Глава 15

   

   Занималась заря. Солнце выкатывалось из за моря красным, огненным шаром.
Жаркая, словно раскаленные угли, лента, ковром протянулась от восходящего диска солнца до самого берега.
Легкая рябь на воде оживляла этот ковер, и он казался толстым, туго набитым, похожим на те, которые лежали в ее доме.
Только это не тот ковер, по которому бесшумно ступали ее ноги.
Эта горячая лента была продолжением долгой дороги, которую она прошла пешком, прячась ночами от людей.
Так пришла она из Темир-хан Шуры в Петровск.

   Красивый дом на берегу моря, который Изим построил сразу после свадьбы, они не успели обжить.
Здесь она была хозяйкой совсем короткое время. Приезжали один раз весной, когда цвели персики.
Помнит, как Изим улыбался, говорил, что это его свадебный подарок любимой женушке. Слезы катились, но она не замечала их.
Рабочее утро наполнялось суетой. Какие-то люди, совсем ей незнакомые, высовывались из окон ее дома, что-то кричали вслед уходящим детям.
Несколько мужчин курили у парадного крыльца, смеялись.
Какая-то дама в пестром халате, с папиросой во рту, вынесла ведро с помоями, вылила его в саду...
Кружилась голова, сказывалась бессонная ночь, тяжелая дорога. Она боялась, что потеряет сознание.
Фабрике имени III Интернационала, куда она устроилась на работу, принадлежал сейчас ее дом, из которого сделали общежитие.
Теперь она жила в этом общежитии. Саркастической улыбкой жизни стала эта горькая шутка судьбы.
Комната, которую она занимала, примыкала к другой, где стояло ее фортепиано, подарок мужа.
Теперь вечерами, плача, она слушала чью-то игру, и ей хотелось выть под музыку Шопена.
Дети, которых она привезла позднее, затихали во время звучания инструмента, наблюдали за матерью,
слушали внимательно музыку и совсем редко спрашивали, почему она плачет или ее так трогает эта мелодия?
Мать улыбалась в ответ, молчала, утирала слезы, обнимала детей. Они не знали всего, а она хранила молчание….

   Дом культуры в Петровске, который организовали по решению местного Ревсовета, казался муравейником.
Люди приходили сюда после работы, уставшие, немного обозленные, но здесь они находили отдушину, знакомились,
общались и немного оттаивали, приобщаясь к культуре.
Здесь у них появлялась возможность забыть, хоть на короткое время, повседневные заботы, трудности, сложности быта.
Здесь пели, учились играть, читали, ставили спектакли, рисовали, учились писать.
Соседка за стенкой, в комнате которой стояло пианино, была женщиной общительной, с хорошими манерами и речью.
Саадат это сразу поняла и потянулась к ней. Они часто засиживались за чаем.
Изабелла, так звали соседку, с армянским акцентом рассказывала открыто о своей судьбе.
Ее муж, бывший коммерсант, был арестован здесь, в Петровске, когда они приехали в начале восемнадцатого по делам концессии.
Ее, как «бывшую», пожалели. Теперь она работала в Доме культуры музыкальным работником, давала уроки фортепиано, вела кружок музыки.
Женщина располагала к себе, и они с Саадат подружились.

   Прошло несколько месяцев, когда Саадат поведала новой подруге свою историю и очень просила её молчать, не рассказывать другим и,
особенно, детям, пояснив, что все это может сильно травмировать душу детей, зародить в них обиду, затаить злобу.
Изабелла с пониманием отнеслась к просьбе Саадат, потому что на своей шкуре испытала горечь несправедливости.
Часто, подняв руки вверх, она призывала Бога, спрашивала, за что им такое?

   Отделение фортепиано музыкального кружка, которое регулярно посещала Саадат, было малочисленным, там занимались,
чаще всего, те, кто ранее, так или иначе, был связан с музыкой, поэтому здесь могли встретиться люди одного круга.
Женщина, с золотыми волосами, слегка тронутыми сединой, отличалась ото всех остальных.
В группе пианистов, куда пришла она совсем недавно, на нее смотрели с легкой завистью, она хватала все на лету,
сказывалось умение, навык игры на аккордеоне.
С виду всегда спокойная, даже невозмутимая, она преображалась, когда начинала играть на аккордеоне.
В эти минуты глаза ее горели, тело взрывалось, будто сопровождало каждый звук, голова, запрокинутая назад,
словно взлетала с каждым аккордом, золотые волосы развевались...
Слушать ее игру, и смотреть на неё, было одно удовольствие. Все замирали. Ее игра притягивала, приковывала внимание.
В эти минуты она была счастлива. Изабелла любовалась своей новой подругой.
Умжаган нравилась ей, в её судьбе угадывалось такое же, как и у нее, прошлое, и это прошлое вызывало у Изабеллы ностальгию по утраченному миру.
Как-то сам собой образовался женский треугольник. Женщины тянулись друг к другу, их сближала общность судеб и их прошлое.
И, совсем неважно, что здесь встретились мусульманка Саадат, христианка Изабелла и Умжаган, которая мало верила, больше надеялась на себя, может от того, что в ней смешались мусульманская и христианская кровь. Кто знает..

