Родина не забывается

Родина не забывается

Беззаботное детство…

Когда мы произносим слово «Родина», обычно имеем в виду место, где родились, провели детские годы. Теперь, по прошествии трёх десятилетий с момента развала СССР приходится дополнить понятие Родина ещё одним словом –страна. Мы родились и выросли до взрослости в той стране, которая называлась Советский Союз. Годы детства уходят, а новое время многое изменило- что- то улучшилось, а от чего- то с великим удовольствием бы отказался. Поэтому на многое, что тогда идеализировалось, смотришь с иронией, а то и с удивлением- как мы это тогда могли не замечать. А услышав это, сегодняшний школьник может просто не поверить. Но это было… Только сказано: «Если выстрелишь в прошлое из пистолета, будущее выстрелит в тебя из пушки». Поэтому хочется сказать лишь для того, чтоб такое не повторилось в жизни будущих поколений.
Конечно, жизнь в нашей деревне, как и в тысячах других, складывалась из тех послевоенных проблем, что стояли перед лицом всего государства. Но в то же время, деревня жила, как и всегда, по особому статусу. Во-первых не по-городскому, во вторых – она привыкла надеяться на себя, что было удобно и для государства. Наше детство прошло как раз в то время, когда уже счастьем было отсутствие войны, а в столице и крупных городах предпринимались попытки изменить жизнь народа в лучшую сторону. Чем это отзывалось на деревенской судьбе– происходило на наших глазах, и хотелось бы теперь без злопыхательства и зависти об этом вспомнить.
С первых школьных уроков и выступлений учителей на «линейке» мы насыщались гордостью за всё, что делалось вокруг нас, чем жили наши родители, наши земляки и вся остальная страна. Чувствовалось «дыхание в спину» недавно прошедшей войны. И те трудности, что досталось слегка испытать и нам, не считались настоящими трудностями. «На слуху» были разговоры о тех, реальных военных трудностях, что пришлось перенести нашим родителям. Мамину жизнь и в доколхозном и колхозном детстве, и в военную молодость, и в первые семейные годы, по её рассказам, мы знали почти наизусть, словно любимые стихи из школьных учебников. Начиналась её жизнь в трудные послереволюционные годы. Когда-то, уже будучи взрослым, я однажды спросил маму:
– Когда же лучше жилось – до начала коллективизации, или после?
 Она ответила не задумываясь:
– Ну конечно, до колхозов.
Значит, уже тогда расходились интересы государства и гражданина страны, как слышим от первого лица. Попробуй, читатель разобраться, чем был хорош Советский Союз, а что было необходимо в нём изменить, улучшить.
Маме было четыре года, но она помнила, как за отказ отца вступить в колхоз, с него, моего деда Леонтия, дважды потребовали налог. В счёт первого отдал большую часть хозяйства. За неуплату второго лишили права голоса, То есть- он становился среди односельчан чужим. Не имел возможности высказаться на собрании по любому вопросу. Дед подал просьбу о пересмотре решения. Тогда власть заменила ему это решениё суда на год исправительных работ на Елецком известковом заводе. Вернувшись с подорванным здоровьем, дед умер. Семья осталась без кормильца и средств для существования. Как ей жить? В то время этот вопрос власть интересовал мало. И всё же мама, вопреки этим трудностям, будучи седьмым ребёнком из девяти, благодаря своим способностям и стремлению к учёбе, смогла окончить семилетку, и поступить в Елецкое медицинское училище. Но, всё же, не имея средств, пришлось от учёбы отказаться. В то время за учебу в средних и высших учебных заведениях нужно было доплачивать определённые суммы. Судьба мамы была очень тяжёлой, но в свою очередь, она постаралась вложить в нас умение преодолевать трудности своим трудом, а они, наши родители, в этом были прекрасным примером для подражания.
Мы воспитывались на маминых рассказах как о её детстве и молодости, так и о папиной жизни, Поскольку, папе самому об этом рассказывать было почти некогда. Папа у нас был мастеровой, как и многие тогда, и всё что для дома требовалось, мог сделать сам. Жизнь заставляла. Вот, например, как строился сарай для содержания животных. Теперь можно удивиться, но его стены из камня известняка «клались на сухую», то есть без раствора, так, как не было цемента, а щели меж камней обмазывались глиной с навозом вперемешку. Ещё папа профессионально крыл «под железо» на доме крышу, делал простую мебель, ульи для своих пчёл, мог сделать соседу для умершего гроб, подшить протёртые валенки, заклеить камеру на велосипедное колесо. И всё это делалось на моих глазах, что конечно хотелось научиться делать самому. Поступали просьбы о помощи и от соседей и его знакомых, даже из других сёл.
Уже лет с 10-11 меня папа брал с собой в выходные на подработку, где он ставил на построенных домах каркас крыш - «верх» и накрывал его железом. В то время строили много, хотя материал строительный добывали, кто как мог. Свой дом папа перекрыл жестью, бывшей в употреблении, которое ему разрешило забрать руководство на его работе. Ничего, с обрезанными краями, вычищенное и покрашенное им, оно стоит на доме до сих пор. Стены при ремонте дома он строил из камня, который выворачивал из фундаментов разобранных соседских домов, брошенных при коллективизации. И тоже без применения цемента, но тут на растворе с гашёной известью, которую готовили тоже сами. На любой новый материал со своей зарплаты он не мог рассчитывать. А зарплата его тогда составляла 65-70 рублей. Позднее в 67- 68 годах, когда папа стал работать грузчиком на сахарном складе, он уже получал самую большую зарплату – 100 рублей. Но конечно, для нашей семьи в 6 человек, а меньше тогда были в большую редкость, этого считалось мало. Это при том, что мама работала в колхозе только в летний сезон свекловичницей и могла заработать половину папиной зарплаты. Может я особо помочь папе в его работе и не мог, но что видел – смог перенять. Потом, уже взрослый, сам и строил, и крыл крыши. И даже наука «добывать» мне тоже иногда приносила пользу.
