тундре бегаю!
Вован решил изменить разговор:- Оська, это Лёха, со мной работает, на пару ездим!
И тут Лёха оплошал: - А сколько тебе лет, Оська?
- Когда мама родила, не знал, сколько! – отрезал Оська. – Пойду за рыбой, однако!
- Шестьдесят ему! – выдал Волоха Оськину тайну, когда тот вышел.
- Силён!
- Он же всю жизнь строганину ест! И всё свеженькое! Убил – съел! Убил- съел! Не травился городской жизнью!
Вошёл Оська, положил на стол полтушки огромного осетра, нельму, муксуна - всё мороженое. Улыбнулся лукаво:
- Вова, ты рыбу - строганина любишь?
- Спрашиваешь!
- Мясо-строганина любишь?
- Конечно!
- Олешка варёный любишь?
- Люблю!
- Морошка любишь?
-Люблю, люблю, дальше что? – Вован уж слегка разозлился.
- Значит, ты такой же якут, как я! – торжествующе заключил Оська и засмеялся.
Володя охотно подхватил его смех, чувствовалось, любит, когда его якутом зовут.
Лёха тоже засмеялся, - за компанию, да и в самом деле у Оськи смешно получилось.
- А ты что рад? – вдруг накинулся на него Оська. – Тундра ничего не умеешь, сидел бы городе, бумагу писал, без штанов по улице бегал! Сюда зачем ходишь?
Лёха оторопел, а Володя вступился: - Я ж тебе говорил, он со мной работает, ему здесь нравится, на охоту хотим пойти с тобой!
Оська озабоченно потёр шею: - Весной охоту нельзя ходить: зверь тощий, голодный! Охоту надо летом ходить: зверь много кушать будет, хороший будет! Снег сойдёт – рыбалка ходить надо!

Вечером Володя познакомил Лёху со своей жёнушкой. Ольга – маленькая, кругленькая, шустрая -  расстаралась пельменями с сохатиной, выставила бражку – полный графин.
Лёха потянул носом и удивлённо глянул на Вована, тот рассмеялся: - Сухой закон, а соков полно! Из них и гоним! У нас же всё есть!
И правда: гастроном поразил Лёху обилием мяса – зайчатина, медвежатина, лосятина, оленина, полярные куропатки, в огромных железных банках ветчина югославская, тушёнка, масло сливочное, подсолнечное; рыба мороженая, консервы овощные, фруктовые, шоколад!
- Мужик один прилетел из Якутска – обалдел: - У вас тут оазис какой-то!
Володя придвинул к Лёхе тарелку со строганиной – нельмой, муксуном: - Ешь! У меня в Смоленске друган директором молзавода, сметану жрёт, рожа красная, а зубов нет! Спрашивает меня: - Почему у тебя все зубы на месте?
Ольга раскатилась, как  дробь рассыпала: - Дак мы ж каждый день рыбу едим! Зубки и целы!
Володя поднял бокал: - За Колыму!
Лёха чуть не поперхнулся! Но выпил: крепкая бражка пахнула яблоком. Заел муксуном. «В Москву бы такую рыбку!»
- А правда, что весной по реке кости плывут?
- Не видал! Вообще-то лагерей тут до чёрта было! Тут большевик старый жил, ноги в гробу, а всё в коммунизм верил, рассказывал, как семью царскую расстреливали, сожгли всех!
- Ты про немца скажи! –  Ольге не терпится сообщить что-то такое-этакое.
- Тут зэк один, немец, золотишко мыл, были тут артели зэковские, деньги им шли на книжку. Так этот Франц Францевич дождался, когда у него мильон стал, и отправил все денежки Сталину: «Для нужд народного хозяйства!» Через месяц освободили! А срок был двадцать пять лет! Однако, Ольга, давай пельмени!
 
