Волшебное пёрышко 4. Роща непорочных дев

Глава четвертая
Роща непорочных дев

Я налегал на весла.

Над озером висела бледнолицая луна, и ветер гнал по небу клочья серых облаков. На носу краснел фитиль летучей мыши; дядя Петя, уронив клюв на пушистую грудь, дремал у фонаря. В ночной тишине мерно скрипели уключины.

Высокий берег Белого озера остался далеко за кормой, и перед нами чернела протока. Впереди – Перепелиное озеро…

Пока всё шло по разработанному джином плану.

Лодка оказалось в помеченном на карте месте – она была привязана к корневищу старой вербы возле той самой полянки, на которой произошла достопамятная встреча рыжего кота и белой лебеди. Или, говоря иными словами, дяди Васи и тети Маши.

В лодке я нашел много всякой всячины: штормовку, картуз, холщовую торбу, лампу, спички, флягу керосина, средство от комаров, запас провизии… Одним словом, в ней было сложено все то, что обыкновенно берет с собой человек, отправляясь в путешествие на свой страх и риск.

Выйдя из протоки, я двинулся вглубь Перепелиного озера. Дул легкий ветерок, разгоняя докучливых комаров. Луна то и дело скрывалась за набегающими тучками. Легкая плоскодонка шла ходко.

Я держался правого берега. Где-то с этой стороны, в густых зарослях камыша, должен скрываться Ореховый ерик.

Судя по тому, что луна стояла высоко, было уже за полночь.

Время от времени я бросал весла, перебирался в носовую часть лодки и, при свете фонаря, сверялся с картой. Но определить в ночной темноте, без каких-либо ориентиров, свое местонахождение было не так-то просто.

И где же этот ерик, прах его побери? – размышлял я. – Где та чёрная утка со своим выводком? Да и как разглядишь её в этакой тьме?

Подходить очень близко к берегу я не решался. Там весла вязли в тине и водорослях, словно в Саргассовом море. К тому же, от камышей падала густая тень, а я не обладал зрением совы. И, сверх того, здесь меня особенно рьяно атаковали комары, хотя я и натерся антикомарином Аль-Амина.

Вскоре луна скрылась за облаками. Стало темно, как в могиле. Я уронил весла. Плыть дальше, не видя даже смутных очертаний береговой линии, не имело смысла.

Озеро дремало в тишине – даже комары и те куда-то скрылись и больше не тревожили меня своим назойливым писком. Время словно уснуло, и вязкая дремота стала окутывать меня, словно чёрное покрывало.

И вдруг я услышал поблизости тихое кряканье утки! В этот самый момент луна, точно в окошко, выглянула из-за туч и бросила на озеро полоску золотистого света. Я увидел, как из камышей, облитая лунным светом, выплывает чёрная утка со своими утятами. Я резко загреб левым веслом, одновременно табаня правым, и лодку развернуло носом к камышам. Затем вырвал весла из уключин, схватил одно из них, проворно вскочил на корму и стал что есть мочи грести в направлении утиного выводка. Перед моими очами на какое-то мгновение блеснула узкая, как лезвие клинка, полоска воды, врезавшаяся в неподвижную броню камыша. Утиный выводок нырнул в воду и исчез под самым носом моей плоскодонки – словно его и не было вовсе. Луна снова ушла за облака. Но я уже взял направление! Несколько отчаянных гребков – и вот моя лодка входит в Ореховый ерик!

Забегая вперед, скажу вам, детки мои, что много позже, при свете дня, я неоднократно пытался отыскать этот ерик, однако же всякий раз мои попытки окачивались неудачей. Пробовал я это делать и ночью, пытаясь воссоздать в точности такую же обстановку, как и в этот раз, но из этой затеи у меня тоже ничего не выходило. И тогда, дети мои, я уже окончательно уверился в том, что Ореховый ерик был зачарованным. Так что без помощи джина из волшебной лампы найти его вы не сможете – даже и пытаться не стоит.

Так вот, поначалу я шёл по ерику в кромешной темноте, а это, доложу я вам, занятие не из приятных. Но постепенно ветер разметал по небу тучи и на небосводе высыпали крупные звезды; стало чуток видней. 

