Глава 4

 

   Далеко за полночь, мириады звезд, кем-то рассыпанных по небосводу, ярких и не очень, мерцали своим холодным, голубым светом.
На Кавказе звезды кажутся такими близкими, что можно дотянуться рукой, только поведи, зачерпни их пригоршней,
пересыпь в другую руку, и услышишь их небесный, неземной красоты звон.
Они заиграют, заискрятся тысячами лучиков, войдут в тебя и разольются счастьем...
Луна, это ночное солнце, спряталась за одну единственную, маленькую тучку, которая зависла в этой сказочной,
безветренной, морозной ночи, будто понимая, что не время светить сейчас.
  
   Арба медленно катилась узкой, кривой улочкой, мимо проплыли первые сакли Гоцатля.
Разбуженные собаки, лениво лаяли, их мало беспокоила эта арба, они, словно для порядка,сонно подавали голос и тут же замолкали.
В повозке, на соломе, лежали две мерзлые воловьи шкуры, которые то и дело,
съезжали то на один, то на другой край, грозясь свалиться с арбы.
Старик- возница, всякий раз, поправлял шкуры, подталкивал солому.
Монотонный скрип колес и снега напоминал бесконечную песню, которая убаюкивала, отвлекала от тряски и постоянной боли в ноге,
лежащего в соломе, под шкурами, человека...
  
   Стена, сложенная из камня, отделяла саклю, стоящую особняком, в другом конце улицы.
Ворота в проеме стены были открыты, арба вкатилась во внутренний, очищенный от снега, дворик.
Их ждали. Двое мужчин быстро спустились с каменного крыльца, подошли к арбе, сбросили шкуры и,
тихо переговариваясь между собой, разгребали солому.
Подхватив на руки, уже сидящего на соломе человека, понесли в дом.
  
   Теплая, уютная комната, освещалась маслеными светильниками и пламенем из камина,
в котором потрескивали горящие поленья. Все это указывало на достаток хозяев.
Здесь не было привычного запаха кизяка, которым топили все в округе.
Покой, мягкий войлочный матрац, чашка теплого козьего молока, после невыносимой тряски в дороге,
успокаивали жгучую боль в ноге, согревали до костей промерзшее тело. Хаджи - Мурат погрузился в сон.
   Сколько прошло времени, он не знал. Уже давно ему не было так спокойно во сне,
да и сны сейчас были другими, не те, которые мучили его все последнее время.
Он не чувствовал боли в ноге, не было боли и в душе, ему даже показалось, что он умер.
Состояние забытья уходило, мощная вспышка памяти возвращала,
опускала на грешную землю измученную душу, вселялась вновь в израненное тело.
Все приходило через странное видение, прилетевшее страшной, красной, неведомой птицей,
которая опустилась и стала клевать, рвать его плоть. Мурату хотелось прогнать ее, оттолкнуть, укрыться, закрыть лицо руками.
Птица, красная птица... Боль в ноге окончательно вернула его в настоящее.
Было нестерпимо жарко и, одновременно, холодно. Лихорадка, проливной пот, распирающая боль в ноге и, снова, эта красная птица...
В бреду кричал, слабой рукой, как бы отталкивал, защищался от всего того, что мучило, давило его, стонал, был слышен скрежет его зубов.
Он боролся с этой птицей - чудовищем, которая олицетворяла в себе все зло: несправедливость, ложь, унижения, душевную и физическую боль.
   Хаджи - Мурат не привык отступать, он боролся, бился до конца, при любых обстоятельствах,
презирая смертельные опасности, смеялся в лицо самой смерти, которая подходила так близко,
что он чувствовал холод, которым она пыталась сковать, парализовать его волю, заставить подчиниться и сдаться.
Мурат понимал, что это она напускала на него красную птицу, как бы предупреждая, что скоро придет сама, но он только смеялся...
Видел ее безликий, безмолвный образ, холодно-расчетливый, в котором не было сочувствия, и который не оставлял выбора.
Это была её маска... Он видел и то, что было внутри этой бестии, там кипела злость от бессилия сломить его, подавить его волю.
Он смеялся, а смерть, косясь, уходила, закинув тупую косу за плечо, путалась в своем черном плаще.
Красная птица улетала следом, растворялась, таяла, осыпалась черным пеплом…

     Пандур звучал как весенний сад, слышался шум молодой листвы, трепещущей от прикосновения озорного ветерка,
жужжание пчел, шепот цветущих ветвей, пение спрятавшейся птицы...
Девичий голос вплетался в эту музыку жизни, и трудно было понять, кто здесь солирует, потому что не было противоборства,
была гармония, полнота, законченность спектра красок, радуга счастья.
Песня и музыка поднимали, хотелось радоваться, участвовать, оставаться в потоке жизни.
Хаджи - Мурат с трудом сел, боль уже практически не беспокоила.
  
