Обыкновенная любовь. Часть 2

                СЕРГЕЙ ХОРШЕВ-ОЛЬХОВСКИЙ


                ОБЫКНОВЕННАЯ ЛЮБОВЬ
                (Повесть)
               
                ЧАСТЬ  2

                Глава  7      


          На новом месте Люба освоилась быстро. Она была дисциплинированной, вежливой, работы никакой не чуралась и её за короткое время все искренне полюбили – и медицинский персонал, и больные, и даже сварливая, грубоватая комендантша.
     На целый месяц больница стала для Любы и работой, и домом, и местом отдыха. Только после первой получки она решилась выйти в город и тут же ухлопала её всю, до последней копеечки на меховые сапожки и модные чулки. Зато радости было на целую неделю. Она каждый вечер примеряла сапожки и, со счастливым видом, прохаживалась в них по коридору. Больные, не чаявшие в ней души, радовались наравне с ней. Только завсегдатай больницы, вездесущая и добрейшая Дарья Анисимовна, которую все запросто называли тётя Даша из первой палаты, не одобряла её добровольного затворничества.
     – Что это ты, голубушка, всё сидишь, да сидишь на одном месте? Прямо как старушонка! Так недолго и закиснуть в больничном запахе! – не вытерпев, заворчала однажды тётя Даша из первой палаты. – Сходила бы вечерком в кинотеатр. А в воскресенье прогулялась бы по парку. Глядишь, найдётся кавалер. Всё веселее вдвоём. Или ты бережёшь себя для кого-то? – с любопытством заглянула она Любе в глаза. 
     – Что за глупости! – возмутилась Люба, стыдливо краснея. – Никого у меня нет!
     – Ага, сердишься. Значит, запал кто-то в сердце.
     – Запал, – призналась Люба. – Только он бросил меня.
     – Дурак! Если ему такая девка плохая, какая же ему тогда нужна?
     – Нет. Он не дурак. Всё получилось случайно.
     – А, по-моему, дурак. Сходи-ка ты на танцы и обзаведись новым кавалером.
     – Ладно, схожу, – улыбнулась Люба. – Как только денег соберу на модное пальто.
     – Нет-нет! Так дело не пойдёт! – решительно возразила тётя Даша. – Завтра же возьмёшь моё пальто и пойдёшь в кино! И не вздумай перечить мне! – категорически заявила она и оборвала на этом разговор.
     Утром тётя Даша на самом деле выпросила у кладовщицы своё пальто и устроила примерку. Люба была приятно удивлена – пальто новое, добротное, и шито как-будто по ней. 
     – Какое красивое! Я такого ещё никогда не видела! – воскликнула она и, не сдержав эмоций, стала целовать тётю Дашу.
     – Будет тебе, забияка! Будет! Иди ставь чайник, обмоем твою покупку, – приветливо заворковала умудрённая жизненным опытом женщина, удовлетворённая своей победой. 
      Весь день бродила Люба по городу просто так: любовалась витринами магазинов, куда-то отчаянно спешащими нарядными людьми, голубями на площади, яркими осенними листьями на деревьях... А когда находилась до устали, купила билет на индийскую мелодраму.
    После фильма она сразу запорхала домой, очарованная счастливым концом – ей хотелось поскорее поделиться впечатлениями с тётей Дашей. Больница на самом деле стала для неё родным домом, а персонал и больные, как родная семья.
    Она радостно бежала, ничего не замечая вокруг и нарвалась, – всего-то в полусотне шагов от больницы, – на группу длинноволосых хулиганов, неожиданно преградивших ей путь.
     – Жбан, глянь какая красивая девчонка чешет по улице! – заискивающе пропищал самый щуплый в группе паренёк. – Я первый увидел её! Я!
     – Хилый, заткнись, я первый увидел её! – прикрикнул на товарища Жбан и, противно хихикая, кинулся к Любе, и обхватил её за талию.
     Люба едва не задохнулась от возмущения – до её девичьего тела ещё никто и никогда не дотрагивался. Она отчаянно задрыгала ногами, когда Жбан оторвал её от земли, запустила в его сальную шевелюру длинные, проворные пальчики и с отвращением, но, что есть силы, впилась в него зубами, точно так, как прошлым летом в Мишку Попова.
    Жбан взревел, словно разгневанный бык и отбросил Любу в сторону.
     – Чё стоишь, скотина! – пнул он ногой Хилого! – Догоняй! Она, с-сука, щеку прокусила мне!
    В больницу Люба влетела не помня себя и, задыхаясь от волнения, упала в объятия тёти Даши, поджидавшей её в коридоре.
     – Что случилось, радость моя? – не на шутку встревожилась тётя Даша, обняв Любу. – Лица на тебе нет?
     – Там!.. Парни!.. Облапать хотели!..
     – Такого никогда не случалось рядом с больницей. Может, они пошутили?
     – Нет! Не шутили! Я знаю!
     – Это точно, не шутили окаянные! – сердито загудела тётя Даша, выбирая длинные рыжие волосы из кулачков Любы.
     – Не пойду я на танцы! Ни за что на свете не пойду! И не уговаривай меня! – всхлипывала Люба на плече тёти Даши.
     – Не гневись, Любушка. Не гневись, пожалуйста, – огорчённо завздыхала тётя Даша. – Я же хотела как лучше.
     – Я не сержусь. Нисколечко не сержусь, – продолжала всхлипывать Люба. – Ты только посиди немножко со мной.
    Тётя Даша отвела Любу на бельевой склад в её крохотную комнатку, заботливо уложила в кровать, накрыла тёплым одеялом и ещё сверху, для надёжности, своим пальто, и стала убаюкивать, как малолетнюю девочку:
               
                Баю-баюшки-баю, не ложись на краю…

     – Хорошо мне с тобой, спокойно, – полусонно лепетала Люба. – Привыкла я к тебе.
     – Я тоже привыкла к тебе, – вторила ей тётя Даша.
     – Вот и хорошо, будем дружить. Я когда-нибудь приеду в гости.
     – Нет, Любушка, мы уедем вместе. Меня скоро выпишут из больницы.
     – А я не буду стеснять вас?
     – Не переживай, у меня справная, просторная хата. Вот ты и будешь там жить-поживать вместе со мной. А когда я буду в больнице, сама будешь приглядывать за жильём. А как помру, хата вовсе останется тебе.
     – Опять вспоминаете смерть! – возмутилась Люба, и её сонливость сразу прошла. – Вы ещё не старая, вам ещё жить и жить!
     – Нет, доченька, мне немного осталось при моей хвори.
     – Всегда так с хорошими людьми! Всегда приклеится какая-нибудь напасть!.. – всхлипнула Люба. – И откуда она только взялась, эта проклятая болезнь?
     – Подруга покалечила.
     – Подруга? – переспросила Люба, в растерянности.
     – Да, лучшая подруга. В войну это приключилось, в оккупацию. Я была тогда такая, как ты. Везли нас немцы – баб, да девчонок, на рытьё окопов, и подвода, на которой я ехала, перевернулась на косогоре. Рядом со мной как раз сидела та самая подруга – она-то и зашибла меня нечаянно пяткой.
     – Пяткой? – привстала Люба, от удивления, на локтях.
     – Так уж получилось, – тяжело вздохнула тётя Даша. – Со всего размаха саданула в печень, когда мы как горох катились под косогор. С тех пор и не нахожу себе места.
     – Я буду очень-очень заботиться о тебе, и болезнь сразу пройдёт, – сказала Люба и взяла руки тёти Даши в свои. 
     – Значит, поедешь ко мне? – обрадовалась тётя Даша.
     – Поеду, – улыбнулась Люба и прижала руки тёти Даши к своим щекам. – Вместе нам будет хорошо.
     – Это точно! – засияла тётя Даша. – А то я почти всю жизнь одна-одинёшенька.
     – Из-за болезни?
     – Нет. Из-за верности.
     – Как из-за верности? – оторопела Люба.
     – Замужем я когда-то была, да всего-то две ноченьки успела переспать с мужем своим, с Васенькой. Затяжелеть даже не успела... – жалобно поджала губы тётя Даша. – На войну его забрали, совсем ещё мальчишкой.
     – Погиб?  – проронила Люба упавшим голосом.
     – В плен попал, а фашисты сварили с него мыло в концлагере.
     – Мыло?!  – выскочила Люба из-под одеяла.
     – Мыло, доченька моя. Мыло. Люди тогда были, как звери.
     – Но откуда вы это знаете? 
     – После войны сватался ко мне районный особист. Я тогда ещё хорошо себя чувствовала, видная была девка. Боевая, голосистая, вот он и запал на меня. А я ему сказала, что замужем, и буду ждать своего суженого до тех пор, пока не вернётся с войны. Он всё удивлялся – на дворе-то уже сорок девятый год стоял, но не отставал от меня. Дал в военные архивы запросы – служба ему позволяла, и разузнал, что Васенька мой был в концлагере – в Германии. И в концлагере том людей жгли в печах, и золой с их тел удобряли немецкие поля. А с тех кто покрепче, даже мыло варили для солдат. Васенька-то мой плечистый был, здоровенный парень, – опять всхлипнула тётя Даша.
     – И что дальше было? Вы вышли замуж за особиста? – мгновенно перевела Люба разговор в другое русло.
     – Нет, как же после такого?.. Васе верной осталась на всю жизнь. Теперь вот без детей доживаю свой век. Но ничего, сама не понесла, так хоть ты нарожаешь дюжину внучат.
     – Ой, тётя Даша, ты как скажешь! – засмущалась Люба и опять нырнула под одеяло.
     – А разве мы хуже других? Неужели не найдём тебе хорошего жениха?
     – Ещё как найдём! – засмеялась Люба и выглянула одним глазом из-под одеяла. – Синдбада-Морехода!
     – Сынабада, – с трудом выговорила тётя Даша, – я никакого не знаю, да ещё морехода. А вот с племянником своим познакомить могу, с Николаем. Работает лесничим. Спокойный, послушный парень. По всем приметам должен быть хорошим мужем.
     – Тётя Даша, не говорите глупостей! – рассердилась Люба. – Мы же совсем незнакомы с ним!
     – Это дело поправимое, черкану ему письмецо, поручусь за тебя. А как приедет в гости, осмотрите друг дружку, полюбезничаете, и коли сойдётесь характерами, Бог вам в помощь.  А нет... Что ж, как говорится – на нет и суда нет.
    На том и порешили. Решала, правда, тётя Даша, а Люба всего лишь не осмелилась возразить ей.

