Иннокентий Котафеевич

Жил-был кот. Чёрный, с белой манишкой, и в белых же носочках, звали его Иннокентий, в просторечии Кеша. Вероятно, его назвали так в честь известного советского актёра Иннокентия Смоктуновского, а может быть даже в честь известного русского поэта Иннокентия Анненского… Но об этом история умалчивает. Он был третьим из семейства кошачьих в нашем доме. Кроме него, у нас было ещё две кошки - Мурка и Глашка. Одна была трёхшерстная (бело - коричнево - чёрная), а другая вся чёрная, с белой звездочкой на мордочке. Как вы уже, наверно, догадались, это и была мама Кеши. Кто был отцом - неизвестно. Но, в отличие от праздношатающихся «дамочек», которые из дому ни на шаг, кот ходил на огородные ****ки. Сутками не бывал дома, но исправно ловил мышей. Моя спальня (бывшая дедова комната) располагалась сразу же за кухней, где я подкармливал кошачий народ разного рода деликатесами, типа остатков ухи  или куриных косточек. Возможно поэтому практически каждое утро начиналось с осмотра домашних тапочек. Кеша - добрейшей души котяра, по – братски, делился со мной своими охотничьими трофеями. В тапках я, иногда, находил, то мышиную лапку с хвостиком, то воробьиное крылышко. А то, бывало, зайдёт в спальню, сядет у кровати и, давай мяукать, типа: - «Вставай хозяин! Жрать хочу! Аж мОчи нет!» Тогда приходилось  вставать, чтобы налить ему в миску молока. Не зря же говорят: «наглость - второе счастье». Но иногда, эта самая наглость, у него аж зашкаливала. Как - то раз я решил сварить макарошек с сардельками, растопил печку, поставил кастрюльку с водой на плиту, достал из холодильника в сенках, килограммовую ленту плотных, аппетитных колбасных изделий. Затем нацепив на босу ногу валенки, выскочил буквально на минутку во двор, за углём. А когда вернулся из углярки, с полным ведром, то увидел презабавную картинку - шлейф из сарделек, медленно, но верно, полз по полу куда - то под стойку умывальника. Открыв дверку, я увидел своего кота, которого Бог наказал за обжорство, тот хрипел, подавившись верёвками. В девяностых годах, сардельки ещё делали по ГОСТУ, и связывали между собой пеньковыми верёвками. Мне кое - как удалось отобрать у Кеши его неправедный трофей и вытащить у него изо-рта остатки верёвок. Бить или как-то особо его наказывать, я не стал. Но, на некоторое время, я выкинул его во двор, на мороз, чтобы он подумал над своим недостойным поведением. Я уже тогда знал и верил, что практически все домашние животные склонны к самоанализу и логическим размышлениям. К тому же под сенками, со стороны веранды, была расщелина, через которую можно было запросто попасть в подполье. Где-то через полчаса, я накинул овечий тулупчик, и выйдя на крыльцо стал кликать: «Кеша! Кеша! Кеша!» Но тот не откликался. Возможно, он решил заночевать на чердаке, рядом с тёплой печной трубой  или  и  вправду обиделся. Где - то через сутки, в случайно незакрытую дверь кухни, прошмыгнуло покрытое инеем и жалобно-мяучащее существо, отдалённо похожее на Кешу. Меня мгновенно загрызла совесть, и я убрал свои сушащиеся на печке валенки, и положил на их место замёрзшего зверёныша, предварительно закутав его в полушерстяную бабушкину шаль. Кеша отогрелся, отъелся, и уже через неделю, стал прежним котейкой, толстым и наглым. Но по столам лазать перестал. Уже ближе к весне, в бане, что находилась под одной крышей с летней кухней, завелись крысы. Они разбросали кухонную утварь, и прогрызли до дыр мешки с пшёнкой и перловкой. Крупой были усеяны стол, пол  и,  даже, стулья. К тому времени, моя единственная собака-крысолов, уже умерла. И я решил поручить эту «невыполнимую миссию» моему любимому коту, который за зиму обленился настолько, что перестал ловить мышей. В моих дырявых тапках давненько уже не было намёка на живность. Взяв Кешу на руки, я погладил его чёрную, лоснящуюся спинку, почесал ему за ухом, потом сунул за пазуху овечьего тулупчика, и понёс в стылую летнюю кухню. И со словами: «Прости, Иннокентий!» - Закрыл дверь кухонного домика на засов. Я, конечно, понимал, что коты, в принципе, не ловят животных размером с себя, тем более некоторые даже опасаются стычек с ними, но всё же, надеялся на стойкий гладиаторский дух моего питомца. Поэтому я и решился на этот глупый до бессмысленности эксперимент, и со спокойной совестью пошёл спать, в комнату, где термометр показывал тридцать градусов «Ташкента». Рано утром, выпив растворимого кофе со сгущёнкой, и глянув на изодранные кошачьими лапами тапки, я вдруг вспомнил про Кешу, и сердце захолонуло. А вдруг его загрызли эти мерзкие, пищащие твари? Впрыгнув в валенки и набросив на майку шубейку, я выскочил на крыльцо. Между домом и строением бани было расстояние с полметра. Соскочив с крыльца, я приложил ухо к двери летней кухни, но ничего не услышал. Тогда, сжигаемый любопытством, тихонько открыл щеколду, и рывком распахнул дверь. На меня тут же с мявом бросился, как мне показалось, поседевший от ужаса, кот. Я прижимал его к себе и гладил, пытаясь успокоить своего любимого Кешу. Уши и хвост его были малость обгрызаны. А недалеко от порога, валялись одна на одной, (кучкой) две взрослые особи семейства крысиных, со следами удушения. Одна серая, а другая коричневая. Кот - герой ещё несколько минут жаловался мне на неравный бой и на холод в бане, на своём сибирско - кошачьем наречии. Я снова спрятал его за пазуху и отнёс в дом, где ещё было стыло и не топлено, но где для моего питомца было уже припасена упаковка «KitеKat» и немного сметаны. Мурка и Глашка смотрели на Кешу как на счастливчика. Ещё бы, ведь у них-то в тарелках был лишь вчерашний суп. Откуда им дурам было знать, что их сородич совершил (по кошачьим меркам) подвиг. Иннокентий с жадностью набросился на еду, а потом около суток кемарил на лежанке, которую я ему соорудил на месте сушилки для валенок. Больше я ни разу не  сомневался в его храбрости и любви ко мне. Жаль, что однажды летом, он как обычно выскочил в окно, чтобы погулять, и не вернулся.