Карма

     Сижу на тротуаре, поджав под себя ноги.  Одутловатое лицо не выражает ничего, кроме тоски, страдания и боли. Свинцовая отечность во всем теле. Постоянно налитые, как сардельки, пальцы рук и ног  похожи на выброшенных на берег беспомощных моллюсков. «Не пей бормотуху» - вяло скребется в мозгу как в заезженном патефоне. Сижу среди толпы, которая обтекает меня, как поток воды огибает одинокий утес.  Хочется, чтобы прекратилась, наконец, эта боль во всем теле, но, как известно, похмельный синдром проходит мучительно долго, оставляя после себя разбитое тело и душу. Сильно хочется умереть, чтобы это каждодневное страдание прекратилось.  Вспомнил, что когда-то не пил совсем, и уже запивая все больше и больше, твердил себе, что не пьет, что бросит в любой момент. И вот теперь   осознал уже с кристальной ясностью, что не пить не могу ни дня, ни ночи, ни минуты. Поздно метаться – я достиг дна, и весь мир теперь суетится где-то наверху, а я, хоть и свободен от каких-либо хлопот, зато полный раб своего пагубного пристрастья. От боли в башке все немного плывет и кружится; хочется только одного – покончить с этим. «Хорошо бы опохмелиться» - подумалось с щемящей тоской, потому что шансов на освобождение от страданий через опохмел не было никаких. Превозмогая боль, я поднялся и потащил свое измученное тело прочь от толпы.  Обтекающая  масса серьезных, погруженных в свои невеселые мысли людей, была мне отвратительна и чужда. Я давно уже замкнулся в себе и добровольно отгородился от  этого суетливого мира. Впрочем, как и мир, будучи заряжен на полную катушку своими бедами и заботами, делал вид, что не замечает рядом с собой это опустившееся синюшное существо. Привычно думалось что-нибудь вроде: «В семье не без урода. Я - это неизбежный продукт отсеивания, отбраковки шлака от здоровой породы». Я  был когда-то неплохо, и даже можно сказать, блестяще образован, но теперь это в прошлом, а запах немытого тела, блевотины, грязи под ногтями – делали мою былую интеллигентность совершенно невидимой в этом заезженном пагубной страстью субъекте. Идя среди толпы, которая  с легким испугом и особой предупредительностью меня обтекала, не желая осквернить себя даже случайным прикосновением, я думал о бренности всего земного. «Материя и антиматерия не соприкасаются, иначе может случиться аннигиляция» - подумалось с горькой усмешкой, глядя, как поспешно шарахаются в стороны люди.
 
     Было  плохо, и я не заметил, как попал под сдающий задом мусоровоз,  ударом меня отшвырнуло на дорогу, а удар затылком об асфальт вместе с искрами высек и слабую надежду, что наконец-то эти мучения кончились….

     Однако это был еще не конец. Я, отмытый, лежал на больничной койке в коридоре какой-то обшарпанной до последней степени лечебницы. Прямо над  головой располагался рукомойник. Его обитые, ржавые эмалевые бока говорили, что ему много лет и что эксплуатируют его давно и беспощадно. Из латунного крана постоянно капает вода, отдаваясь в висках как тикание метронома. Санитарки в засаленных драных халатах то и дело набирают воду в такие же избитые временем ведра. Выходящие из туалета люди  моют руки в этом же рукомойнике, и вяло расползаются по своим койкам. От этой суеты над  головой, усталости,  грохота и журчания  периодически  прикрываю глаза и проваливаюсь в сон как в черную яму.
 
     В полудреме всплыли воспоминания детства. Вот я еще в коротких штанишках с лямками через плечо сижу на плечах у папы. Рядом мама, все смеются, каждый о чем-то своем. Все прекрасно.

     Вот я плачу от испуга от ласкающейся собачонки. Все смеются, а я, не в силах пересилить страх, прячусь от нее за мамину юбку.
 
     Вот я яростно обещаю жениться на девушке, отказывающей мне во взаимности, хотя  прекрасно знаю, что вру, но не испытываю при этом  угрызений совести, потому что обещать и не жениться  - это лишь лукавство, а не обман….

     Перелистывая свою жизнь, я перелистывал свои мелкие пакости, подлоги и обманы.