                * * *               
        Николая ждали две недели: тётя Даша – с нетерпением, Люба – с тревогой. На третью неделю его ждать перестали: тётя Даша – с огорчением, Люба – с радостью. Но как только ждать перестали, он тут же нагрянул.
     Тётя Даша тотчас зазвала племянника в Любину комнатку и стала хлопотать над чайником.
     Чай пили долго, и долго говорили о разных пустяках. Говорила в основном тётя Даша. Она интересовалась всем, что было связано с её родной деревней, и всё расхваливала Любу. Николай едва успевал отвечать на вопросы тёти и во всём соглашался с ней. Люба больше помалкивала и несмело, иcподтишка, изучала неожиданно объявившегося жениха.
     Когда тётя Даша использовала все темы для болтовни, она предложила молодым сыграть в свою любимую игру – в подкидного дурачка. Молодые, скованные застенчивостью, за игрой в карты немножко расслабились и, вслед за тётей Дашей, тоже стали смеяться и шутить, вспоминая всякие интересные случаи. А тётя Даша, удовлетворённая их поведением, опять решила поставить чайник на электрическую плитку.
     – Не надо больше чаю, – остановил её Николай. – Мне пора.
     – Как это пора? Мы же ещё не поговорили о деле! – испугалась тётя Даша.
     – А что тут говорить, хорошая девка. Заберу дня через три, – напрямик сказал Николай и, засмущавшись своих слов, поспешно удалился их комнаты.
     – Ой, какой шустрый! За-бе-ру-у!.. – вслед передразнила его Люба. – А меня спросил он?
     – Значит, не понравился Николай? – опечаленно вздохнула тётя Даша.
     – Ну, почему же, видно, что он неплохой, рассудительный парень. И собою хорош, прямо красавец. Но я так сразу не могу, обдумать всё надо.
     – Выходи за него Любаша. Это всё же лучше, чем слоняться по чужим углам. Он живёт в Матвеевке.
     – В Матвеевке?!
     – Да, в Матвеевке. А чего ты так удивилась?
     – Так сестра же моя старшая там замужем! Нина!
     – Видишь, как всё хорошо складывается. Поддержка будет тебе. Вот, возьми деньги, – сунула тётя Даша Любе в руки носовой платок, завязанный узелком. – Купишь белое платье.
     – Не надо! – отскочила от неё Люба. – Я сама насобирала денег!
     – Не перечь! – одёрнула её тётя Даша. – На свои купишь пальто. 
     – Ладно, – смутилась Люба. – Возьму, но с условием...
     – С каким ещё условием? – насторожилась тётя Даша.
     – Деньги я верну тебе.
     – Хорошо, вернёшь потом, – хитро улыбнулась тётя Даша, – только теперь возьми.
-----------------------
*«Ковровец» – Одноцилиндровый, двухколёсный мотоцикл, выпускался в 1946-1965 г.г. под различными модификациями (К-125, К-55, К-58, К-175) на заводе им. Дегтярёва в г. Ковров – отсюда народное название «Ковровец». С 1965 г. стал называться «Восход», но в народе, в просторечии, он ещё некоторое время оставался под именем «Ковровец».


                Глава  8

     За Любой Николай приехал ранним субботним утром на стареньком хорошо присмотренном мотоцикле «Ковровец».*
     Люба с превеликим трудом заставила себя собрать свои скромные пожитки и отправиться в путь с почти незнакомым человеком. К счастью, погода стояла тёплая, сухая, не свойственная середине ноября. Ехать было комфортно и попутно можно было любоваться жёлто-оранжевым и малиново-красным заревом охватившим все леса и перелески.
     Путь в Матвеевку пролегал через Павловку и Николай по собственной инициативе заехал в родной дом Любы, чтобы познакомиться с её семьёй.
     – Что, совсем никого нет дома? – удивился Николай, когда Люба вернулась к мотоциклу одна. – Где же они все?
     – Отец, наверно, на ферме. Сестра в школе.
     – А где мачеха? – настаивал Николай, горя желанием увидеть новую родню сию же минуту.
     – В магазине. Она каждый день туда ходит, как на работу.
     – Зачем?
     – Посплетничать.
     – Ну, раз так, значит, проведаем твоих родных на месте. Поедем в школу, на ферму...
     – Хорошо! – поспешно согласилась Люба. – Только не в магазин!
      Первой они проведали, во время перемены, сестру.
      Оля донельзя обрадовалась гостям. Она обнимала и целовала Любу так, как будто не видела её много лет. А когда раздался звонок на урок, она даже решилась обнять Николая.
     – Кто это такой красивенький? – спросила Олю Галинка, когда они вместе бежали в класс. – Вот бы познакомиться с ним!
     – Ага, размечталась, это Любин жених!
     – Жени-и-и-х?.. – в удивлении протянула Галинка, и обернулась, чтобы ещё раз взглянуть на Николая.
     – Да! Жених! И покрасивее твоего братика! – схватила её за руку Оля и потащила за собой.
     Отец встретил Любу с Николаем настороженно, исподлобья глядя на них.
     – Познакомься, папа. Это Николай. Мы собираемся пожениться, – тихо пролепетала Люба, с трудом пересилив стыд. 
     – Нет! – в испуге воскликнул отец. – Мы только что Зою выдали замуж! Где возьмём деньги ещё на одну свадьбу? Потерпите, ради бога, до следующего года!
     – А мы и не собираемся играть свадьбу, – успокоил его Николай. – У нас с мамой тоже мало денег на такое хлопотное дело.
     – А, как же тогда? – оторопел отец.
     – Соберём сегодня близкую родню, погуляем, и делу конец. А в понедельник распишемся в правлении колхоза. Так что приезжайте вечером.
     – Со свадьбой ты верно решил, – охотно согласился Фёдор. – А сейчас пойдём к нам домой, соберём что-нибудь из приданого.
     – Нет-нет! В другой раз! – наотрез отказался Николай и выразительно кивнул на мотоцикл. Дескать: «Что на нём увезёшь?»
     – Ладно, – не стал настаивать отец. – Вечером сами привезём на подводе. И водочки купим, а вы приготовьте закуску.

