Вечер концерта

Полупустой трамвай с дребезжанием катил в центр города. У выхода в последнюю дверь лежала огромная рыжая собака, придерживаемая ногами хозяйки.
Каким-то особым чутьем собака выбирала покидающих трамвай пассажиров, грозно рычала и лаяла, или же молча пропускала мимо, подсунув под ноги свой влажный черный нос. Я пристроилась за Пэром, и мы спокойно вышли, не наступив на нос.

Приехали слишком рано, так что вдоволь нагулялись в фойе концертного зала, смешавшись с толпой. Не найдя свободного диванчика, и не пожелав бокал вина или пирожных, просто остановились у зеленой стены.
Я стояла бок обок с бюстом какого-то композитора, уставившегося в одну точку с невозмутимо каменным лицом. Со стороны выглядело так, словно мы поссорились, и он не хочет со мной говаривать. Это предоставляло уникальную возможность наблюдать за прибывающей публикой.
Фланирующий поток людей удивлял разнообразием образов. Многие были одеты так, словно только что пололи грядки, и не успели переодеться. В кедах, фланелевые рубашки навыпуск, и брюки в размашистую яркую клетку, вытянутые майки с рисунками и коротким рукавом… Словом, у кого что нашлось на этот случай. Некоторые и вовсе не снимали куртки и шапки, так и вошли в концертный зал.
Наконец все расселись. Шум утих. На сцену вышел элегантный высокий мужчина, и что-то проговорил в микрофон. Он вещал будто из скафандра, со дна моря. Вместо слов - бульканья, отзывающиеся гулким эхом.
– Вы меня слышите? — внезапно всполошился он, словно поняв, что тонет.
– Нет! Нет! - дружно закричали в последних рядах.
Невидимый звукооператор повернул какую-то ручку, и в зал вернулся голос:
– Нам очень повезло! – сообщил голос. – Сегодня дирижирует Восходящая Звезда!
Стильная и во фраке, на длинных тонких ногах приблизилась она к пульту. Легкий кивок головой, и взмахнула палочкой…
Она глубоко нагибалась к оркестру, плавно разводила руки…
Оркестр словно бы катил по ровной дороге. Я осталась где-то на обочине. Наверно плохо старалась, но так и смогла найти отличия в музыке трех композиторов, хоть и одной эпохи, но с разными фамилиями. Звучали они все трое монотонно и однообразно.
В партере позевывали. Мальчик по соседству увлекся игрой на мобильном телефоне, и до самого конца не поднял головы от экрана. Сидящая впереди пожилая пара раздражающе скрипела резиновыми подошвами, или обувью друг о друга. Этот неистовый скрип придавал особый оттенок увядающей музыке.

День не задался. Вместо зимы слякоть. Ботинки прохудились. Поэтому днем, вернувшись домой, мечтала поскорее избавиться от неуютной холодной сырости. Как раз собираясь открыть входную дверь, когда неподалеку возникла знакомая фигура.
Высокий и худой старик, в не по погоде легкой белой куртке, метался у подъезда. Седые волосы торчали клоками из-под белой кепки. Помахал рукой и приблизился. Оказалось, он опять забыл ключи от квартиры. Ну, или что-то в этом роде. Прогремел увесистой связкой ключей, и с сожалением заметил, что ни один не подходит, а нужные остались дома, и он не знает, как туда попасть.
Это уже случалось. Я несколько раз открывала ему дверь подвала, через который можно выйти к запасному выходу. Но последнее время ситуация стала повторяться все чаще и чаще. Сегодня он выглядел особенно растерянным и беспомощным. Смотрел на меня с такой мольбой и надеждой, что я напрочь забыла про мокрый носок, и поплелась открывать ему металлическую дверь подвала.
– Ну вот, там в конце запасной выход! - Я придерживала дверь, приглашая его пройти. – Прошлый раз у тебя получилось! Помнишь?
Он мялся на пороге, явно не понимая, куда идти дальше. Неуверенно вошел в подвал, с опасением оглядываясь на меня.
Вернулась к своему подъезду, и удивилась, увидев его там.
Конечно, вышел не в ту дверь.
Пришлось повторить все сначала. Но в этот раз я проводила его до запасной двери, и он доверчиво показал мне все свои ключи:
– А какой ключ от квартиры? – словно я каждый день открываю ему дверь.
– Наверно этот! - Я выбрала небольшой ключ с круглой окантовкой, похожий на мой.
Одиночество, старость, и потеря памяти – ужасающая комбинация.
Он ушел. А мне вдруг вспомнилось, что несколько лет тому назад, когда я только переехала сюда, и мало что понимала о правилах проживания в новой стране, в этом жилищном кооперативе, а он, тогда еще бравый и крепкий, занимал пост в управляющем органе, я повадилась спрашивать у него «что» да «как». И он стал демонстративно избегать меня, боялся, видимо, что хочу от него что-то «особенного».
И грустно, и смешно. По простоте душевной я считала возможным, как это было принято в моей прежней жизни, спрашивать бесхитростно, о том, чего не знаю, могла позвонить в дверь, написать записку. А здесь так не принято. Совсем другой этикет общения. Нельзя нарушать незримые границы, существующие между людьми. Все разговоры только по предварительной, формальной договоренности, и никаких вольностей. Теперь, годы спустя, я понимаю, как напугала его своим простодушием. Бедняга! Он перебегал на другую сторону улицы, едва завидев меня, или, отворачивался, высоко подняв голову, не отвечал на мои ничего не значащие приветствия «Хей!» (здравствуй, шв.)
Теперь вот сам нуждается в моей помощи, и ведет себя как ребенок, которому страшно. Всего-то несколько лет прошло между теми событьями и сегодняшними. И все перевернулось. Как песочные часы.
На сцене в это время неторопливо катилась бесцветная музыка.
А у скрипачки, сидевшей ближе к краю сцены, неистово блестели каблуки. Вернее, это блестели стразы на каблуках. И, какое-то время, я смотрела на них, как завороженная.
У меня тоже были черные лаковые туфли с блестящими каблуками. Я их надевала, когда проводила концерты, музыкально поэтические вечера в маленьком старинном костеле в центре Минска. 
Я выходила к роялю, светлокудрая, в серебряном платье в пол, серые шелковые перчатки выше локтя. В битком набитом зале во все глаза смотрели на меня мои друзья и поклонники таланта. В задних рядах послы иностранных государств. Впереди родственники исполнителей романсов.
За роялем концертмейстер в черном бархатном платье, на плечах розовая шаль из лебединого пуха. Она кивает головой, и мы начинаем!
Я подхожу к маленькому столику в центре сцены, символично зажигаю свечу, читаю свои стихи:
- Музыканты в холодных залах,
Полуобморок желтых листьев,
Мы об этом уже писали,
Странной музыкой увлеклися.
Но задумано все сначала,
С самой первой буквы, заглавной,
И уже свирель зазвучала,
И барашки двинулись плавно.
И уже я дождем по крыше,
И шагами по тротуару
Ощущаю четверостишия,
Как певец ощущает гитару.
И звучит во мне Песня – Песней,
Нет ни времени, ни печали…
Словно ангелы в поднебесье
Колыбель мою раскачали.

