Памяти одной простой католической прихожанки

     Если вы как русский верующий человек хотите на одном дыхании постичь существенную разницу между родным вам православием и чуждым вам католичеством – ибо никак не может смириться русская душа с переходом своих людей в чужую религию – вам нужно обязательно посетить одну замечательную базилику в мюнхенском Швабинге. Она строилась три года и к концу позапрошлого века украсила крошечную площадь Кайзера, что находится практически в самом центре студенческого Мюнхена.
     Базилика эта из красного кирпича. Над центральным входом в нишах статуи Христа и двух его главных апостолов. Поверх трехугольный золоченый фронтон, так напоминающий венецианские соборы. Благородной простоты интерьер украшают статуи двенадцати апостолов, по шесть с каждой стороны. Между ними мрачно-возвышенные картины на евангельские сюжеты.
     Вообще, это соединение живописи и скульптуры в католических церквах мне лично очень близко. Но как оно чуждо оформлению церквей православных! Самое же главное отличие между ними состоит, как мне кажется, в громадных окнах, сквозь которые видны деревья и небо, с одной стороны, и радикальном отказе от окон, дабы начисто отсечь воздействие внешнего мира, с другой.
     Итак, иконы, свечи и абсолютно отделившееся от внешнего мира внутреннее пространство против картин, статуй и соединенного окнами с внешним миром церковного пространства. По сути два мира, точно так же между собой несовместимых, как несовместимы национальные ментальности, их создавшие. И можно ли одновременно принимать то и другое? Ведь это уже не только искусство, но и самовыражение чего-то такого, что действительно принуждает человека к последнему и окончательному выбору, а история только подтверждает его бескомпромиссность.
     Моя любимая швабинговская базилика названа в честь Урсулы, одной из оригинальнейших, загадочнейших и прекраснейших католических женщин-святых. Но что мне больше всего запомнилось в этой церкви,  так это то обстоятельство, что в пятницу 22 ноября 1996 года здесь во время службы умерла некая Иоганна Лахнер : ей было 94 года, она не пропустила здесь, кажется, ни единого богослужения, всегда сидела на последней скамье около среднего прохода, открывала и закрывала главные входные двери, собирала пожертвования и несла чашу с вином во время таинства евхаристии, – одним словом, по мере сил и возможностей участвовала и во внутренней жизни базилики.
     Также и для нее это была любимая церковь в Мюнхене. И даже единственная, поскольку, по всей видимости, в другие она не ходила. Знавшие ее люди рассказывали, что она никогда не имела страха перед смертью, потому что чувствовала себя всегда в ладони божьей. Она мечтала умереть во время богослужения, и эта мечта ее чудесным  и в то же время достаточно естественным образом исполнилась. А узнал я все это, прочитав памятную табличку, посвященную Иоганне Лахнер : табличка эта находится внутри базилики, недалеко от входа.
     И вот это трогательное проявление уважения и благодарности со стороны католической церкви по сути к простой прихожанке, эта тихая и скромная демонстрация живой связи паствы и пастырей и это напоминание о том, как легко и просто, всего лишь одним легким завершающим штрихом жизнь обыкновенная и обыденная преображается в жизнь удивительную и неподражаемую, – все это вместе вызывает в моей душе ощущение просветленной грусти, причем просветленность идет от всего вышеописанного, а вот грусть – от сознания, что подобная табличка в православной церкви немыслима и невозможна по определению. 
     И запредельная, поистине неземная возвышенность одного – то есть православного – церковного мировоззрения на фоне другого, гораздо более приземленного и даже в сердцевине своей как бы сугубо человеческого – то есть католического, – она никоим образом не убеждает меня в истинности первого или неистинности второго. Нет, она лишь в который раз подтверждает мое давнее и исконное убеждение, что истина имеет отчасти художественную, жанровую природу, а отчасти буквальную и житейскую, но совместить оба эти аспекта для людей невозможно, покольку они пребывают в различных измерениях.
     Однако предпочтение одной истины другой остается – и это прямо вытекает из обеих ее антиномических природ. Как жаль, что такое предпочтение сопряжено обычно с некоторыми угрызениями совести, которые и называть не нужно. Впрочем, тут решающая роль должна быть отведена попытке искренно и объективно обосновать личное предпочтение. Хотелось бы надеяться, что мне это хотя бы отчасти удалось.