Глава 10

 

   Линейка, запряженная молодым, да резвым жеребчиком, тряслась по бесконечному серпантину дороги, делала очередной поворот, уходила все
выше и выше в гору.
Легкий парок поднимался от земли, скапливался в ущельях и уходил вверх, превращался в облака, улетал, чтобы где-то упасть дождем.
Прилетевший вчера, неизвестно откуда, такой же дождь, прошел здесь, и, как обычно, это вызвало осыпи, лавины из камней, которые то
и дело приходилось преодолевать линейке.
Конь спотыкался, фыркал, сам выбирал дорогу.
Возница отпустил вожжи и только там, где препятствия были совсем сложными, натягивал, направлял их и слегка покрикивал,
не зло, а в ободрение, на молодого жеребца, обучая его.
Тот косился на возницу своим фиолетово-перламутровым глазом, как бы спрашивая, правильно ли он понимает хозяина.
Вдруг колесо наскочило на камень внушительных размеров.
Линейка угрожающе стала заваливаться на бок, возница соскочил с повозки, не отпуская вожжи, выругался.
Конь рванул, колесо перескочило через камень, линейка выровнялась, устояла.
Возница натянул вожжи, остановил жеребца, сняв папаху, бросил на лавку, стал вытирать пот со лба.
Конь храпел, перебирая удила. Они звякали, ударяясь о зубы, а он, тем временем, медленно продолжал двигаться вперед, вытянув шею.

   Впереди был виден родник. Слева от дороги, слегка шумел, плескался водой, падающей со скалы, небольшой водоем, выложенный из камня.
Жеребчик припал к воде, пил медленно, втягивал холодную воду небольшими порциями, останавливался,
поднимал голову, крутил ею, замирал, вглядывался куда-то вдаль.
Человек подставил лицо под падающую струю ледяной воды, отпрянул, как жеребец замотал головой, с бороды слетали капли воды.
Повернувшись в сторону солнца, помолился, огладил лицо и бороду, присел на лежавший рядом камень.
Взгляд скользил по изумрудно- зеленой после дождя долине, лежащей внизу.
Река прорезала ее, извиваясь змеёй, несла свои бурные воды, чтобы встретиться там, дальше,
с более крупным потоком, слиться с ним и раствориться в пространстве и времени...

   Взор скользнул вверх, к роднику. От изумления он застыл….
Что это? Справа, в сажени от родника, насыпанный холмик из камней...
Рука невольно потянулась вниз, к камню на дороге, он поднял его и хотел уже бросить в сторону холма, но почему-то не сделал этого,
стоял и задумчиво смотрел на камни.
Он знал, что это значит. Это проклятие тому, кто когда-то осквернил этот родник.
Все, кто проходили и проходят мимо, видят этот холм, бросают туда камень, тем самым усиливают проклятие нечестивцу.
Может, прошла уже не одна сотня лет, а проклятие действует, и рано или поздно настигнет того, кто сделал плохое.
На этом свете или в мире ином, не будет он знать покоя.
Возница бросил камень на холм, но ему стало душно, что-то давило в груди, смутная тревога заставила отвести взгляд от холма.
Медленно пошел вдоль дороги, сзади тащился и тянул пустую линейку, жеребчик.
Вожжи волочились по земле, цеплялись за камни, тянули морду коня то в одну, то в другую сторону.
Проклятья, проклятья кругом, и жена, пусть и в шутку, прокляла, все пускать не хотела в Темир-хан Шуру.
Вспомнил слова той "проклятой" песни:


«Да выехать тебе в недобрый путь,
Да не вернуться тебе живым к отцу!
Поражающее прямо в глаз воробья, ружье твое
При каждом выстреле, пусть даже во вражий дом не попадет!
Полосующая чинары шашка твоя,
При каждом ударе, на бурках пусть даже следа не оставит!
В мною самою скроенный, самою сшитый тебе бешмет,
В каждый его шов пусть стрела угодит,
В каждую его пуговицу пусть ядро угодит!
Твоим князем, Хамзой, данная тебе синяя кольчуга,
Каждая ее пряжка пусть кровью пропитается!
Для твоих ран от ружей, выстреливших в упор,
Взяв из твоего бешмета, пусть тампоны сделают!
Твои раны от полоснувших шашек,
Сделав из твоей бурки обмотки, пусть повяжут!
Белокопытого друга, вороного коня твоего,
Предводители ногайцев пусть между собою поделят!
С боками мышиного цвета друг, серый конь твой,
О, единый Аллах! Пусть в шахалае закружится!


    Отойдя саженей двадцать от родника, он заметил среди редкой травы и камней, белеющий череп.
Череп барана был очень стар, потрескавшийся, местами разрушенный временем и самой природой.
Остановился, присел, поднял череп... Что происходит с ним? Почему, вот уже вторая примета, так растревожили его душу?
Он вертел череп в руках, пытаясь сосредоточиться, понять причину своего волнения.
Солнце перешло в зенит. Он сидел на камне под палящими лучами и все смотрел на этот полуистлевший череп.
Он, потомок известных ханов, наследник из тухума Кумыкского и Аварского ханства, он Фатали-хан Мехтулинский, сидит здесь,
среди этих гор, на дороге, среди камней, утомленный, с тревогой и смятением, с этим черепом в руках.

   Как давно ему не приходилось так остро чувствовать эту боль, эту ноющую рану, нанесенную ему предком.
Сколько раз он испытывална себе пристальные взгляды тех, кто жил рядом с ним в Нижнем Дженгутае.
До него доносились упреки, пересуды соседей, что он, наследник того человека, который когда-то покушался на народного заступника.
Он помнил ту историю,которая передавалась из уст в уста, из поколения в поколение, и вот теперь,она снова вошла в его сердце.
Он помнил, что дед Ахмед-хан Мехтулинский, пытался устранить своего соперника и, даже врага,
Хаджи - Мурата из Хунзаха, он помнил имама Шамиля и ту жестокую борьбу горцев с русскими.
Он, как никто другой, знал всю горечь потерь, разочарований и того утраченного мира, в котором жили его предки.
Он не мог особенно жаловаться на жизнь, живет он зажиточно. Сколько у него хуторов, да скота... Семья: три сына, да дочь.
Пусть его недолюбливают в Дженгутае, ему плевать на всех, все равно терпят...
Вот только этот череп, почему он так тревожит? Неужели он напомнил ему Хаджи-Мурата, которого, как говорят, похоронили без головы...
Фатали медленно приблизил к лицу рассыпающиеся белые кости, с силой сжал их в руке, долго смотрел в пустые глазницы, со злом отшвырнул останки.
Встал с камня, в голове звенело. Поднял голову, из – под руки смотрел в голубое небо, разыскивая там, в вышине, глазами, трепыхающегося на одном месте, жаворонка. Монотонная песня птицы усиливала звон в голове, хотелось бежать с этого места, забыть все тягостные воспоминания.

   Натягивая вожжи, Фатали тормозил своего резвого жеребчика. Дорога шла вниз, уже слышался лай собак в его родном Нижнем Дженгутае.
Вспомнил о письме, которое получил неделю назад от Изима.
Сын сообщал, что закончился срок его службы в царском конвое и, теперь, он с другом возвращается домой.
Отец был горд за сына. Ещё бы, его Изим служит царю.
Сколько раз он описывал в письмах царя и его придворных. Мало кому выпадала такая честь.
Воспоминания о письме, о сыне, грели душу.
Тревога уходила, отступала. Линейка, прогромыхав улицей, вкатила в широкий двор его дома.

      Продолжение следует.