За небольшую работу обычно рассчитывались самогоном. Его тогда гнали почти в каждом доме, хотя милиция за это строго наказывала. Наш папа не брал самогон, нужны были для семьи деньги. И обычно соседи жили дружно, иногда собирались на небольшие гулянки – застолья, когда, например, с соседями и родственниками кололи поросёнка, называлось «позвать на печёнку». А иной выпьет, крякнет и скажет: «Крепка…Советская власть». И в самом деле, считали – стране СССР, победившему фашизм, не будет сносу!
Тут, за столом, папа не отказывался выпить граммов сто, но не больше. И я за всё детство не видел его валяющимся пьяным. А других соседских мужиков видел и не раз. Но таких было в деревне не много, а женщин пьющих практически не было. Тогда же слышал такую частушку:
Арбуз – дыня!
Напьюсь ныня.
Повалюсь под порог –
Милая подымя.
И вроде бы пьянка тогда не считалась большим пороком, относились к нему с каким-то лёгким юмором. На гулянках шутили, завязывались интересные разговоры, пели песни, что было особым шиком, и мы этот момент терпеливо ждали. Наше место было на лежанке печи, и оттуда, «развесив уши», мы эти рассказы и песни впитывали. Рассказы бывали о прошлой жизни, о войне, о тех трудностях, которые были пережиты взрослыми. Но на таких гулянках сильно пьяными не напивались.
Любили выпивать шофёры, которые работали на сахарном заводе. Вообще шофёры и жили на порядок зажиточнее остальных. Но их у нас в деревне было всего несколько человек. Так моему другу, отец- шофёр купил в детстве трёхколёсный велосипед, который был единственным в деревне. И мы ходили к нему, покататься. Но, конечно же, каждый мечтал о своём, хотя знали, что эта мечта невоплотима.
За неимением другого транспорта, иногда жители деревни пользовались услугами земляков шофёров. Тем разрешалось иногда ставить машины у своего дома. Тогда они во внерабочее время могли кому-то отвезти на продажу картошку, привезти солому, сено с поля, продать, дрова, уголь. Уголь продавали обычно тот, который везли на завод. По-иному купить его было негде. Талоны на уголь из топливных книжек были уже позднее. А у кого нет денег на уголь, что было делать? Попробуй, натопи навозом, хворостом или бурьяном хату в морозный день, когда в избе дышишь и изо рта идёт пар! А в семье шестеро ребятишек, безотцовщина. Это я привожу в пример наших соседей, к которым часто ходил играть. Их жизнь была просто нищенская. Иногда им помогали чем- то соседи, отрывая от своих детей. Государство к таким пока было глухо.
 Дрова к зиме – это тоже была почти неразрешимая проблема. Законно купить невозможно, а потому надо было тайком таскать сушняк из леса. Попадёшься лесничему – «обдерёт»! За привоз – бутылка самогона, за уголь –конечно деньги. А чтоб деньги просителю иметь, значит надо самогон продавать– замкнутый круг. Самогон чаще гнали из свеклы, даже была такая шутка о качестве самогона – «коньяк три свеклы». Из сахара – не помню. А мы были в курсе этих дел – ничего не пряталось от нас. Сахар доставался дорогой ценой. Его «носили» с завода те, кто там работал. Специально шили мешочки под ремень, чтоб на проходной не заметили. А то и в кальсоны засыпали, но о таком я слышал редко. Ещё носили сироп-полуфабрикат. Очень вкусная была штука! Слово «воровал» не говорили. «Унёс», «принёс», или «вынес» – так благороднее звучало. Оправдывать это или обвинять? Но соседи друг у друга не воровали, это всегда страшно порицалось. А с завода, или в колхозе– вроде бы негласная норма. Вспоминаются слова артиста Анатолия Папанова: «Чтоб ты жил на одну зарплату»! Но тогда она у всех была примерно одинаковая, не то, что сейчас.
Помню, тогда боялись трёх людей –лесничего, налогового инспектора и объездчика. На глаза им попадаться было страшно, и мы, дети, уже тогда были приучены тоже бояться их. Виновного мальчишку эти люди могли кнутом выпороть, особенно, если без родителя, когда некому заступиться. А таких, «безотцовщин», тогда было много.
В нашей деревне был налоговым инспектором какой-то Борис Васильевич, а у мамы в шифоньере лежал старый чёрный портфель, похожий на тот, который был у этого инспектора. Поэтому мама свой называла в его честь- «Борис Василич». В него мама складывала домашние документы. Нам категорически запрещалось туда совать свой нос. Мы боялись и мамы и того Борисвасилича, словно он сам в том портфеле сидел!
Питание детей для родителей– главный вопрос. Мама конечно всегда спрашивала нас- что мы ели? Потому, что мы не всегда могли попасть к столу во время. Игра- дело затяжное! Но с едой для нас всё было просто – захотел поесть – отрезал из ящика в чулане кусок солёного сала, и с хлебом, и с лучком с огорода – наелся. Сырое яйцо прямо из под курицы –и оно шло вход. В другой раз кружки простокваши с сахаром и тем же куском хлеба хватало с утра до самого вечера. Но можно было, пока мама не увидела, слизать сметану из махотки с молоком, стоящей в погребе. Только если она узнает – обязательно достанется по одному месту! И всё-таки это было намного лучше, чем гнилая картошка или лебеда, от которой, как рассказывали, распухали, словно наливались водой.