Через недельку снег на сопках стал пористым, потом ноздрястым; потом появились проплешины; а потом – будто весна сидела – сидела в засаде, да враз и ударила: взорвалась тундра цветами и ягодниками!
- Ох, красота! – едва не стонал от восторга Володя. – Двадцать вторую весну я здесь, а не могу наглядеться! Дух захватывает! И женился здесь, и детишек родил! Двадцать один год счастья!
А у Лёхи аж гудёж в голове: «Тундра! Тундра! Красавица тундра!»
С конца июня до августа полыхает красками тундра! С конца июня до августа сразу три времени года: весна, лето, осень! И круглые сутки день!
А в августе уже снег! И время катит к полярной ночи! К долгой-предолгой стуже!
Бывает, с ума сходят в полярную ночь: тьма, тьма, тьма! И кажется, никогда уж не будет света!
Но если кто прикипел к тундре – будет здесь счастлив!

Угасал золотистый вечер. Солнце зависло над дальними сопками, небо светлое-светлое. По долине медленно растекается вечерняя дымка.
- Однако, русские люди – странные люди! – Оська, поглядывая то на Володю, то на Лёху, укладывает хворост для костра, коряги отдельно, чтоб кинуть их в пламя, когда разгорится. – Всё им не так! Не тот зверь, не та птица, и тундра не та! Всё хотят переделать! Здесь что, глупей их, что ли? Спросили бы нас, якутОв, лучше было бы!
Володя и Лёха усмешливо переглядываются, а ночь – белая, ясная, холодная, звонкая, - медленно поворачивает бледный ковш Большой Медведицы хвостом вниз.
С реки донёсся какой-то всплеск. Газик поднял голову, насторожился.
- Селёдка! – пояснил Оська.
- Мы её тут корюшкой зовём! – улыбнулся Володя.
- Нынче, однако, много рыбы будет! – Оська явно доволен. – Скоро всякий зверь придёт рыбу кушать!
- А медведь? – вскинулся Лёха.
- Он самый первый! Брюхо его большое, кушать много хочет, ждать, когда рыба помрёт, не будет, живую есть будет!
- А правду говорят, что здешний медведь пугливый, от людей убегает?
- Кто так говорит? Медведь самый сильный зверь! Летом он сытый, маленько на него кричать, дорогу уступит. А весной голодный ходит, никого не боится!  Прошлом году меня хотел есть!
- Тебя?! – изумился Володя. – Как это было?
Оська помешал в костре палкой, золотистые искры оторвались от жёлтых косичек пламени и в завитушках дыма блуждающими звёздочками унеслись в небо. Бесплотной тенью скользнула полярная сова.
- Прошлом году рыбалил тут недалеко, нельму, муксун копьём бил, полмешка набил,  ямам пошёл, две больших рыбы бил, думаю, хватит, однако, мешок полный! Стал завязывать, Газик лаял! Думаю, кто ещё рыбалить идёт? Обернулся – медведь! Шибко большой! Прямо на меня бежит, голодный, значит! А у меня берданки нет, копьё только! Ну, думаю, Оська, пропал ты! Схватил копьё, он подбежал, я шибко резко ударил его под лопатку, - маленько ошибок давал, в кость попал! Он лапой махнул, я сильно летел, мало-мало копьё не сломал! Думаю, всё, Оська, всё тебе! А Газик ему зад кусал! Он хотел Газика давить, обернулся, я копьём шибко резко его в бок бил! Насквозь пробил, копьё застряло! Я бежать, он за мной, а Газик ему опять зад кусал! Он то Газика давить, то за мной – бежать не может, ползёт, хрипит, шибко кровь течёт! Скоро совсем пропал!