Ореховый ерик, замечу вам, кстати, хотя и узок, как чулок балерины, однако имеет длину изрядную. Я продвигался по нему всю ночь напролет, отталкиваясь веслом то от дна, то от берегов, поросших камышом.

Ах, если бы только Аль-Амин мог взглянуть на меня в эти ночные часы моего трудового бдения! Уж он-то, наверняка, остался бы доволен мной. Я «упирался рогом», словно вол, и мои руки и плечи ныли от усталости.

Наконец, звезды померкли, и небо начало бледнеть. Мы вышли из Орехового ерика. Перед нами лежало обширное озеро.

Дядя Петя проснулся, захлопал крыльями, вскочил на носовую скамью, выгнул грудь колесом и, глядя в сторону восходящего солнца, закричал: «кукареку!»

– Чего горло драть-то, – осадил я петуха. ­– Раньше голосить надо было, когда в карауле стоял, а не бражничать напропалую. Теперь-то что уж? Прокукарекал ты, братец, свой рассвет.

Петух прочистил горло и снова закричал:

– Кукареку! Кукареку!

– Да успокоишься ты, наконец?

– Привычка, знаешь ли… – сказал дядя Петя.

– Ну да, – заметил я. – Привычка свыше нам дана. Замена счастию она.

– Сам сочинил? – поинтересовался дядя Петя.

– Нет. Пушкин.

– А-а… – сказал петух. – Пушкин, значит? А кто это?

– Стыдно не знать великих русских поэтов, – пожурил я говорящую птицу. – А уж Александра Сергеевича – и подавно.

– А, – повторил дядя Петя. – Поэт… Понятно. У нас в свите тоже один такой был, всё дамам в альбомы сонеты писал.

Он начал болтать какую-то чепуху о поэте из их роты – гуляке и повесе – но я слушал его вполуха.

Между тем заря окрасила край неба в багровые тона – это солнечный бог Коло, если верить моему петуху, выезжал из-за края Земли на своей огненной колеснице. Его ветреная жена, Лала, по всей видимости, еще нежилась в своей постельке на другой стороне планеты. Над ровной гладью воды поднимался пар.

Я потушил лампу, сел на скамью и приналег на весла. Дядя Петя запрыгнул на нос лодки и устремил свой «орлиный» взор вперед. Утреннюю тишину нарушал лишь мерный скрип уключин. Несколько раз, метрах в десяти-пятнадцати от нас, с шумом выплеснулось несколько крупных рыбин.

– Эх, ма! – сказал я петуху. – Закинуть бы здесь удочку!

Противоположный берег постепенно приближался. И, чем ближе мы подходили к нему, тем большее сходство я находил в нём с берегом Белого озера, на котором раскинулось наше село. Уж не оказался ли я, каким-то колдовским образом, опять в тех же самых местах, из которых отправился в путь вчера вечером?

Но нет: присмотревшись внимательнее, я увидел и некоторые различия. Хотя берег, к которому мы подходили, был высок и крут – однако же, он имел другие очертания. И Чародейка у нас впадала в озеро с правой руки – а тут какая-то речушка вливалась в него слева.

Было и ещё какое-то отличие здешнего пейзажа от Белозерского – я чувствовал это, но никак не мог уловить, какое именно. И вдруг меня осенило!

Ба! Да ведь была утренняя зорька! И в этот час на Белом озере всегда стояло, по меньшей мере, с десяток рыбачьих лодок. Здесь же не было ни одного рыбака, хотя рыбы, судя по мощным всплескам, в этих водах водилось немало.
 
Что бы это могло означать?

Я почесал затылок, однако никакого разумного объяснения этому найти не мог.

Кстати замечу здесь уже заодно, что озеро Кукуево, по которому мы плыли, получило свое название, как мне стало известно позднее, вовсе не от слова кукушка, как резонно было бы предположить, а от кукуи – растения с красными плодами, которыми изобилуют здешние берега. Об удивительных свойствах кукуи я ещё расскажу вам, дети мои, в своём месте, а сейчас опишу это озеро. 

Итак, видом своим оно напоминает как бы овальное зеркало, часть которого лежит под высокой кручей. С левой руки, у подножья крутояра, в озеро вливается речушка под названием Каштанка. В этих местах берег довольно высок, и на нем произрастают деревья, но вдали от Глинища (так местные жители окрестили эту кручу) берег, постепенно снижаясь, переходит в низину, на которой уже полновластно господствуют камыш и осока.