О школьных обедах тогда речь не вели. Поэтому, когда ходили в школу в соседнее село, на мамины 15 копеек можно было купить у сидящих у магазина бабушек, три яблока, или в магазине буханку хлеба. И пока с друзьями шли домой три километра через лес, весело уплетали её и были условно сыты. Можно с горькой усмешкой вспоминать и такое: приходишь к другу, а он на табуретке отцовской ножовкой пилит кукурузный, просто каменный хлеб. А только позавчера он был белый и пушистый. Но это время длилось как-то недолго. А вообще, если честно – есть хотелось всегда. Даже не покидала мысль – наверное, я никогда досыта не наемся!
Конечно, когда-то мама и блины пекла, и щи с мясом варила, особенно в праздники. Но ведь она физически не могла это делать три раза в день. На несколько дней готовить еду в большой кастрюле можно было только зимой, летом бы всё прокисло. О холодильнике тогда и не мечтали. К тому же, тогда холодильник стоил по меркам папиной зарплаты очень больших денег- около 300 рублей. Да их в магазине не было и в помине.

Быт нашей деревни

В нашем сельском магазине было основное – керосин, спички, камса, подсолнечное масло, хлеб. Ещё папиросы, махорка и водка, которая продавалась на разлив. Её покупали взрослые мужики – мы за этим подглядывали! Правда, сами не пробовали. Иначе б взрослые уши отвертели. И ещё, на зелёном, затёртом фанерном прилавке лежали несколько отрезов на костюмы и платья, иногда скаток пахучей клеёнки на стол. Для школьников кое-что тоже было: тетради для письма и рисования, карандаши, ручки с перьями и пакетики сухих чернил. За остальным, что нужно для дома, ехали в Елец или районный Задонск. А в город как я ещё захватил, можно было добираться в кузове грузовика, даже стоя. И не казалось это каким- то нарушением. Теперь вряд ли кто решится на такое, да это будет до первого поста ГИБДД. Запомнилось, как мы ехали в Задонск по трассе и держались руками за сетку заднего стекла деревянной кабины. Но, наверное, скорость у нашего ЗиС- 5 была небольшой. И всё- таки…
Однажды, по папиной просьбе мама купила в Ельце батарейный радиоприёмник «Воронеж».. Но современный читатель конечно же не поймёт правильно слово «батарейный». Это Вам не «пальчиковые», и не «мизинчиковые» элементы питания, которые легко, с пяток уместятся в вашем кармане. Три батареи для лампового радиоприёмника «Воронеж» весили более двадцати килограммов. И мама возила их из Ельца раз в два- три месяца- от работы они «садились». И купить  маме их доставалось непросто- туда везла на плече «наперевес» два бидона молока на продажу, оттуда, так же , «наперевес», новые батареи. Да ещё нам надо было «из города привезти какие либо обновки и гостинцы- булочки, бублики, пряники. Батареи стоили 5 рублей, а сам радиоприёмник- 25 рублей. Теперь я знаю, что после нескольких лет выпуска с завода их уценяли- вот теперь бы так! А новый он стоил 45 рублей. Сейчас деревню покупкой «Мерседеса» не удивишь, а тогда собирались соседи слушать радиоприёмник «под окно». А уж мы, детишки, как этой покупкой были горды! К слову, у меня теперь на столе рядом с компьютером стоит этот самый «Воронеж»- не утерпел, раздобыл и наслаждаюсь памятью о детстве! Радиоприёмник молчит, говорит память.
Где-то в 65 – 66 годах к нам в деревню провели трансляционное радио. В каждый дом! Не нужно ни каких батарей. Это уже было событие. Помнится, как всё оказалось просто – проехал трактор и специальным плугом, режа землю словно ножом, уложил туда провод. Недели потребовалось установить радиоточки по домам, и наш батарейный «Воронеж» ушёл в отставку. И это было практически бесплатно, только сам репродуктор стоил 5 рублей. Передавалась для всех жителей одна первая программа из Москвы, но по ней шли все основные передачи. Мы знали все новости о событиях в стране. К тому же, в определённое время начинали передачи областное и районное радио, чего не мог передавать «Воронеж». Но когда в 1966 году был чемпионат мира по футболу в Англии, радио оказалось мало. Финальные матчи мы ходили смотреть по телевизору в соседнюю деревню к знакомому друга. Хотелось не только слышать, но и видеть.
Приезжала к нам поздней осенью в выходные кинопередвижка. Возле конторы заводили мотор с генератором и пока он рокотал, сначала шли танцы, под пластинку, потом кино. Но бывало, мотор не заводился, или киномеханик напивался пьяным– сеанс отменялся. Часто случались драки– тоже зрелище. Это когда приезжали «чужие», парни из других деревень.
 Обычно малышей на взрослое кино не пускали,а детское к нам не возили. Да и денег у нас всё равно не было. А билет стоил дорого – 20 копеек. Для нас тратить такие деньги на кино было немыслимо. Нас ребятишек у родителей четверо- это почти рубль! Тогда это были большие деньги.
