Сорвавшийся голос

Я не помню, как назывался тот спектакль. Правда не помню и не могу вспомнить. Даже не помню о чём, видимо, это было совсем неважно.
Помню, что в воздухе витал какой-то сладкий запах. Нежно-сладкий, без намёка на приторность. Этот запах навевал мысли о чём-то воздушном или мягком, как кожица персика. О чём-то заоблачном, райском и, заставляющем почувствовать себя за чертой пресыщенного сознания. Звучание этого неземного запаха длилось ровно миг. Это был самый неуловимый миг в моей жизни.
- Пройдёмте далее, госпожа…? – послышался позади голос камеристки.
- Да, верно, пройдём. – ответила тогда я.
Люди толпились до тошноты обыденно; примитивное распространение несдержанных возгласов постепенно нависало над залом, как угрюмое грузное скопище туч.
Как всегда, меня не покидало ощущение, что я лишняя на этом празднике жизни. Я даже подумывала о том, чтобы солгать своей новоиспечённой знакомой, (её имя я также запамятовала, не взыщите, старею), которая пригласила меня на данное мероприятие, а я опрометчиво дала согласие. Сказать ей, как невыносимо меня одолевает головная боль и, увы, только покой и тишина смогут совладать с ней. Но что-то заставило меня стерпеть вышеупомянутое общество и ситуацию.
- Говорят, что сегодня выступит перспективный актёр. – выпалила знакомая.
- Дорогая, попугай тоже может быть весьма перспективным, если его научить говорить. Не ново, опостылело, забудется.
-Ох, Кэтрин, не будь столь строга…
- А я не строга, я всего лишь не обнадёживаю себя. Делаю то, чего, к сожалению, не дано делать Вам.
Знакомая лишь хмыкнула, ей нечего было противопоставить к сказанному мной.
В какой-то момент меня начала мучить жажда. Губы пересохли, покрывшись этой омерзительной коркой, раскалённое горло продувал, словно мехой каждый вдох. Камеристка куда-то запропастилась, и я молилась мирозданию, чтобы она запропастилась в поисках воды.
Но вот свет погас, взрыв аплодисментов поднялся в воздух и занавес раздвинули. А мне нестерпимо хотелось пить. Жажда, издеваясь, медленно скребла по нёбу, продвигаясь в хлёстком ритме к горлу.
Актёры вальяжно переступали по сцене, словно в надоедливой усталой от игры форме. Да, на человека, по истине, жалко смотреть, когда ему опротивело, когда-то пробуждавшее его дело. Декорация сада напоминала погребальную процессию тряпок и балок, право слово. По-моему, люди стали стремительно терять вкус.
-Какая чудесная декорация, неправда ли, Кэтрин? – звенел писклявый голосок, несущий угрозу истечь кровью барабанным перепонкам.
- Не правда. – ответила я пищащей дамочке.
- Ну, Кэтрин, будь более благосклонна, пощади моё сердце.
-Ха, а оно у тебя есть что ли?
- Не вредничай, Кэтрин, пожалуйста.
Я знала, что эта ханжеская особа, как только кончится первый акт, перейдёт со своими заискиваниями к повседневному скудоумному окружению. Так что во имя светлого для меня будущего я решила сдержаться и более ей не отвечать.
На сцене разгорались танцевальные страсти. «Пожалуй, это неплохо» - подумала тогда я, не подозревая, что ждёт меня дальше.
               