Высокий, молодой солист оперы выходит, становится рядом со мной у рояля, и исполняет романс…
Переодевались артисты обычно в общей комнате, где греко-католики хранили свои принадлежности. Мы делили с ними время в костеле. У греко-католиков свои часы и дни службы, у нас вечера духовной музыки.
В тот вечер было особенно холодно, и я не успела купить по дороге свечу для концерта. В раздевалке обнаружилась высокая и объемная свеча с рисунком. Её-то я и одолжила, написав вежливую записку с благодарностью, и объяснением причин. Сами-то они может быть и не заметили бы, если бы ни эта записка. А может быть и не так. Но разразился страшный скандал. Оказалось, что эту свечу зажигают только по особым случаям, по каким именно, уточнить мне не довелось, ибо они меня изгнали в прямом смысле из раздевалки, запретив туда входить, еще и требовали выгнать совсем из костела.
Как бы ни так! Этот номер у них не прошел!
Наши концерты давали прибыль организации, на балансе которой состоял костел. А их службы вовсе не были популярными. Так что концерты продолжились.
Но на доске объявлений около служебного входа грозными кривыми буквами было написано мое имя с категорическими запретами заходить в ту комнату.
Я, конечно, продолжала ей пользоваться, как и все артисты, где же мне еще было переодеваться? Недоумевая, как предмет мог вызвать такую реакцию и негодование. Ну горела та свеча у нас на концерте? Ну и что? Не свече же люди поклоняться приходят? Свеча - всего лишь вещь. Заменяемая и рукотворная. Но греко-католики с тех пор меня невзлюбили. Мне кажется, я даже ощущала это каким-то шестым чувством, когда выходила на сцену.
Теперь другая сцена. Здесь скрипачка с каблуками в стразах, и Восходящая Звезда, и оркестр.
Мое внимание переместилось в центр, туда, где крупная седовласая Тетя
усердно дула в большую золотую трубу, уводящую звук в пол. Чуть поодаль от нее златокудрый, как Лев, трубач, тоже старательно громко трубил в большую трубу, чтобы передуть Тетю.
Было заметно, что оркестр на стороне Тети, явно подыгрывал ей. Как только Лев пытался перехватить инициативу, поднимался сильный ветер, переходящий в шторм, обрушивал на него волну за волной. Но он не отступал. Тогда Восходящая Звезда махала палочкой, и все стихало, успокаивалось, жужжало примирительно, мол, видите, мы хорошие, все спокойно, все хорошо. Тетя опять надувала щеки, Лев подхватывал, и понеслось, поехало, и так до самого конца, пока барабанная дробь напугала публику, и та захлопала от радости, что все это наконец закончилось, и можно пойти домой, по дороге делясь впечатлениями: «Ах! Это было прекрасно! Восхитительно просто!»