 И мы шли на хитрость- меж ног взрослых зрителей, сидящих в зале–
коридоре конторы, можно было пролезть, хотя и не всегда удавалось. А из зала уже не выгоняли. На стене вывешивалась простынь, как экран, стулья со зрителями стояли уже в двух метрах от «экрана». Обычно сидели взрослые, а стояла молодёжь. Так у стен выстраивались шеренги со «стоячими местами». Нам доставалось сидеть на полу в упор к стене и надо было вертеть задранной  головой, чтоб что-то понять и пока не уснёшь. А ведь ещё хотелось и оглянуться на стрекочущий киноаппарат, и разобраться, как из простого луча света по стене бегают, прыгают люди, да ещё и разговаривают и играет музыка. Сейчас не каждому можно это понять, но для нас кино было цивилизацией! Помню несколько фильмов с того времени и мечтаю их ещё раз просмотреть: «Дикая собака Динго», «Последний дюйм», «Человек- амфибия».
Электричество в деревне появилось, когда мне стукнуло уже 14 лет – в 1967 году. До этого все пользовались керосиновыми лампами. Разжигала лампу мама, сначала на малом фитиле, чтоб не коптила, только потом можно фитиль вывернуть побольше. Но, тогда расход керосина получался большой, и она ругалась. И мы учили уроки при таком свете, поближе к лампе. А это хотелось всем, потому нередко спорили – кто будет сидеть ближе.
Керосин выдавали в магазине во вторник и все женщины к определённому времени шли с бидонами и купить керосин и поговорить друг с другом. Пока стояли в очереди, делились новостями. А там и мы, пацанва, вертимся под ногами. Врытая наполовину в землю, керосиновая бочка стояла в сторонке, за магазином, под замком. Продавщица с важным видом мерным латунным черпаком наливала керосин с лиловым отливом каждому в его бидон. Литр стоил 4 копейки. Это было как чудодействие. Особенно был обворожителен керосиновый запах.
Подведение электричества было вообще революционным событием для наших жителей. В округе, в крупных деревнях оно уже было, как и в том селе, куда мы ходили в школу- Хмелинец. Я уже хорошо знал, насколько ярче керосиновой лампы горит электрическая лампочка. А более обидно, для меня, мальчишки, было то, что я не мог пользоваться нормальным паяльником. Надо было греть его в топке плиты или на примусе. А с электричеством никаких проблем. Но вот приехали электрики и деревня превратилась в разворошённый муравейник– проводят свет! Не вообразимая мечта, после допотопных керосиновых ламп, керогазов и примусов!
Каждой семье отводилась узкая ямка под столб полтора метра в глубину и столько же в длину, со ступеньками, что б легче устанавливать столб. И мы с энтузиазмом их копали. А потом помогали устанавливать и сами столбы. Проводку в доме делали кто- как мог. Например, у нас я провёл сам, используя запас знаний по электричеству из школы и радиокружка. Только как подсоединить счётчик мне подсказал школьный учитель физики Иван Михайлович. А в кружок я ездил в Задонск по выходным. Правда, автобус ходил не всегда, иногда ломался– значит тогда поездки не будет.
Из электроприборов в нашем, да и в соседских домах, сначала были только лампочки. Поэтому электричество в народе и называлось «свет». Но и это было великое дело! Когда у нас в чулане и погребе включился свет– это было такое состояние, словно произошёл атомный взрыв. Ведь сюда и днём свет слабо проникал– так, сумерки, все, за чем приходили, бралось наощупь. Мне показалось– для пауков и тараканов это была катастрофа! Опять же, современнику это трудно представить. И ещё теперь более удивительно, 1 киловатт тогда стоил 4 копейки, и всё равно старались каким- то образом «перехитрить» счётчик, недоплачивать за истраченную энергию- скручивали, уменьшая цифру, вставляли кусок фотоплёнки под стекло счётчика, чтоб остановить вращающийся диск. Но это пытаются делать и сейчас, когда цена на электроэнергию, как и на всё, подскочила.
Гораздо позднее появились самодельные, затем покупные электроплитки, электроутюги, у одной- двух семей из полусотни появились чёрно-белые телевизоры. Изображение было серое, часто дёргалось и пересекалось полосами. Нужно было выйти и покрутить антенну, поймать сигнал. К владельцам телевизора на телесеанс ходила толпа соседей. Ноникто не отказывал. Программа была только одна, и включали телевизор, когда хозяева управятся с хозяйством. Смотрели почти все передачи подряд- лишь бы смотреть! И фильмы, и фигурное катание, и хоккей и «кабачок», и КВН. Запомнилась интересная реакция одного из наших жителей- стариков. Когда он впервые по телевизору увидел на льду хоккеистов, выдвинул свою «версию»: «Это они не сами бегают, это их током гоняют!»

Свободное от учёбы время

Но летом телевизор не пользовался спросом. Хотя, матаня, где молодёжь собиралась на круг с наступлением темноты потанцевать, была уже с электропроигрывателем, а не с гармошкой, как было без «света». Матаня с гармошкой тоже пока была, но уже мода отходила на гармошку. А до матани – ближе к вечеру, когда уже пригоняли стадо коров, мальчишки бежали играть в футбол на самодельном стадионе. Девчонки приходили туда в качестве зрителей. Это было одно из лучших и запомнившихся занятий. Мы, молодёжь, самостоятельно присмотрели за деревней брошенный ровный участок земли и решили там построить свой стадион – футбольное поле, волейбольную площадку, прыжковые ямы. Но кому-то из местных властей это дело показалось хулиганством, и решили наш стадион перепахать. Приехал трактор с плугом и нам пришлось отстаивать физически наши труды. Тракторист оказался посообразительней руководства и уехал восвояси. Несколько лет мы пользовались им, но позднее его всё же перепахали и теперь на этом месте растут зерновые... Как всегда бывает- отчитались на верху, а реально помогать слишком хлопотно.  Молодёжь захочет- сама выкрутится. Хотя пели песни про спорт. Но не только: нравились песни о любви, поездках в Сибирь на стройки и на целину, о начавшихся полётах в космос. А ещё вспоминали, о молодёжи, когда парням подходил срок собираться в армию. Но кто ж тогда от армии мог отказаться? Это считалось позором!
