Вечная глупость и вечная тайна. Глава 46

Глава сорок шестая.
Долгое мучительное всплытие.

На следующий день после выхода из первого отделения, я пошел в прачечную, и должен был стирать полотенца для сети парикмахерских под надзором Татьяны. Она после приветствия начала рассказывать мне, как в психиатрических больницах мужики насилуют друг друга. Я только улыбнулся и сказал, что за месяц пребывания такого там не наблюдал, но она заявила, что уж она-то знает, потому что там работает какая-то её родственница. И с этого началось глумление надо мной, на которое мое тело тут же отреагировало, снова появилась слабость в ногах, боли в спине, тошнота, сухость во рту, и руки совершенно потеряли координацию, будто и не лежал я месяц в больнице. В конце дня я уже с трудом мог закурить сигарету и у меня совсем не получалось завязывать узлы на сортировочных сетках.

За время моего отсутствия в коллективе появилось очень много новых людей. В смене Татьяны теперь работала женщина из Украины огромных габаритов, которая судя по всему могла орать громче, чем она. Эта женщина подкинула в мою стиральную машину свою одежду и попросила никому об этом не говорить. В то время уже запретили стирать свое бельё в прачечной, как раньше. Татьяна, увидела, что в полотенцах одежда, когда я выгружал машину и подняла жуткий крик, а я говорил, что ничего не знаю, ничего не видел. После часа истерики Татьяны, украинская женщина все-таки решилась признаться, что это она тайком подложила в машину свою одежду и началась жуткая перебранка, работа остановилась на полчаса.

Наконец смена закончилась, она была сокращенной и все мы поехали на разных машинах в ресторан на улице Лиенэс, окрестности которой славились тем, что там предлагали свои услуги женщины легкого жанра. Я прибыл туда в очень плохом состоянии и боялся, что со мной случиться какой-то припадок. Один коллега, моряк, который не прошел медицинскую комиссию якобы из-за отсутствия зубов, рассказал мне, что пока я лежал в психушке он за что-то отсидел месяц в тюрьме. Александр был в белом свитере и ругал Необъятную за её глупость. Он закодировался за счет фирмы от алкоголя и даже получил комнату в фирменном общежитии. Отказавшись от алкоголя, он стал очень нервным, много ел и курил.

На праздничном столе в тот раз крепкого алкоголя не было вообще, только сухое вино и сидр, но женщины пронесли то ли водку, то ли спирт и втихую подливали себе в вино горючую жидкость. Мужская часть коллектива как-то организованно через час подошла к директору, получила пледы с логотипом прачечной и исчезла, остались только водители, которые не пили, ибо были за рулем. И тут разгорячившееся женщины в стиле Рубенса подхватили меня и директора с его заместителем и принялись отплясывать под ископаемую поп-музыку восьмидесятых и девяностых. Мне советовали выпить побольше вина, чтобы не быть каким-то дохлым, но вино не произвело на меня облегчающего эффекта. Я понял, что ни месяц, ни две недели я не отработаю.

Я попытался отпроситься у директора домой, сославшись на плохое самочувствие, но он попросил меня остаться ещё хотя бы на час, потому что придет аниматор и покажет небольшое шоу. Пришлось мне ждать, пока парень минут пятнадцать жонглировал бокалами и разными бутылками, зажигал напитки, смешивал их и в результате приготовил коктейль всех цветов радуги, бокал с которым пустили по кругу, чтобы все зрители попробовали. Вскоре я вышел на улицу под ледяной дождь в своем стареньком бушлате шведского моряка. К моему счастью быстро подошел троллейбус, я добрался до центра и там успел сесть на последний трамвай до дома.

Мне стоило больших усилий просто подняться утром. Пока ехал на работу, мысли о ней уже довели меня до тошноты и мне захотелось убить себя, только бы не видеть больше эту прачечную никогда. Каким-то образом я все же заставил себя доработать до обеда, но потом сломался. Словно в каком-то полусне я перестал складывать полотенца, коллеги заголосили о том, что мне стало плохо и их голоса до меня доходили как будто издалека. Кто-то предположил, что это у меня из-за вчерашнего празднования. Подошла светящаяся от радости Татьяна и спросила почему я скрываю от неё свое плохое самочувствие, сказала, что если мне плохо, то я могу идти домой, она же не будет меня удерживать, она же добрая православная женщина...

Мне повезло, в тот вечер принимала мой семейный врач и мне удалось к ней попасть без записи и открыть больничный. А на следующей неделе я принес ей рекомендацию от психиатра и таким образом получил возможность болеть до заветной даты, в которую я мог уволиться и получить пособие по безработице. Долго я лежал пластом, не мог даже смотреть фильмы, мне снова выписали Анофранил, который ранее действовал на меня усыпляюще, тогда же он погружал меня в какую-то круглосуточную дрему, но нормально заснуть я не мог. Постепенно я начал выбираться на улицу и часами шлепать по слякоти. Долгие прогулки приносили мне некое облегчение. Мысли о том, что я не могу приспособиться к жизни в этом обществе не отставали, но пока я шагал, я не реагировал на них слишком остро.

На новый год Андрей просил меня ему позвонить, но выяснилось, что он дал мне номер своей мамы, а своего телефона у него просто не было. Его мама сразу поняла, чем кончится наша встреча и решила её не допустить, рассказала мне, что её пожилой сын болен гепатитом, что она копит деньги ему на лекарство, что ему нельзя употреблять алкоголь. Мне осталось только извиниться и оборвать разговор. Надо сказать, что я в тот момент разговаривал с трудом и не очень горел желанием что-то с кем-то праздновать, да и праздники я на тот момент уже просто ненавидел.

В начале февраля я пошел на работу, чтобы уволиться, до этого меня туда вызвали, чтобы я освободил шкафчик в гардеробе и сдал больничный группы А, который должен был оплачивать работодатель. Мне жутко не хотелось ехать на работу и видеть этих женщин, даже только для того, чтобы подписать свое заявление об увольнении. В транспорте мне стало совсем плохо, я вышел на пару остановок раньше и пошел пешком. Как я и предполагал, Ирина начала на меня давить, чтобы я уволился по собственному желанию, угрожала в противном случае уволить меня по статье. Татьяна активно помогала ей убедить меня в том, что будет справедливо, если я уволюсь по собственному желанию. При увольнении по собственному желанию мне надо было бы ждать пособия три месяца после увольнения, а при увольнении по обоюдному желанию сторон я сразу мог начать получать пособие. Работодателю было без разницы, по какой статье я уволился, но...

