Глава 5. Письма из эмиграции

Глава пятая

ПИСЬМА ИЗ  ЭМИГРАЦИИ

С апреля 1898 года  до весны 1904 года Зинаида Гернгросс  жила в Лейпциге.  После замужества  она  стала носить фамилию мужа Жученко. В эмиграции воспитывала  любимого сына Колю и не теряла надежды вернуться на родину.

Её бывший начальник Зубатов в августе 1902 года был переведён в Петербург и назначен чиновником особых поручений при министре внутренних дел сверх штата. Ордером от 15 октября того же года ему поручено исправление должности делопроизводителя Департамента полиции и заведование Особым отделом  того же  департамента (На фотографии).

Назначение Зубатова явилось неожиданностью для многих сотрудников политической полиции. Бывший начальник Особого отдела Ратаев писал Зубатову из Парижа: «Дорогой Сергей Васильевич! Вчера я получил известие, которое меня и поразило, и сильно обрадовало. Поразило потому, что по положению вещей оно было совершенно неожиданно, а обрадовало, — так как осуществилось то, что я признавал безусловно необходимым и естественным. Вы — заведующий Особым отделом, вы — в моем кабинете!»

Поддержка, которую оказывал Плеве Зубатову, была сопряжена с его же железной опекой, мешавшей развиться творческому началу Зубатова. «Мой переход на службу в Петербург, — писал Зубатов позднее, — состоялся в силу увещания, что под вывеской министерских бланков близкое мне дело пойдёт шире и станет продуктивнее».

По воспоминаниям директора Департамента полиции А. А. Лопухина, примерно к весне 1903 г. созрел своего рода заговор трех  «сообщников»: Зубатова, которому надоела двойственная и слишком осторожная политика Плеве в рабочем вопросе, министра финансов Витте, очень не любившего Плеве, и князя Мещерского, любителя всяческого рода интриг.

В августе 1903 гола  Лопухин пишет об увольнении Зубатова: «При возвращении моём из-за границы в Петербург «загадочная связь» между судьбами Витте и Зубатова разъяснилась; от моих сослуживцев, и, главным образом, от Плеве, я узнал следующее. Заговор против него на квартире Мещерского созрел настолько, что тремя конспираторами, уже начавшими собираться вместе для общих совещаний, было окончательно решено свергнуть его и на его место водворить самого С. Ю. Витте.
<...>
Для проведения этой политической комбинации был избран и начал приводиться в исполнение такой план: Зубатов составил письмо, как бы написанное одним верноподданным к другому и как бы попавшее к Зубатову путем перлюстрации. В нем в горячих выражениях осуждалась политика Плеве, говорилось, что Плеве обманывает царя и подрывает в народе веру в него, говорилось также о том, что только Витте по своему таланту и преданности лично Николаю II способен повести политику, которая оградила бы его от бед и придала бы блеск его царствованию. Это письмо Мещерский должен был передать Николаю II, как голос народа, и убедить его последовать пути, этим голосом указываемому. Но этому плану не было суждено осуществиться. Зубатов допустил крупную оплошность, — он посвятил в него своего друга, а ранее секретного агента, Гуровича, прежнего революционера, известного по кружку «Начала». Гурович же тотчас отправился к Плеве, под предлогом необходимости исключительно важного сообщения добился приема, разоблачил весь заговор и даже представил копию сфабрикованного Зубатовым письма. Плеве в день следующего же очередного доклада, в Петергофе, где Николай II в то время находился, доложил ему, какими интригами занимается его министр финансов. Это было в четверг, а в пятницу министр финансов покинул свой пост. Зубатов был смещен и выслан из Петербурга. Все это, повторяю, мне лично рассказывал Плеве, объяснив, что во избежание нежелательных для правительства огласки и скандала он вынужден был связать наложенную на Зубатова кару с политикой последнего в рабочем вопросе».

