Коненков и Есенин

Ранней весной 1914 года Коненков переехал в мастерскую на Пресню. Раньше эту студию арендовал скульптор Крахт. Коненкову нравилась студия: простор для работы, уединенность (уютный деревянный флигель стоял в глубине зелёного двора, среди зарослей сирени, жасмина и шиповника), возможность устраивать во дворе подсобные службы. В апреле Коненков вскопал пустырь вокруг флигеля и посеял рожь с васильками. Мастерская на Пресне стала местом родным и желанным.

В эту мастерскую однажды Сергей Клычков привёл Сергея Есенина знакомиться с Коненковым. Как рассказывал потом Клычков, перед дверью Есенин услышал звучание лиры и поющие голоса и придержал своего провожатого. Есенин остановился: «Стой, кажется, Коненков поёт и играет на лире. И только дослушав до конца, они вошли.
Клычков представил: «Поэт Есенин. Очень хороший поэт. Он знает и любит ваши произведения».
И тут вдруг Есенин внезапно загрустил и сказал: «Я вам почитаю стихи».
Прочитал одно стихотворение, Коненков похвалил, попросил ещё. Есенин посветлел лицом и молодым, ломающимся, но сильным голосом стал читать весёлые стихи о Руси, что тропой-дорогой разметала по белу свету свой наряд.
Так Коненков и Есенин стали друзьями.

Весной двадцатого года Есенин позировал Коненкову для портрета. Сеансы продолжались с неделю. Был вылеплен из глины бюст, сделано несколько карандашных рисунков. Но Есенин скоро заскучал и уехал, поэтому глиняный бюст Коненков переводил в дерево уже без натуры, корректируя сделанный с натуры портрет по сильному впечатлению.

В первых числах мая 1922 года Дункан увезла Есенина в Европу, а затем и в Америку. Вернулся он в августе 1923-го.
Появившись снова в мастерской Коненкова Есениен сразу же спросил: «Ну, каков я?» За эти полтора года Есенин раздобрел, стал краситься и пудриться, и одежда на нем была буржуйская.

Но очень скоро заграничный лоск с него сошёл, и он стал прежним Серёжей Есениным — загадочным другом, российским поэтом.
Стояли последние жаркие дни недолгого московского лета. Большой шумной компанией отправились купаться. Повеселились вволю. По дороге к дому Есенин, вдруг погрустневший, стал читать неизвестные Коненкову стихи:

«Не жалею, не зову, не плачу,
Всё пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком…»

Тяжёлая тоска послышалась Коненкову в голосе Есенина; «Что ты? Не рано ли?»
Есенин засмеялся: «Вовсе не рано».
И опять Есенин пропал из поля зрения Коненкова. На этот раз — навсегда.