Уже и не помню, как я подписал заявление и вышел из прачечной в полностью невменяемом состоянии. Мне позвонила мама, узнала, что меня уволили по собственному и велела ждать, пока приедет отец, чтобы мы вместе пошли в прачечную и добились увольнения по обоюдному решению сторон или по состоянию здоровья. Без пособия нам с отцом просто нечего было бы есть три месяца и платить за квартиру. Увидев меня с отцом, Ирина начала далдонить о справедливости, Татьяна сбежала от греха подальше. Тут же явилась сестра жены директора, которую он поставил мастером по участку. Услышав от моего отца угрозу обратиться в трудовую инспекцию мастерица велела Ирине идти работать и не лезть не в свое дело, и сказала, что сейчас же все будет исправлено и повела нас в контору. Мне тогда же скинули расчет, я сообщил о сумме маме по телефону, и она сказала, что меня обсчитали на пару сотен евро, не оплатив один из больничных группы А, не заплатив за два дня работы и не выплатив мне компенсацию за неиспользованный отпуск. Я передал телефон бухгалтеру и вскоре мне на счет была перечислена недостающая сумма.

В государственном агентстве занятости, где я на следующий день получал статус безработного, инспектор заметила, что я очень плохо выгляжу и была очень рада, что я не намерен искать новую работу и ей не надо мне ничего искать. С одной стороны я чувствовал радость, когда украдкой пил пиво в парке на морозе и соображал, что теперь в течении девяти месяцев мне уже не надо будет терпеть глумление над собой, с другой стороны я понимал, что пытка эта возобновиться, если мне опять откажут во второй группе инвалидности. И кто меня примет на работу, если я за девять месяцев не поправлюсь? А надежды на улучшение состояния у меня не было.

Мама Андрея все же позволила ему пригласить меня в гости, если мы, конечно, будем пить чай и кофе. Мы, конечно, пили пиво, пряча его под столом. Находиться в комнате Андрея было не очень приятно. Чтобы не был очевиден бардак, он завесил окно плотными занавесками и зажигал только крохотный светильник на низком столе перед проваленным диваном. В комнате было трудно дышать от сигаретного дыма, но он верил в то, что чем больше дыма в комнате, тем реже он хочет курить. Так же он нагревал пиво в электрочайнике, чтобы лучше вштырило. Выяснилось, что он постоянно смотрит одни и те же фильмы, которые ему нравятся и этих фильмов не так и много, а что-то новое ему воспринимать очень трудно. И сколько я не рекомендовал ему фильм "Заводной апельсин" или другие шедевры, он не никак не мог их смотреть дольше десяти минут. Правда фильм "Неправильные копы" он все же посмотрел полностью и был от него в восторге и начал смотреть его каждый день.

Оказалось, что Покемон живет в доме Андрея, в соседнем подъезде. Меня этот персонаж к моему удовольствию не узнавал, а может и помнил, что я ему обещал, если он ещё раз со мной заговорит. Андрею, благодаря моим рассказам Покемон был очень интересен, потому как-то раз, увидев, как тот стоял у задней стенки в трамвае, он сел напротив него и принялся пристально нагло его разглядывать. Абаж при этом как-то зажался, смотрел то в пол, то в стороны. После десятиминутного осмотра Андрей на весь трамвай сказал, что в Покемоне слишком много женственного и умственная отсталость очевидна, и даже решил, что ему положена группа инвалидности. Во время другой встречи он прямо спросил напуганного Покемона, что он делает в первом подъезде и тот ответил, что он там живет.

Потом я дождался своей очереди, чтобы лечь в больницу санаторного типа, но тогда меня положили в другое отделение, которое находилось в Агенскалнсе, на левом берегу Даугавы. Там все было, как на Югле, но немного скромнее. В некоторых тесных палатах стояло четыре койки, в моей только две. Туалет был совмещен с душевой и он был один на этаж, потому иногда приходилось ждать пока он освободиться. Столовая была меньше, не было зала для отдыха, и телевизор был только в столовой и каналов там было мало. Зато интернет там был мощнее и я только и делал, что смотрел фильмы. Сосед попался очень любознательный, и я ему показал много фильмов про войны идущие в Африке, про геноцид в Руанде и Дарфуре, но больше ему понравились фильмы Алехандро Ходоровски. С врачом я там совсем почти не общался, мне выписали клонозепам, но никакого улучшения я не почувствовал. В выходные ко мне иногда приезжал Андрей и мы ходили в парк, чтобы выпить там немного ужасного пива, купленного им по акции, а потом сидели в фойе и пили чай, потому, что тогда в был сильный мороз и в парке мы изрядно промерзли.

Когда я лежал в первом отделении, мне позвонил Олег и спросил, узнал ли я его. Я его не узнал и он выразил свое неудовольствие мной, но обещал приехать и чего-то привезти, когда услышал, в каком отделении я нахожусь. В первое отделение он не приехал, почему-то, но в отделении в Агенскалнсе он меня все-таки посетил. Спросил, как у меня дела на работе, я ответил, что уволился, он начал рассказывать о своих соревнованиях по бегу, об одежде, о своей дорогой собаке, которая не поддается дрессировке, о том, как он правильно питается, не пьет и не курит. Это была наша последняя встреча, возможно, что я что-то сказал, что ему не понравилось, но с тех пор ни он, ни его сыновья меня больше не беспокоили, за что я им благодарен.