                * * *
         Слово отец сдержал наполовину. Приехал не на подводе, а в двуколке, и без жены, не пожелавшей вывезти из дома хоть одну лишнюю вещичку. С ним была только младшая дочь. Оля первой выскочила из двуколки и вихрем налетела на Любу.
     – Любушка, родненькая! Я так соскучилась по тебе! – колокольчиком зазвенела она, обнимая и целуя сестру. – А твой ничего, красивенький! Небось, любишь его-о-о!.. – в восторге закатила она глаза, как будто улетела мыслями на край света, но тут же очнулась и стала пристально изучать взглядом Николая, помогавшего отцу вытаскивать из двуколки мешок с приданым и ящик водки. 
     – Люблю, – соврала Люба, не желая лишать сестру праздничного настроения.
     – Вот и молодец! Он у тебя правда красивенький, не хуже некоторых морячков, – зачастила Оля, и тут же осеклась, поймав строгий взгляд сестры. – Ой, заболталась я совсем и забыла про моё приданое. Целых два мешка собрала тебе, пока мачеха развлекалась около магазина. Эта жадюга всегда с собой носит ключи от сундуков. А нынче, под подушкой забыла, как будто кто-то приказал свыше. Отец не ругался, похвалил даже. Ему-то что дали, то и взял. А я получше навыбирала вещей. Материалы всякие дорогие, простыни, наволочки...
     – Да ты с ума сошла! – перебила её Люба, в испуге. – Она живьём съест тебя!
     – Ничего подобного, я раскалённой кочергой погоняла её по хате, так она теперь без дела не пристаёт ко мне.
     – Спасибо тебе, сестричка. Только ты по-настоящему любишь меня. 
     – А Николай? Он разве...
     – И Николай любит! – опять перебила её Люба. – И больше не приставай с этим!
     – Хорошо. Не буду, – с неохотой буркнула Оля.
     – Пойдём в дом, – взяла Люба сестру за руку, – поможем накрывать стол.
     – Настоящий?! – подпрыгнула от радости Оля. – Свадебный?!
     – Да уж какой получится.
     В просторной прихожей комнате уже стояли два длинных, сдвинутых вместе стола, беспорядочно заваленных продуктами, бутылками и посудой. Возле них весело суетились, готовя винегрет и делясь друг с другом последними хуторскими новостями две специально приглашённых для такого случая соседки. Тут же – у печки, пыхтела около чугунов и кастрюль разрумянившаяся от жары, тоже специально приглашённая для такого случая кухарка. А сама хозяйка Пелагея Анисимовна, – невысокая, в меру упитанная, с копной тёмных, мало тронутых сединой волос, с моложавым, не лишённым привлекательности лицом, разодетая по случаю в цветасто-праздничные наряды, – в это время беспечно расположилась на маленьком диванчике и по-девичьи беспечно кокетничала с только что представленным ей сватом.
    Люба с Олей быстро нашли себе применение у стола. Они расставили стулья, разложили посуду и стали нарезать хлеб. В это время в комнату вошла их старшая сестра Нина, с большой хозяйственной сумкой, и добродушно заворчала на Любу прямо с порога: 
     – И что ты делаешь у стола? Не место тебе тут! Иди в горницу, надевай свадебное платье! И ты иди, помоги ей сделать причёску, – приказала она Оле – А тут я управлюсь сама.
     Вскоре около обильного, но как-то сумбурно, наспех накрытого стола, собрались все званые гости. Они нетерпеливо поглядывали, сглатывая слюнки, на мясцо и сальцо, на горячую картошечку и котлеты, на селёдочку и винегрет, и нетерпеливо вопрошали:
     – А, где же невеста? Зовите скорее её!   
     К гостям Люба вышла в белом, модном платье.
     – Боже ж ты мой!.. – в восхищении всплеснула руками Нина. – Какая же ты красивая!
     – А фата? Не купили, забыли про неё?! – в запальчивости выкрикнула с диванчика мать жениха, сама обожавшая быть в центре внимания.   
     – Ой, да как же это я?! Это я завозилась у свадебного стола! Вот же она! Вот! Пять лет берегла для неё! – достала Нина из сумки фату и привстала перед Любой на цыпочки.
     – Ура! Фата! Настоящая фата! – весело запрыгала шаловливая, жизнерадостная Оля.
    Нина с улыбкой покосилась на младшенькую и протянула ей девичью радость.
     – А ну-ка, попробуй. Посмотрим, как ты справишься с этой задачей.    
     Оля нисколько не смутилась, решительно схватила свадебный венец и ловко водрузила Любе на голову, как будто проделывала это уже много раз.
     Из уст гостей тотчас вырвался непроизвольный выдох восторга. 
     – Это благодаря тёте Даше. Это она купила мне такое красивое платье, – смущаясь, проронила Люба.
     – А папа с мамой голову и руки с ногами! – прогремел с порога муж Нины Егор, немного припозднившийся с работы и отвлёк внимание на себя. – Ну, Николай, ор-рёл! – подмигнул он жениху. – Отхватил красавицу!    
     – Нам бы ещё посмотреть, как она привлекательна в работе! – опять недовольно пробурчала мать жениха.
     – Не переживай, свашенька, – ущипнул её за бок Фёдор. – Мои девки никому не уступят в работе. Так что приглашай гостей к столу, как я понимаю, ждать нам более некого. 
     Пелагея Анисимовна поспешно подскочила с диванчика, – не то от щипка свата, не то на самом деле вспомнила, наконец, про свой хозяйский долг, – вымученно всхлипнула, будто бы от переполнявших её чувств и зачастила лукаво-добреньким голоском:
     – Спасибочки, гости дорогие, что уважили нас. Дай вам Бог здоровья! Поднесите, первым делом, молодым дары, дабы потом, подвыпив, не позабыли и присаживайтесь к столу. Чем богаты, тем и рады. И не обессудьте, коли что не так. 
     Егор первым подошёл к столу и, пока гости дарили подарки и рассаживались по местам, налил всем по полной рюмке водки.
     – Фу!..  – притворно сморщился он, пригубив чуть-чуть из своей. – Горько!
   Гости тоже чуть-чуть пригубили и нестройно загалдели:
     – Горько, горько.
     – Горько! – зычно крикнул Егор, перекрывая другие голоса и выпил свою рюмку до дна.
    Гости тоже выпили до дна, и тоже закричали твёрже:
     – Горько! Горько!
    Николай, подбадриваемый их требовательными криками, несмело склонился к Любе. Но она непроизвольно отслонилась от него.
     – Водкой несёт? – спросил он, краснея.
     – И табаком тоже, – стыдливо ответила она.
     – Го-орько!.. Го-орько!.. – стали настойчиво, нараспев, требовать гости, видя, что Егор наливает по второй рюмке.
    Но Николай с Любой всё не решались поцеловаться.
     – Совсем растерялись от счастья! – захохотал Егор, разряжая ситуацию. Он подошёл к молодым поближе и требовательно зашептал: – Не позорьтесь, целуйтесь скорее!
    И Николаю ничего не оставалось, как силой притянуть к себе Любу и, обдавая её запахом табака и водки, неумело поцеловать в сухие, в струнку сжатые губы.
     Гости одобрительно загомонили и стали осушать свои рюмки. Николай выпил вместе со всеми и, не зная о чём говорить с невестой, вышел покурить на улицу.
     – Ну и как, понравилось целоваться? – радостно воскликнула Оля, пробегая мимо с тарелкой, горой заваленной ломтиками хлеба.
     – Ничего особенного... – разочарованно пожала плечами Люба. – Совсем не так, как пишут в книгах.
     – Это потому что волнуешься! – крикнула в ответ Оля, уже раздававшая гостям хлеб в другом конце стола.
     После первого же тоста неловкость среди гостей как-то сразу прошла и они громко разговорились, незаметно для самих себя. После второго они развеселились ещё больше и разом, наперебой, стали поучать молодых. А после третьего запели, как и положено, дружно, в лад. Но к пятому уже тянули вразброд – кто-куда, и, начисто забыв про молодых, спорили друг с другом по любым пустякам. Время от времени они выскакивали потанцевать под гармонь. Откуда взялся гармонист толком никто не знал, да и не к чему было – талант у него такой: быть там, где в нём есть нужда. Потом опять все валились на табуретки и лавки, пили и ели, кричали и пели невнятным голосами.
     Николай изредка возвращался к столу, выпивал рюмочку и, всё ещё не зная как вести себя с невестой, опять уходил покурить и поболтать с гостями. А Люба, оставшаяся в одиночестве (сёстры сидели в противоположном конце стола), загрустила и уставилась в одну точку – на висевшую под потолком керосиновую лампу. Внутри пузыря испуганно метался из стороны в сторону маленький, оранжевато-красный, рваный язычок пламени, до смерти напуганный пронзительными, порой не людскими криками людей, гулким, каким-то звериным топотом их неожиданно отяжелевших ног, и особенно страшился нервных, не координируемых взмахов больших, натруженно-шершавых крестьянских рук. Он удивлённо пригибался, внимательно всматривался вниз, затем резко поднимал голову, заглядывал сверху и опять припадал, опять приглядывался, и всё никак не мог понять, что же на самом деле произошло в его доме. Откуда вдруг набралось так много этих крикливых, суетливых людей? Зачем они так тяжело дышат, и зачем так резко машут руками? И почему, наконец, в воздухе стало так мало кислорода? Ему было не по себе от этого хаоса. Он готов был сгореть со стыда. Люба испытывала похожие с огоньком чувства. Ей тоже было душно, стыдно и страшно в этой круговерти. В минуты отчаяния люди всегда вспоминают самого близкого для себя человека. И Люба вспомнила маму и расплакалась, прикрыв глаза ладошками, как козырьком.   
     Заметив её слёзы, к ней тут же подсела разгорячённая спиртным и постоянными пощипываниями свата Пелагея Анисимовна. Она своевольно вложила невестке в руку рюмку с водкой и недовольно забурчала: 
     – Ну, чё ты раскисла? Выпей! Не позорься перед народом! 
     – Мне плохо будет, – возразила Люба.
     – Выпей! – настаивала свекровь. – Сразу полегчает.
    Люба брезгливо поднесла рюмку к губам, не смея ослушаться, но никак не решалась выпить водку.
     – Да пей же ты, полоумная, веселей будет брачная ночь! – раздражённо зашипела свекровь и подтолкнула снизу стопку внешней стороной ладони, и не отстраняла её до тех пор, пока невестка не выпила всю водку, обжигая с непривычки губы и полость рта.   
     Сознание Любы тотчас затуманилось и ей правда стало немного легче. А свекровь на этом не успокоилась, своевольно подсунула невестке ещё одну рюмку. И Люба перестала толком соображать, что на самом деле происходит вокруг. 

                * * *
        Гости, к счастью для Любы, засиделись недолго, помня, что завтрашнее воскресенье будет мало чем отличаться от любого другого сельского дня недели. В полночь они все вывалили на улицу и стали неразборчиво гомонить во дворе и то и дело заводить свадебные песни, которые обрывали на первом же куплете и начинали петь новые. Люба тоже вышла во двор. Гости тотчас затёрли её в середину толпы и стали давать громкими выкриками всякие советы, и она совсем растерялась и окончательно перестала соображать, что происходит вокруг. Оля заметила это и стала пробиваться к сестре между неповоротливыми телами пьяных гостей, расталкивая их локтями. Она оттащила Любу к плетню, подальше от людских глаз и горячо затараторила:   
     – Пусть теперь знает Витька, что не один он такой красивый на белом свете! А то вознёсся, Синдбад-Мореход! Сам с Катькой спутался, а мне говорит, что ты во всём виновата!..
     – Ты видела его? – встрепенулась Люба, дотоле бывшая ко всему равнодушной.
     – Видела. Приезжал в прошлое воскресенье.
     – И что?..
     – А ничего! Твердит, что ты первая изменила!
     – Оленька, мне бы повидаться с ним. Я бы всё объяснила ему, – с надеждой схватила Люба за руку сестру. – Возьмите меня с собой!
     – Да зачем он тебе такой непутёвый? 
     – Нет! Он хороший! Я хочу к нему!
     – Поздно, сестричка. Поздно. Ты, считай уже замужем. Да и он...
     – Н-но-о!.. Милая-а!.. Пай-ехали-и!.. – заревел вдруг отец диковатым, неразборчиво-пьяным голосом и прервал разговор дочерей.
     Он стоял на ногах в двуколке и болтался из стороны в сторону, неуклюже размахивая вырванной из плетня длинной палкой, стараясь попасть по крупу лошади. При каждом взмахе его валило на бок, но он упрямо вставал и упрямо орал:
     – Н-но-о!.. Милая-а!.. Пай-ехали-и!..
    Он был настолько пьян, что даже не замечал, что лошадь привязана к смолисто-чёрному телеграфному столбу.
    Оля тотчас кинулась к отцу и решительно схватила его за руку.
     – Хватит орать, не пугай лошадь!
    Отец от неожиданности резко откинул голову назад и изумлённо уставился на дочь осовело-изучающим взглядом. А когда узнал, обрадовано промычал:
     – Доченька, милая, выручай, подай вожжи.
    Оля легонько похлопала лошадь по боку, успокаивающе причмокивая губами, ласково почесала ей шею и только тогда отвязала от столба.
     – Ты хоть с Любой попрощайся, пожелай ей что-нибудь хорошее, – сказала она, подавая вожжи.
     – Н-но-о! Кл-ляча! – опять, в безумстве, заорал отец и умудрился-таки огреть лошадь палкой по боку.
     Кобылка взбрыкнула и бешено сорвалась с места.
     Оля не растерялась, проворно вцепилась обеими руками за задний борт и ловко, на ходу, запрыгнула в двуколку, прямо на повалившегося на бок отца.
     – Он тоже женился! – успела она крикнуть, приподняв над бортом двуколки голову. – Родители заставили!..
     Любу всё ещё мутило от водки и она не сразу поняла смысл сжатых, пронзительно-резких слов сестры, мгновенно проглоченных мрачной осенней тьмой. Но когда до её замутнённого сознания всё-таки дошёл их смысл, она отчаянно вскрикнула и, рыдая, упала грудью на плетень.
     Николай с матерью долго ещё выпроваживали гостей из дома, наливая им на посошок и с удовольствием выслушивали их высокопарные клятвы в вечной дружбе и любви. И только когда дом покинул последний гость, – а это был гармонист, – они, наконец, вспомнили и про невесту, о которой начисто позабыли в суете.
     – Вот те раз! Убежала хвалёная невестушка! – со злорадством и с некоторой даже радостью в голосе воскликнула мать.
     – Не выдумывай, она провожает сестру, – возразил Николай, и кинулся к мотоциклу.