   Хаким, хозяин, приютивший его, долго и терпеливо, выхаживал этого смельчака, еще и еще раз спрашивал,
как можно было решиться на такой прыжок? Трудно было себе даже представить,
какое нужно было испытывать отчаяние, какой нужно было обладать смелостью, чтобы совершить такой поступок, побег.
Мугутдин, знахарь, пришелкивал языком, хлопал Мурата по спине, приговаривал: «Настоящий джигит!»
Опираясь на палку, которую принес младший сын лекаря Айдын, Мурат встал,
медленно пошел к двери, из-за которой слышались музыка и пение, приоткрыв ее,
стал наблюдать за поющей и играющей девушкой, которая сидела на подушке,
скрестив ноги и покачивалась из стороны в сторону.
Она была прекрасна. Хаджи кашлянул.

    Девушка прекратила пение, но продолжала играть на инструменте, повернулась и теперь смотрела в его сторону…
- Прости, что помешал. Аймеси встала с подушки, положила инструмент на стол.
Медленно стала двигаться к другой двери, намереваясь уйти.
-Постой, Аймеси! Я хотел тебе сказать, что ты красиво поешь и играешь замечательно.
Прости, что нарушил твою игру, мне очень хотелось посмотреть, кто играет и так задушевно поет.
  
    Мурат не узнавал себя. Эта музыка и пение взволновали его душу.
Он как - будто открылся сам себе, почувствовав сентиментальную слабость, от которой кровь смущения прилила к его лицу.
Аймеси остановилась в центре комнаты, падающий солнечный свет из окна высвечивал ее,
она была неузнаваема и удивительно красива в этом свете. Она стояла, думала о нем и не решалась двинуться с места.
Аймеси часто заходила в кунакскую, где лежал он, приносила свежую воду, иногда кормила его, больше молчала.
Она, иногда, перехватывала его долгий взгляд, пугалась этого пронзающего, колючего взгляда, но одновременно восхищалась им.
Это было девичье, особенное восхищение, ее сердце находило в нем то, что она давно искала в этой загадочной мужской половине...
Ее сердце подсказывало и, она лишний раз убеждалась в том, что эти черты достойны того, кого она давно избрала...
Но, сейчас девушку ошеломило то, что этот человек, который ей казался таким суровым и жестким, может понять музыку и проникнуться ею,
что она может задеть его за живое. Так стояли они оба и думали, практически, об одном и том же. Они понимали друг друга.
   Хаджи смущенно закрыл дверь. Аймеси продолжала стоять... Как он похож на него, её избранника!
Сердце девушки ускорило бег, она не могла забыть их последнюю встречу на вечеринке у ее подруги.
Они встречались и раньше, но это были совсем другие встречи. Он вызывал ее на танец, все любовались ими.
Иногда она слышала тихие разговоры ее подруг, они говорили о них. В те минуты она была так счастлива.
Последняя встреча, когда они могли поговорить, длилась недолго. Он все расспрашивал...
Старшие зорко следили за ними, это ее смущало, она отвечала невпопад, краснела.
Тогда она поняла, что ей очень хотелось бы, чтобы они встречались еще много-много раз.
Сейчас она стояла посреди комнаты, в этом солнечном свете,
смущенная Хаджи - Муратом, и, впервые, остро почувствовала, как она любит Гитина.
  
   Мурат присел на скамейку у стены. В камине потрескивали горящие поленья.
Опершись на палку, положил голову на руки, смотрел на огонь. Пение Аймеси разбередило сердце, он думал о Дариже, о детях.
Как они, где? Мугутдин обещал разузнать, отправил в Хунзах старшего сына Магамета.
Нахлынувшие тяжелые мысли и воспоминания, заставили почувствовать вкус полыни такой горечью,
которая отозвалась болью в груди. Хаджи вздрогнул, когда в комнату вошли трое мужчин.
- Салам алейкум, джигит!
 
   Один из них был хаким, двоих других он не знал. Они поклоном головы приветствовали его.
Мурат ответил на приветствие. Мугутдин представил мужчин. Оказалось, что это люди имама Шамиля.
Они с явным, нескрываемым любопытством рассматривали героя, который совершил невероятный побег.
Они слышали о нем раньше, но здесь он стоял перед ними живой, как само воплощение отваги и дерзкой смелости.
Мужчины вдруг, как бы спохватившись, заговорили наперебой, стали сбивчиво пересказывать наказ Шамиля,
один их них вытащил из потайного кармана письмо от имама и протянул Мурату.
Мурат, некоторое время, пристально смотрел на посланника и тот, как бы запнувшись, перестал говорить.
Его рука, с протянутым письмом, слегка дрожала... Смущенный этим взглядом, он, как бы оправдываясь,
подался телом вперед, приблизил письмо к Мурату и сказал: «Вот...». Мурат взял письмо, сел на скамью, приставив палку к стене,
развернул лист бумаги и стал читать. Мужчины, молча, переминаясь с ноги на ногу, смотрели на читающего Мурата и друг на друга.
  