Скучно и безрадостно потянулось время, зима сменилась весной, а я изводил себя мечтами о ремонте на даче и переселении туда. Жутко неприятно было жить с отцом в одной квартире, совсем не хотелось есть то, что он готовил. Он постоянно докладывал маме про то, что я пью пиво и при этом сам постоянно пил водку. В доме был кошмарный бардак, но он устраивал истерику, когда я что-то выбрасывал или пытался пропылесосить и помыть полы. Он кричал, что я выкидываю очень нужные вещи и совсем не умею мыть полы и могу сломать пылесос. В кухне выросла целая пирамида из пустых коробок из-под яиц, стояли лотки с разными сухарями и прочими отходами. Мне было страшно представить, как мой сын будет жить с этим сумасшедшим и пьяным дедом, когда переедет к нам. То и дело я мечтал о том, как я снова пойду работать, после того, как получу вторую группу инвалидности, хотя и понимал, что это у меня вряд ли получится.

Наступило лето и я начал проходить разные обследования, чтобы подать их на рассмотрение комиссии по присвоению инвалидности. В то время уже не надо было там присутствовать лично, достаточно было только заполнить анкету с вопросами об оценке своего состояния здоровья. Бесплатного клинического психолога в амбулатории не нашлось, и пришлось мне идти к частному и заплатить сто пятьдесят евро. В тот раз вопросов было почему-то больше, чем обычно и это обследование меня не на шутку утомило.

Мне надо было каждые две недели ездить на велосипеде на дачу, чтобы косить траву. Никогда раньше мне не было так трудно ездить на велосипеде. Я то и дело сидел на обочине, тяжело дыша и ненавидел себя за слабость. В то время мне казалось, что эта слабость навсегда и дальше мне будет только хуже. Иногда пожилые соседки по даче предлагали мне вскопать грядку или что-то починить, перетаскать, закопать за небольшое вознаграждение. И как же я был рад сделать любую работу, как бы мне это тяжело ни было! На пятерку или десятку, которую я получал за работу, я покупал себе пива самого дешевого и побольше. И стоило мне выпить хотя бы два литра, как я начинал смотреть на свою жизнь не то, чтобы оптимистично, но меня не мучило чувство вины, и было безразлично свое будущее.

Порой мы с Андреем напивались вместе и после очередной такой попойки, на которую мы долго собирали деньги, отец лишил меня моей банковской карточки. Иногда, он отправлял меня в магазин, выдавая наличность, но я норовил купить все подешевле, чтобы сэкономить себе денег на пиво. Деньги на табак и гильзы или фильтры для трубки мне приходилось выпрашивать, а он постоянно твердил о том, что я должен меньше курить и считал, сколько я выкурил за день, за неделю, за месяц и хвастался, что он курит только одну сигарету в день и ему хватает. Сам он тогда долго и не очень успешно занимался оформлением российского гражданства, чтобы начать получать хоть какую-то пенсию. Стажа после девяносто первого года у него практически никакого не было, и в Латвии ему светило только пособие по старости в шестьдесят семь лет, тогда оно составляло около восьмидесяти евро в месяц. Он постоянно просил, чтобы мама выслала ему денег на разные справки и дело двигалось очень медленно.

В конце лета умерла съемщица нашей квартиры. Её сын отказался оплачивать коммунальные платежи за последний месяц, мы не отдали ему залог, но выяснилось, что он вывез из квартиры все наши вещи, что там оставались - книги, точильные камни, ящики с гайками и болтами, пару ковров, столовые приборы. Не то чтобы нам все это было очень нужно, но было как-то неприятно. К тому же выяснилось, что его мама постоянно занижала показания счетчиков. И то, что я каждый месяц все не проверял вызвало гнев моей мамы на меня.

Квартиру мама решила продать, уступив просьбам Ксении, которая решила, что вырученных денег ей хватит на первый взнос покупки жилья в кредит в Ирландии. Мне, конечно, хотелось возразить, но я должен был должен банку две тысячи и каждый месяц должен был платить проценты в пятьдесят евро. Уменьшить сумму задолженности как-то не получалось и после того, как отец забрал у меня карточку. После продажи квартиры планировалось погасить мой долг. Мебель, которая была в квартире мы перевезли на дачу и начался долгий и мучительный для мамы процесс продажи квартиры с помощью отца, который вечно пребывал в нетрезвом состоянии, за каждое движение требовал денег и хамил покупателями и нотариусу. В конечном итоге он нагло присвоил себе пару сотен евро. Мама обнаружила это случайно и тогда он заявил, что это оплата за его труды.

Мне после этого не надо было платить банку проценты, отец все-таки получил пенсию и мне наконец-то присвоили вторую группу инвалидности, причем на всю оставшуюся жизнь. Правда, размер пенсии меня неприятно удивил, она была всего двести пять евро в месяц. Отец даже и не собирался тратить свои сто двадцать евро на продукты для общего стола или оплату счетов. Стоило маме только намекнуть на то, что он тоже должен что-то платить, как он устраивал истерику. Меня он постоянно обзывал идиотом и козлом и прочими ругательствами и упрекал в том, что я не обеспечил ему достойную старость. А то, что я должен его содержать, он пытался внушить мне с раннего детства. В пример он часто мне ставил детей своих друзей, а я напоминал ему, что эти его друзья нормально содержали своих детей, дали им возможность получить образование. Да и теперь эти его друзья не требуют содержания у детей и не общаются с нищебродами вроде него.

В конце осени я снова лег в больницу, где мне пробовали давать те немногие препараты, которыми меня ещё не лечили, но результатов не было. Единственное, после чего мне становилось немного легче - это разные групповые терапии, которые проводили в больнице. Нас там лечили с помощью музыки, рисования, решения разных головоломок, групповой работы с психологами. В итоге мне выписали большой набор очень дорогих препаратов, стоимость которых мне компенсировало государство, я платил за все только семьдесят центов, хотя весь комплект стоил около двухсот евро. Меня радовала забота государства обо мне, но лекарства эти мне совсем не помогали, с ними я даже хуже спал, чем без них.