Я хотел шкуру снимать, мясо резать, смотрю – худой, тощий, шкура плохая! Газик его трепал, я домой пошёл!
- Так и бросил его? – Володя в недоумении.
- А что? Песец его потом кушал, шкуру, кости оставил! Я ходил, видел!
-  Что ж ты песца не убил? – это уже Лёха, с подковыркой спросил, мол, что ж ты за охотник такой, песца проворонил!
-Убил! – твёрдо ответил Оська.- Четыре песца убил! Хорош мех!
- А куда песцов дел?
- Сдал, однако! Деньги дали, с врачом чпирт пил, карты играл! Теперь копьё, нож, ружьё никому нельзя давать, медведь сразу узнает, задавит охотника! Такой закон есть, кого медведь драл, у того ничего не бери, худо будет! Однако, шибко холодно стало, надо избу идти.
Он палкой сгрёб в кучу уголья, поднялся и тяжело, устало побрёл в избу.
Костёр еле курился. Бледные звёзды дрожали в светлом холодном небе. Над сопками плыла поздняя, уже на ущербе, луна.
Тускло поблескивали у воды мокрые камни. В низинах синими озёрами легли пласты тумана. Всплескивала сельдь, прущая  в верховье реки к своим нерестилищам.
Избушку уже прохватило вечерней сыростью, и Лёха, зябко поёживаясь, поспешно разулся и завернулся в оленью шкуру.
Под ней мягко, тепло, недаром в тундре зовут её постелью. Густой пористый ворс северного оленя непрочен, лезет, но под такой шкурой в сухости никогда не замёрзнешь, а вот если сыро, тут уж только медвежья шкура выручит, никакая влажность её не пробьёт.
Лёха лежал, слушал: глухо ворчит вода у затонувших коряг, во сне поскуливает Газик. Почти безмолвие.
Днём мысли птицами летят, а ночью блуждают, как оленёнок без стада.
«А может, здесь моя жизнь только по-настоящему и начнётся, а всё, что было, только подделка под жизнь для таких слабаков, как я, - думают, что они живут, а на самом деле прячутся от жизни в каменных норах душного города!»
Проснулся, когда кто-то уже тюкал топориком.
Вышел из избы, потянулся и побежал к реке – умываться.
Над серой галькой струилась прозрачная вода, студёная до ломоты в зубах.
На реке какой-то новый шумок: нельма, муксун хвостами сдвигают гальку, вода её катит дальше, а рыбы роят углубья; самка над ямкой мечет икру, самец поливает молокой, оплодотворённое семя  рыбы зарывают галькой и остаются охранять будущее потомство. К августу из икринок вылупятся мальки, уйдут в океан, а родители отощают, почернеют и станут лёгкой добычей зверья и птиц.
Лёха пошёл вниз по берегу: за перекатами кипучая толчея воды и громадные водовороты над серыми омутами, - это владения осетров.
От реки поднимается розовый туман, по бирюзовому небу плывут румяные облака, золотое солнце царит над миром, - жизнь замечательна!
В котелке булькает ушица, Оська с Володей лакомятся жирными спинками сырой сельди, остатки тушек кидают лежащему подальше от костра Газику – он, как обожравшийся гурман, лениво принимает эти дары.
И тут Лёха не утерпел: - А хорошо бы медведя завалить! Ольга котлет нажарит, пельменей наделает! А?
- Пельмени хорошо пельмени! – поддержал Оська.
- Можно! – лениво пожал плечами Володя.

