Кошмар

       Владимир проснулся в ужасе. Такого кошмара он отродясь не видывал. Собственно, по-настоящему кошмары, в своей откровенно пугающей наготе, ему вообще никогда не снились. Да чего уж там?! Владимиру сны, как частые гости любого спящего человека, вообще были чужды. Или он им был чужд?! Исключая, возможно, детство и юношество, когда вначале снится что-то волшебное, а потом – нечто эротическое, по инерции продолжающее восприниматься чем-то загадочным и волшебным.
       Так или иначе, но от ночных кошмаров он был избавлен. Да и с чего бы они его посещали? Кошмары обычно снятся тем, кого мучает и терзает совесть, когда пробивается к человеку сквозь отдыхающее сознание. А  Владимир с этой хитрой шпионкой разделался ещё в молодости. Он с детства был смышлёным мальчиком, и уже тогда твёрдо уяснил, что противника надо бить первым. Неожиданно и сокрушительно!
       Его совесть оказалась слабым соперником. Хватило первого карьерного пинка, чтобы она отправилась в глубокий нокаут. Но свято место, как известно, пусто не бывает. Духовно-душевная, так сказать, сукцессия. Если выкорчёвывается светлое, то на прежнем месте пускает ростки тёмное. А из тёмных ростков может вырасти такой монстр, что человек, запоздало увидев его, оказывается в этом противостоянии бессилен.
       Но в тот момент путь к успеху был открыт. А там, где успех, там и счастье. Разве нет? Нужны лишь упорство и трудолюбие. А этого у Владимира хватало в избытке. Но главным его козырем в восхождении на телевизионный Эверест был дар красноречия, именуемый в просторечии краснобайством. Он мог часами умно, складно и довольно убедительно говорить. И не только не уставал от этого занятия, но и получал неописуемое эстетическое удовольствие.
       Именно благодаря своим риторическим способностям и правильной гражданской позиции, вовремя осознанной, Владимир получал всевозможные земные блага, кои сыпались из общака изобилия и неуклонно росли.
       Однако, как это часто случается, с ростом благ растут и потребности. Его неугомонное естество, не обременённое сдерживающим нравственным фактором в виде совести, никак не могло насытится. То чего-то было мало, то чего-то не хватало, то вообще было тесновато его широкой натуре. Отчего уже близкое и полное счастье постоянно удалялось, теряя себя в масштабе и весе, и категорически отказывалось быть Владимиру близким и полным. Что только его злило и раззадоривало. Погоня продолжалась.
       Владимир, конечно же, никому не признавался, что его счастье убегает, проливаясь по дороге. Он даже себя пытался с помощью каждодневных утренних самовнушений убедить, что всё в полном порядке. В абсолютном. Полная чаша абсолютного счастья. Но если бы Владимир хоть раз заглянул в глубь этой чаши, то увидел бы, что она бездонна, абсолют непостижим, а счастье недостижимо. И что в этой погоне он неминуемо проиграет.
       А всё дело, видимо, было в его максимализме личных желаний. В неудовлетворённости самореализации. Владимир был уверен, что он способен на большее. Да что там на большее – он способен на всё! Он способен и готов вести программы на всех каналах! Он способен и готов работать круглые сутки! А если понадобится, то способен и готов трудиться сверхурочно! Он готов пожертвовать своим физическим «я», лишь бы его виртуальное «я» встречало телезрителей ранним утром, помогало справиться с трудностями в течение дня и, наконец, поздним вечером желало всем спокойной ночи.
       Многое в его жизни изменилось в последний год. А если точнее, - в последнее полугодие. Бессмысленная и кровавая война наращивала обороты и требовала в своё чёрное чрево всё новых и новых жертв. То, что теперь уже когда-то для Владимира начиналось «за здравие», стало превращаться, по логике пословицы, в «за упокой». А его эпохальная телевизионная одиссея за золотым руном начала оборачиваться битвой при Ватерлоо. Выдерживая частые нокдауны, Владимир, тем не менее, не сдавался и полотенце на ринг не выбрасывал. Хотя нутром, за отсутствием духовной альтернативы, чуял, что нокаут уже рядом.