Под новый год я попытался устроиться на работу в одну маленькую прачечную. Я вышел на работу, но уже в начале рабочего дня, увидев в каком состоянии раздевалка, понял, что ничего хорошего меня там не ждет. Все там было сломано, захламлено, грязно. Всем заправляли две пожилые женщины. Колландер был в таком состоянии, что то и дело с ним возникали проблемы, а штатного ремонтника там не было. Из десятка стиральных машин работали только две. Народу было много, но все в основном стояли без дела. И только в конце двенадцатичасовой смены я узнал о том, что они работают и в ночную смену. На такое за пятьсот евро на руки я согласиться не мог. Ещё несколько собеседований ничего не дали, выглядел я не очень трудоспособным, да и самочувствие было не очень хорошим из-за недосыпания. Иногда я лежал и ворочался всю ночь без сна, а потом весь день находился в состоянии легкой дремоты. Если я что-то и печатал, то это были планы ремонта дачи или поиска работы и исповеди о своих хитростях с помощью которых я экономил деньги при походе в магазин и покупал себе пиво.

Общение с Андреем в трезвом состоянии меня начало раздражать. Он пытался проповедовать православие, имея о христианстве весьма смутное понятие, он убеждал меня в том, что в России просто рай на земле, потому что там всем правит мудрый Путин. И я зачем-то с ним дискутировал, соблюдая рамки приличий, делал скидку на то, что он больной человек. Когда его мама почти собрала нужную сумму на лекарство от гепатита, государство начало лечить от него бесплатно и Андрей начал ездить за таблетками и на обследование в инфекционную больницу. Помню, что ему во время прохождения курса лечения запретили употреблять алкоголь, но он, конечно, пил, как обычно, а потом все переживал из-за того, что лекарство не подействует, но вскоре ему сообщили, что анализы показали, что он больше не болен гепатитом.

У Андрея был ещё друг Илья, человек совершенно неадекватный, к сорока пяти годам нигде не работавший, живший на содержании своих родителей, которые ему даже купили хорошую квартиру и оплачивали счета за неё. Он как бы был художником, периодически совершал рейд по свалкам, приносил в дом фанеру и размазывал по ней масляные краски. У него были и галлюцинации, и панические атаки, иногда он ходил к психиатрам, просил выписать ему какие-то препараты, а потом съедал все, что ему выписали за раз с целью опьянения. Никакой инвалидности у него не было. Однако, в то время, родители урезали ему сумму содержания, и он вдруг начал искать работу. В основном он пытался устроиться дворником или уборщиком и его после пары дней работы увольняли по причине совершенно неадекватного поведения. Я как-то совсем не хотел с ним общаться, а Андрей постоянно то ссорился, то мирился с ним.

К весне я начал общаться с Николаем, сыном Людмилы, у которой я учился рисунку. Она иногда приглашала меня подработать натурщиком у своих учеников. Я ходил туда не сколько ради денег, сколько чтобы помочь тем, кто хочет научиться рисовать. Она давно настаивала на том, чтобы я начал регулярно общаться с её сыном. Про него она часто говорила, что он учится в Университете и собирается очень выгодно жениться, потом о том, что он попал в ужасную автомобильную аварию и едва восстановил свою способность ходить. Пару раз я встретился с ним, поболтал, но тогда я был увлечен работой в прачечной, а Коля то сильно опаздывал, то вообще не являлся на встречу. Но в начале той весны он проявлял настойчивость, ежедневно что-то печатал мне в социальных сетях, названивал. И даже обещал мне бесплатное обучение у своей мамы, если я буду общаться с ним регулярно. От бучения я в силу своего плохого самочувствия отказался, да и на тот момент я уже разочаровался и в его матери, и в изобразительном искусстве.

Я общался с ним только потому, что мне его было жаль и я ещё было убежден в том, что общение пойдет мне на пользу. Мы шагали по центру города и я пытался говорить с ним об истории, обсуждать с ним фильмы, которые я смотрел. Я быстро понял, что он очень серьезно психически болен. Как-то я начал рассказывать ему отрывок из фильма Хлебникова "Сумасшедшая помощь". Там один персонаж взял детскую игру в которой были четыре изображения - сосна, береза, пальма и жук и предложил второму найти среди них лишнее. И тот сказал, что лишняя сосна, потому что жук съест и березу, и пальму, а сосну не сможет, потому что она колючая и в ней смола, к которой жук прилипнет. И тут Коля заявил, что лишняя пальма, потому что сосна и береза с жуком русские, а пальма заграничная. И с тех пор я мало чего говорил, только слушал тот бред, что несет Николай. Порой я пытался себя убедить в том, что он шутит, но с каждой встречей я все больше убеждался в том, что он совершенно неадекватен, до такой степени, что не в состоянии жить самостоятельно.

Сначала мне казались забавными его речи, но постепенно они стали более агрессивными. Как-то раз мы шли мимо пары полицейских, которые не знали что делать с двумя пьяными бомжами, которых они высадили из трамвая. От бомжей жутко воняло и у одного по лицу ползали какие-то насекомые. И тут Коля завопил, что полицейские не имеют права так скептически смотреть на этих бедняг, а должны дать им по пятнадцать царских золотых червонцев, и они начнут новую светлую жизнь. А евро для этого не годятся, потому что современные валюты заряжены отрицательной энергией капитализма. Полицейские решили и Николая упаковать, вместе с бомжами, но тот как-то опомнился и убежал. Я рассказал ему про то, что такое первое отделение и сказал, что он вполне может туда попасть, если не начнет лечиться. Он просил меня не рассказывать про то место, потому, что все о нем знает, ему рассказывал знакомый. Но вскоре он проговорился о том, что некогда там пролежал приличный срок и постоянно попадал в надзорную палату, за попытку лечить других пациентов вегетарианством и прочие дебоши.

Со временем я выяснил, что ни в каком университете он не учился, и жениться не собирался. У него вообще начиналась истерика, когда тема разговора как-то касалась секса. Поняв, что я благодарный слушатель, он рассказал мне, как собирается возглавить мировую революцию, после свершения которой запретит человечеству употреблять мясо, яйца, молочные продукты, и даже варить, жарить и парить пищу и будет приговаривать к пожизненному заключению даже за убийство насекомого. Он сначала читал мне агрессивные лекции о вреде курения, объявлял, что больше не курит, и тут же начинал выпрашивать сигареты у прохожих. Сначала он говорил о вреде алкоголя, а потом уговаривал меня купить водки и выпить её в подворотне, и рассказывал о том, как некогда ему удавалось напиться, и что он натворил пьяный. И все это я слушал до тех пор, пока его речи стали не только неадекватными, но и высокомерными. Он был убежден в том, что он гениальный художник, и это освобождает его от соблюдения каких-либо законов, но в то же время он хочет следить за тем, как все соблюдают его законы.