Через пару недель, когда уж нарыбалились вволю, утром вместе с Ольгой почайпили, подпёрли дверь колом, и пошли. Ольга на работу, мужики на охоту.
У Вована карабин и нож, у Оськи берданка, нож и копьё, у Лёхи карабин и огромный рюкзак со всякими причиндалами. Газик  впереди бежит.
А красота вокруг! Сколько глаз хватает – ягодники: красные, синие, жёлтые, фиолетовые! Даже сопки ими расцвечены!
- Ну, Лёха, скоро по морошку пойдём! – Володя сияет.
Оська озабочен: - Надо осинник идти!
Зашли в осинник на берегу, молчат, ждут медведя: должен же он на речку придти рыбу кушать! Осинник чахлый, редкий, листвы всего ничего, но какое-никакое укрытие. Ветер с реки на них – то, что надо!
Но Газик скалится, рычит и жмётся к Вовану. Странно.
Подождали с полчасика, вдруг Вован тихо: - Газик, молчи!
И карабин с плеча!
А Оська  -  изваяние: вперёд устремлён, слушает!
Лёха тоже прислушался: вроде, гальку на берегу кто-то двинул – и опять тихо!
Оська махнул: за ним, мол! И осторожно, чтоб никакой сучочек под ногами не треснул, - к берегу! Остановился, бердан с плеча скинул, курок взвёл, и дальше!
Володя тоже затвор передёрнул, и Лёха за ним!
А Газик всё жмётся к Володе, скалится, хвост крендельком застыл.
Оська куда-то показывает. Вован с Лёхой подошли тихенько, глянули через осинник: медведь уж в воду зашёл – стоит, рыбу ждёт!
Вован шёпотом: - Все трое целься!
И через паузу: - Пли!
Грохот выстрелов подкинул медведя, швырнул его в воду, но он тут же вскочил и, высоко вскидывая задние лапы, понёсся вниз по мелководью в фонтане брызг!
- Уходит! – закричал Оська. – Стреляй!
Лёха выстрелил – и вдруг страшный треск и рёв обрушились рядом справа, истошно-яростно завопил Газик, Лёха крутанул головой – и обомлел: к ним ломилась громадина зверя – обдало вонью раскрытой пасти с желтеющими клыками, слева громыхнула стрелка огня, что-то больно ударило в грудь, шмякнуло оземь, но он вскочил, белыми ледяными пальцами рванул к плечу карабин – на него наплывала медвежья харя – огромная, жуткая, с кровавой раной во лбу, и он стрелял и стрелял , от каждого выстрела зверь дёргался, но всё полз к Лёхе, и тогда Оська страшным ударом под лопатку вонзил копьё в сердце ревущей туши, схватился за нож, но, похоже, гигант был уже мёртв, - не шевелился!
Лёха опустил ружьё, - мутило от воняющей пасти, от запаха крови, в ушах звенело.
«А где Вован?»  - Слева никого не было!
И тут увидел: Вован лежит лицом вниз, медведь подмял его!
Лёха отшвырнул карабин, бросился к туше, схватился обеими руками за копьё, упёрся в окровавленную шерсть правой ногой и изо всех сил стал выдергивать орудие смерти. Оська рванул копьё вместе с ним, и как только удалось вытянуть этот спасший их кол, Лёха обежал медведя, сунул древко под тушу, стараясь хоть чуточку приподнять страшный вес, подоспевший Оська начал вытаскивать обмякшее тело –Володя застонал и это было счастье: жив!
Газик бросился к хозяину, лизал ему руки, щёки, мешая Оське вытащить всего Вована, с ногами, но Оська всё-таки вытащил его – рослого, неподвижного, повернул на спину, из кармана своей брезентовой куртки вынул железную баночку, спешно снял крышку, сунул баночку под нос Володе, - Володя чихнул и открыл глаза, - глядел, не понимая, что с ним!
Из того же кармана Оська вынул белый корешок, отломил кусочек, поднёс его к Володиным губам: - Жуй!
Володя шумно вздохнул, отвёл его руку и попытался встать.
- Лежи! – приказал Оська. – Лежи! Где болит?
Володя подвигал плечами, согнул правую, левую руки, левую, правую ноги, просипел: - Нигде!
- Дыши! Шибко дыши! Рёбра болят?
Володя подышал и отрицательно помотал головой: - Вроде, нет!
- Вставай! – скомандовал Оська. – Помогай! – это Лёхе.
Лёха со спины подсунул руки Володе под мышки, Оська схватил лежащего за руки, - вдвоём они подняли Володю, поставили на ноги.
- Держи! – велел Оська, а сам бросился к рюкзаку, вынул оттуда мешки, топорик, стал рубить осинник покрупнее, лиственные верхушки отсекал – и в мешок! Набил мешок до отказа, усадил на него Володю,  а сам взрезал шкуру и стал разделывать тушу.
Лёха только тут сообразил, что, сражённый  выстрелом, медведь в падении чуть задел его лапами! «А если б ударил?!»
Лёху опять замутило и он скорей на берег.
Долго стоял там, дыша чистотой, жадно подставляя лицо влажному воздуху. «В книжках так увлекательно, а в жизни…»
Побрёл вверх по реке, увидел след – красная нитка привела его к окровавленной земле, бывшей лёжке. «Чужой подранок! Принял нас за своих обидчиков и напал! Давно лежал : до нас ведь никто не стрелял!»
Вернулся сам не свой, бледный.
Оська  сразу понял, что с ним, усмехнулся:
 - Тундре шатуна встретишь, пропадёшь сразу!
- В Москве своих шатунов хватает! – парировал Лёха.
- Как это?
- Человек-шатун страшней зверя!
Оська посмотрел с сожалением, вздохнул: - Однако, надо совхоз бежать, олешков просить, шибко много мяса будет!