               
                ***
Помню он совершенно внезапно, будто из ниоткуда появился на сцене. Волосы, точно смоль, завораживающие, большие, карие глаза не отпускали, пока он не отведёт взгляд. Гибкость движений мужественного тела…Я была поражена и не отрицала этого. Теперь мне было совсем не жаль, что я пришла. Я восхищалась харизматичным, не боюсь сказать этого слова величественным мужчиной. Есть же на свете среди неисправимой посредственности вот такие самородки. Есть же на свете люди, благодаря которым можно считать, что день смело и неизменно вошёл в категорию «особенных дней». Дней, которые отпечатываются где-то внутри, где должно быть никем нетронутое место в сердце и, которые не теряют своей красочности сквозь года. Дни, вспыхивающая острая очаровательность которых будет одной из причин прожить последующие дни.
Когда он произносил свои реплики, в зале царила вдохновенная тишина. Назойливое шуршание слишком пышных для театра платьев, слишком яростные перешёптывания, зовущие и требующие внимания прикосновения – всё это тотчас прекратилось. Остались только чистота и сила его голоса. В нём было что-то гортанно сдержанное, порывающееся ввысь. Казалось ещё немного и моему воображению настанет пора завидовать…Всё моё существо ощущало, что достигло апогея безумного, неудержимого счастья и восторга. Я благодарила судьбу за то, что сижу достаточно близко к сцене, чтобы видеть его во всём блеске поразительной игры и неистово изумительной самоотдачи.
               


                ***
Никогда так сильно я не ждала второго акта. Никогда так сердце не отплясывало чечётку и, казалось, что не собирается останавливаться, пока я не увижу того актёра.
- Кэтрин, тебе плохо? – спросила знакомая. Я и не заметила, как схватилась за сердце, как на лбу выступило множество крапинок пота и дыхание сделалось шумным, отрывистым.
- Нет, мне хорошо. Никогда мне не было так хорошо. Даже…немыслимо, хм, немыслимо великолепно.
- Госпожа, выпейте воды. – появилась наконец долгожданная камеристка, протягивая фляжку с водой. И вместо того, чтобы обрушиться с язвительными высказываниями в адрес некомпетентной камеристки, я сказала лишь:
- Нет, спасибо, не нужно…Я не желаю воды.
Во мне было столько блаженного воодушевления, которое ни за что не понять этим скупым убогим умишкам.
- Ох, так себе актёр, Кэтрин, ты была права. Как ты там сказала? Опостылело, забудется…
- Забудется?! – я вскочила с места, точно ужаленная. Что угодно бы я снесла в эту минуту, только не эти тупые, невежественные, вопиюще несообразные с действительностью слова.
- Прочь с глаз моих, пока я тебя не задушила! – возопила тогда я и сразу же превратилась в объект, испытывающий на себе ошарашенные выпученные взгляды и хруст любопытных свёрнутых шей.
Особа покраснела, едва ли не завизжала, как до смерти напуганный ребёнок, но покорно выполнила сказанное мной. Раздался звонок ко второму акту.
-О, облегчение…- выговорила я.
               




                ***
Действие на сцене перешло на более медлительный лад. И он не переставал быть образцом ослепительной элегантности и изящества. Не переставал вызывать мурашки его властный баритон. Затем основной свет погас, остался единственный освещённый кружок, в котором находился мужчина. Тон его баритона резко возвысился, и он воскликнул:
«Нет! Ничего нет! О, глупцы! Только оглянитесь вокруг! Посмотрите же! О, жалкий плод воображения! Счастья нет! Дружбы нет! Справедливости нет! Любви!..- его голос будто сорвался на этом слове. Так мастерски подчёркнуто, с таким чувственным жаром сомкнутым с вынужденной безысходностью взревел он, точно раненный зверь. Что-то горячее текло по моему лицу…Слёзы, которых не заметила. И я стала частыми рывками отирать их, к чёрту мне не нужен был никакой презентабельный вид. – Её тоже нет…» - последняя фраза была свирепым шёпотом выплеснута в лицо, будто ледяной водой. Меня пробрало насквозь, самой хотелось кричать…
               



                ***
Больше он не появлялся в ходе спектакля. Да я и не вслушивалась в последующее повествование. Лишь когда он вышел на сцену получать заслуженные, но, как по мне, возмутительно слабые овации, я снова пришла в себя.
Он улыбался так искренне ярко, что мне до конца жизни будет светло. Я крикнула: «Браво!», показалось, что он услышал меня, а может и нет – это совсем неважно. Но в моей памяти, пока я дышу будет звучать с силой и чувством сорвавшийся голос неоспоримого, огромного и живительного могущества таланта.


11.08.2022г.