Вскоре эти прогулки по городу стали мне не совсем приятны, и даже не сами прогулки, а воспоминания о них. Да и Коля относился ко мне все более строго, услышав, что некоторые из моих предков были евреями, он начал объяснять мне, что евреи на самом деле мешали русским строить социализм и потому им следует бить морды. А своих украинских предков я тоже должен стыдиться, потому что они плохо служили русским. Мне осталось только посоветовать ему пойти к психиатру и получить группу инвалидности, все-таки бесплатный проезд по всей Латвии, если он останется на улице, то его или в пансионат определят или выделят квартиру, да и пособие будут платить каждый месяц. Но он боялся, что у него отберут водительские права, мама обещала купить ему машину, чтобы ему было легче найти себе хорошую богатую невесту, которая бы его содержала.

Мне было как-то неудобно просто попросить его больше меня не беспокоить, потому я выдумывал разные небылицы о своей занятости, чтобы не ехать на встречу с ним. Я совершенно не понял, почему его мама не хочет его лечить, ведь она была уже в преклонном возрасте, а сыну её тогда было двадцать семь лет. И было совершенно непонятно, кто о нем будет заботиться после того, как её не станет. Мне стало как-то не по себе, когда я понял, что меня окружают совершенно неадекватные люди. И только тогда я оценил, насколько вредно для здоровья с ними общаться. Однако я соблюдал некие свои правила приличий и не мог просто послать к чертям всех этих неадекватных знакомых, а старался избегать встреч с ними. А иногда все же соглашался на эти встречи и старался поскорее из завершить.

В середине лета наконец свершилось то, чего я очень долго ждал. Сын наконец переехал ко мне навсегда. Из вещей у него, кроме ноутбука был портфель с Лего, много вещей их секондхенда, которые он совсем не хотел носить и велосипед, который я ему когда-то подарил, но тот был в таком состоянии, что я решил его выбросить. А потом мы поехали покупать ему ту одежду и обувь, которую он хотел. Я тут же задекларировал его в квартире, и начались хлопоты по устройству его в техникум. Как он ни старался, оценки у него были не настолько хорошими, чтобы его приняли в группу программистов, однако ему предложили учиться в группе компьютерных техников и его это вполне устроило. А вот его другу, у которого он неделями гостил, только бы быть подальше от мамы, вообще ничего не предложили и это его расстроило. Друг поступил в техникум в Екабпилсе, а другие друзья поступили в техникум в Даугавпилсе. После поступления в середине лета, он тут же поехал в Прейли, пожить у друга до начала учебы.

Я снова остался один, вернее с отцом. Тут ещё Андрей снова попал в первое отделение и его мама уговорила меня носить ему передачи и ходить ей в магазин. В первом отделении я встретил Алексея, с которым учился в интеграционном центре. Он, как всегда был очень доволен тем, что его положили в больницу и он может отдохнуть от своей семьи. Правда, поведение его было совсем неадекватным, он писал что-то в тетради, а потом зачитывал этот бред окружающим.

В отделении все-таки разрешили держать при себе любые телефоны, и Лёша Михайлин обзавелся смартфоном, его мама на какое-то время почувствовала себя так хорошо, что начала навещать его и купила ему смартфон и сим-карту предоплаты, чтобы он мог выходить в интернет. Я пытался ему объяснить, что в больнице есть вай-фай и он может к нему подключиться, но он к этому отнесся с недоверием. Андрей сообщил мне, что Лёша ловит момент, когда в его палате мало народу, залезает под одеяло и смотрит порнографию. Лёша спросил у меня, сколько стоит хороший велосипед. Он сказал, что много лет на его счету копится пенсия, пока он находится в первом отделении и как только его выпустят, он сможет купить велосипед и поедет путешествовать на нем по Европе.

Когда Андрея выпустили, он вместе со мной поехал на дачу, собирать урожай яблок, из которых я прямо там давил сок. Пока он лежал в больнице, у него скопилась какая-то сумма с его пенсии, и он купил целую сетку дешевого пива. Ехать с ним обратно было очень трудно, надо было тащить несколько пластиковых бидонов с соком и его, едва стоявшего на ногах, он потерял свое удостоверение инвалида, и пришлось покупать ему билет. А потом он ещё захотел сделать из сока, который я ему дал сидр и его мама обвинила меня в том, что я сбиваю его сына с пути, а потом ещё и в том, что я вместе с Андреем её обманывал и присваивал её деньги. После такого я, конечно, перестал общаться с Андреем.

Тогда мне повысили пенсию на двадцать два евро, но я понимал, что жить втроем на эти деньги невозможно. Отец, хоть и зарабатывал фрилансером какие-то деньги, не тратил на еду и оплату счетов совершенно ничего, да ещё и распоряжался моей карточкой. А тут ещё мама решила продать дачу и в тот раз он сразу потребовал несколько сотен евро за свою помощь в продаже. Конечно, дача была в плохом болотистом месте, планировка у дома была не самой удачной, а кооператив требовал около сотни евро в год за вывоз мусора, освещение поселка, абонентную плату за электричество, ремонт дороги, членские взносы. И еще надо было каждый год платить налог на собственность. Денег не хватало, а мое состояние для работы не годилось. Вот и пришлось мне распрощаться со своей мечтой довести дедовский домик до ума и жить там на свою маленькую пенсию.

Тогда ещё подорожали табачные изделия и, как я ни экономил, меньше пятидесяти евро в месяц тратить на табак у меня не получалось, да и то и дело я срывался и вместо продуктов покупал себе пива. И дошло до того, что я уже не доверял сам себе. А тут приехал Павел и слушал, как я ругался из-за этого с отцом. И тут я поговорил с мамой и изъявил желание закодироваться от алкоголя и курения, потому что понял, что желание выпить пива стало моим основным инстинктом. Желание перестать пить и курить было очень сильным, и кодирование от алкоголя прошло легко. Но через две недели после того, как я перестал курить, у меня начались жуткие ломки. Чтобы это как-то пережить, я употреблял леденцы, которые ранее терпеть не мог. И мучился я более двух месяцев. Мне постоянно снилось, что я курю, или пью пиво. Я просыпался среди ночи и до утра не мог заснуть. Состояние у меня стало совсем мрачным и депрессивным и я начал много гулять особенно по лесопарку возле дома, это помогало мне пережить эти муки.