Вернулся часа через два с четырьмя оленями в поводу.
Газик, пировавший у медвежьих внутренностей, на всякий случай облаял оленей, те рванулись, но Оськина стальная рука крепко держала поводья.
Оська сунул их Лёхе, а сам, присев, развязал мешок с печенью, отхватил ножом здоровенный кусок, жадно впился в него и застонал от наслаждения, заурчал, закрыв глаза и склонив голову набок.
Вован хмыкнул и тоже взялся за нож.
Лёха смотрел на них, блаженно жующих, смакующих, с недоверием.
Вован протянул ему ломтик, - дескать, попробуй!
Лёха отрицательно помотал головой, а Газик подпрыгнул и тяпнул желанный кусочек!
- Учись! – засмеялся Вован набитым ртом. Оська открыл глаза и, поняв, в чём дело, укоризненно покачал головой: собаке скармливать лакомство!
А Лёха вспомнил, как жена давилась свежей печёнкой, как пила кровь на бойне, но от рака ничто не спасло!

Володю пришлось посадить на оленя: сгоряча-то он, вроде бы, ничего, а потом очень даже чего! Ещё и посмеивался над собой: - Спинка бо-бо! Рёбра бо-бо! Только Ольге не говорите!
«А ведь если б он сразу не влепил в лоб медведю, сейчас бы все мы валялись с кишками наружу!»

Мешок мяса – шоферне – забросили в гараж, сдали дежурному, велели обзвонить всех, чтоб распихали по холодильникам.
Мешок Оське домой, помимо шкуры и головы, конечно.
Мешок Лёхе в общагу, на всю братву, там обитающую.
Мешок Володе. Лёха с Оськой впёрли ношу на третий этаж – Ольга была уже дома и сразу просекла: что-то не так! Чтоб её Володя, шутя-играя вносивший в квартиру на плечах своих освежёванного оленя, не смог принести мешок мяса?!
Когда, вслед за мешком, подняли на этаж и ввели Володю – все трое старательно улыбались при этом, - Ольга выдала им  такой монолог, что рядом с нею – маленькой, властной, сильной – мужики почувствовали себя нашкодившими мальчишками.
В самом деле, кого обмануть вздумали – любящую жену? Да она за четверть века совместной жизни своего муженька так изучила, что он только ступит на лестницу, она уж по шагам знает, что с ним да как. А тут спектакль устроили, артисты  несчастные!

Впервые за двадцать два года работы в Черском Володя, местный чемпион чуть ли не по всем видам спорта, взял больничный. Он, никогда не болевший, покорно прошёл рентген, ходил на электропроцедуры, массаж, а вечером Ольга делала ему ножные ванночки, как велел Оська – из отвара полыни: ступни  потеряли чувствительность и надо было срочно её восстанавливать, иначе недуг охватит ноженьки аж до паха.
Через пару недель была отвальная – сочные пельмени с медвежатиной.
А ещё через неделю Володя с Ольгой рванули в отпуск: АНом до Якутска, на ТУ до Москвы, а оттуда, прихватив сына-студента, ИЛом на море!