Так вот, дети мои, если вы выйдете из Орехового ерика, то тут же перед собою, чуть наискосок от правой руки, и увидите этот самый холм, о котором я здесь веду речь, а левее от него – устье Каштанки. Поскольку причаливать под крутояром не было ни возможности, ни какого-либо смысла, а плыть в камыши, из которых мы только что выгребли, меня как-то не тянуло, я направил нос свой шлюпки к речушке; через некоторое время мы уже входили в её воды.

Отыскав подходящую отмель, я вытащил носовую часть лодки на берег и привязал её к деревцу морским узлом (а морские узлы научил меня вязать дедушка). И вот я уже стою, с торбой на боку и с петухом в руках, на небольшой лужайке.

В роще у реки поют птицы, встречая зарю нового дня, и дядя Петя, как мне кажется, с большим трудом удерживает себя от того, чтобы не принять участие в этом птичьем концерте. Багряный диск солнца величественно всплывает над горизонтом, озаряя лучами этот ласковый мир; речной воздух напоен пьянящим ароматом – таким нежным, что этого не выразишь словами.

Я огляделся.

Вглубь рощи вела какая-то тропинка, и я двинулся по ней.

Однако не прошел я и полсотни шагов, как услышал легкий стон. Вернее, не стон даже, а как бы протяжный сладкий зевок. Я поднял голову и… обомлел…

Ах, дети мои, дети мои… малы вы ещё для того, чтобы слушать такие истории…  И я даже не знаю, стоит ли мне продолжать… Ведь если вы проболтаетесь и выдадите меня бабушке…

Ну, да ладно уж, так и быть, положусь на ваше честное слово. Ведь вы же сдадите меня, а, шалунишки?

Ну, так вот, вообразите себе эту удивительную картину! Неподалёку от меня росло дерево и, начиная где-то с полуметра от корневища, оно перерастало в прехорошенькую тётеньку!
 
Лицо у тётеньки, доложу я вам, было красоты неимоверной, с немного выдающимися скулами и узкими, как у китаянки, глазами. Кожа нежная, медового оттенка, а волосы – каштановые, волнистые, с янтарным отливом. Одежды на ней (только бабушке об этом – тсс! ни гу-гу!) не было никакой. Да и то сказать, погодка стояла теплая, и комары тут не кусались (а по какой причине – об этом я расскажу вам отдельно).

Когда моих ушей коснулся этот нежный зевок, девушка как раз просыпалась. Она сладко потягивалась, протирая очи, и от нее исходил тот самый дурманящий аромат, который я ощутил, находясь на лужайке.

Открыв глаза, красавица увидела меня и на её губах появилась прелестная улыбка.
 
– О! Мальчик! – проворковала она нежным, как у сирены, голоском. – Кто ты, мальчик? И как попал в нашу священную рощу?

– Я Витя Конфеткин, друг Аль-Амина из волшебной лампы, – ответил я, смущенно потупляя очи, – и иду к Фундуку Кукуевичу.

– А-а, так ты чужеземец… – ласково протянула она, и по роще зашелестело: – Среди нас чужеземец! Проснитесь! Проснитесь! У нас в гостях Витя Конфеткин, он друг Аль-Амина и идёт к Фундуку Кукуевичу…

– А что это за птица у тебя в руках? – спросила девушка, с интересом поглядывая на петуха. – Красивая какая…

– Честь имею представиться, – галантно отрекомендовал себя петух, выгибая грудь и распрямляя крылья. ­– Петр Иннокентьевич Петухов.

– Э-э! Полегче крыльями маши, – осадил я петуха. – А не то сейчас улетишь…

– О! Так вы – говорящая птица?

– И что тут такого? –  сказал Петр Иннокентьевич. – Па-думаешь…

– А меня зовут Зоряна, – сказала девушка.

– Очень приятно, – пробормотал я.

И это было истинная правда, дети мои. Но, впрочем, глазеть на женскую наготу в мои юные лета мне было неловко, и я в смущении отвел глаза.

Отвел глаза, детки мои, и устремил свой взор на другие деревья, растущие в роще. И что же узрели мои юные очи? Зоряна-то здесь, оказывается, была не одна! Куда ни брось взгляд – повсюду произрастали обнаженные красотки!