     Запомнилось, чем нас ребятишек и девчонок снабжала почтальон тётя Клава. Открытки – это своего рода окно в мир, и коллекционирование! И поздравительные, и разные пейзажи, а для девчонок– изображения цветов и киноартистов. Без марки открытка  стоила копейку, с маркой– пятак. Ещё можно было купить переводные картинки, назывались- переводки. Их надо было намочить в воде, приклеить к предмету и снять верхнюю, раскисшую бумажку. На поверхности предмета оставалась мутная плёнка с изображением животного, спортсмена, машины или растения. А уже позднее парни, что служили армейский срок в ГДР, привозили оттуда переводки с портретами симпатичных девушек в красивых рамках. Такие переводки приклеивали на транзисторные радиоприёмники, магнитофоны или купленную в магазине мебель – считалось престижно.
Нам на одну-две переводки от тёти Клавы – они стоили по 3 копейки, мама денег давала. Но можно было сдать в магазин пустую бутылку, тогда ты имел 12 копеек, или сдать в тот же магазин яйцо – 6 копеек, 2 яйца – уже 13 копеек. Но яйца мама не всегда даст, а бутылку ещё надо найти – тоже проблема. Ходила байка, будто бы кто-то в Липецке собирал бутылки на стадионе после матча и сумел купить на эти деньги автомобиль «Волга». Но мы тогда больше мечтали о велосипеде, он был далеко не у всех, как и лыжи, и коньки «на валенки». А о собственном транспорте в деревне тогда никто и не мечтал. Лошадей в личном хозяйстве держать было нельзя, а из легковых машин во всей деревне была только одна «инвалидка» – у молодого инвалида- Жоры. Ему она досталась бесплатно, потому что ему на сахарном заводе отдавило ноги. Но сколько помнится, он всё время её ремонтировал. И это с его ногами, затянутыми в протезы. Конечно, качество машины было не лучшее.
В наш дом приходил праздник, когда почтальонка приносила письмо или перевод на посылку. В посылке присылали с папиной родины – Украины тыквенные семечки, лук и сало, или замечательные пирожки с маком! Хорошо помнится аромат раскрытого посылочного ящика. Пахло чем-то необыкновенно-далёким, заморским.
Из Москвы иногда присылались старые вещички, из которых нам мама перешивала обновки. И ими мы были сверхдовольны. У мамы была швейная машинка «Зингер», с узорчатыми вензелями на черном железном теле, на которой она хорошо шила. Ею она очень гордилась и берегла – перед шитьём ставила сушить на печь и смазывала. Мы могли часами сидеть и смотреть на её работу, к тому же она тут же что-то интересное рассказывала. Помню, как она перешивала из дядиного потрёпанного пальто, в ёлочку, пальтишко мне. И я не спал до полуночи, до первой примерки. Вообще такой швейный агрегат был далеко не у всех. Кажется, в нашей деревне только у трёх женщин.
Письма присылали и родственники издалека: папе с Украины, маме из Москвы, из Красного Сулина и Краснодона. Я переписывался с мальчиком из Пайдеского района Эстонии, Лутс Уку. Очень памятное время, тогда я гордился этим. Адрес его мне дала соседская девочка– она переписывалась с его сестрой Эпп. Уку всегда присылал письмо на красивом печатном бланке, чего мы ни когда до этого не видели. Конверт был забит множеством открыток и фотографий, марок, этикеток. Открытки были с изображением эстонцев в народных костюмах, эстонских пейзажей, к тому ж Уку, уже тогда имел свой фотоаппарат и им неплохо фотографировал. Нам оставалось только завидовать. Некоторые его фотографии сохранились по сей день. Это портреты его родных, виды села – добротные дома новой постройки, колхозный двор, где в ряд установлена сельхозтехника, новое здание школы. Примерно такое строительство было у нас только в 80-е годы. К окончанию школы, к сожалению, связь с Уку прервалась и на мои письма он почему-то перестал отвечать. До сих пор не знаю причины.
Газет и журналов наша семья выписывала несколько: конечно «Сельскую Жизнь» и «Пионерскую правду», бывало и «Красную звезду» и «Советскую Россию». Из журналов – «Крестьянку» или «Работницу», «Служба быта», «Крокодил» и папино «Пчеловодство». Мне было интересно просмотреть фотографии и картинки во всём этом, но «Крокодил» и «Пионерскую правду» читал «от корки до корки». Особенно рассказы с продолжением и заметки о самоделках.

Наше домашнее хозяйство

Самоделки для нас всегда были интересны, поскольку в своём быту мы пользовались большинством предметов, сделанных своими руками. В нашем домашнем хозяйстве была корова, телёнок, свинья, куры, гуси, трёхцветная кошечка и собачка Тобик… И самые беспокойные – мы! И для всех нас родителям нужно было вложить много труда, потому за неимением достаточной суммы денег своими руками делались многие вещи, которых в магазине ни когда я не видел.