Два месяца Лёха пел в кабине: теперь он один, стесняться некого, и он заливался тенором – сострадал Стеньке, княжне, казаку, гулявшему по Дону, и бедовой казачьей бабёночке, и ямщику, умирающему в степи, и себе, оставшемуся без жены. «Похоже, мне уж не встретить достойную женщину!»
И становилось тоскливо, и накатывало так, что щемило сердце и застилало глаза: «Птица моего счастья, где ты?!»
А в общаге, зная только, что он не женат, смеялись, подкалывали: - Женим мы тебя, Лёха, на якутке какой, и будешь жить в чуме! Чумовой будешь!

Через два месяца Володя с Ольгой вернулись – потемневшие от загара  в побелевшую тундру – весёлые, без копейки денег. Лёха занял им тысячу.
В первый же рабочий день после отпуска Лёха увидел Володю на турнике в углу гаража: Вован легко держал прямой угол. Заметив поражённый Лёхин взгляд, рассмеялся: - Я ведь с рожденья до армии молоко одной коровки пил!
Опустил ноги, качнулся, сделал подъём разгибом, крутанулся на перекладине и легко соскочил:
- Готовься к дальним рейсам, скоро в Якутск махнём – перестройка!
Это было здорово: Якутск, может, Нерюнгри! Лёхе ужасно хотелось посмотреть мир, ведь что ни говори, Володя прав: дорога нужна, дорога! А тут ещё это манящее – перестройка! Все ждали лучшего!

Но вышло как-то не так: Якутск отложили, зарплату задержали и не выплачивали до тех пор, пока шоферня не вышла на митинг!
Потом вдруг пошёл разговор, что вместо автобазы надо сделать акционерное общество, у всех будут акции, все станут пайщиками и будут совместно управлять гаражом и всей базой! Народу это понравилось: - Будем сами себе хозяева!
Акции вскоре выдали, но тут же пришлось сдать их директору: так целей будут!
Допетрили, что к чему, только когда директор исчез вместе с акциями: - Ё-моё, он же их в Москве толкнёт кому-нибудь, а сам смоется с денежками! И кто ж теперь хозяином будет?!
Народ побежал: в Черском всё сыпалось, вроде бы, только и ждали, когда столько разворовать можно!
Волохе и Лёхе предложили от Якутскстроя работать в Коломне: коттеджи для северян строить.
Согласились, пришлось там фундаментную опалубку заливать бетоном, полгода амбалили, за два месяца дали зарплату и всё: развалился Якутскстрой! Пайщики деньги внесли, а ни коттеджей, ни денег, ни Якутскстроя!
Но судьба ещё не натешилась: пришлось Волохе и Лёхе из Коломны в Черский тягач гнать ракетный! Какой коммерсант его урвал и зачем? Ракету в разоружение сняли, кабели как кишки висят, в кабине дубли каждого датчика – панели вертикальные, как в космолёте, и сам водитель как космонавт! « Бабаи» на постах балдеют: - Куда такую дуру гоните?
Так до самого Якутска и ехали, а там Лена и мост понтонный! Прикинули Волоха с Лёхою – вроде, въедут! Въехали аккуратненько, Волоха за рулём в своё окошко глядит, Лёха в своё: колёса широченные, наполовину висят над водой – шире моста машина!
Ползёт тягач еле-еле, нервы у Волохи, у Лёхи гудят!
А на том берегу водилы ждут, мыслят: - Что за мудаки, едут?! Чуток руль уйдёт в сторону – и всё, рухнут в Лену!
Пригнали тягач в Черский, денежки получили, а дальше что? Подались на прииск, туда когда-то отвозили соляру.
Раньше там на реке громадная драга была, теперь на лотках мыли, как сто лет назад: день повоют – грамм намоют!
В магазине шаром покати, всё у охотников покупать приходится, - кантовались, как могли! Через год пришлось тягач гнать обратно, с побережья в Якутск, - опять осенью, и опять этот мост понтонный!