И, уж можете поверить слову своего дедушки (а он-то в этом толк знает!) тут было на что посмотреть!

Красавицы, все как на подбор, стояли тут и там живописными купами и поодиночке. Мои глаза, словно наэлектризованные магниты, так и рыскали по сторонам, жадно впитывая всю эту женскую прелесть и стараясь не упустить ни одной мелочи, ни одной детали…

Я любовался сим дивным пейзажем, когда на тропе, что вилась средь лесных дев, показался какой-то человек. Подойдя к нам, он приподнял палку и произнес чуть хрипловатым голосом:

– Доброе утречко, доченька!

– Здравствуйте, дядя Родя, ­– ответила Зоряна.

Человек с палкой перевел взгляд на меня.

Было ему лет тридцать пят – сорок. Невысок, плотно скроен, с литыми плечами. Лицо скуластое, кофейного цвета. Рыжеватая бородка лопаточкой, на голове тирольская шляпа. Одет в золотистую куртку, широкие штаны шоколадного цвета и серые башмаки. В одной руке этот крепыш держал палку, а в другой, на изгибе локтя, висело лукошко, наполненное красноватыми ягодами, вроде малины. За поясом торчал нож с бежевой рукоятью, упрятанный в ножны.

Он сказал:

– А вы кто ж такие будете? Ты, что ль, друг Аль-Амина из волшебной лампы, Витя Конфеткин?

– Да, – подтвердил я.

– А птица у тебя, что, тоже, небось, волшебная?

– А то какая ж еще! – снова вылез Петух со своими комментариями. – Конечно, волшебная!

– И что же ты думаешь, мил-друг, коли у тебя есть волшебная птица – так тебе уже и законы не писаны? – строгим голосом спросил у меня дядя Родя. –  Или не ведаешь ты, что мальчикам входить в эту священную рощу запрещено?

– Не-а, – сказал я, отрицательно мотая головой, – не ведаю.

– И откуда ж ты взялся, такой не ведающий?

– Из Белозерки.

– А сюда как попал?

– Приплыл по Ореховому ерику.

– А! Так, выходит, ты из тридевятого царства-государства будешь?

Я сдвинул плечами:

– А я знаю?

– Из тридевятого! Конечно, из тридевятого! – сказал лесник уверенным тоном. – А иначе и быть не может.

Я возражать не стал. Дядя Родя смерил меня пытливым взглядом.

– И куда ж это ты путь-дорогу держишь, позволь полюбопытствовать?

– К Фундуку Кукуевичу.

– А у тебя к нему что, дело есть?

– Да, – сказал я. – Есть.

– Ну, пойдём тогда, отведу я тебя к нему, коли ты такой деловой. Только, чур, на моих девочек не пялиться.

Мы распрощались с Зоряной и двинулись по тропе.

А шёл мне в ту пору, детки мои, как я уже сказывал Вам, пятнадцатый год. Это была невинная заря моего детства, ещё не замутненная никаким женским влиянием. Но даже и для моей детской души прогулка по этой роще явилась немалым испытанием.

Обнаженные красотки, произраставшие и тут, и там, смущали мой дух. Женские прелести, выставленные напоказ, помимо воли, приковывали к себе мои взоры. И сердце мое ныло в какой-то сладкой истоме, и уши горели как мак. Запах женских тел обволакивал, кружил голову и вызывал какое-то томительное раздражение в крови, а грудь теснило так, что я едва не задыхался; я двигался по тропе с пересохшими губами, словно в каком-то бреду…

Позже, дети мои, я узнал, что женский аромат действовал с такой силою не только лишь на одних юношей, но и являлся причиной того, что в священной роще не было ни единого комара.

Ведь если какой-нибудь неразумный комар подлетал чересчур близко к этим местам – участь его была предрешена. От запаха женских тел у него начиналось сильное головокружение, и он падал в обморок. Его счастье, если он не слишком далеко углубился в рощу и с реки начинал дуть свежий ветерок. Тогда у него появлялся шанс, пусть и небольшой, очнуться и, собрав всю свою волю в кулак, отлететь подальше от этих погибельных мест. В противном случае его ожидала неминуемая смерть.

Все сказанное о комарах, дети мои, справедливо также для оводов, слепней и прочих кровососов.