Наступила осень, Павел пошел в техникум, а я подал на алименты, и Вера была вне себя от ярости. Она звонила и орала, что я её обманул, угрожала убить. А я спрашивал, неужели ей жаль денег для сына. Сиротский суд постановил, что она должна платить сто тридцать евро в месяц. Она подала апелляцию, чтобы не оплачивать судебные издержки. И пришлось мне ехать на заседание суда в Краславу, то есть на границу с Беларусью. В противном случае меня могли оштрафовать за неявку на сто евро. Вера на тот суд не явилась, и её не оштрафовали, и постановили, что ей не надо оплачивать судебные издержки. Хоть и дорога туда и обратно мне, как инвалиду второй группы не стоила ничего, мне пришлось заплатить за ночевку в гостинице в Даугавпилсе.

В принципе Вера могла не платить мне алименты, за неё это делать должен был алиментный фонд. Да, эти деньги она оставалась должна государству, но работать она не могла и даже не собиралась, собственности у неё никакой не было, замужем она не была, так что этот долг алиментному фонду был ей по идее безразличен, но она решила платить мне деньги своего сожителя, заработки у которого были не регулярными. Лишь два первых месяца она заплатила мне алименты в полном размере, потом она не доплатила двадцать евро, потом пятьдесят, потом вообще перевела только пятьдесят евро. И мне пришлось обратиться к судебному исполнителю и потом алименты мне начал выплачивать фонд, а она так и осталась мне должна сто пятьдесят евро, что не доплатила.

После того, как я перестал пить и курить, отцу пришлось вернуть мне мою банковскую карточку, и ему это очень не понравилось, он стал особенно раздражительным и постоянно придирался к Павлику. Придираться было особенно не к чему, и он начал обвинять его в употреблении наркотиков, утверждая, что электронная сигарета - это очень сильные наркотики. Павел даже начал выходить на улицу, чтобы подышать паром. Но дед все равно орал, что в квартире пахнет наркотой и он задыхается. И мне приходилось с ним лаяться по этому поводу довольно часто.

В итоге одним вечером мой отец подскочил к внуку, когда тот уже засыпал и начал орать, что вызовет полицию и упечет его в тюрьму. Когда Павел сказал, что вейпил на улице и попросил, чтобы дед от него отвязался, тот ударил его кулаком в лицо. Я подбежал поздно, но я и не ожидал, что мой отец будет бить моего сына, который лежит. Меня взбесила его уверенность в том, что я ему за это ничего не сделаю. Я схватил его за шею и швырнул через комнату. Он властно велел мне успокоиться и не встревать. Бил я его не сильно, нервничал при этом, а он получив немного начал извиняться и просить пощады. Я ещё долго орал на него, припомнив ему, как он всегда ко мне относился и то, что он всю жизнь жил за чужой счет. Когда мой гнев прошел, мне стало очень плохо. Всю ночь я не мог заснуть, поутру пошел гулять по лесу и лучше мне не становилось. К тому же было страшно, что он снова полезет к Павлику, а меня нету рядом. Он, конечно, пожаловался маме на то, что я его избил, за то, что он воспитывал моего сына. Мама, конечно, его не похвалила и не пожалела, и велела сидеть тихо и быть благодарным, что мы его фактически содержим.

После драки я решил готовить себе еду сам, и отдавать Павлику его алименты, чтобы он тоже сам себе готовил и сам ходил в магазин за продуктами, учился обращаться с деньгами. Это моего отца тоже очень разозлило, он вопил о том, что мы устроим пожар и загадим кухню так, что её невозможно будет отмыть. Он жаловался маме на то, что ему не хватает его пенсии на питание и просил у неё денег. А я начал сам убирать в квартире, не смотря на его протесты и придирки. Я купил хорошую швабру и каждую неделю мыл полы, выбросил из кухни все его кучи с пакетами и пирамиды из разных упаковок. Конечно, мы иногда с отцом ругались, но это было редко и до рукоприкладства не доходило, тем паче на алкоголь у него оставалось не так много денег.

Тем летом Павел недели на три полетел в Англию, вместе с друзьями из Прейли, у одного из них там работал отец, который пристроил их на временную работу в благотворительную организацию, чтобы они разносили одежду бедным людям. Жил он у родственников друга, который даже оплатил ему перелеты. Заработал он совсем мало, около двухсот фунтов, но приоделся в эту благотворительную одежду и был очень доволен тем, как провел время, хотя и жаловался на то, что ему было тяжело ходить с тяжелыми сумками. Я посчитал и понял, что если бы ему надо было оплачивать перелеты и проживание, то он потратил бы гораздо больше, нежели заработал. На заработанные деньги он приобрел себе по частям мощный компьютер, который постепенно совершенствовал, покупая новые запчасти для него со стипендий. Вообще работа компьютерного техника ему очень нравилась. Он даже был доволен тем, что не попал в группу программистов.

В то время я употреблял новый препарат Бринтеликс, который делал меня сонным, пассивным, но зато у меня не было проблем со сном и состояние было стабильным. Но тут осенью девятнадцатого года моя врач предложила мне принять участие в испытании нового препарата датской фармацевтической компании. Сначала надо было приходить на обследования и тесты каждую неделю, потом раз в две недели, потом раз в месяц. Приходить надо было рано утром натощак, чтобы сдать анализы, делали кардиограмму, замеряли давление, взвешивали и надо было отвечать на сотни различных вопросов, а потом я сидел за компьютером и играл в примитивные игры, которые выявляли насколько хорошо у меня работает память и ассоциативное мышление. После каждого визита я получал тридцать евро от фармацевтической компании, как бы на обед и дорогу до больницы и обратно.