     Вдруг  мне показалось, что я уже не сын, а  отец. Отчетливо вдруг ощутил его внутренний мир, мысли, с которыми он смотрел на маму и меня.  Всплыло ощущение жгучей ревности и затаенной обиды на маму. Ощутил его детство как свое собственное. Увидел молодыми свою бабушку и дедушку. Произошедшее буквально ошеломило  и сбило с толку. Сон ли это или я схожу с ума? Чтобы спрятаться от этого кошмара, беспомощный и больной с  грохочущими над головой пустыми ведрами санитарок, я погружался в воспоминания свои и, что удивительно, своих предков. Безумие  это или галлюцинации,  было уже все равно, потому что слишком все было документально и захватывающе интересно. Разбирая жизнь своих родителей, бабушек и дедушек,  открывались первопричины разрывов,  трагедий, коллизий, истоки которых  никогда не были известны,  в упоении погружаясь в  мир своих близких,  мне открывались скрытые пружины их действий и поступков, причины, которые были скрыты временем и завесой тайны.

     Открылось, что жизнь каждого человека это отдельная новелла, и от того, как он эту новеллу проживет, зависит многое, и прежде всего, будущее  потомков.  В жизни каждого из нас возникают перекрестки, на которых круто меняется наша судьба. Как в сказке – пойдешь налево – будет то-то, пойдешь направо – то-то потеряешь…. Разница лишь в том, что в жизни будущее  закрыто, и мы не знаем, что приобретем или потеряем, пойдя по одному или другому пути. Эти развилки - пожалуй, самая тяжелая вещь в жизни, и потому что принимать решение приходится совершенно самостоятельно, опираясь только на свой жизненный опыт, чутье,   понятие  добра, зла, выгоды и так далее. Этих факторов множество и все они как кирпичики формируют, собственно личность индивида.  Прожитая жизнь, ее уроки в спрессованном виде составляют архитектуру  человека. Когда он оказывается на распутье, решение принимается почти интуитивно, даже если  пытаешься рассуждать, взвешивать, прикидывать, но всегда это происходит на основании опыта прожитой жизни твоей и твоих предков. Пойдет человек на подлость или нет. Для кого-то этот вопрос невозможен изначально. Для других он возможен, для третьих он даже предпочтителен. Господь потом взвесит все  на своих весах, от которых ничего нельзя скрыть, приукрасить, оправдаться, но это потом. Он хоть и снисходителен до ужаса и смотрит на нас с всё понимающей улыбкой, все же  видит: где ты смалодушничал, где нагадил, где поступил подло, а где вообще преступил все заповеди….

     Разглядывая и распутывая свою родословную книгу, пользуясь свалившейся на меня внезапной счастливой возможностью, пока она не закрылась, как закрыта она для каждого нормального человека, я пытался проследить свою жизненную нить из прошлого в будущее своего рода и понять, что было у меня не так, и почему в моей горемычной судьбе произошел такой сокрушительный провал.  Наши поступки  – это вовсе не только наши поступки, это концентрат жизненного опыта, накопленного твоими пращурами за тысячелетия,  сидящий в твоем генетическом коде и в твоей натуре и влияющий на принятия всех твоих решений в любых жизненных обстоятельствах. Если твои предки принимали решения, основанные на принципах добра, то и твоя генетика не даст тебе сподличать в твоей жизненной ситуации. А если хитрость или подлость  были в порядке вещей, то и тебе будет проще поддаться искушению и совершить поступок, который, как тебе кажется, решит  сиюминутную проблему, а на самом деле создаст новые. Как это отзовется потом, одному Богу известно. Я теперь получил возможность проанализировать цепь ошибочных действий моих предков, которая привела и меня к печальному финалу. Теперь и мне  ясно, что человеческие грехи  имеют «накопительный» характер и последующий коммулятивный эффект. Все эти грешки, накопившись, в ком-то из потомков прорываются, подобно созревшему гнойнику. Учитывая свое нынешнее плачевное положение, я с полным правом допустил, что весь гнойник нашего рода «вскрылся» как раз на моей судьбе. Это горькое открытие я сделал, потому что убедился: насколько порой неправедно и нехорошо поступали мои предки в те или иные трудные моменты жизни. Призвав остатки своих научных навыков, я попытался проанализировать наиболее судьбоносные проступки моих пращуров, которые, накопившись, привели  меня к  плачевному финалу. Ведь в начальной фазе жизни и у меня все складывалось вполне успешно! Какие ошибки сыграли роковую роль или что на божьем суде особенно много весит? Этот вопрос меня очень взволновал. Пришлось заново с пристрастием проштудировать жизни предков и рассортировать их поступки по степени токсичности. Самыми тяжкими грехами мне показались случаи вероломного предательства людей, которые что-то для тебя сделали хорошее, а в ответ получили подлость. Такого рода действия в наше время считаются почти что нормальными, как говорится, ничего личного. Однако это простое словоблудие и стремление находить оправдание обыкновенной человеческой подлости. Теперь предают не только люди, предают целые народы, и этому находится множество объяснений. Однако подлость не перестает оставаться подлостью, даже если она  тонет в море лживых действий и слов. Я был далек от того, чтобы обвинять во всех своих бедах только своих предков, которые жили порой грешно и безоглядно, в общем, как могли. Я прекрасно осознавал, что грешил и сам,  повинуясь  фамильной традиции, сидящей в моих генах.
 