Из справки о служебной деятельности отставного надворного советника С. В. Зубатова: «Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 17 ноября 1903 г. за N 84  Зубатов был уволен от службы согласно прошению, причём по всеподданнейшему докладу государь император в 26-й день октября 1903 г. высочайше повелеть соизволил производить Зубатову из сумм Департамента полиции ежегодное пособие в 3 тыс. руб., ежемесячными взносами по 250 руб. и предоставить министру внутренних дел приостановить эти выдачи, если Зубатов не подчинится указаниям Департамента полиции относительно места жительства или дозволит себе какие-либо действия, государственной пользе противные, о чём Зубатову и объявлено было под расписку.
Вместе с тем Зубатову предложено было поселиться вне г.г. С. - Петербурга и Москвы, а также С. -Петербургской и Московской губерний; Зубатов избрал местом своего поселения губернский город Владимир. Начальнику местного губернского жандармского управления предписано было о всяком нарушении Зубатовым вышеуказанных требований немедленно доложить Департаменту полиции».

Весть об опале Зубатова  дошла до Зинаиды Жученко и взволновала  её. Она поспешила выразить ему своё сочувствие и поделиться тревогой за возможность лишения департаментской поддержки.

От Зубатова она получила ответ, датированный 29 - м декабря 1903 года и в целях конспирации не подписанный:
«Спасибо вам, родной друг, за постоянную память и расположение. Поздравляю вас самым сердечным образом с наступающим Новым годом. Могу вас уверить и успокоить, что происшедшие перемены на вас нисколько не отразились, и вы будете также и впредь гарантированы от материальных невзгод. В этом я получил уверения. Словом, дело это стоит твёрдо. В настоящее время я ушёл с головою в зубрёжку немецких вокабул, этимологии и синтаксисов. Это и полезно, и нравственно успокоительно. В нашем городе нет ни театра, ни чего-либо иного. Безлюдье на улицах и отсутствие какой-либо общественной жизни. Жене и мне сие особо нравится. Газеты получаются из Москвы в тот же день, и по ним можно не отставать от жизни. Звон многочисленных церквей напоминает Москву, - и я в родной сфере. Если мой немецкий окажется к Пасхе в больших онерах, то, может быть, проедусь летом в Германию, чтобы повидать жизнь воочию, а не так, как я привык её видеть до сего времени. Конечно, повидаемся и вспомним старину.
Тётушка исправно меня осведомляла о вашей переписке, и я вас не упускал из виду.
Владимир губ… Дворянская улица, дом Тарасова».

11 - го января 1904 г ода Жученко отправила Зубатову следующее  письмо:
«Shau, shau, и вы, дорогой друг, собираетесь повидать свет и, правду сказать, пора. Надо будет вам оглянуться и посравнить воочию, а не с птичьего полета. Оставьте дома тоску и всяческие искания, приезжайте «знатным иностранцем» и повидайте действительно широкие горизонты. Учитесь только, ради бога, прилежно, чтобы из вашего «может быть» стала прекрасная действительность, для меня, по крайней мере. Удерживаюсь от выражений моих восторгов, чтобы могущее быть разочарование не было бы особенно горьким и неожиданным. В ваше прилежание верю, но всякие другие злостные «но» стоят призраками. Хотя, что же здесь такого невероятного, после таких этапов, как Москва, Питер и вдруг Владимир, с широкими, тихими горизонтами… для довершения крайностей Германия - совсем разумное дело.
Письмо ваше всколыхнуло мои „тихие воды» и в заключение всего могу только пожалеть, что не могу похвалиться, по пословице, известным содержанием в них…»