Эффект от этого нового препарата дал о себе знать не сразу. Где-то через месяц я стал дольше гулять, и смотреть современных блогеров в Ю-тюбе и даже увлекся российской политикой, проникся сочувствием к оппозиции путинской диктатуре, снова начал что-то печатать в социальных сетях. У меня в то время были проблемы с пищеварением, постоянно мучил геморрой и болела спина. Я терпел все это довольно долго, но под воздействием этого препарата, мне вдруг очень захотелось решить эти проблемы и я пошел к диетологу, после чего полностью изменил свое меню, выходило немного дороже и готовить надо было дольше, но самочувствие намного улучшилось и я начал понемногу худеть.

Геморроем я страдал время от времени с семнадцати лет, но с возрастом его приступы становились все дольше и чаще, а в то время, когда я принимал участие в испытании этого препарата, эта неприличная для советских людей болезнь у меня не проходила в течении двух месяцев и мешала мне подолгу гулять. И сколько я за свою жизнь выслушал советов от народа о том, как от этого вылечиться! Одни советовали мне даже сесть на раскаленную сковородку, другие рекомендовали час варить чеснок и сесть в таз с этим горячим отваром, советы были фантастической глупости, и я не решался им последовать. Но так же и не решался пойти к проктологу и сделать операцию, потому что мне рассказывали страшные истории о том, что пережить подобную операцию не реально, что она на не помогает, а делает только хуже.

После нового года я все-таки пришел к проктологу, который был ещё и главным врачом в медицинском центре по совместительству. Доверия этот пожилой доктор мне не внушал, потому что не мог объяснить мне, из-за чего бывает геморрой, показывал какие-то старые заклеенные лентой на сгибах картонные плакаты. Но ясно было одно - дело у меня зашло слишком далеко, и если операцию не сделать немедленно, то кончится все может очень печально. Врач был удивлен моей готовности к операции и пришлось мне сутки не есть, а потом пить касторку, чтобы пройти обследование. А потом мне назначили дату операции, которую должно было оплатить государство. Правда, Григорий Степанович сказал, что около сотни евро понадобится на последующее лечение, но мама сказала, что деньги от продажи дачи ещё остались, потому на счет этого я могу не волноваться.

И снова я не ел сутки, пил касторку, явился в больницу, где после некоторых раздумий странного доктора, все же поехал в операционную, где меня поместили в некое гинекологическое кресло и усыпили. Очнулся я уже в палате под капельницей, доктор сказал, что операция прошла нормально и я могу не волноваться, но я почувствовал такую боль, что только попросил поскорее дать мне какое-то обезболивающее, а доктор спокойно сказал, что даст, но лучше было бы просто потерпеть пару дней, а то все эти средства вредят здоровью. И пролежал я после операции трое суток в дневном стационаре. Только на третьи сутки после операции мне разрешили выпить стакан овсяного тума, а потом дали перед выпиской съесть тарелку пшеной каши на молоке. Не знаю, что мне доставляло больший дискомфорт - боль от раны или голод. Не смотря на анестетики боль я все равно чувствовал при каждом движении и не мог ни кашлять, ни чихать. И лежал только на боку. Уже на второй день я начал сам ходить в туалет, а перед выпиской мне даже велели помыться в душе.

Домой после выписки я пошел своим ходом на трамвае особенно было трудно зайти в магазин за продуктами, а потом сварить себе геркулес на воде. При выписке я получил счет на триста евро, когда начал смотреть за что такие деньги, выяснилось, что за первую ночь в дневном стационаре с меня взяли восемьдесят, а за две других по сорок. Остальное взяли за всякие мелочи - капельницы, уколы. Была ещё куча рецептов, которые я отоварил в аптеке и заплатил около двухсот евро. Перед операцией доктор обещал мне, что я буду в порядке через месяц, но после неё он сказал, что все полностью заживет только месяца через три и в это время мне лучше не сидеть, долго не стоять и лежать на боку или животе.

Через неделю после того, как я оказался дома, мне надо было на трамвае съездить к врачу на осмотр и я не представлял, как я это сделаю. Я и в туалет ходил, как на войну, а тут мне надо было так далеко идти, а потом ещё стоять в очереди неизвестно сколько. В первый раз до больницы я доехал на такси, но обратно уже поехал на автобусе, ходил он чаще и идти до него мне показалось ближе, чем до трамвая. А ещё через неделю я пошел на обследование к психиатру и к диетологу.

Не смотря на все эти мучения, чувствовал я себя достаточно бодро и настроение было хорошим. Я даже через три недели сам начал ходить в магазин, чтобы не отвлекать сына от выполнения домашних заданий и игр, да и самому очень хотелось хоть немного погулять. Накануне операции мне начал часто названивать Андрей, который до этого полгода не давал о себе знать. Оказывается его друг Илья все-таки пристроился на работу в типографию после нескольких увольнений по причине неадекватности. И на его зарплату они пили и курили коноплю. Но тут рассорились и Андрей начал атаковать меня, чтобы я его развлек и скинулся с ним на пиво. Впрочем, он признался, что на сигареты ему денег совсем не хватает, и потому собирает и курит окурки, через трубку, которую я у него забыл. Я все уклонялся от разговоров с ним, по причине занятости или плохого самочувствия. Не знал, как бы ему повежливее сказать, что общение с ним мне совсем не доставляет удовольствия.

И вот как-то раз он просто начал мне строго выговаривать, что я недостаточно сделал для России и для Христа, соответственно должен выполнять то, что он от меня требует. Он припомнил мне и еврейских, и украинских предков, хотя у самого отец тоже был украинцем. Он кричал, что я не верю в бога, а это самый тяжкий грех и только он может мне его отпустить. Я только напомнил ему, что сам он тоже в церковь не ходил уже тридцать лет, но он начал рассказывать мне, как он любит Христа, сидя на проваленном диване в своей темной загаженной комнате. Я только посмеялся, попросил его забыть про меня и заблокировал его номер с чувством какого-то невероятного облегчения. Потом я заблокировал его еще и в социальных сетях, чтобы он не строчил всякий бред.