     Мой научный руководитель вложил в меня много того, что сформировало меня как ученого. Он сделал меня заметным и перспективным. Однако когда он стал мешать уже мне, я  убрал его с дороги путем мелких подлогов, оговоров и элементарных подстав. Вспоминая в подробностях свои действия по отношению к своему учителю, я вдруг с ужасом осознал прямую связь со своими предками, поскольку поступал точно так же, как и они устраняли помехи со своего пути, не испытывая угрызений совести.  Свое «прегрешение» с предельной ясностью  я увидел теперь, когда мне открылась фамильная цепочка длиной почти в тысячу лет. Оно послужило спусковым крючком в крушении моей карьеры и, в конце концов, жизни. Это открытие меня здорово перетряхнуло,  открыло глаза на другие причинно-следственные связи и их последствия, о которых я  не догадывался. Мне даже показалось, что я открыл сокровенную тайну токсичности определенных поступков в человеческих жизнях. На самом деле, мои «открытия» только углубляли  старую как мир проблему борьбы добра и зла. Ну что ж,  каждому из нас приходится сделать подобное открытие в своей жизни. Впрочем, и это удается далеко не всем.

     Избавившись, наконец, от всех гипсов и повязок, в просветленном за месяцы воздержания состоянии ума, я решил, прежде всего, навестить своего учителя и с этого начать новую жизнь. Не смотря на то, что мы не виделись много лет, я невольно его держал в поле зрения. Это было нетрудно, потому что, не смотря на мои действия, он остался заметным ученым. Находясь уже в преклонном возрасте, он отошел от дел и всегда был дома. Не имея телефона, я приехал к нему домой как снег на голову и долго стоял перед дверью. Не скрою,  было невыносимо  трудно перешагнуть через себя и явиться на порог со словами извинения за совершенную когда-то подлость.
 
     Зная крутой нрав своего учителя, я представлял, как он меня спустит с лестницы или захлопнет дверь перед самым носом. Прекрасно понимая, что на все это он имеет полное право, я твердо решил испить  чашу до дна.  Мелкие и крупные подлости, повторяясь из поколения в поколение, достигли  критической массы, после которой на голову одному из потомков должен свалиться ком накопившихся за тысячу лет грехов. Я был уверен, что этот ком пришелся именно на меня. Чтобы  изменить эту порочную цепочку, перетекающих из поколения в поколение подлостей, я и оказался на пороге дома своего учителя, но сделать последний решительный шаг долго не мог. Сердце бешено колотилось, не давая возможности собраться с мыслями. Наконец звонок в дверь; пауза; шаркающие шаги и знакомый голос: «Войдите, незакрыто!»  В распахнутом проеме – он, в теплом свитере, с немым вопросом в глазах: «Кто пришел?» Минута на узнавание. Я в ужасе слежу за выражением лица учителя, на котором меняются выражения от вопроса: «Кто?», к узнаванию, через удивление, и, наконец,  удивленной полуулыбки: «Фердинанд – ты?»

У меня, рухнувшая было в пятки душа, снова вернулась в тело и, наконец, позволила произнести членораздельное:
 
- Дорогой учитель, я пришел за Вашим прощением, которого, возможно, и не заслуживаю!