Прошло несколько месяцев. В Лейпциг приехал заведовавший  агентурой Департамента полиции в Берлине Гартинг Аркадий Михайлович и предложил  Жученко переселиться в Гейдельберг и возобновить агентурную работу. Об этом 6-го мая 1904 года она пишет Зубатову:
«Что бы я не дала, чтобы услышать ваш дружеский совет и поговорить с вами в настоящую минуту: впервые мне приходится принять решение без вашего совета. Дело в том, что Ев. П.  [Евстратий Павлович Медников] прислал Ар. М. Г.    [Аркадию Михайловичу Гартингу]- советует вернуться в прежнюю колею. Ручается «головой» за личность. Всё это так неожиданно ворвалось в мою обитель, и мысленно я ищу совета у вас, мой дорогой друг. Г. [Гартинг] смотрит на всё очень просто, взвесил всё за и против, и после долгих переговоров уехал с моим согласием. Решено переселиться в Гейдельберг и скоро, в конце следующей недели, я уже в дороге. Я рада случаю вырваться из моей бездеятельной жизни; обещано материальное улучшение, что даст возможность изучить что-либо практическое. Остаются казанские возможности, но и в этом обещано содействие. Предложено это с согласия А.А.Л. [А. А. Лопухина], и ручательство нашего друга склонило меня согласиться. Что вы скажете мне на это, дорогой друг? Будьте добры и скажите пару слов на этот счёт. Если напишите сейчас, то письмо ваше застанет меня здесь. Я буду вам очень и очень благодарна за ваши совет и мнение; лишнее повторять, как это для меня дорого и как мне больно, что я должна была решиться на это помимо вас. Сообщите также, как насчёт свидания; могу ли я рассчитывать на это счастье? Поеду отсюда 18-го, жду вашего письма».

Зубатов не медлил c ответом и 11-го мая написал Жученко:
«Сердечно радуюсь, мой дивный друг, что в вашей купели замутилась вода… Во-первых, расправите косточки и выйдете из нирваны, а свежий воздух и движение - вещь очень хорошая; а во-вторых - дело будете иметь с человеком, которого я очень ценил и уважал. Г. [Гартинг] - большой деляга: скромен, осторожен, выдержан; словом - с ним не страшно. Дай бог вам «совет да любовь». Заниматься лишь тем, что «всего опасаться» - дело мучительное, дух угнетающее; быть кузнецом собственного счастья куда заманчивее! Уверения А.А. [А.А. Лопухина]- тоже для вас козырь. Словом - хорошо. Под лежачий камень вода не течёт, а с переменой положения возможно изменение и в фамильных делах. Спасибо вам сердечное за внимание к моим глазам и вообще к моей особе. После операции я, боясь сначала шрифта, отодвинул на задний план немецкий, а потом обнаружилось столько по запущенного на отечественном языке, что я со страстью упиваюсь возмещением пропусков, и надежду на заграничное путешествие пришлось оставить. Да и у вас теперь жизнь пойдёт веселее и разнообразнее. Как только вы будете управляться с буяном? Ну, да вы так уравновешены и умны, что преодолеете затруднения и посерьёзнее этаких. С богом!»