А как уезжали из Черского – насовсем ведь – пришлось Волохе с Газиком попрощаться!
Прижался Волоха к Газику – башка к башке, глянул в глаза ему: - Держись, дружок!
И скорей от него, от взгляда его человечьего! Влез в кабину, да не выдержал, глянул напоследок: как он там без него, Газик – выкормыш, а Газик бежит к машине!
- Ходу! – заорал Волоха. – Ходу!
Долго потом курил, одну за одной, всё пекло и пекло в груди!
Лёха понимал: было б у Вовки жилье своё, взял бы он пса с собой, разве оставил бы Оське? А так – самому ведь деваться некуда! Остались они с Ольгой на старости лет без жилья, без работы!

Кинулся Волоха к своему приятелю – директору молзавода, а ни завода того, ни директора!
Работы в Смоленской области днём с огнём не сыскать, вспомнил Волоха про коломенский «Строймонтаж». Права его посмотрели: все допуски!
- О, такие нам нужны!
А прописку глянули: - Нет, - говорят, - иногородних не берём!
Волоха туда-сюда, везде то же самое: - Только своих берём!
Намекали ему: надо ждать, надо ж дать! Узнал у шоферюг, сколько. Таких денег у него не было. Пришлось в Москву ехать, думал, там строят много, возьмут! А в Москве как прописку посмотрят – всё:
- Берём только местных!
Один «чин» наорал даже: - Всякая сволочь в москвичи лезет!
«У, москаль поганый!» - вспомнился тогда Юрченко.
Спасибо, пенсии Волоха и Ольга получать стали: северный стаж помог!
Но разве на пенсию проживёшь? А тут ещё квартиру снимать надо – как быть?
Слава Богу, сдала им с Ольгой добрая женщина однокомнатную в Москве за двадцать тысяч в месяц! И сын-студент неподалёку в общаге, и дочь с семьёй рядом.
И Волоха, наконец-то, на работу устроился – к частнику, кран строительный водит. На рассвете выезжает, после полуночи возвращается. Волоха впереди на крану, Ромик – хозяин на «каблучке» сзади.
 «Бабаи» видят: машина тяжелая , сразу тормозят, а Ромик сходу пятьсот рублей в пасть этим вечноголодным! И так на каждом посту!
А ездили-то: Подольск, Чехов, Серпухов!
А Лёха сторожем на дачах под Бронницами  пристроился. Он и Волохе предлагал то же самое в соседнем кооперативе. Да только как же якут без дороги! Якут за сто километров едет в соседний чум чай пить! Собачки бегут – якут поёт: - Дорога бежит – хорошо!
А Лёхе плохо.
Работа – не бей лежачего, воздух чистый, денег на хлеб с молоком хватает, а ничего больше и нет в магазинах, в Москве вообще голяк, - живи при чужих дачах в своё удовольствие!
Но как только ночь – то сова полярная пролетит, то песец, словно искра, мелькнёт возле скал!
Великий белый север не отпускал, тундра шептала: «Вернись! Вернись! Счастье ждёт тебя!»
«Ну и что я там буду делать? – возражал Лёха. – Работы нет и не будет!»
Тундра замолкала, обижалась, наверное.
Но через пару дней вновь полыхал холодный пожар рассвета, спелые звёзды падали в белый ягель, руки краснели от голубики, молчаливые озёра синели туманом, - похоже, и вьюги лет не заметут эту память.
«Ты наш, - шептала тундра, - ты наш!»
У Лёхи перехватывало дыхание!
Как-то, приехав домой помыться, он нашёл в ящике письмо от Волохи.
Через неделю встретились.
У Волохи – словно белая ночь в шевелюре осела.
- Скис! - подумал Лёха.
Ан нет! Философствует:
 - Вот ведь, понимаешь, как человек устроен! С квартиры нас в любой момент турнуть могут, работа на волоске висит, а я посажу в свой «первак» внуков, обернусь на них – со мной, со мной мои «ёжики» - и счастлив!