   Дружба, которая завязалась почти десять лет назад, только крепла.
Умжаган часто приглашала своих подруг в свой дом. Ее дом, к счастью, был оставлен местной властью семье и все потому, что муж Умжаган, Юнус,
в прошлом офицер царской армии, перешел сразу на сторону красных и теперь возглавлял важный отдел при комиссариате.
И, что было совсем большой редкостью, в доме сохранилась прислуга, хотя это называлось теперь иначе...
В её доме чувствовался дух уходящей эпохи, и когда сюда приходили Саадат и Изабелла, то они с грустью вспоминали свое прошлое, своих мужей.
Умжаган понимала их и очень старалась, хоть как-то, отвлекать своих подруг, но при этом всегда чувствовала себя неловко за то, что судьба пощадила ее.
Она была по- своему счастлива, и было от чего. Муж рядом, занимает высокий пост, сын учится в Петербурге.
Это было ее женское счастье, ей очень хотелось поделиться им с ее несчастными подругами.
Она часто, порой невыносимо мучительно, думала об этом, только, что она могла изменить?

   Наступило бабье лето, сентябрь 1929 года.
Его первая половина была солнечной, ветер затих, вероятно, копил силы к предстоящей осени.
Паутинки срывались и медленно плыли, искрились в лучах доброго, последнего летнего солнца.
Молодые ласточки резво порхали на высоте, гонялись за насекомыми, и было похоже, что они играют, радуются солнцу и силе своих молодых крыльев,
показывая тем самым своим родителям, что они готовы вступить в самостоятельную жизнь.

   В последнее время Саадат часто приходила в дом Юнусилау со своей дочерью Умукусюм, так просила хозяйка дома Умжаган.
Умукусюм, старшая дочь Саадат, была скромна, приветлива, общительна, вежлива и начитана.
Когда она приходила в дом подруги своей матери, то всякий раз при случайной встрече с сыном Умжаган Магамедом,
чувствовала себя неловко, ее обдавало жаром, она краснела, опускала глаза, отворачивалась, будто хотела что-то спросить у сопровождавшей ее матери.
Она замечала, что молодой человек задерживает взгляд на ней, как бы рассматривает, изучает.
Ее сердце билось по-особенному в эти мгновения. Она понимала, но боялась себе в этом признаться, что он ей небезразличен и очень нравится.
Магамед совсем недавно вернулся из Питера, где окончил архитектурный институт, а так же, параллельно, художественную студию.
Он часто рисовал на песке ее лицо, волна набегала, стирала образ, а он с упорством, быстрым движением восстанавливал его вновь...

   Женщины стояли у открытого в сад окна. Дети собирали спелые яблоки, бережно укладывали каждое яблоко в корзину.
Рука Магамеда коснулась руки Умукусюм. Она резко отдернула руку, как от прикосновения раскаленного уголька.
Матери, заметив эту сцену, переглянулись, рассмеялись. Магомед стоял смущенный, сжимал красное яблоко в руке, держа его перед собой.
Вдруг бросил яблоко в корзину, резко развернулся и побежал к дому.
Умукусюм растерянно продолжала стоять у корзины, смотрела в сторону окна, смущенно опустила голову.
В этот момент появился Магомед, он шел от дома, что-то пряча за спиной. Подошел к девушке и, молча, протянул подрамник.
Умукусюм обмерла, с подрамника на нее смотрела она сама. Художник изобразил ее в цветах. Это была она, цветущая, как сама весна!
Яркие краски весенних цветов поразили ее! Она чувствовала себя счастливой.
-Это я? - спросила, смущаясь, Умукусюм. Магомед, протягивая картину, убедительно кивнул.
-Возьми, это мой подарок тебе. Прости, что без рамы, я не мог удержаться, хотел быстрее тебе сделать этот подарок.
Раму я сделаю позднее. Возьми. Девушка протянула руки к подрамнику, теперь они оба держали картину и впервые смотрели открыто друг на друга.

   Приглашенных на свадьбу было немного...
Они часто вспоминали свадьбу, вспоминали прошлое.
Из рассказов родителей, дедушек, бабушек понимали, что давно их судьбы сплетались, пересекались, порой трагически.
Но самое главное, что присутствовал в их судьбах человек, который вызывал у них обоих восхищение, человек - легенда, национальный герой,
Хаджи - Мурат. Это придавало им какую-то силу, гордость за себя и за своих предков.