Однако не только я, но, как оказалось, даже и дядя Родя – уж на что крепкий орешек! – а и тот старался не поднимать глаз на обнаженных девиц. Что же касаемо дяди Пети, то он сидел у меня на руках и жадно сканировал своим выпуклым глазом всех красоток. При этом он так энергично вертел головой, что я начал всерьез опасаться, как бы он не свернул себе шею.

И вот шли мы, шли, и, наконец, пришли к тому месту, которое называется «Три сестры».
   
Сестрицы эти, доложу я вам, были красоты необыкновенной! Произрастали они из одного корня, но стволы имели отдельные. И, замечу вам, от них исходил какой-то особенный, ни с чем не сравнимый аромат, за который местные острословы окрестили его «Смерть комарам!»  Звали сестер Гея, Флора и Людмила.

Мы ещё только подходили к Трем сестрам, когда услышали негодующий голос одной из девиц.

– Ах вы, негодники! Ах вы, охальники, шалопаи такие! Вас что же, этому в школе учат? А ну, марш отсюда, срамники! Вот, погодите, всё расскажу дяде Роде, он вам задаст!

– Чего шумишь, дочка! – спросил лесник, подходя к сестрам.

Людмила – а она росла с краю – вытянула палец в сторону кустарника, облепленного красноватыми ягодами, похожими на малину.

– А Вы поглядите туда! Уже спозаранку явились, и пялятся, срамники!

Мы посмотрели в указанном направлении, но ничего, кроме буйно разросшихся кустов, не увидели.

– Ну, что затаились? Думаете, я вас не вижу?! – не унималась Людмила. – Вижу! Ещё как вижу! А ну, Родион Каштанович, шуганите-ка их! Они там! Засели в кукуе и глазеют!

Лесничий шагнул к кустам, и я заметил, что в них произошло какое-то шевеление. Тогда наш проводник остановился, приподнял свою палку на уровень плеча, прицелился, как человек, играющий в городки, размахнулся, и швырнул свой снаряд в то место, где было отмечено движение.

Палка шлепнулась в кусты.

– Ой! Ай! – раздались из зарослей писклявые детские голоса.

Трое мальчишек, мал мала меньше, выскочили из своего укрытия и бросились наутек.

– Ишь, сорванцы… – проворчал лесник. – Еще молоко на губах не обсохло – а уже туда же…

– Ну, так и что?! – снова влез петух. – У ребят здоровые инстинкты…

– А ты лучше помалкивай со своими инстинктами, – одёрнул я дядю Петю. – Сиди, где сидишь – и не высовывайся.

Дядя Родя подошел к зарослям кукуи и отыскал в них свою палку.

– И куда только молодежь катится? – сокрушенно всплеснула руками Людмила. ­– Совсем уже свет перевернулся! Раньше такого не было.

– Да-а, – протянула Гея певучим голоском. – Совсем распоясались… Не дети – а прямо маньяки какие-то.

– А это что за мальчик? – поинтересовалась Флора, средняя из сестер.

– Витя Конфеткин, – представил меня лесник. – Он друг Аль-Амина из волшебной лампы. А с ним – говорящая птица. Тоже волшебная, вроде как…

– Что значит: вроде как? – Петр Иннокентьевич с негодованием растопырил крылья. – Не вроде как – а точно! На все сто процентов!

– Да уймись ты! – сказал я петуху.

Флора задумчиво проговорила:

– А парнишка-то вроде как ничего… Подрастет – пускай ко мне приходит.

– Э! Э! Ты полегче тут! – обходчик шутливо погрозил Флоре палкой. – Не порть мне мальца! Рано ему ещё о таких делах думать.

– А вот и не рано, а в самый раз, – возразила Флора чарующим голоском. – Парень, я вижу, уже входит в подходящий возраст. И, если ему захочется девочку, – с этими словами она потянулась, пошевелили крутыми бедрами, скользнула ладонями по талии и животу… – так почему бы ему не выбрать меня?

– Ладно, двигаем отсюда, покуда не влип, – проворчал дядя Родя.

Тогда я не понял, что скрывалось под этими словами: «пока не влип», и лишь позднее мне был открыт весь их ужасающий смысл.

Продолжение   5. Фундук Кукуевич  http://proza.ru/2023/01/20/875