                * * *
     – Это она отца поехала провожать, – сказала Нина, когда Николай догнал их с Егором.
     – Чего это она надумала?
     – А ты разве не заметил сам? – недовольно буркнул Егор. – Тестюшка-то наш пьяный в стельку. Вот она и поехала проводить его.
     – Оля, видно, не справилась с ним одна, – примирительно добавила Нина.
     – Могла бы предупредить меня, – нервно перегазовывал Николай, не слезая с мотоцикла.
     – А ты сам, собственно говоря, где шатался? Ты должен ни на секунду её не забывать в такой день! – загорячился изрядно выпивший Егор, любивший сестёр жены, как своих собственных и буром пошёл на Николая.
     – Да погоди ты!.. – повисла у него на руке Нина.
     – Как это погоди! А если с ней что-нибудь случится в ночи!
     – Не случится. Уложат отца в постель и Оля привезёт её обратно на двуколке.
     – Да разве я посмел бы не уважить тестя!.. А тебя разве оставил бы хоть на минутку одну?.. Да я бы следом как хвост! А этот, падла!.. – замахнулся Егор на Николая, но потерял равновесие и упал одним боком на Нину, продолжая держать в замахе руку.
     – Чего расхорохорился? – хохотнул Николай с комичной позы Егора. – Ты же сам сказал, что он пьяный в стельку. Как можно было договориться с ним?
     – Отстань от нас! Привезёт её Оля! – прикрикнула Нина на Николая, видя, что Егор ерепенится всё больше и больше и не ровён час устроит драку. 
     – Нет, я сам привезу её! – возразил Николай, и дал газ на полную мощь мотора.
    Мотоцикл резко, с пробуксовкой, пошёл юзом по заиндевело-скользкой, схваченной лёгким морозцем земле, набирая обороты и нарвался передним колесом на кочку. Он слегка подпрыгнул, повалился на бок и, не заглохнув, отчаянно задрыгал «задней ногой», оглашая всю округу возмущённым, пронзительно-трескучим «ржаньем».
     Нина с Егором переглянулись в испуге и кинулись на помощь Николаю, спотыкаясь второпях. Но добежать до него не успели. Он сам проворно поставил своего, всё ещё возмущённо-ржавшего, с привздохами, железного конька на ноги и опять резво сорвался с места, настырно буравя ночную кромешную мглу маломощным, красновато-жёлтым пучком света.
     Фёдора с Олей Николай догнал в Павловке, рядом с их домом. Тесть, к его немалому удивлению, выглядел вполне трезвым и весьма обрадовался ему.
     – А-а, зятёк! Опохмелиться прискакал! Молодчина! Люблю уважительных людей! – торжествующе закричал он.
     – Нет, не опохмеляться приехал я, – раздражённо возразил Николай. 
     – А зачем же в такую рань? – удивился Фёдор, и опять стал выглядеть весьма пьяным.
     – Хотел проверить, как доехали до дома, – соврал Николай, и поскорее развернул мотоцикл в обратном направлении.               
     Любу Николай увидел издали. Её белое платье блеснуло матовым пятнышком на тёмном фоне мокрого плетня ещё до того, как фара широко окрасила стены его приземистой, мелом побелённой хаты красноватым оттенком. Он с ходу толкнул мотоцикл на плетень – да так, что тот спружинил о туго сплетённые красноталовые прутья и отскочил обратно. Николай опять нервно толкнул его на плетень, но уже поосторожнее и подхватил, дрожмя дрожавшую от озноба и пережитых эмоций Любу на руки.
     Очнулась Люба в постели, нагая, и стала отчаянно сопротивляться, но почувствовав непреодолимую мужскую силу обессиленно обронила голову на подушку, удивлённо вскрикнула и покорно поддалась буре неожиданно нахлынувших эмоций.


                Глава 9 

          Проснулась Люба поздно. Одна. Голова её несносно трещала от первой в жизни выпивки, а тело ещё ныло от долгих и неумелых ласк суженого. Она медленно проскользила взглядом по потолку и, заметив, что он давно уже не был побелён и на нём кое-где висели паутинки, опять закрыла глаза и мысленно представила свой дом. Свежепобелённые ровные стены, на которых поблёскивали многочисленные чистые портреты, выкрашенные приятной голубой краской. Большие светлые окна, с отбелёнными до синевы тюлевыми занавесками и голубыми сатиновыми шторами. Пышные кровати, с высокими пуховыми подушками. И ей сразу стало легче. Она сбросила с себя одеяло, с удовольствием вытянулась во всю длину своего ладного, упругого тела, приоткрыла глаза и оторопела: в ногах у неё стояла свекровь и пристально разглядывала её нагое тело. Люба вскрикнула от неожиданности и с головой нырнула под одеяло.
     – Вставай, голубушка! Пора наводить порядок! – начальственно, с некоторой даже угрозой в голосе, заворчала свекровь и сдёрнула одеяло.
     Роль армейского старшины Пелагея Анисимовна сыграла с блеском. Каких только дел не пришлось Любе выполнить в послесвадебный день, который по всем правилам человеческого жития должен был стать для неё самым лучшим в жизни: и важных, и менее важных, и совсем пустячных, прямо-таки бессмысленных, как будто в этом доме целый год ничего не делали, только и ждали её.
     Николай, стесняясь своих грубоватых, почти насильственных ночных ласк, пришёл с работы поздно вечером. Наскоро поужинал и, ссылаясь на усталость, поспешно лёг в кровать. А когда Люба убрала всё со стола и тоже легла, он снова грубовато навалился на неё, не сказав ни единого слова. В последующие дни он вёл себя так же: уходил рано, возвращался поздно и всё больше отмалчивался. Со временем он присмирел и в постели. Но Любу это не особенно угнетало – она была даже рада такому положению, позволявшему ей быть в относительном спокойствии. И всё же, несмотря на пассивность мужа, она вскоре почувствовала перемену в своём организме и бесконечно обрадовалась. Однако, побаиваясь свекровь, всю зиму скрывала эту радость. Только в апреле, когда ранняя буйная весна привнесла в её милое личико новые привлекательные краски, всё выяснилось само-собой. Люба накрывала вечером на стол ужин вернувшемуся с работы мужу и её затошнило, при виде жирного мяса. Пелагея Анисимовна сразу догадалась в чём дело и на первых порах была вне себя от радости при мысли, что у неё скоро появится внучок, точная копия любимого сынка. Но, когда схлынула волна первых эмоций, она осознала, что невестке теперь будет не до работы и в этот год ей никак не удастся расширить огород, и возроптала, а со временем и вовсе озлобилась и задёргала её мелочными придирками.
     Николай замечал, что мать частенько придирается к Любе понапрасну, сваливая на неё самую грязную и тяжёлую работу. Он в душе сочувствовал жене, но мать откровенно боялся и никогда не вмешивался в женские отношения.   
     Чувствуя своё всесилие Пелагея Анисимовна постепенно переложила всю работу по дому на беременную сноху, а когда пришла пора сажать огород и вовсе прикинулась больной. Каждое утро она натирала себя с головы до ног какими-то неприятно пахнущими растворами, заворачивалась в платки из козьего пуха и, охая, валилась на весь день в постель. Но по вечерам чудесным образом оживала и уползала подлечиться к своей подруге – знахарке Никитичне. И знахарка вылечила её, когда Николай с Любой посадили огород.

                * * *
       Душевно и физически измученная Люба с безразличием проводила цветастую, пахуче-нежную роженицу-весну, невольно умертвившую её непритязательные женские мечты о счастливой семейной жизни и с таким же безразличием встретила горячее, терпкое лето, не обещавшее ей особых перемен.
     Николай в эти страдные дни приходил с работы совсем поздно, а то и вовсе оставался заночевать на сеновале, на лесном кордоне. Свекровь тоже приходила от знахарки Никитичны поздно. И Люба вынуждена была, закончив все хлопоты по дому, дожидаться её, приличия ради, во дворе на лавочке. Они вместе шли в дом, скромно ужинали, стараясь лишний раз не заговаривать друг с другом и молча расходились по своим углам. Со стороны казалось, что необходимый уровень в их отношениях достигнут, что всё идёт спокойно, своим чередом. Да не тут-то было. С округлением форм невестки завистливая свекровь, сама ещё больно охочая до мужчин, стала раздражаться всё больше и больше. И однажды, в порыве ревности, пришла своим подозрительным, недалёким умом к мысли: «А не копается ли сноха в сундуках?» И в тот же день, уходя к Никитичне почесать языком, закрыла дом на замок.
     – Зря ты это сделала, – засомневалась в правильности её решения Никитична. – Зачем ей воровать из собственной хаты?
     – Всяко может случиться, – не согласилась с ней Пелагея Анисимовна. – Да и жрать будет, как оголодавшая, пока никого нет дома.
     – Так она же беременная, ей надо питаться за двоих.
     – Вот именно, за двоих. А она, сдуру, за пятерых сожрёт. Ей-то что!.. А мы не такие богачи, чтобы расточать добро.
     – Ну, тебе видней, – ухмыльнулась Никитична и достала из кармана кофты карты.
     – Это правильно, мне видней, – охотно согласилась Пелагея Анисимовна и проворно присела к столу – она до страсти любила гадание на картах.
     Когда Люба первый раз оказалась у закрытой на замок двери, она не отчаялась: загнала на ночь в сарай овец и коз, закрыла курятник, села на лавочку в саду и стала терпеливо дожидаться свекровь, усмотрев в её действиях простую забывчивость. А простая, случайная забывчивость, как вначале показалось, неожиданно стала регулярной. Однако и это Любу не смутило. Начало лета было тёплым и ей было приятно сидеть по вечерам в саду на свежем воздухе и любоваться цветами. Но в середине июня в южнорусские земли прорвалась непогода.   
     Огромные клубы тёмно-серых, бесчисленных туч, поднятых с безбрежной поверхности Атлантики горячими лучами всемогущей и вечно кипящей золотистой звезды, нетерпеливо копошась и с нервозностью наскакивая друг на друга – как будто чего-то не поделили, стремительно неслись с запада на восток, грозя, с минуты на минуту, обрушить на землю неудержимый поток воды.   
     Люба была в огороде, когда небо совсем почернело и зловеще загрохотало. Она подсознательно почувствовала беду и быстро побежала по садовой тропинке домой, оберегая руками от веток яблонь маленький живой комочек внутри себя. И этот живой комочек под сердцем тоже почувствовал беду и тоже заволновался, и как никогда сильно взбрыкнул ножками. А затем ещё и ещё, всё сильнее и сильнее...
     – Алёнка! Родненькая! Что с тобой?.. – встревожено заговорила Люба, удивлённая этим непривычно сильным и частым толчкам.
     Она страстно хотела родить дочку и безгранично верила, что беременна именно дочкой. Она даже имя придумала ей заранее и всегда была рада её лёгким позывным толчкам, и всегда ласково разговаривала с ней. Но теперь они обе были страшно напуганы.
     – Потерпи, Алёночка. Потерпи, миленькая моя. Бабушка скоро вернётся и мы с тобой обогреемся и покушаем... – стала Люба успокаивать себя и дочурку, прибежав во двор.
     А между тем с окраин вихрастых чёрных туч, уже накрывших одним крылом Матвеевку, сорвались первые крупные капли. 
     – Господи! Да когда же она вернётся?! – в отчаянии вскинула Люба вверх руки и с жадностью стала глотать небесную воду, вперемешку со слезами – отчего у неё под ложечкой неприятно засосало.
     Она машинально притянула к себе ветку черешни, облепленную ещё не до конца выспевшими желтовато-розовыми плодами и, не имея больше сил сдерживать голод, стала суматошно рвать их горстями. Во рту у неё тотчас стянуло от терпкости, но она ела и ела, пока к горлу не подкатил тошнотворный ком.
     – Дурочка! Что же я делаю?! – виновато воскликнула Люба, уже не в силах сдержать тошноту.
     Рвало её нещадно. Она упала на колени и, теряя сознание, инстинктивно заползла под густую крону старой черешни, пытаясь хоть как-то укрыться от нескончаемых, больно секущих тело струй ливня. 
     Небо в эти минуты будто разверзлось. По нему вдоль и поперёк неистово заплясали длинные, ярко-оранжевые жала. Некоторые из них, не удержавшись в этой необузданной скачке на облаках, срывались, теряли ориентацию и навсегда исчезали в бесконечности, – а другие с оглушительным треском больно ударялись о могучее тело планеты, ужасно вскрикивали и раскатистым эхом, возмущённо урча и покашливая, растворялись по-над землёй, приводя всё живое в оцепенение...               
               