 В наше дошкольное время в деревне были ясли, на лето. Это когда матери малолеток выходили в совхоз на прополку свеклы. Нашей маме давали минимальный участок – 2 гектара, но кто мог, брали по 4 и 5 гектар. Это очень тяжело провести две прополки в жару. Но нас уже подросших, мама брала с собой на эту работу– как ни тяжело, но маме надо было помогать. Конечно, пололи не так, как она, отставали от неё, но видно, помощь была и от нас. И так делали все женщины – поле пестрело детскими рубашонками и женскими платьями. Хорошо, если поле было недалеко от пруда – можно иногда ополоснуться. Но не более – мамы были строги! Только когда в «обед» мама шла доить корову в стойло – это был и наш отдых.
Так мы, полевые работы и домашнее хозяйство оттягивали мамины плечи. Ко всему, мама в молодости приобрела профессию штукатура, которая очень тяжёлая, и она в это время ей понадобилась. В 1960 году, когда наша семья увеличилась было решено к дому пристроить ещё одну комнат – горницу. Вся стройка досталась папе с мамой. Стройка без воды невозможна. У нас в деревне источник был один – колодец под бугром, в трёхстах метрах от дома. Водопровод построили лишь через 20 лет. И мама в двух вёдрах на коромысле, всю строительную и штукатурную работу обеспечила водой. Позднее, подросшие мы и сами на коромысле вёдра носили. Вот тут только поняли, как маме досталась стройка горницы. Работа далеко не из простых.
 Папа строил в отпуск и после работы. А в работе он был всегда, отдыха его я не помню. В крайнем случае, в выходные он занимался пчелиным хозяйством.
Мы были энергичными и жаловаться на окружающую жизнь, и тем более на недостаток интереса к ней было бы грешно. Знали – раньше было ещё хуже. Хотя в учебниках по природоведению, географии читали и видели картинки, мягко говоря, об иной жизни. И конечно, очень хотелось хоть одним глазком посмотреть, как живётся там, где всё есть, где всё правильно, красиво и удобно, нет грязи и обшарпанных стен, где живут умные люди, где всё как надо! Ведь пишут-то, что это есть где- то в нашей стране.
Мы были и очень любопытны, и кроме школьных знаний впитывали в себя и то, что слышали дома из разговоров родителей и знакомых, находили в прочитанных книжках, и журналах, любимой газете «Пионерская правда». Конечно, все эти обретённые знания, слухи и факты часто рознились, но мы ещё не умели их анализировать, потому они оставались на уровне интересных новостей. Иногда слышали новости от друзей, которую они случайно прослушали по коротковолновым радиостанциям «Свободная Европа» или «Голос Америки». Так, например, когда в Ельце обрушился потолок в одной из городских бань, и были жертвы, мы не сразу узнали. А нам кто- то сказал, что эту новость уже передали по «Голосу Америки». Удивлялись, но больше относились к таким новостям, как враждебным, с недоверием. Верили, и про американских шпионов, и доверяли нашим разведчикам.

Бесконечно любимая школа

Особо интересен был школьный мир. О школе от друзей слышал разные мнения: и «надоела, как горькая редька!» и «чтоб она сгорела!» Я этого никогда сказать не мог. Нравились в ней не все учителя, как и для любого– всем не угодишь. Нравился школьный шум, множество друзей, и ты, сам, в их коллективе. Нравился запах школы, особенно в начале учебного года – всё обновлёно, покрашено, просторно, так и заманивают своими приборами кабинеты физики и химии. С учёбой и у меня не всё получалось отлично, но желания учиться было – хоть отбавляй! Особенно любил рисовать, был членом редколлегии класса. Выпускали с одноклассниками стенгазету, участвовал в концертах, хотя и не всегда удачно. Влюблялись в своих девчонок – они в памяти до сих пор! Нравилось изучать технику, просматривать журналы «Юный техник», «Техника молодёжи», книжки о путешествиях, фантастику, о героях – это аж до помутнения в глазах! Любил историю и биологию, физику и географию, литературу, пение, рисование,черчение, физкультуру. Интересно было писать сочинения. Только часто их наша учительница, очень умная женщина Клавдия Тихоновна, не понимала. Но пятёрки иногда по- русскому языку проскакивали. А самым тяжёлым предметом для меня была алгебра. Но не геометрия – этот предмет был – семечки.
А больше всего нравились в школе мастерская по техническому труду и библиотека. Труд преподавал умница учитель – Иван Иванович Хохлов, хотя он и не имел высшего образования. Библиотекой заведовала Валентина Герасимовна, которая ко всему очень хорошо рисовала. Она разрешала мне усесться на пол между полок с книгами и листать их сколько мне хотелось. К книгам у меня и по ныне осталось трепетное отношение. Библиотека была в помещении рядом с пионерской комнатой, которая была обставлена и обвешена соответствующей атрибутикой: портретами героев, пионерскими стендами, плакатами. Но самым интересным предметом было пианино. Так хотелось потыкать пальцем по клавишам, но это было категорически запрещено. Если удавалось приоткрыть крышку и ткнуть по клавише хоть разок – уже кто-то бежал интересоваться – кто нарушил порядок. А мне так хотелось «поиграть». Мне нравились занятия в радиокружке– паять, собирать из деталей радиоприёмник. А ещё– я был в Доме пионеров первым посетителем так как автобус приходил очень рано. К моей радости в Доме пионеров почему-то лежал незачехлённый баян и пользоваться им до начала занятий радиокружка мне никто не мешал. Вот тут я, говоря современным языком, отрывался по-полной программе! Уверенно играть в это время я, конечно, не научился, но азы игры на инструменте я понял уже тогда. Иметь настоящий баян наша семья позволить себе не могла – он стоил целую папину зарплату. А вот на растрёпанную гармошку папа 3 рубля мне дал. И с этого, подремонтированного мной инструмента и началась моя музыкальная практика, которая пригодилась позднее.

