Житие человека в искусстве

Свой псевдоним Петр Сергеевич Шишкин выбрал сразу же после того, как понял, что творчество — самое интересное из всего, что есть (а точнее, может быть) в жизни. Имя он взял себе композиторское, отчество — писательское, а фамилию — художественную. (Когда он придумывал себе фамилию, пришлось всё же немного поколебаться — он очень хотел «Врубеля», однако боялся, что после этого его творчество никогда не будет продаваться за большие деньги.)

В соответствии со своим псевдонимом, Шишкин всерьез пробовал себя сначала в музыке (что показалось ему слишком монотонным), затем — в писательстве (где его раздражала велеречивость), потом — в живописи (которую он бросил из-за блеклости). Всё, что Шишкину удалось во всех этих сферах, было любительским, мелким и жалким — как вот этот рассказ, который вы сейчас читаете.

Однако он чувствовал, что просто еще не понял того, в чем сможет расцвести его талант. После многих лет мучительных поисков его озарила мысль: творчество в обычном понимании давно устарело. Им никого уже не удивишь. Что необычного будет в том, что он напишет стихотворение, повесть, картину, симфонию — если всё это создавалось уже миллионы раз? Даже если бы он достиг мастерства и сотворил нечто лучше всего, что было до него — это было бы лишь усовершенствованием формы и содержания, но ничего принципиально нового в этом не было бы.

И тогда Шишкин понял (это было как извержение вулкана, как открытие инопланетной жизни) — он понял, что подлинное творчество возможно только в том случае, если художник придумает абсолютно новый вид творчества… Из нового материала — только из нового — могут появиться новые сочетания.

Долго искать такой материал не пришлось. Он выбрал очень необычный и совершенно бесплатный материал — воздух. Никак уж не мог он припомнить, чтобы кто-то делал искусство из воздуха. Его идея заключалась в том, чтобы силой мысли и воображения строить из воздуха фигуры и скульптурные композиции. Как только эта блестящая мысль посетила его, он тут же, прямо у себя в комнате, под потолком, смастерил небольшой куб, на которые долго любовался.

Что ему понравилось больше всего — так это легкая утилизация отживших свой век произведений искусства. Когда куб показался ему скучным и истрепавшимся, Шишкин усилием воли переместил его к своим дыхательным органам, вдохнул, — и превратил в горстку молекул. Затем он стал усложнять композиции — произвел параллелепипед, пирамиду, цилиндр, конус и огромное множество других фигур. Мастерство шлифовалось на удивление быстро. Копирование предметов быта, флоры, фауны, и даже людей далось сравнительно легко. Он с иронической улыбкой вспоминал свои потуги в живописи и радовался, что всё это уже в прошлом.

Первая выставка его ознаменовалась величайшим успехом и сразу принесла ему всемирную известность. Во всех выставочных залах, в которых не было ничего, кроме посетителей, в качестве экскурсовода всегда выступал он сам, громко объявляя названия своих работ, объясняя их буквальный и скрытый смысл. Критики и искусствоведы были в восторге, кричали про начало новой эпохи. В эстетической науке для изучения этого феномена была открыта новая отрасль — аэрология или аэроморфология. Сами воздушные фигуры ученые, после долгих споров, назвали аэрами или аэроморфными структурами. В общем, весь просвещенный мир был в восторге. Только горстка интриганов и завистников пищала в уголке про голого короля, про кризис безобразия и про вырождение вырождения. Но мало кто их слушал.

Вскоре у Шишкина появились эпигоны и подражатели, которых он по-дружески презирал. «Это то же самое,-думал он,- что нарисовать второй или третий черный квадрат». Работы Шишкина хорошо продавались на аукционах, он сам устанавливал их в богатых домах и в музеях, где предварительно сооружались шикарные постаменты с выгравированными величественными названиями работ. Шишкин не баловал своих почитателей разнообразием жанров — в основном, это были погрудные портреты исторических деятелей. Работы отличались последовательным реализмом — сам Шишкин утверждал, что все политические деятели (даже те, портреты которых до наших дней не дошли) выглядели именно так.

Шишкин сказочно разбогател и, перестав интересоваться финансовыми аспектами искусства, занялся «творчеством ради творчества». Шишкин искал новых форм и подходов. Он сделал из воздуха несколько натюрмортов, пасторальных сцен, пейзажей — но чувствовал, что повторяется. Он попробовал себя в искусстве сверхмалых форм, которые можно было (бы) рассмотреть только под микроскопом. Не чужд он был и монументализма — соорудил из воздуха скульптуру Мамая размером с Эверест. Это ему понравилось больше всего, он радовался как ребенок. Решился он даже на политическую провокацию — установил исполинскую фигуру Мао Цзэдуна над Вашингтоном, и такую же фигуру Микки Мауса над Пекином. Однако и этот гигантизм скоро ему надоел.

И среди постоянных мучительных размышлений и попыток придумать что-то новое, его сразила ужасная новость. Один из его эпигонов, по фамилии Акулов, додумался до необычайно новаторского и дерзкого приема — он создавал из воздуха разумных существ — людей, ангелов, демонов, монстров, инопланетян. Эту идею подхватили другие бездарности - рангом поменьше. И вскоре мир наполнился странными созданиями, которые жили своей жизнью, занимались творчеством, пели, танцевали, пожирали друг друга. Акулов вскоре получил несколько международных премий.

На Шишкина всё это действовало удручающе, он был подавлен, его терзала мысль: «Как это я сам не мог до этого додуматься?». С каждым днем он становился всё угрюмее, придумать что-нибудь новое становилось всё труднее — особенно после того, как Акулов начал создавать уже не отдельных существ, а целые вселенные со своими законами и начал создавать аэроморфные фигуры уже не только из воздуха, но и из воды, земли, огня и эфира. Вершиной творчества Акулова было создание аэроморфных структур из других (существующих уже) аэроморфных структур.

А Шишкин угасал. Его нашли в его постели, умершего от разрыва сердца. В его дневнике последними словами были: «Эти существа Акулова, они злые, нехорошие. Они не дают мне жить. Они окружили мою комнату со всех сторон, они ломают замки, они хотят меня растерзать...»

А на мольберте в его мастерской нашли последнюю его работу — прекрасно сделанную копию картины «Утро в сосновом бору».