                * * *
       Николай в этот удушливый, бесконечно длинный июньский день возвращался с работы раньше обычного. Он был по служебным делам в райцентре и купил в универмаге жене красный бархатный халат, разрисованный крупными белыми цветами.
     – Пусть едет рожать нарядная, – сказала с умилением продавщица. 
     – Да, пусть едет нарядная, – согласился Николай и, впервые со дня свадьбы, заспешил домой.
     Но ливень всё же прихватил его на степной дороге. Подкрылки мотоцикла быстро забились чернозёмной вязкой землёй, и он вынужден был оставить его в поле, засыпав соломой, оставшейся от старой скирды.
     Домой Николай прибежал до нитки промокший и, к немалому удивлению, натолкнулся на замкнутую дверь. Он краешком уха слышал от людей, что мать закрывает дверь на замок, только не особенно верил этому. А спросить не решался.

                * * *
        Медведем ввалился насквозь промокший Николай в приземистую, старенькую хатёнку к гадалке и впервые в жизни рявкнул на мать:
     – Какого чёрта ты тут сидишь?! Где Люба?!
     Никитична, ловко раскладывавшая по столу быстрыми крючковатыми пальцами изрядно засаленные старенькие карты, не узнала в полумраке растрёпанного, грязного соседа. Она с испуга хрипло взревела, будто натужно заржала старая, немощная лошадь, и не по годам проворно соскользнула с табурета под стол.
     – Дурень! Чё разорался?! Совсем ошалел, что ли?! – взъерепенилась мать.   
     – Да уж, ума нет, считай калека. Насмерть испугал, з-зараза! – зло заругалась из-под стола Никитична.
     – Ничего, я дома вправлю ему мозги!
     – И как ты его, недоделанного, враз опознала? – удивилась Никитична, неуклюже вылезая из-под стола – уже не так проворно, как туда юркнула.
     – Любая мать узнает своё дитё! – вызывающе фыркнула, в ответ, Пелагея Анисимовна. – Тебе этого не понять.
     – Прямо-таки, не понять! – обиделась Никитична.
     – Да как же тебе понять, коли не рожала?
     – Люба где? – всё ещё грубовато, но уже на полтона тише, переспросил Николай, как-то сразу потерявшийся, глядя на строгое лицо матери.
     – Не знаю! Ты муж, ты и разыскивай свою ненаглядную! – продолжала злорадствовать Пелагея Анисимовна. Она была страшно зла и на сына, напугавшего гадалку, и на саму гадалку, сдуру смешавшую все карты – а там, как раз, вот-вот должен был выпасть её червонный интерес.
     Николай был обескуражен. Он потоптался пару минут на одном месте и, не добившись от озлобленных, нечаянно напуганных им старух ничего более, опять выскочил на улицу.      
     – Сбегай к её сестре! К Нинке!.. – услышал он вдогонку раздражённый голос матери.
               
                * * *
       Нина пристально вглядывалась в окно, ожидая мужа с работы. И когда разглядела среди серых, сплошных струй ливня мужской силуэт, с радостью кинулась собирать сухую одежду. А когда она выглянула в окно ещё раз, то увидела вместо своего, так ожидаемого мужа – мужа сестры. Николай, ополоумевши, нёсся по лужам, крепко прижимая к груди обеими руками раскисший бумажный свёрток. Нина сразу догадалась, что бежит он к ним неспроста и, в волнении, выскочила навстречу. На крыльце они больно сшиблись лбами и на мгновение онемели, растерянно глядя друг на друга. Первой пришла в себя Нина. 
     – Что с Любой?! – сердито спросила она.
     – Не знаю, – виновато промямлил Николай. – Пропала.
     – У-у!.. Маменькин сынок! – погрозила Нина кулаком и выскочила под дождь.
     Николай подобрал с пола халат, вывалившийся из окончательно размокшего свёртка, и побежал следом за Ниной. 
     Нина неистово металась по чужому двору и настежь распахивала все бытовые постройки: погреб, сараи, кладовки... А следом за ней метался Николай и тоже заглядывал во все закоулки.
     – Что ты следом мечешься как хвост? Погляди в саду! – прикрикнула на него Нина и с силой толкнула обеими ладонями в грудь.
     Николай, от неожиданности, одурело встряхнул лохматой, мокрой головой, сбрасывая с волос влагу и на его лице вдруг появился оттенок осмысленности. Он ногой распахнул калитку и за руку потащил Нину в сад.   
     – Любушка! Сестричка моя дорогая! Я заберу тебя к нам! Насовсем! А то они лишат тебя жизни!.. – сквозь слёзы причитала Нина перед безжизненно распластанным телом сестры, стоя на коленях в грязи. 
     Николай тоже упал на колени рядом с Ниной, сунул ей в руки скомканный, до нитки промокший халат, а сам подхватил на руки Любу и понёс её во двор, где столкнулся с подоспевшим, взволнованным Егором.
     – Возьми её! – крикнул он, перекрывая очередной, оглушительно-трескучий раскат грома, поплывший по пространству.
     – А ты что собираешься делать? – крикнул в ответ Егор, напрягая связки.
     – Попробую дверь сорвать с петель!
     – Давай! – согласился Егор. – Только с разбега.
     Николай разбежался и врезался плечом, что есть силы, в замкнутую дверь хаты. Дверь жалобно охнула, срываясь с петель, и с грохотом влетела в коридор вместе с Николаем. 
     – Эй, чудак, ты там живой? – поинтересовался Егор, заглядывая в тёмный коридор.
     – Кажется, живой, – глухо проворчал Николай, стоя на четвереньках.
     – Да у тебя что, тоже ключа нет? – удивилась Нина, выглядывая из-за плеча мужа.
     – Нету... – виновато буркнул Николай, расправляя тело.
     – Вот это да!.. – в ещё большем удивлении всплеснула руками Нина. – Вот это мамаша у вас!
     – Погоди, не сейчас об этом, – одёрнул жену Егор.
     – А когда же?! – возмутилась Нина.
     – Не знаю, только не сейчас, – твёрдо повторил Егор. – Сейчас надо позвать врачиху.
     – Я мигом сбегаю! – засуетился Николай, потирая ушибленное плечо.
     – Погоди, я сам позову её, – остановил Егор Николая, и обратно передал ему на руки Любу. – Занеси её в хату. Переодень. Ты же муж.

                * * *
       В пути, когда старенький «Газик» особенно сильно трясло и носило из стороны в сторону по ухабистой, разбухшей после проливного дождя дороге, Люба вскрикивала, зарывалась руками в свежее сено, предусмотрительно заброшенное в кузов Егором, и разговаривала, в бреду, со своей ещё не родившейся дочуркой:    
     – Потерпи, Алёночка. Потерпи. Скоро придёт бабушка, мы с тобой обогреемся и покушаем...
     – Господи, да за что же ты покарал её?! – воскликнула Нина, стоя в кузове грузовика на коленях и заплакала навзрыд. Она то и дело укутывала Любу одеялами и недобро косилась на совсем скисшего Николая, неловко растиравшего по лицу слёзы ладонями.   
     Молоденькая фельдшерица держала голову Любы у себя на коленях и тоже плакала навзрыд.

                Глава   10

        Домой Николай вернулся, усталый и подавленный случившимся, только на рассвете. Мать, порядком отвыкшая после его женитьбы от кухни, нервно гремела посудой у печи. Николай молча, не обращая на неё никакого внимания, прошёл в свою комнату и, не закрыв за собой дверь, обессилено рухнул на кровать в верхней, всё ещё влажной одежде. 
     – Ты очумел что ли?! – тотчас влетела в комнату сына Пелагея Анисимовна. – Кто за тобой стирать будет? Твоя-то теперь больная!
     – Замолчи, без тебя тошно, – грубовато огрызнулся Николай. – Люба родила мёртвую дочку.
     – Подумаешь, невидаль какая. Успокойся, она нарожает тебе ещё целый детский сад.
     – Нет. Не будет у нас больше детей.
     – С чего ты взял?
     – Врачи так сказали.
     – Господи! Да, как же это?
     – А вот так! Из-за тебя!
     – Из-за меня?! – с угрозой в голосе приступила к сыну Пелагея Анисимовна.
     – Да! Из-за тебя! – повторил Николай и закрыл голову подушкой.
     – Ну, я ей покажу! – в сердцах топнула ногой мать и как ошпаренная выскочила из комнаты сына. Она второпях сдвинула на край плиты закипевшую кастрюлю и засеменила за утешением к гадалке.               