 Он как-то облегченно улыбнулся, просветлел лицом и как будто стал даже моложе, словно моя гадость, сделанная много лет назад, все это время угнетала и его, а теперь улетучилась.  Он схватил меня и потащил в комнату. Я сбивчиво продолжал лепетать придуманные заранее слова извинений и просьб все забыть. Он меня совершенно не слушал, усадил за стол, налил чай в тонкий стакан в красивом старинном подстаканнике и произнес: «Как я рад тебя видеть!»

     Я все пытался сказать что-то проникновенное, но он меня оборвал:
 
- Дорогой мой, оставь, я давно тебя простил и выкинь этот груз из головы. Когда делаешь человеку добро, нельзя ждать за это платы  в ответ, иначе это уже не добро. Я тебя понимал. Ты был молод, агрессивен, заряжен желанием свернуть горы, а я, как тебе тогда казалось, стоял на пути. Конечно, мне было больно, ведь я любил тебя как своего сына, но я был старше и понимал: люди порой бывают слабы, эгоистичны и совершают поступки, о которых потом будут долго жалеть.  Вот ты пришел, и я вижу, каких сил тебе это стоило, и какие душевные страдания ты испытывал все эти годы….

     Мы долго беседовали в тот вечер.  Я ему как отцу честно, со слезами рассказал всю свою жизнь, доведенную до ручки. Он слушал, сопереживал, сокрушался. Говорил, что гордился мной и моими исследовательскими навыками, которые он мне привил. Жалел, что я все это сжег в костре неправедного своего поступка. В подлость вступаешь как в трясину, и она засасывает тебя с каждым шагом только глубже. Осознав мое плачевное положение, он сказал, что может посодействовать мне в поиске подходящей работы по специальности.
 
     Я, было, обрадовался возможности выползти из  ямы, в которой оказался, но сказал:

- Учитель, возможно, я еще приду к Вам с такой просьбой. Однако сейчас мне нужно что-то  другое, я это чувствую кожей. Мне хочется привести свою душу и мысли в порядок. Нервы напоминают  какие-то рваные лохмотья, их надо лечить. Я  опустошен и растоптан.

- Может доктора, психиатра? – участливо спросил он меня.

- Нет, я и сам не знаю, учитель, если честно.
 
     Задумчиво помешивая чай, он, наконец, спросил:

- Ты верующий?

- Да нет, но очень бы хотел, и, наверное, это - то самое, чего мне сейчас не хватает.

Он просветлел лицом в который раз за вечер и сказал, что познакомит меня с отцом Мефодием:

- Это человек потрясающий и батюшка замечательный, он обязательно что-нибудь придумает….

***
    Отец Мефодий, выслушав мою исповедь, ласково так улыбаясь и говоря тихо и вкрадчиво, недолго думая отправил меня в монастырь….

***
     Монастырская жизнь меня медленно, но верно начала возвращать к жизни. Тяжелая работа, молитвы и посты. Размеренная жизнь, здоровая пища, - все  как жизнь с чистого листа и нулевой отметки. Спокойные люди, всякая постоянная  работа, молитва, врачующая душу, покаяние и размеренный распорядок творили  врачующее действие. Я вдруг стал крепко спать, и  разрушенное здоровье мало-помалу приходило в норму. Отец Мефодий ежемесячно врачевал мою душу, исповедуя и наставляя, делая точные и порой неожиданные замечания. Я искренне и глубоко уверовал и стал примерным христианином. Мне стали открываться весьма сложные истины мира, жизни, веры, о которых я и не задумывался даже с высоты своего образования. Совершенно случайно я вылечил девочку от заикания. Заметил, что легко и сразу вижу человека, его болевые точки, слабости, болезни. В нашем монастыре я прослыл если не святым, то просветленным старцем, способным помочь людям. Мне это было удивительно осознавать, поскольку я то себя считал окончательным и безнадежным грешником.

***
     Однажды мне приснился очень светлый сон, в котором  явился Господь в образе седовласого старца и сказал:
 
- Сын мой, ты много работал и много устроил в своем сердце и душе,  если хочешь, загадай одно любое желание.

В мозгу, захлебнувшемся от переизбытка желаний, пронеслось все, что только можно пожелать, однако внезапно вырвалось:

- Господи! Разреши выпить чарку.
 
Господь удивился:

- Странная просьба, сын мой, что тебе мешает выпить самому, если ты так хочешь?

- Нет, Господи, во-первых – вера не велит, во-вторых - я себе запретил, но если ты разрешишь, Господи? – и я проснулся в холодном поту….