После окончания школы

После окончания 8 класса, когда мне стукнуло 15 лет, началась двухгодичная учёба в липецком училище на автослесаря. Учиться было очень интересно, но усложняла учебу бытовая неустроенность. При училище не было общежития, искать место проживания на частной квартире надо было самим. А 15-летнему деревенскому мальчишке в незнакомом городе это делать было непросто. К тому же был сложным вопрос питания. Приходилось часто голодать. Обедать мог только раза 2-3 после получения стипендии. Мои товарищи  хвастались друг другу: «Я уже два дня ни чего не ел…» «Что 2дня, я уже три!»  А это были не голодные годы для всей страны. А мы росли и почему- то до нашего питания или голодания ни кому не было дела. Только потому, что мы стеснялись просить есть? И ведь дома об этом мы тоже ни чего не говорили.
Получал стипендию регулярно – 23 рубля 50 копеек. На втором году обучения повышенную – 29 рублей. Только и этого катастрофически не хватало. Хотелось что-то купить одеться и не брать из дома– там были три сестрёнки- им надо было всего не меньше, чем мне. Тогда были модны кроличьи шапки с рынка, болоньевые плащи, брюки клёш вельветовые – мы уже невестились, заглядывались на девчонок. К тому ж каждый выходной хотелось съездить домой, а за билет надо было отдать рубль сорок копеек. Но по-иному просто не получалось– по дому дико скучал, а поначалу просто ревел крокодильими слезами. Затем, восемь рублей надо заплатить за проживание, и остаются копейки на трамвай и пирожки... А ещё мечталось купить фотоаппарат, альбом для рисования, краски. Только в кармане– «шаром покати».
Удобнее было с едой так: купить пару пирожков с ливером и пару стаканов газировки. Итого – восемнадцать копеек. Хотя бы раз в день. Уже, кажется, сыт. А часто и на это копеек не оставалось. Но терпели и не жаловались. Провести время после занятий можно было по разному– гулять по городу, разглядывая старину, чего в Липецке было немало, изучать город из окна трамвая, за три копейки по нескольку кругов – благо, не выгоняли, или просиживать в библиотеке.
Ещё очень хотелось иметь свои книги, но, к сожалению, этот товар тогда был не в ходу. Что называлось – только по блату! Да и другой товар в магазине был для замыливания глаз. Зайдёшь в универмаг – кажется глаза разбегаются. Но на самом деле лежит на прилавке то, что не пользуется спросом. Как-то нужно было купить белую рубашку– своего размера не нашёл, хотя объехал все магазины Липецка. Пришлось купить с рукавами на полчетверти короче. На Соколе был рынок, но торговали там по субботам и начинали очень рано, по темноте. Там можно было купить модную шапку на кроличьем меху. Купил, а в темноте не увидел брак. Так и ходил в бракованной – всё же пять рублей отвалил!
Когда после училища стал работать и получать зарплату 78 рублей, можно было питаться прилично. Но, было поздно, желудок был испорчен – гастрит. На обед в столовую сходишь, а после сполчаса сидишь согнувшись, на корточках возле своего станка. Когда уляжется боль, можно начинать работать. Поправил желудок только в армии регулярным питанием. Только потом всю остальную жизнь, чуть проглядел – заломило! Вспоминается юность.
Перед уходом в армию окончил в автошколе ДОСААФ курсы шофёров и в армии служил в автороте, буксировали на аэродроме самолёты МиГ- 15 и МиГ -17. Служба нравилась – разве авиация может быть неинтересной? Перед твоими глазами взлетают военные самолёты – не шутка! Тем более ты – защищаешь страну! За хорошую службу побывал в отпуске и демобилизовали на 10 дней раньше срока. Разве не честь? Потом как-то нашёл в интернете на карте краснодарского края наш аэродром– жутко смотреть. Меж аэродромных бетонных плит растут кусты, деревья…
Придя из армии, несколько лет работал шофёром. В последние годы перед поступлением в институт водил служебный автобус. Работа очень нравилась. Приходилось часто бывать в Воронеже, Москве. Бывал в Орле, Тамбове, в Иваново, Владимире, Запорожье.
 В то время я имел квалификацию водителя 1 класса. Однажды в московскую командировку жили в теперь разобранной  гостинице «Россия». Питаться начальник водил меня в ресторан, он был на первом этаже. Спальный номер для двоих. Утром поднимешь с постели голову– в окно видны куранты на Спасской башне. Потом рассказываешь своим сотрудникам. Распирала гордость- не каждому удавалось жить в этой престижной гостинице. Работа там была простая- отвезти начальника в главк и к вечеру забрать. День свободен и мотаешься по Москве (тогда не было таких пробок, как сейчас), ходишь по музеям. Бензин стоил копейки, а в командировку давали талонов на тонну – куда девать? Всё списывалось. Поневоле вспомнишь то время!
Дружил и с руководящими работниками, и с рабочими. Не нравилось одно – как приходит время получать зарплату, обязательно не досчитаешь какой- то суммы. А зарплата была уже 250 рублей. Побегаешь по кабинетам – там потеряли десятку, в другом отделе– двадцатку, а в итоге– с полсотни. К концу пробежки всё восстановится. И так каждый месяц.