   Росли дети. Магамед Каир-Магома Юнусилау стал уважаемым человеком в Дагестане.
Из его студии выходили молодые художники, заслуженные, одаренные. Он работал над серией портретов известных людей Дагестана.
Собирал словесные портреты, изучал характеры, старался передать их в своих полотнах.
Он получил звание заслуженного художника Российской Федерации. Его дом постоянно был открыт для всех.
Приходили друзья, друзья друзей. В этом доме царил дух национальной культуры, здесь зарождались и получали благославление поэты,
писатели, художники. Здесь бывали молодые Расул Гамзатов, Эфенди Капиев и многие другие…
Магамед всегда помнил пророчество старого муллы Хаджи, правнука хакима Мугутдина.

   В удивительные игры порой играет судьба с человеком...
Дети выросли. Дочь Умжаган, названная в честь бабушки, выходит замуж. Что тут особенного, все женятся.
Но, кажется, сама судьба снова вмешивается в их жизнь своей игрой, потому что правнук далекого, но такого дорогого этой семье,
алима Гаджи Мугутдина, который предсказывал судьбу мальчику, берет в жены его дочь.
Дочь Магамеда Каир Магомы Юнусилау сливается с родом Мугутдиновых.
Странно ли это?

   Адиль и Ума, так зовут наших новобрачных, вспоминают своих родителей, всех тех далеких и близких предков,
которых судьба так затейливо перемешала в своей непредсказуемой игре.
В них, в этой паре, слились, сошлись в одну точку дороги, которые уводят в глубокую старину, словно клубок ниток,
размотанных из настоящего в прошлое, и сотканный из этих ниток ковер, носит название « Судьбы людей».
...Ковер-судьба, странное название...


    ЭПИЛОГ



    Я закончил читать. Все время, пока я читал, Ума и Адиль молчали, я слышал их глубокие вздохи.
Адиль иногда вставал с кресла, подходил к окну. Что он видел там? Он смотрел на железную дорогу, которая уходила на Восток.
Зазвонил телефон. Ума подняла трубку, звонила из Вены дочь Джессика. Я, слушая разговор матери и дочери, стал вспоминать…

   Я помнил Джессику Вагнер с раннего детства, когда она еще была Айной Мугутдиновой.
Помню, как она долго колебалась, какое имя ей выбрать, чтобы получить паспорт в Германии.
Она хотела оставить фамилию Дадиани, в знак уважения к своему далекому предку. Джессика Дадиани звучало красиво.
Она тогда училась в Италии, ей казалось, что это будет логичным, тем более ее всегда принимали за итальянку.
Но, стала она Вагнер. Молодая оперная певица, живет в Вене.

   Адиль спросил жену, почему звонила Айна. Он не мог привыкнуть к ее новому имени, звал свою дочь только Айной.
Ума ответила, что Айна знает, что на сегодня назначена встреча, и она справлялась, был ли дядя Николай, читал ли он уже свою повесть.
Адиль улыбнулся, сел в кресло, молчал. Я чувствовал себя не совсем ловко.
Неудобство исходило из того, что я не был уверен, понравится ли им, то, что я написал. Поэтому теперь я ждал, ждал их суда.
Мог ли я себе представить три месяца назад, что разговор о литературе, в частности, о Льве Николаевиче Толстом, о герое его повести "Хаджи-Мурат",
о Дагестане, разбудит такие воспоминания у моих друзей и эти воспоминания вызовут у меня сильное желание написать историю о людях,
в судьбах которых герой великого писателя занимал определенное место и, память которых, хранила эти истории.
Они сами были откровенно удивлены, что их судьбы так переплетены и связаны.

   Я ждал. Адиль нарушил затянувшееся молчание.
Он вдруг сказал совсем неожиданно для меня: « Мне необходимо побывать в Нижнем Дженгутае на могиле моего прадеда Хаджи».
Он стал рассказывать, что могила его предка Хаджи превратилась в святое место, куда приходят постоянно люди, чтобы унести немного земли с могилы.
Я понимал, что происходит в душе Адиля. Мне, как названному брату, захотелось посетить это святое место, теперь я чувствовал свою причастность ко всему,
что связано с судьбами этих людей, я был просто обязан побывать на могиле предсказателя. Ума смотрела на мужа.
-Я поеду с тобой. Мне хочется навестить могилы моих родителей, моей бабушки Саадат.
-Ты, знаешь, Николай, - ее звонкий голос застал меня врасплох. Я представлял в этот момент могилу муллы Хаджи Мугутдина.
Ума повторила: «Ты знаешь, Николай, что кукла, которую привез Саали бабушке Саадат, хранилась у нее до 1965 года?».
Я удивленно поднял глаза. Хозяйка продолжала: «В 1965 году украли куклу».
Она замолчала, а потом добавила с грустью в голосе: «Бабушка умерла вскоре, следом за этим случаем»

   Позвонили в дверь. Адиль впустил сына Али.
Прямые, длинные черные волосы доходили до плеч, отливали голубоватым цветом, напоминали крыло ворона.
Что же, жизнь продолжается...