   Хаджи, прочитав письмо, положил его на лавку справа от себя и, молча, смотрел на огонь в камине.
Потом тяжело поднялся с лавки, подошел к человеку, передавшему письмо,
положил руку ему на плечо и сказал: «Передай имаму, что я согласен на встречу.
Вот только подживет моя нога, я сам приеду к нему». Хаким подтвердил, что он еще слаб и нуждается в покое.
Он смотрел на своего подопечного и улыбался. Гонцы Шамиля поспешно вышли из комнаты.
-Мурат, я долго наблюдаю за тобой, - стал говорить Мугутдин.
-Ты же слышал, что многие говорят обо мне, как о знахаре, но не все знают, что я могу видеть будущее...
Хаджи насторожился, удивленно смотрел на хакима. Тот продолжал: «Я вижу тебя в огне, ты мечешься, не можешь найти выхода...
Я не могу тебе сказать что-то конкретного, но знаю одно, не будет у тебя в жизни покоя. Ты уходишь к Шамилю, будь осторожен».
- О каком ты покое говоришь? Я давно его потерял... Что, ты и вправду можешь предсказывать?
- Да, могу. Иногда пугаюсь, некоторым не говорю правду, но проходит время, все сбывается. Боюсь, что люди меня возненавидят за это.
Ты знаешь, мой младший, Айдын, может больше, чем я. Меня все зовут знахарем-хакимом,
я не раз думал, почему у меня это получается, почему у моего сына, как и у меня, этот дар?
Помню деда моего, он лечил и всякий раз приговаривал: «Дай Аллах спасения, да заживления».
Так и я говорю, только не вслух, а про себя. И отец мой лечил... Значит все от нашего Аллаха, он так хочет, передает нам из рода в род.
Вот теперь и сын будет знахарем. А знаешь почему? Должен же кто-то лечить народ, вот Он и выбирает, а как хитро придумал!
Понимаешь, зачем учить другого? Пусть учится у отца своего, умно выдумал.
- Да, у Аллаха мудрость и сила.
  
   Мурат вспомнил, как он рассуждал, как усомнился в Боге. Глубоко вздохнул и сказал: «Спасибо тебе, хаким!».
Стараясь перевести разговор в более светлое русло, добавил: «Хорошая у тебя семья, Мугутдин!
Все у тебя гладко, да ладно. Знахарь, нахмурившись, как- бы не для Хаджи, сказал: «Все ли?..»
Мужчины смотрели друг на друга. Мурат понял, что хозяина что-то гнетет, чем-то он обеспокоен.
Спросил: «Что ты не договариваешь? Что не в порядке?» Мугутдин, как-то сгорбился, подошел к камину и стал поправлять угли,
потом, повернувшись к Мурату, медленно заговорил, как-то странно растягивая слова, как бы выталкивая их из себя: «Я уже тебе говорил,
что мой сын Айдын, может больше, чем я. Он сказал мне, что нашу Аймеси ожидает горе... Я спрашивал его, что же это за горе такое?
Он не может мне ответить, только твердит все одно и то же. Не понимаю, что может случиться с ней, когда она так хороша, как цветок,
которым мы все любуемся. Выросла дочка, совсем взрослая стала. Мой кунак из соседнего аула, пригласил меня в гости.
Ты же знаешь наши обычаи. Сын у него, Гитин, хочет, видимо, сватать нашу Аймеси.
Спрашивал я ее, краснеет, чувствую люб он ей. Только вот Айдын... Что-то беспокоит все это, не дает покоя».
Мурату хотелось успокоить хакима: «Что ты ему веришь?».
   
   Но получилось все так нелепо, что он смутился и замолчал. Зачем он это сказал, после того,что рассказал ему знахарь?
Это выглядело сейчас глупо и даже оскорбительно. Мугутдин засуетился, заходил по кунацкой. Пауза затянулась.
Хозяин, неожиданно вспомнив, что его ждет болящий в соседнем ауле, сказал, что должен уйти.
Весь остаток дня Мурат чувствовал себя разбитым, он испытывал угрызения совести от того, что обидел человека своим недоверием.
Выходило так, что он посмеялся над тем, что было дорого и свято для лекаря, посмеялся над смыслом жизни хорошего человека.
Чувство совести мучило, жгло его, хотелось просить прощения за эту бестактность с его стороны.
Он перебирал в памяти все то, что рассказал ему Мугутдин. Остановился на том, что предсказывал Айдын Аймеси.
Да, что же может случиться с этой юной, всеми любимой девушкой?
Хаджи с трудом сел на свою постель, продолжая думать о Аймеси.
Сны были разными, он видел цветущий персиковый сад в снегу, орла в голубом небе, видел надвигающиеся черные грозовые тучи.


   Продолжение следует.