В каждой конторе имелась должность экономиста – они неплохо работали. На всякой зарплате экономили. Но в нашей конторе этой должности не было, её исполняла главбух. Однажды на тяжёлой работе в командировке наш шофёр заработал 1000 рублей, сумма тогда не мыслимая. Бухгалтер, когда выдавала ему деньги– бедняга, плакала. Разве тут сэкономишь?
В этом смысле удобно было работать учителем в школе. Сколько положено – копейка в копейку получи. Но купить что-либо серьёзное и на эти деньги было нечего. В 70-80-е годы житьё в родной стране было не на много лучше, чем в 60-е. Но что делать, привыкли преодолевать. Вспоминается интересный момент – как-то в Липецке пошла мода на сине-красно-клетчатые фланелевые рубахи. На какой бы остановке не вышел из городского автобуса или трамвая, обязательно встретятся пяток парней в этих рубахах! Весь Липецк был ими расцвечен! Может мода, а может потому, что других не было.

Любимый институт…
Мне было 25лет, в нашей организации, где я работал, мне предполагалось в ближайшее время получить квартиру. Но я узнал, что при пединституте открывается художественно- графический факультет- моя мечта могла сбыться! И я решился попробовать свои силы. И получилось. Пришлось оставить квартиру другому. Мои однокурсники были младше на 8 лет. Поступил без блата и оплаты. Мне помог армейский стаж – шёл вне конкурса. На экзамене по математике, выходя из кабинета, будущие однокурсники встретили вопросом: «Ну что?». Отвечаю, смеясь: «Три!» Удивляются: «А что ж ржёшь?» Улыбаюсь ешё шире: «Так я ж поступил, я после армии, вне конкурса…»
Приехав в свою деревню, после поступления, сообщить родителям мелькнула мысль- поверят ли?
Первые два года учёбы жил в общежитии. Было интересно и общаться с однокурсниками, и учиться институте. Понимал так- учись, старайся и не ленись и всё будет твоё. Получал всегда повышенную стипендию, избирался старостой подгруппы, в комитет комсомола института, в студсовет общежития, вообщем купался в авторитете сполна. Но и вкалывал как бобик– не пропустил ни одной лекции, всегда выступал на семинарах, участвовал во всевозможных мероприятиях, занимал места в спортивных соревнованиях, назначался командиром стройотряда, на каникулах, по возможности, старался заработать, чтоб хватило средств на весь учебный год. И обычно получалось. И обязательно ходил и ездил на этюды. Всё потом в жизни пригодилось. Правда, и в институте не обходилось без курьёзов.
Как-то на втором или третьем курсе в коридоре меня остановил представительный пожилой человек – много раз его видел, но не знал – кто он. Зазвал в кабинет, разговорились. Поспрашивал о том, о сём и ненавязчиво предложил: «Заходи, и на досуге будешь мне рассказывать, о ваших неблаговидных ребятах, ведь есть такие?» У меня волосы дыбом – во влип! К особисту! Хочет сделать стукачом! Но постарался не показать испуг, киваю головой: «Да, да…» Вышел из кабинета с мокрой спиной. Ребятам своим ничего не сказал, и постарался забыть об этой встрече. Через месяц новая встреча – товарищ не улыбается, но и не сердится.
– Что ж не заходишь?
– Да, понимаете, учёба – некогда!
На этом дружба с новым товарищем закончилась. Но размолвка с ним не повлияла на мою репутацию и учёбу, и я закончил институт без проблем. Но долго побаивался вылететь- кому ж охота? А к окончанию института я уже был женат и готовился к новому месту работы. Пригодилась и музыкальная практика на баяне. Прошло много лет, я самостоятельно осилил этот инструмент и вёл в школе кроме своих основных предметов изо и черчение, музыку более 20 лет, аккомпанируя себе на этом прекрасном инструменте и вспоминая своё детство.
После окончания вуза я проработал в школе полный учительский стаж – 25 лет и ни разу не пожалел об этом. Единственно, не нравилась в работе школы безалаберность коллег-учителей. Часто приходили работать в школу не воспитывать детей, а отсидеть положенные часы и получить побольше денег. Особенно неприятно, когда начинали в начале года делить, а точнее отнимать друг у друга часы. Набирали всевозможные кружки, чтоб увеличить зарплату, а вести после уроков хотелось далеко не всем. Вроде бы, кружки– вещь не обязательная. Получалось, они отнимали у детей интерес, увлечённость предметом, но немногие от этого переживали. На вопрос: «Почему так?» Мне однажды ответили: «Не лезьте со своим уставом в чужой монастырь!» Хотя в этой школе учились и их дети. Как- то будучи в учительском коллективе спросил директора: «Почему в нашем коллективе ни кого не награждают, не достойны?» В ответ услышал: «А теперь кому нужна награда, приходят в РОНО и говорят, что мне нужна вот такая грамота».
И вот такое «некоммунистическое» отношение к работе приходилось видеть не раз и не только среди учителей. Особенно мешало работе, когда таким пороком страдал руководитель. Тогда приходилось не работать, а «воевать». Например, собирались с детьми идти в поход по родному краю с ночёвкой. Но палатки в школе не дали. Объяснили просто: «Они намокнут и могут запреть. Как их списывать?» На этот раз воевать не стали– только портить детям настроение. Решили на месте построить шалаши и ночевать в них. И так было не раз. И всё ж обида осталась.
 Многое чего было в жизни – и хорошего, и плохого. Мы жили в одной стране хоть и по-разному. По своему уму, по своим запросам, по интересам и вроде бы по одним законам. Но, видимо, кому-то можно было выполнять закон не обязательно. Вот и развалили страну, и кого теперь винить? Может самих?
15.09.2021г.                Колесник А. В.