- Да ты всю жизнь счастлив! – вроде как упрекнула Ольга.
- Не горюй, Оля, если что, мы с тобой назад в Черский махнём! – то ли съюморил, то ли всерьёз сказал.
И Лёхе: - Там дома деревянные пожгли, было народу двенадцать тысяч, сейчас три, а у Оли сестра там, тоже телефонистка, муж помер, приютит, если что! А, Оля?
- Да ну тебя! Там сейчас цены, знаешь, какие?!
- Прорвёмся! Пока тундра есть, черчанин с голоду не помрёт!
«Ай да Вовчик,!» Видел Лёха, что рад ему Вован, крепко рад, аж глаза блестят!
- Как своего черчанина встречу, так и прихлынет к душе, ведь всё самое лучшее было там, в Черском!
- А помнишь, как в Колыму чуть не смыло? – вспомнил горчинку Лёха.
Ольга ахнула: - Как это? Когда это?
Ну, рассказали ей. Похоже, сами чуток подзабыли, а тут вот…
Припозднились они тогда с выездом, к реке подъехали в сумерках, фарами посветили – вроде, вода не высокая, по броду можно прошлёпать! Сунулись сходу, нет бы сперва ножками всё промерить, ну и «нырнули»! И заглохли!
Включает Леха зажигание, а его нету!
- Ну, Волоха, говорил же тебе: надо аккумулятор подзарядить! Всё потом, потом! Вот и потом!
Капот наполовину в воде, машина качается, - значит, у задних колёс нет опоры, значит, брюхом сели! А вода в реке прибывает и прибывает, надо быстро снимать машину, а то смоет на хрен!
Ну, тут Волоха ручку берёт: крутить собрался!
- Да как ты крутить будешь, мы ж над глубью висим!
Упёрся Вован в дверь, чуть приоткрыл – вода в кабину хлынула!
«Совсем хана!»
Кое-как вылез Вован из кабины, на капот завалился, с капота ноги спустил на бампер, левой рукой за капот уцепился, правой ручку всовывает! Всунул, докрутил её до положения «сверху», резко нажал ногой ручку вниз, - ни хрена! Давай по новой!
Мучился-мучился, крутил-крутил рукой-ногой, потом шмяк в воду – поплыл к берегу! Решил в гараж идти! А до гаража километра три! « И кого он ночью поймает там? Да и кто согласится свою машину рвать, движок гробить?»
Думал-думал так Лёха – заснул! Проснулся от толчка какого-то! Открыл глаза – в зеркале заднего вида горящие фары! И опять толчок!
«Значит, они уже трос завели!»
Скорей снял ручник с тормоза, передачу воткнул на нейтралку!
«Ну, помогай нам Бог и спаси Колыма!»
Дёрг! Дёрг! Дёрг! Дёрг!
«Газон» как приварен: ни с места!
«Да что это за!...»
Не успел Лёха додумать, - вроде, чуточку сдвинулись!
«Пошло, пошло, пополз, родимый, пополз!»
Так и вытянули на берег их заглохший «газон»!
Выскочил Лёха из кабины и к «бычку» Васькиному, - сразу узнал, чей, по фаре помятой, а Васька сам из машины к нему: - Жив?!
- Спасибо, Вась! Волоха где?
- Да вон же, в кабине!
- Ему спирта надо, он же продрог весь!
-  На себя посмотри!
Только тут до Лёхи дошло: сам по пояс мокрый, поясницу ломит!
Принял он из Васькиных рук стопарь, заглотил спиртягу, аж северное сияние в башке взорвалось!
А Васька ему строганину суёт: - Ешь, ешь! Волоха уж своё принял, теперь не простынет!

В общаге теплынь, в комендантской батареи аж пышат, сидят Лёха с Волохой в трусах, пивко японское баночное потягивают, строганиной закусывают. Волоха – рожа блаженная:
- Давай, давай, а то строганина растает!
А утром, когда чифирём встряхнулись, Волоха серьёзным стал, смотрит – глаза в глаза:
- Не приняла нас с тобой в свои воды Колыма-матушка! Значит, долго жить будем!

«Живём, однако. Живём.»                2016 год