       Какие при этом он испытывал чувства, точно, пожалуй, не знал и сам Владимир. Но в чём он был уверен наверняка, так это в том, что никакие удары уже не смогут воскресить к жизни неизвестно где покоившуюся совесть. На её месте вырос и возмужал монстр. Причём, монстр кровожадный. Впрочем, не имея возможности испытывать какие-либо угрызения, он не мог реально оценивать ситуацию, а потому к своему внутреннему жильцу относился вполне лояльно.
       Может Владимира терзали холодные щупальца страха? Возможно. Но пока самым очевидным страхом был страх за контуженную репутацию профессионально говоруна, языком разбивающего несметные полчища врага. Его приводила в липкий ужас мысль, что многомиллионные адепты-телезрители могут в нём разочароваться. Сбросить, матерясь, с пьедестала, оплевать и растоптать.
       Вот на этой гнилой почве Владимира стали преследовать навязчивые фобии, частенько выплёскивающиеся изнутри наружу раздражительностью и злобой. На всё и всех. Включая высших истуканов, но не затрагивая босса всех боссов. Да, именно злоба. Вот, пожалуй, то настоящее чувство, которое он испытывал в последнее время. Лютую злобу. Днём.
       Потому что ночью, во сне, Владимиру стали сниться сны. Сначала – уродливо-смешные, потом – карикатурно пугающе-предупреждающие, а сегодня – настоящий кошмар без всяких эпитетов. Хотя начало сна ничего кошмарного не предвещало.
       Вот он, величественный и мужественный, с поднятой вверх рукой, твёрдо сжимающей пистолет, идёт в бой. Да не просто идёт – ведёт за собой массы. Солдат. Народ. Владимир не видит ни их лиц, ни даже человеческих силуэтов, потому что народ для него давно слился в одну серую массу, но ощущает слепую веру этой массы в его, Владимира, героическую миссию.
       И вдруг, без обрыва картинки, пистолет безвольно выпадает из его мощной правой руки, но сама рука не опускается бессильно, а лишь выпрямляются пальцы и рука поворачивается ладонью вперёд. Владимир, ничего не понимая, неожиданно обнаруживает, что и левая рука тянется вверх и принимает аналогичное положение. Что случилось?
       На этом эпизоде картинка обрывается, но сам сон – а для спящего сон, пока он не проснётся, это жизнь – продолжается. И вот он, уставший и поникший, сидит в какой-то комнате на табурете, а вокруг стоят и ходят какие-то люди в военной форме. Владимир теперь понимает, что он в плену. И в плен он сдался добровольно, без сопротивления. А ещё он отчётливо понимает, вспомнив во сне свою настоящую жизнь и непоколебимую гражданскую позицию, что спасение не придёт, а от врага пощады не будет.
       И тут один из врагов, до этого ходивший взад-вперёд перед Владимиром, резко наклоняется, приблизив своё лицо к его лицу, и дружелюбно говорит, нахально, правда, при этом ухмыляясь:
-  Ну що, москаль, видвуювався? Що будемо робити?
       И в эту критическую минуту Владимир, всегда охотно вступавший в разговор, в дискуссию, в спор, не нашёлся что ответить. Враг вот он, рядом, а сказать ему нечего. А может просто не хочется? Может просто лень? Ведь он так давно не ленился! По-простому, по-человечески. Ну конечно! Он же так устал! От работы, от постоянной лжи, от многочисленных масок, от глупой погони за счастьем. Эфемерным и фальшивым, а потому всегда ускользающим.
-  Що мовчиш? – откуда-то издалека донёсся до Владимира новый вопрос. – Ась, кит в чоботях?
       Услышав последнюю фразу, он грустно усмехнулся. Владимир вспомнил, как в детстве любил шоколадные конфеты с таким названием.
-  Я знаю, що ми робитимемо, - сказал офицер, выпрямляясь. – Ми будемо вчити украинську мову. Згоден? – И, рассмеявшись, похлопал Владимира по плечу. – По очам бачу, що згоден. Будеш у полони, поки не навчишся розмовляти на украинськой мове. Рик, два, три, а коли знадобиться, то и шисть, и сим, и висим…
-  Не-е-е-т! – закричал в ужасе Владимир.