                * * *
     – Кислая ты какая-то ныне. Не с сынком ли послушным поругалась? – ехидно спросила гадалка, мгновенно уловившая настроение соседки.
     – Беда, Никитишна! Беда! Любка-то наша, поблуда окаянная, не сберегла дитя! А Коленька, по глупости своей молодой, на меня кладёт всю вину!.. – завопила Пелагея Анисимовна прямо с порога.
     – Не переживай, эта глупость у него скоро пройдёт. Не станет же он долго злиться на свою любимую матушку. Подуется денька два, да и перестанет. С тебя не убудет. Так что угомонись, и садись пить чай с мятой. Жуть как хорошо успокаивает нервы.
     – Спасибо, подруженька, за добрые слова. Только ты и умеешь успокоить душу, – присела к столу Пелагея Анисимовна, отдавая должное гадалке, но чай отодвинула от себя.
     – Ну вот, хочешь душу успокоить, а сама каверзничаешь.
     – Да как её успокоишь, когда такая беда.
     – Ладно, выкладывай, что там ещё у тебя?
     – Переживаю, как бы Коленька не остался без наследников. 
     – С чего бы это?
     – Врачи так сказали.
     – Нечего переживать, сосватай ему другую и все дела.
     – При живой жене?! – вскочила с места, от удивления, Пелагея Анисимовна. – Да как же это?
     – И что тут такого, они же ещё не расписаны. Или уже расписались? – с укором посмотрела на подругу Никитична.
     – Нет. Ждали первенца, чтобы разом оформить все документы.    
     – Вот тебе и карты в руки. Ищи скорее другую девку.
     – Это дело не по мне. Не умею я.
     – Тогда давай я подсоблю тебе. 
     – И кого ты надумала сватать?
     – Племянничку мою, Алевтиночку. Первая красавица в деревне. 
     – Бог с тобой! – испуганно замахала руками Пелагея Анисимовна. – Она же гулящая!
     – Подумаешь, разок-другой прогулялась с парнем после кино. Дело молодое, – обиженно забубнила Никитична. – Ничего тут особенного.
     – С одним, может, и ничего... Да только люди говорят – она частенько меняет парней.
     – Не бери в голову, теперь так провожают всех девок. Остепенится, когда выйдет замуж.
     – Да остепенится ли? – усомнилась Пелагея Анисимовна, приседая на стул.
     – Ещё как остепенится, и детишек нарожает сколько надо. Она же сохнет по нему с детства.
     – Она-то может и сохнет, да захочет ли её брать Коленька?
     – Захочет с таким богатым приданым. Один только мотоцикл с коляской чего стоит!
     – Правда?! – опять подскочила с места Пелагея Анисимовна.
     – Правдее некуда.
     – Ну, если так, то может и выгорит дело. Он давно мечтает о таком мотоцикле.    
     – Видишь, как всё хорошо складывается. И ты заодно прокатишься с ветерком, чтобы аж юбку задрало под мышки. Глядишь, и на тебя найдётся жених. Ты-то бабонька ещё ого-го!.. – по-девичьи озорно хохотнула Никитична и ущипнула подругу за бок.
     – А ну тебя! – отмахнулась Пелагея Анисимовна. – Пойду, гляну, как он там.
     – Погоди, давай я кину на них картишки ради интереса. 
     – Нет-нет! Пойду домой, обмозговать всё надо, – в кои-то веки отказалась от подобного соблазна Пелагея Анисимовна. 

                * * *
     – Вставай, сынок. Вставай. Незачем так горевать. Ей этим не поможешь, – ласково запела Пелагея Анисимовна, когда вернулась от гадалки, – а себе, навредишь. Поешь хоть немножко.
     – Не хочу, – недовольно, но не совсем твёрдо пробурчал Николай.
     – Вставай-вставай! На работу пора! – потребовала мать, почувствовав слабину в голосе сына.
     – Не пойду я на работу. Поеду к Любе в больницу.
     – Зачем она тебе пустая? И получше найти можно.
     – Ты хоть понимаешь, что говоришь? – повысил голос Николай, в удивлении.
     – Понимаю, и желаю тебе добра.   
     – Какого добра?
     – А ты хоть разочек взгляни на Альку Гулькову по-человечески, и сам всё поймёшь. Огонь девка! Кровь с молоком! А приданое за ней какое дают... ого-го!   
     – Да на что мне её красота, если она гулящая! – усмехнулся Николай и спрятал голову под подушку.
     – Сынок, погоди. Это всё бабьи сплетни, – отобрала у него подушку мать, и повторила слова гадалки. – Подумаешь, разок-другой прогулялась с парнем после кино. Дело молодое. Ничего тут особенного. Теперь всех девок так провожают. Остепенится, когда выйдет замуж. И детишек нарожает сколько надо. Она же с детства сохнет по тебе.
     – Говоришь, бабьи сплетни? – с интересом переспросил Николай.
     – Конечно сплетни. Завидуют её красоте, вот и наговаривают на неё.
     – Вряд ли, – опять засомневался Николай. – И фамилия у неё какая-то непутёвая, Гулькова!
     – Да на кой ляд сдалась тебе её фамилия, – топнула ногой мать, – когда дают такое богатое приданое. Один только мотоцикл с коляской чего стоит!
     – Ух ты! – вскочил с постели Николай. – Неужели отдадут «Урал»? 
     – Да куда они денутся. И гараж трактором перетянешь в свой двор. Отцу-то её инвалидность приписали – не до езды ему теперь.
     – Интересное дело... – заколебался Николай.
     – Жуть какое интересное! – подлила мать масла в огонь. – Когда ещё подвернётся такой случай? Обдумай всё хорошенько.
     – Ладно, обдумаю, – не стал более спорить Николай, желая поскорее отделаться от матери. – Но сначала наведаюсь к Любе в больницу.
     – Ну, что же, поезжай, попрощайся, – согласилась мать и пошла накрывать на стол.

                * * *
       Николая к Любе в палату не пустили – она была ещё слаба и спала под воздействием успокоительных лекарств. Но это его мало расстроило, скорее даже успокоило – не надо было ни в чём оправдываться перед ней, и он поспешил на работу.
     – Видите, как убивается за женой? – со значением шептали женщины мужчинам. – Видно, любит!
     – Да, любит, – соглашались мужчины, и старались побыстрее уклониться от дальнейшего разговора.
     А Николай по-настоящему любил только свою работу в лесничестве и обычно проводил там гораздо больше времени, чем положено. Но в тот неоднозначный для него день ушёл раньше времени. А зачем, и сам толком не знал.   
     – Боже мой! Кто к нам пришёл! Радость-то какая! – скрипуче зашамкала гадалка, когда Николай постучался в дверь её хаты.
     – Я ищу маму, тут ли она? – спросил Николай, смущаясь. – А то наш дом закрыт аж на два замка. 
     – Тут твоя матушка! Тут! – ещё радостнее зашамкала гадалка, пропуская гостя вперёд себя. – И племянничка моя любимая как раз пришла проведать тётю.
     «Ага, хотят свести нас, – догадался Николай. – Ну, что же, поглядим, что из этого выйдет.» 
     – Проходи. Проходи прямо к столу, – толкала его сзади гадалка. – Будем пить чай. Я и наливочки малиновой достану ради такого случая из погреба.
     – Чай зимой пьют, а летом и без этого хватает дел, – недовольно буркнул Николай и не сдвинулся с места.
     – Угомонись! Раз приглашают, садись, – строго сказала Пелагея Анисимовна, и рукой показала она место рядом с Алевтиной.
     Николай, с детства привыкший во всём слушаться мать, послушался и в этот раз.
     Чай пили с блинчиками и с мёдом, пригубливая малиновую наливочку. А затем стали играть в карты. Старушки раз за разом обыгрывали молодых и радовались этому как дети, а когда сами оставались в дураках, старались всю вину свалить на плохо выпавшие карты.
      – Ну, что же, пора и честь знать, – встала с места Пелагея Анисимовна, когда настенные часы пробили двенадцать раз, и рукой поманила за собой Николая с Алевтиной.
     На улице было тёмно и тихо, но в соседнем дворе зло залаяла собака. Алевтина вздрогнула и попятилась к порогу.
     – Оставайся у меня, коли хочешь, – предложила тётка племяннице. – Только не мешай, я до рассвета буду читать молитвы.
     – С какой стати она должна слушать твоё бурчанье! – возмутилась Пелагея Анисимовна. – Коля проводит её до дома.
     Николай хотел было возразить, но почувствовал под ребром локоть матери и сделал шаг в сторону Алевтины.
     По дороге Алевтина без умолку щебетала, взахлёб рассказывая содержание индийского фильма, который она недавно видела в городе. А Николай угрюмо отмалчивался, пропуская мимо ушей её приторную болтовню. Его в это время мучил только один вопрос: «Поцеловать её на прощание, или нет?»
     – У тебя есть спички? – спросила Алевтина, заметив, что Николай совсем оробел, когда они дошли до её калитки.
     – Есть, – поспешно достал он коробок из кармана.
     – Тогда помоги мне зажечь лампу в кухне.
     – В кухне? – удивился Николай.   
     – Да, в кухне. Заночую там, чтобы не тревожить родителей посреди ночи.
     Наивный, недалёкий в женских хитростях Николай легко удовлетворился таким плутовским ответом и первым широко шагнул в кухню. Разгорячённая Алевтина заскочила следом, на ходу расстегнув кофточку и, не дав ему опомниться, стала целовать в губы.
     Николай от неожиданности попятился, уворачиваясь от поцелуев, но дотронулся в суете обеими руками до её обнажённой груди...

                * * *
       Утром Алевтина проводила Николая за калитку и там бессовестно, на глазах у соседей, крепко обхватила его шею обеими руками.    
     – Любимый, не задерживайся на работе, – попросила она. – Будем кататься на мотоцикле.
     – Не могу, – испуганно буркнул Николай, заметив осуждающие взгляды соседей.
     – Разве тебе было плохо со мной?
     – Хорошо. Но я всё равно не могу. Я вчера ушёл раньше времени.
     – Значит, ни я тебе не нужна, ни мотоцикл? – нахмурила брови Алевтина.
     – Ну, почему же?.. – только и смог вымолвить пленённый Николай.
     И Алевтина поняла – он теперь весь её. Она разжала руки и, не оборачиваясь, пошла во двор мягкой, соблазнительной походкой.