В Гейдельберге Жученко присматривалась к окружающей обстановке и готовилась к предстоящей деятельности. 2-го июня она пишет Зубатову:
«Мой дорогой, незабвенный друг, я ещё в долгу перед вами за ваше бесценное письмо. Первое впечатление по прочтении его было то, что, боюсь, у вас есть основания предаваться размышлениям на тему «…и друг друга лучшего забудет…», коли вы, вы, дорогой Сергей Васильевич, благодарите меня за память…
Можете себе представить, каким событием является для меня переезд сюда; даже с внешней уже стороны чисто, не говоря о другом значении. Не преувеличивая говорю, что словно после тюрьмы чувствуешь себя. Голова и душа полны желаниями и планами, а то ведь было доходило до самого последнего, когда и желаний-то не замечалось; незаметное погружение в мирное обывательство было, право, не за плечами. Этим выдаю себе аттестат в духовной бедности, но вам могу ведь говорить без прикрас. Нельзя оправдываться обстоятельствами и т. п.: вы, дорогой друг, находитесь также изолированным от внешней жизни (мне, конечно, и в голову не приходит буквально приравнивать себя к вам, господь упаси!). Ну, довольно на тему излюбленного нами, русскими, дешевого самобичевания: теперь «другие птицы, новые песни», хотя это пока с осени, когда я запишусь в университет. Но предвестником у меня - прекрасное самочувствие и жажда умственной работы самой по себе, без всяких пока приноравливаний (путь указан прежний «духа мятежного»). Малый плюс моего лейпцигского «пленения» - ознакомление с социал-демократическим течением, является мне помощью не предстать перед братией в состоянии спящей или спавшей царевны; а А.М. [А. М. Гартинг] снабдил меня нужным и для ознакомления с отечественным в этом направлении. При этом я, как всегда и везде, думаю о вас, дорогой друг, и как мне больно было узнать, что поездка не сбылась: буду надеяться, что этот план отложен, а не сдан в архив. Моим самым большим желанием остается надежда увидеться с вами: чего нет сегодня, может быть завтра; если не вы сюда, может быть, я туда поеду. Словом, не отнимайте у меня давно лелеемой надежды увидеться с вами, поговорить не на бумаге, дорогой, родной друг. До осени выжидание. Рекомендовано лучше два шага назад, чем один вперед, да и позаросло у меня лебедой во многом. В тиши я занимаюсь обновлением. Устроились здесь очень хорошо, совершенно особняком у одной милой вдовы. Дочь её печётся о моём буяне, так что родительские заботы не будут поглощать много времени, да он и сам уж проявляет самостоятельность, да и пора, ведь ему скоро семь лет. Мальчуган на славу, учится хорошо, завоёвывает общие симпатии без всяких стараний с его стороны. От меня требует только, чтобы я читала ему вслух, интересуется всем; вообще никаких неудобств от его милой особы не предвидится, и я сама очень довольна, что могу взглянуть на мир не только через его окошко. Нахожу много лирической неправды в утверждении, что ребёнок может заменить и наполнить чуть ли не всё - что не мешает мне быть всё же хорошей матерью. Что выберу для изучения - пока не знаю. Надо что-нибудь практичное, чтобы не быть более дилетантом, а подумать и о будущем, - малыша в особенности. Город среди гор, сильно на юг. От вас дальше, но для нас ведь нет расстояний, как вы раз писали. Люди приветливее, доступнее. Пока до следующего письма. «An Fr. Z. Schutschenko“ на случай вашего желания сказать пару слов мне».

8-го июня 1904 года Зубатов радостно отвечает  своей ученице и дорогому другу:
«Несколько раз перечитывал ваше письмо, дорогой друг: так оно необычно написано, столько в нём бодрости и силы. Дай бог, дай бог, всё это очень приятно и особо радостно за вас. Неоднократно приходилось нам с вами обсуждать, что за оказия такая, что над хорошими людьми тяготеет часто какой-то гнусный рок, и на вас это было особо явственно. Может, теперь и на вашей улице окажется праздник, и как бы от души этого хотелось и сколь это было бы справедливо!!. Впрочем, в такие моменты надо уметь жить, а не заниматься ковырянием в собственной душе… Итак, бодро и с верою вперед, и да хранят вас все добрые силы!
Избежать дилетантизма и завладеть чем-либо более веским - мысль чудная, которую нельзя не разделить. Честь и слава вашей практичности…
Наверстать, впрочем, - вещь, видимо, нехитрая. Ницшеанство, символизм, неокантианство, вероятно, не прошли для вас незамеченными, а впрочем, всё старина. На людях всё это усвоится и того лучше и скорее. Нельзя было не порадоваться на малыша, читая о его победах над людскими сердцами. Поистине - молодчинище.
Строчечка, а на этой строчечке намёк на то, что вы и сами можете прилететь в наши края, - особо врезалась в память, вот «кабы-то»… Тётушка стареет, делается ворчливой и что-то не ладит со своим принципалом. Обратилась было за советом ко мне: я дал совет совсем уйти. С того времени ни слуху ни духу: должно, рассердилась. Так как всё пережитое вам хорошо известно, то мне нечего распространяться о своём житье-бытье: это было бы повторением: книги, книги, книги».

В апреле 1904 года А. М. Гартинг побывал в Лейпциге и призвал Жученко к активной деятельности. «Она,- писал Гартинг директору Департамента полиции А. А. Лопухину, - произвела на меня очень благоприятное впечатление, и я не сомневаюсь, что она сумеет работать с большой пользой. По сложившимся обстоятельствам неудобно, чтобы она начала работать в Лейпциге. Она переедет в южногерманские города, где имеются весьма серьезные колонии с значительным контингентом социалистов-революционеров».