И тут я начал блокировать и в телефоне, и в социальных сетях всех недоброжелателей, которые строчили злобные комментарии под моими публикациями, звонили пьяные среди ночи или же трезвые днем и просили их поддержать материально в благодарность за их бредовые советы. Особенно приятно было заблокировать свою двоюродную сестру, редкостно глупое и злобное создание, с которой я зачем-то всю жизнь пытался поддерживать нормальные отношения. Она в то время жила в Англии и пыталась женить на себе африканца в возрасте, но в итоге родила от него сына, села на социал, и объявила всем, что её жених уехал обратно в Кению и там умер от сердечного приступа, но его страница в социальной сети так и продолжала пополняться новыми фотографиями и постами. Заблокировал я и практически всех бывших коллег по прачечной и мне стало жить намного комфортней. Заблокировал я и Николая, который, правда, начал мне названивать с других номеров и предлагать погулять.

Не знаю, почему ранее мне казалось недопустимым блокировать человека в социальных сетях и тем более его телефонный номер и вообще избегать с ним общения. Мне казалось, что общение мне просто необходимо, а тут я понял, что лучше никакого общения, нежели общение с Николаем или Андреем. Вероятно это озарение произошло под воздействием тех лекарств, которые на мне пробовали.

Пандемия коронавируса набирала обороты, вводились ограничения, в интернете возмущались разным ограничениям и было много призывов не вакцинироваться ни в коем случае, ещё задолго до того, как появилась возможность это сделать. Я чувствовал себя все лучше, последствия операции постепенно прошли, мой вес приблизился к моей норме в шестьдесят килограмм. Я начал каждый день проезжать на велосипеде по утрам пятьдесят километров и на это у меня уходило все меньше времени. Во второй половине дня я часа четыре гулял пешком, а так же я пару часов в день тратил на упражнения, которые мне показывал физиотерапевт, чтобы избавиться от болей в спине и со временем они действительно прошли.

В конце весны мой отец ещё раз напал на моего сына. В то раз я подбежал вовремя, да и Павел при его приближении встал и попытался защищаться. Дрался я с ним уже намного дольше, он орал и наскакивал на меня. Я сильно разбил ему лицо и чувствовал такую злость, что хотел его убить. В итоге он убежал на свой диван и признал то, что он пьяный идиот. Я сразу успокоился и не испытывал никакого неудобства, будто эти драки вошли в норму моего поведения, как было во время жизни с Верой. Мне было ясно, что совместное проживание с отцом добром не кончится. То, что он ничего не за что не платил, порой таскал у нас продукты и ничего не делал по дому можно было бы терпеть, но его агрессивное поведение было тем, чего терпеть было уже нельзя.

Павел хотел уйти из дома, да и я тоже, но дело было в том, что за квартиру мой отец платить был не в состоянии, у мамы, на которую Ксения переписала квартиру была очень маленькая предварительная пенсия, большую часть которой она и так посылала мне, чтобы я мог как-то свести концы с концами. Снимать квартиру мы не могли себе позволить. Однако, мне, как инвалиду второй группы была положена социальная квартира, и я пошел узнавать, каким образом я её могу получить. Чиновница мне сказала, что пока я задекларирован вместе с семьей в квартире матери, никакая социальная квартира мне не положена. В итоге все осталось, как прежде, я надеялся на то, что пойду работать, накоплю денег и с жильем можно будет что-то придумать. Была ещё надежда на то, что отец наконец допьется до смерти, алкоголь он пил некачественный, да и питался не совсем правильно.

Той весной у Павлика начались большие проблемы в техникуме с литературой. В конце года я две недели, каждый день напряженно помогал ему писать сочинения, чтобы исправить отрицательные оценки, которых он нахватал за год. Мало того, что он учился в русскоязычной школе, в которой была иная программа, а техникум был латышский, так он ещё и ужасно не любил литературу. Благодаря этому я прочел многие шедевры латышской литературы, чтобы написать сочинения вместо сына. Его учительница была уже в очень преклонном возрасте, и не совсем адекватна в разборе моих сочинений, но оценки исправить удалось, да и я неплохо провел время. По специальным предметам он часто получал даже десятки. В грамматике латышского языка он разбирался плохо, совсем не знал правил, но очень хорошо разговаривал на нем, потому что ходил в латышский детский сад и все его друзья говорили на латышском, по этой причине оценки по языку у него были посредственными, как и английский в их школе преподавали на очень низком уровне.

И вот, в августе испытания нового препарата были окончены. С одной стороны я мог идти работать, но с другой мне пришлось выбирать себе другое лекарство, потому что этот новый препарат оказавший на меня такое хорошее влияние ещё нигде не выпускали. Мне выписали недавно поступивший в продажу препарат Реагила, и уже через неделю у меня не получилось проехать на велосипеде пятьдесят километров за час и сорок минут. Настроение тоже стало постепенно портиться, при общении с работодателями, которые не хотели брать меня сварщиком с маленьким опытом работы. Один из них так и сказал, что ему нужен молодой работник с большим стажем работы сварщика. Крановщиком я, конечно, работать не мог, потому что не прошел бы обязательную медицинскую комиссию.

В итоге пришлось мне устроиться грузчиком на таможенный склад, где клеили акцизные марки на бутылки с алкоголем идущие на экспорт в Украину, Россию и Казахстан с Беларусью. Склад находился в Текаве, маленьком городке в двадцати километрах от Риги. Из центра туда работников везли на специальном автобусе от предприятия, за который не надо было платить. Правда до центра мне надо было ехать минут сорок и потом столько же ехать до работы. В итоге на дорогу уходило часа по четыре в день. А зарплата там была минимальной, пятьсот до вычета налогов. Конечно, обещали какую-то премию, которая зависела от выработки, но я сразу понял, что это будет мелочь, ради которой придется изрядно попотеть.

В тот момент, когда я устраивался на работу, я чувствовал себя ещё так хорошо, как никогда ещё себя не чувствовал. И мне казалось, что хуже не станет, что жизнь наладилась, что со временем я найду себе работу поприличнее, что проблема с моим отцом решится сама собой. Я даже начал вести несколько переписок на сайте знакомств и старался делать зарядку по утрам и кататься хоть немного на велосипеде после работы.