                Глава   11

       Сбитый с толку Николай второй день подряд был равнодушен к своей любимой работе, его мысли витали вокруг блестящего чёрного «Урала». Он шёл сам не зная куда, делал сам не зная что, и отвечал всем невпопад. Но как только солнышко приблизилось к горизонту, он тотчас собрался с мыслями, впряг лошадку в двуколку, и опять покинул работу раньше времени.      
     Дома он второпях плеснул на лицо из ведра, стоявшего у порога, две пригоршни воды, и попросил у матери полотенце.
     – И куда это ты собрался? – ласково улыбнулась мать, подавая полотенце.
     – К Алевтине пойду, – с неохотой ответил Николай. – Обещал тормоза отрегулировать на мотоцикле.
     – Погоди, духами сбрызну, – открыла мать пузырёк «Тройного» одеколона.
    Алевтина встретила Николая с нескрываемой радостью, но высокомерно – заранее зная, что её чары безотказно действуют на мужчин. Она по-хозяйски, как жена, обняла его обеими руками за шею и ласково попросила:
     – Милый, возьми меня на руки.
     – Я-то могу, да... – запнулся Николай, в растерянности.
     – Глупенький, что тебя пугает? Что?.. – заворковала Алевтина, поудобнее пристраивая его широкие ладони у себя на талии.
     – Твои родители подглядывают в окно.
     – И ладно, пусть знают, как ты любишь меня.
     – Я женатый, неудобно перед ними.
     – Ничего страшного, ты же не расписан с ней, – усмехнулась Алевтина, и приказала: – Бери меня на руки.
     Николай с детства привык всецело подчиняться властной матери. Подчинился он и не менее властной Алевтине. Подхватил её на руки и понёс в гараж.
     В гараже Алевтина долго удерживала его в себе, стоя, страстно повизгивая. И только когда совсем обессилела, вложила ему в руку ключ и отпустила к мотоциклу.
     Николай на ходу натянул брюки и, тяжело дыша от только что пережитых бурных эмоций, стал любовно оглядывать мотоцикл, всё ещё не веря в своё неожиданное счастье. Алевтина не мешала ему. Она устало прислонилась к стенке гаража спиной и с интересом наблюдала за ним. Её уверенный, нагловатый взгляд недвусмысленно говорил: «Теперь, голубчик, ты весь мой. С потрохами.»
     Николай удовлетворённо кашлянул, когда вволю налюбовался мотоциклом и ощупал все его детали, и преданно посмотрел на полуобнажённую Алевтину.
     – Чего уставился? – добродушно одёрнула она его, застёгивая кофточку. – Наглядишься ещё.
     Николай тотчас опустил глаза и стал в смущении теребить в руках ключ зажигания.
     – Заводи! – приказала Алевтина, подобрав с пола юбку. – Поедем в степь.
     Николай с радостью выполнил команду. Шумно хлопнул ногой по заводной ручке, наклонил голову к мотоциклу и стал внимательно прислушиваться к монотонному, приятному для его уха рокоту мотора. 
     – Хватит любоваться, садись за руль! – подтолкнула его в спину Алевтина и вскочила на заднее сиденье.
     – Аля, ты бы лучше села в коляску, – посоветовал Николай, умащиваясь за рулём. – Там удобнее будет тебе. 
     – Нет. Я хочу чтобы все видели, что ты теперь мой, – отрезала Алевтина и цепко обвила его тело горячими руками.
     Николай спорить не стал, поспешно отпустил рычаг сцепления и, нервничая, дал слишком много газа. Мотоцикл кособоко подпрыгнул и резко выскочил из гаража, будто разгорячённый жеребец.
     – Гони быстрее! Гони! – нетерпеливо потребовала Алевтина. – Хочу, чтобы захватило дух!
     Вихрем проехали они по центральной хуторской улице и оказались в поле, на укатанной степной дороге. Николай всё прибавлял и прибавлял газ, и стрелка на спидометре всё ползла и ползла вверх, приятно щекоча нервы.
     – Хватит! Хватит! Прошу тебя!.. – закричала Алевтина срывающимся голосом и прилипла к его спине как пиявка.
     – Что, захватило дух? – засмеялся Николай, сбрасывая скорость.
     – Захватило! Ещё как захватило!
     – То-то же!
     Катались они дотемна, то прибавляя, то сокращая скорость. А когда возвратились, Алевтина опять попросила зажечь лампу в кухне и, срывая с себя одежду, снова коршуном налетела на Николая...

                * * *
       Утром Николай вставать с постели не спешил, но и не тянулся к телу Алевтины. Лежал бревном и, время от времени, легонько вздыхал.
     – Ты хочешь сказать что-то? – догадалась Алевтина.
     – Да, – несмело отозвался Николай.
     – И что, позволь поинтересоваться?
     – У меня сегодня выходной.
     – Отлично! – обрадовалась Алевтина. – Весь день будем загорать на речке.
     – Нет, – неуверенно возразил Николай. – Я должен проведать Любу. Может ей что-то надо.
     – И я с тобой!
     – Тебе-то зачем?
     – Поговорю с ней по душам. Объясню, что вы не пара. Она девка умная, поймёт меня.
     – Думаешь, поймёт?..
     – А что тут не понять, – засуетилась Алевтина, умащиваясь сверху. – Она теперь рожать не может, а я могу...

                * * *         
       В райцентр Николай с Алевтиной отправились на мотоцикле. Ехали молча, каждый был обременён своими мыслями. Алевтина сидела в коляске и то и дело с интересом поглядывала сбоку на озабоченное лицо Николая и вскоре не выдержала – загадочно улыбнулась: 
     – Догадайся, о чём я думаю сейчас?    
     – Не знаю, – пожал плечами Николай.
     – Я думаю о нашей свадьбе. Она должна быть не такой, как у всех. Надо чтобы вся деревня ахнула от зависти.
     – И как это сделать? – насторожился Николай. 
     – Надо сыграть её не дома, а в ресторане. 
     – Ты как скажешь, нет его у нас!
     – Зато есть столовая. Мы её так украсим, что будет получше любого ресторана.
     – И зачем тебе это? Так ещё никто не делал в наших краях.
     – В том и весь шик. Я же говорю, чтобы ахнули все. А на подаренные деньги купим радиолу с пластинками и каждый вечер будем открывать окно и, всем на зависть, включать её. А потом поедем к моему дяде в Москву и по дешёвке перекупим у него телевизор. Представляешь, что будет?.. Ни у кого в деревне нет, а у нас есть! 
     – Ого! – усмехнулся Николай. – Вот это ты нафантазировала!
     – Это не фантазия! Это правда! И вообще, скучный ты! – обиделась Алевтина, и замолчала. Но тут же спохватилась: – Ну а ты-то о чём думал?
     – Да, так... – уклончиво ответил Николай. 
     – Про неё? – догадалась Алевтина.
     – Про неё, – не стал отрицать Николай. – Не знаю как теперь быть.
     – А ну-ка останови мотоцикл! – потребовала Алевтина и, мгновение спустя, уже без юбки, сидела спереди него... 

                * * *
       В больнице они представились братом и сестрой Любы и беспрепятственно прошли в просторную, полупустую палату. Кровать Любы стояла у окна, в левом углу. Она лежала под одеялом, простоволосая, с закрытыми впалыми глазами. Лицо было бледное, уставшее от душевных страданий. Единственная соседка по палате, пожилая рыхлая женщина, сидела на кровати у другого окна и вязала шерстяной чулок. Заметив гостей она спрятала своё вязание под подушку, грузно привстала с постели и, постанывая и неприятно шаркая по давно некрашенному полу истоптанными парусиновыми тапочками, гусыней выплыла в коридор.
     – А народу-то совсем мало, – удивилась Алевтина.
     – Конечно. Кто же летом болеет? – удивился Николай, удивлению Алевтины. – На это есть зима.
     Они взяли стульчики, крадучись поднесли к кровати на которой лежала Люба, присели на них, и пристально уставились на больную. Любой человек, ощутив на себе чей-либо тяжёлый взгляд, обычно оборачивается, а если спит – просыпается. Проснулась и Люба.
     Николай искренне улыбнулся ей и встал, но Алевтине его поведение явно не понравилось – она бесцеремонно схватила его за руку и усадила обратно на стул. 
     Николай сразу стушевался и заговорил невпопад:
     – Люба, а погода опять хорошая стала. Тепло. Все стали косить сено...
      И тут же получил в бок удар локтем.
     – Чего слюни распускаешь?! – сердито прошипела Алевтина. – Говори по делу! – и ещё раз больно стукнула его в бок локтем.
     Николай стушевался ещё больше, и с немалым трудом выдавил из себя, заикаясь, заранее заготовленную фразу:
     – Мама х-хочет, чтобы я теперь ж-жил с Алей.
     – А ты? – едва слышно прошептала Люба пересохшими губами.
     Николай замялся, но тут же получил ещё один удар локтем под рёбра и поспешно сказал:
     – Я тоже.
     – Ну а её то зачем привёз сюда?   
     – Мы решили по-хорошему всё сделать, чтобы не держала на нас зла, – встряла в разговор Алевтина, видя, что Николай совсем раскис.   
     – Хватит её мучить! Неужели не видите, что она и так еле живая от горя? Совсем потеряли совесть! А ну убирайтесь отсюда! – закричала вдруг из дальнего угла молодая голосистая женщина, до сей минуты тихонько лежавшая укрытая с головой одеялом – оттого Николай с Алевтиной не заметили её и теперь жутко стушевались от неожиданности.      
     – А ну убирайтесь отсюда! – повторила женщина и решительно встала с постели.
     Николаю с Алевтиной не оставалось ничего другого, кроме как поскорее покинуть палату.
     – Я заявлю на вас в милицию! – крикнула им вдогонку женщина и кинулась приводить Любу в чувство.
 
                * * *
        Когда Люба очнулась, рядом с ней сидела тётя Даша из первой палаты.
     – Тётя Даша?.. – удивилась Люба и привстала на локтях. – Как ты тут оказалась?
     – Ложись, Любушка. Ложись, – поспешила уложить её обратно на подушку тётя Даша.
     – Тётя Даша, как ты тут оказалась? – повторила Люба вопрос.
     – Выписали меня из больницы.
     – А как узнала про меня?    
     – От своей сестры. Пошла проведать её поутру и всё узнала – и чего надо, и чего не надо.
     – Не любит меня Пелагея Анисимовна... – всхлипнула Люба.
     – Знаю теперь. Да я, собственно, не столько её хотела проведать, сколько тебя и племянника.
     – А мы уже не живём с Николаем. 
     – И это знаю. Соседка твоя рассказала мне обо всём, что тут было.
     – Зачем? – осуждающе посмотрела Люба на соседку по палате, маячившую за спиной тёти Даши.
     – А затем! Должен же хоть кто-то помочь тебе! 
     – Я справлюсь сама... – заплакала Люба.
     – Не плачь, ягодка моя. Не стоит он слёз твоих ангельских, – стала ласково утешать её тётя Даша, присев на краешек кровати. – Бог с ним. Он ещё прибежит к тебе. А не прибежит, и горя мало. Найдешь себе получше парня. Этого... как его?.. Сына морехода.
     – Синдбада-морехода, – улыбнулась Люба сквозь слёзы.
     – Я и говорю, сына Бада морехода. Но это потом, как выздоровеешь и переедешь ко мне. Я и дом отпишу на тебя.   
     – Дом?.. – насторожилась Люба. – Зачем?
     – А затем, чтобы ты не маялась более бедняжка.