       И это его спасло. Владимир проснулся: с открытым ртом и вспотевшим лбом. Увидев знакомую, а сейчас как никогда милую и родную, обстановку домашнего уюта, не грозящую никакими неприятностями, мгновенно успокоился, вытер краешком одеяла пот со лба, усмехнулся и мысленно сказал: «Наметился явный прогресс в кошмарных сновидениях».
       Хлопнув на всякий случай рукой по второй половине кровати и не обнаружив там признаков жизни, другой рукой взял смартфон и посмотрел время.
       «Пора», - всё так же мысленно скомандовал сам себе и, резко отбросив одеяло, умчался на утренние нужды и процедуры.
       Через сорок минут, умытый и причёсанный, в халате и тапочках, он переступил порог кухни, где хозяина ждали кофе, завтрак и жена, добровольно взвалившая на себя обязанности не только матери, но и домохозяйки.
-  Доброе утро, милый, - проворковала она, стоя у плиты. – Как спалось?
       Владимир улыбнулся, направляясь к столу, и неожиданно для себя скороговоркой выдал:
-  Доброго ранку, кохана. Спалося дуже погано, бо мени снився поганий сон. Якийсь вылупок, морда – хоч пацюкив бий, взяв мени в полон, та ще знушався з мене. – Он замер, дико глядя на жену. Пот выступил не только на лбу, но и подмышками, и в паху. Потом, не предпринимая никаких действий и по-прежнему глядя на жену, Владимир медленно и как бы нехотя подвёл итог. – Таке лайно. А щоб йому голова облизла. А щоб вин всрався, як маленьки був. Таке свиняче рило. Погань боживильна.
       Минуты две муж и жена молча смотрели друг на друга. Жена первая, не выдержав психологического напряжения, прыснула со смеху.
-  Ты что, Вовка, во сне за одну ночь выучил украинский язык? – спросила она, перестав смеяться, но сохранив на лице улыбку.
       Вовке было не до шуток. Он стоял, растерянно глядя на жену выпученными глазами, и боялся уже не только говорить, но и двигаться дальше. Видимо опасаясь, что в медицине ещё не всё до конца выяснено о взаимодействии разных видов диарей – кишечной и словесной. Да и не пугался он их, особенно родной словесной. Более того, он её холил и лелеял. Она была его кормилицей. Но каким образом в него проникла вражеская? Неужели сон имеет с явью реальные точки соприкосновения и возможность влияния одного на другое? Неужели он действительно был в плену? И что ему теперь с этим делать? И вообще – что же теперь получается?! Главный патриот страны – иностранный агент? И не просто иностранный – вражеский!
       «Кто бы мог подумать, - подумал Владимир на русском языке и грузно опустился на стул. – что такое возможно?! С сегодняшнего дня я завербованный вражеский агент. Враг народа и изменник Родины. Что теперь делать и как с этим жить?»
       И тут он поймал себя на мысли, что мысли-то его русские. Родные! Родименькие! Владимир так обрадовался этому открытию, что вскочил, опрокинув чашку с кофе, и закричал:
-  Жинка! Дружина! А ну швидко диставай на стил горилку! – Вместе со вздохом разочарования в голове что-то щёлкнуло, а в глазах потемнело. Он вторично мешком рухнул на стул. Закрыв глаза с увлажнёнными ресницами, Владимир печальным голосом закончил. – Будемо пити. У мене велике горе. Подзвони на телебачення та скажи, що у мене зник голос. Втратив мову. Став нимий та глухий. Прощавай, моя кохана дружина. Пиду в басейн та втоплюсь. Скажи всим дитям, що я им заповидаю стати людинами. Щоб мали совисть.
-  А может для начала попробуешь свою найти?! – неожиданно предложила жена.
       Владимир сокрушённо покачал головой:
-  Та де ж ии тепер знайдеш?! Може давно вбита та похована. Ни, пиду в басейн.
       Жена призадумалась, в волнении что-то вспоминая. А через минуту, вспомнив, сказала:
-  Бач, яка гнида. Що надумав, сволота?! Це ж самогубство – тяжкий грих! Дидька тоби лысого!
       Владимир посмотрел на жену одновременно удивлённо и обречённо. Потом горестно опустил голову и ответил:
-  Ох, шановна дружина, у мене грихив стильки, що сам чорт налякаеться.