                Глава  12

          После разговора с тётей Дашей Люба быстро пошла на поправку и уже через неделю выписалась из больницы.
     – Я, Любушка, в своей суматошной жизни не сумела родить, а хотела, страсть как. Всю жизнь потом страдала из-за этого. Теперь вот только успокоилась моя душа. Теперь ты будешь мне вместо дочери. Я буду любить тебя так, как и родных не любят! – пообещала тётя Даша, когда к ней приехала Люба. 
     – Свои дети всё равно ближе к сердцу, – смутилась Люба. – Надо было всё-таки, несмотря ни на что, родить своего ребёночка.
     – Нет, я ждала Васю. Всю жизнь была бы виновата перед ним.
     – Тётя Даша, не ты виновата – война.
     – Всё равно не могла подвести его. Как вспомню, что с ним фашисты натворили в концлагере, так сразу пропадает охота ложиться с кем-либо в постель... – задрожал голос тёти Даши, но она тут же успокоилась: – Зато у меня теперь есть ты. Ты славненькая, ласковая, я всей душой прикипела к тебе.               
     – Я тоже прикипела к тебе, – сказала Люба и поцеловала тётю Дашу в щеку.
     – Вот и хорошо! Пенсия у меня приличная, земля на огородах хорошая, заведём хозяйство, и будем жить припеваючи. Согласна?
     – Согласна, – улыбнулась Люба. 
     – И никого нам теперь с тобой не надо! – воскликнула тётя Даша на радостях. Но тут же спохватилась: – Разве что только объявится какой-нибудь достойный тебя моряк. Как его?.. – запнулась она вдруг. – Сынбад что ли?..    
     – Синдбад-Мореход!.. – засмеялась Люба. – Сколько вам повторять, тётя Даша!
     – Ну, мореход, так мореход, – добродушно заворчала тётя Даша. – Главное, чтобы объявился. У нас тобой хватит места и для него.

                * * *
     Тётя Даша и Люба возвратили в свой двор временно розданных по соседям козочек и овечек, купили в инкубаторе цыплят и утят, посадили на огороде картошку и капусту, огурцы и помидоры, разную зелень на грядках, и вправду стали жить припеваючи. Днём хлопотали по хозяйству, а вечером, после ужина, Люба читала вслух романы Тургенева и Дюма. А тётя Даша, затаив дыхание, внимательно слушала классику. Расспросы и переживания начинались на другой день – в огороде.   
     – Любушка, ты вот скажи мне, отчего это Тургенев больше за границей жил, чем дома? Чего это он бегал от своего имения? Оно-то у него добротное было.
     – Любовь, тётя Даша. Любовь.
     – Какая любовь?
     – К Полине Виардо.
     – И что это за любовь такая, что даже бросил родное гнездо? Женился бы, привёз бы в своё имение эту Полину и делу конец.
     – О-о!.. Это была великая женщина, хоть и не писаная красавица. По ней не только Тургенев страдал, по ней весь французский свет сходил с ума.
     – Французы нехай бы и сходили с ума. А нашему незачем, у нас хватает своих женщин. Они и покрасивее, и поумнее заграничных будут.
     – Это точно! – охотно согласилась Люба.
     – Ну а этот зловредный Ришелье, чего он так не любил мушкетёров? Кардинал всё-таки, божий человек, а поди ж ты какая сволочь! – не унималась тётя Даша.
     И так день за днём. А когда закончилась огородная пора, они пошли в библиотеку вместе.
     – Ну, Люба, какую в этот раз возьмёшь книгу? – улыбнулась, аккуратно, по-городскому одетая библиотекарша. 
     – Про французов бери книгу. Про французов... – зашептала тётя Даша.
     – Про каких французов? – тоже шёпотом ответила Люба.
     – Что воюют с кардиналом. 
     – Про них мы прочитали уже все романы. 
     – Тогда бери какую хочешь, – крайне расстроилась тётя Даша.
     – Не переживайте, у Дюма много хороших книг. У нас даже есть граф Монте-Кристо, – стала успокаивать тётю Дашу библиотекарша и взяла с полки книгу. – Вот она!
     – Вот здорово! – обрадовалась Люба. – Мы как раз за ней и пришли! 
     – А это про французов? – уточнила тётя Даша.
     – Про французов, – улыбнулась Люба.
     – Про французов, – подтвердила библиотекарша.
     Вечером тётя Даша с Любой наскоро поужинали и зажгли поярче керосиновую лампу. Люба стала с упоением читать вслух «Графа Монте-Кристо», а тётя Даша с упоением слушала и вязала платок из козьего пуха. Но вскоре ей стало не по себе – она отложила платок в сторону и прилегла на кровать.
     – Может тебе дать таблетку? – подскочила Люба с места и стала в волнении перебирать горку лекарств на столе.
     – Не останавливайся, Любушка, читай дальше, – попросила тётя Даша. – Не надо лекарства.
     И Люба стала читать дальше: 
         
     …Фариа улыбнулся.
      – Да, – отвечал он, – у вас благородная душа, Эдмон, и я понимаю по вашей бледности, по вашему трепету, что происходит в вас. Успокойтесь, я не сумасшедший. Это сокровище существует, Дантес, и если мне не дано было им владеть, то вы – вы будете владеть им.

     Тётя Даша заслушалась и уснула. А утром не проснулась.

                * * *
       Люба мучительно переживала смерть тёти Даши. Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Она часами сидела у окна и безмолвно смотрела вдаль.
     – Ты не переживай так, нельзя. Погубишь сердце, – советовала сердобольная соседка, по несколько раз на день приходившая поддержать Любу.
     – Да как же мне не переживать, за два года потеряла два самых любимых человека! Сначала маму, а теперь!.. – плакала Люба. – Вторую маму!
     – Ну, у второй твоей мамы, слава Богу, лёгкая была, даже завидная смерть. Дай Бог каждому такую смертушку. Про это теперь говорит вся деревня. А всё оттого, что она была хорошим человеком. Всем помогала – кому словом, кому делом.
     – Мне от этого нисколько не легче! Смерть, есть смерть!
     – Что правда, то правда. Да только тебе, голубушка, скоро ещё хуже будет. Задёргает тебя, как пройдёт девять дён, твоя свекровушка.
     – С какой стати? Ей-то что надо от меня?
     – Глупенькая ты совсем в житейских делах. Наследство, что же ещё. Бумаги-то хоть успела оформить на тебя Даша?
     – Нет. Зимой хотели идти к нотариусу.
     – И какого чёрта тянули резину?
     – Летом и осенью забот полно в хозяйстве.
     – Они теперь будут у тебя и зимой. Заявится скоро твоя свекровушка.
     Пелагея Анисимовна действительно заявилась к Любе на десятый день после смерти тёти Даши, как и предсказывала соседка.
     – Давай, милушка, собирай поскорее свои пожитки, и чтобы к полдню духу тут твоего не было! Не то вызову милицию! – заявила она Любе прямо с порога. 
    Хорошо зная сварливый характер свекрови, Люба спорить не стала, безмолвно собрала личные вещи и пошла на автобусную остановку. Но на полпути её догнали Нина с Егором.
     – Любушка, дорогая, мы пришли за тобой! – кинулась к ней со слезами Нина.   
     – А как вы узнали, что я уезжаю? – удивилась Люба.
     – Соседка доложила, – охотно ответила Нина, и тут же возмутилась: – Да какая разница, как мы узнали! Главное, что успели догнать тебя. Будешь теперь жить у нас.
     – Да, сестрёнка, мы пришли за тобой, – подтвердил Егор. 
     – Не знаю, что и сказать, – засомневалась Люба. – Нахлебалась я уже горя с чужими людьми.
     – Да ты не бойся, моя мама добрая женщина. Ты быстро поладишь с нею.
     – Знаю, но всё равно страшновато, – продолжала сомневаться Люба.
     – А как же племянница? В честь тебя назвали Любочкой! – выдернул Егор козырную карту. – Она нас и домой не пустит без тебя!
     – Это точно! Любочка ждёт не дождётся, когда ты снова почитаешь ей сказки! Помнишь, как ты гостила у нас прошлой зимой и читала ей про Незнайку?.. – затараторила счастливая Нина.
     – Помню, – улыбнулась Люба.
     – Так-то оно лучше! – повеселел Егор и взял из рук Любы чемодан.

                * * *
     – Тётя Люба пришла! Тётя Люба пришла! – зазвенела чистым голоском Любочка и захлопала в ладоши, когда Егор с Ниной привели Любу к себе домой.
     Люба подхватила племянницу на руки прямо у порога и стала целовать её.
     – Тётя Люба, ты будешь читать мне сказки? Будешь? – весело щебетала у неё на руках Любочка.
     – Обязательно! – с радостью согласилась Люба.
     – Про Незнайку?
     – Тебе про Незнайку, а тёте Тане про мушкетёров, – улыбнулась Люба матери Егора.
     – А мне про мушкетёров! – засмеялась тётя Таня. – Рассказывала мне Даша про ваши чтения. Рассказывала. Мы с детства были с ней подругами.
     – Вот видишь, как всё хорошо получилось! – обрадовалась Нина. – Пойдём, покажу твою комнату и посплетничаем заодно, – потащила она Любу за руку. 
     – Никаких сплетен, чтобы через две минуты были у стола! Прописку сделаем Любахе! – крикнул Егор им вдогонку и достал из шкафа бутылку вина.

                * * *
     – Устроила бы ты Любу на работу, а то совсем заскучала девка, – через месяц посоветовала Нине свекровь.
     – Разве? – удивилась Нина. – А я думала ей дома хорошо.
     – Дома её одолевают невесёлые мысли. Думаешь, легко пережить в её возрасте две таких смерти? – упорствовала свекровь.   
     – А кто будет помогать по хозяйству?
     – Никто. Я же раньше справлялась сама.
     – Что правда, то правда, – согласилась Нина.
     – Ну вот, справлюсь и теперь. Я то худого никогда не посоветую, сама знаешь.
     – И это правда, – опять согласилась Нина.
     – А раз так, то устраивай девку на ферму вместо себя. Ты-то в декрет пойдёшь через неделю.
     – Устрою, – пообещала Нина.
     – Вот и хорошо, – удовлетворилась её обещанием свекровь. – На людях и в работе всегда легче пережить горе.

                * * *               
       На ферме ловкая и безотказная в работе Люба освоилась скоро. И её опять, как когда-то в больнице, полюбили все сотрудники: и доярки, и скотники, и даже начальство. 
     – Тебе обязательно надо поступить в сельскохозяйственный техникум, – сказал ей однажды зоотехник Алексей Ильич.
     – В техникум? – удивилась Люба.
     – Да, в техникум. На зоотехника.
     – На зоотехника?! – ещё больше удивилась Люба. – А как же вы?
     – Я пенсионер, мне давно пора на покой. Да вот беда, не отпускает председатель. Требует, чтобы подготовил замену.
     – А вдруг из меня не выйдет зоотехник?
     – Выйдет. Ещё как выйдет. Это сразу видно. И животных любишь, и смекалка есть.


БИБЛИОГРАФИЯ

1. С. Хоршев Ольховский.
   Книга «Любовь и грех».
   Повести и рассказы.
   2014, Лондон.
   ISBN 978-5-907451-73-5

2. Газета «Слава труду» с №15 от 18.04.2020
   до № 30 от 01.08.2020 г.,   
   Кашары, Ростовская обл.

3. С. Хоршев Ольховский.
   Книга «Обыкновенная любовь».
   Повести, рассказы. 
   Москва, 2021.
   ISBN 978-5-907451-73-5

4. Газета «Наш край»
   Миллерово, Ростовская обл.