6. Девушка в Чёрном. Пощёчина Миру Красоты

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: А.П. ЧЕХОВ - фото около 1890 г.
________________________________________________


Но, шумом бала утомленный
И утро в полночь обратя,
Спокойно спит в тени блаженной
Забав и роскоши дитя. (Из «Евгения Онегина»)
      *   *   *

ПРОБУЖДЕНИЕ  ГЕРОЯ «ДРАМЫ НА ОХОТЕ».  ТАК СПЯТ ЛЕНТЯИ  И  ЛЮДИ  СО СПОКОЙНОЮ  СОВЕСТЬЮ?..
 
Ночное времяпровождение Онегина на балах можно назвать невинным в сравнении с кутежами Камышева в обществе графа Карнеева! Онегин-то после балов имел все основания спать «как дитя». В «Драме на охоте» пробуждение героя после "кутежа" с цыганами– опять символ. Пробуждение героя с подробной символичностью описано три раза.

С первого по настроению нейтрального пробуждения под крики попугая начинается повесть Камышева. Третий раз Камышев пробудится плохо: после им совершённого убийства им Ольги Урбениной, которое не захочет помнить. Второй раз, чуть не двое суток проспав после двухсуточной оргии с графом и цыганами, Камышев слышит:

« — К а к  с л а д к о  и  б е з м я т е ж н о  о н  с п и т! Глядя на это бледное, утомленное лицо, на эту невинно-детскую улыбку и прислушиваясь к этому ровному дыханию, можно подумать, что здесь на кровати лежит не судебный следователь, а сама спокойная совесть! Можно подумать, что граф Карнеев ещё не приехал, что не было ни пьянства, ни цыганок, ни скандалов на озере... Вставайте, ехиднейший человек! Вы не стоите, чтобы пользоваться таким благом, как покойный сон! Поднимайтесь!

Я  о т к р ы л  г л а з а  и сладко потянулся... От окна до моей кровати шёл широкий солнечный луч, в котором, гоняясь одна за другой и волнуясь, летали белые пылинки, отчего и сам луч казался подернутым матовой белизной... Луч то исчезал с моих глаз, то опять появлялся, смотря по тому, входил ли в область луча или выходил из неё шагавший по моей спальне наш милейший уездный врач Павел Иванович Вознесенский. <…>

— Так спят одни только лентяи да люди со спокойною совестью, — сказал он, — а так как вы ни то, ни другое, то вам подобало бы, друже, вставать немножко пораньше...»
___________

Воскресенский (говорящая фамилия) – абсолютно положительный, правильный «очень хороший малый» появляется красиво – подобно святому будто бы из луча. Воскресенский - «м о л о д, ч е с т е н, не суетен, любит свою медицину...» – но  лишён поэтической жилки, неизящен до нелепости и мало приспособлен к быту.
 
Воскресенский – «е д и н с т в е н н ы й  ч е л о в е к, сентенции которого я <<К-в>> выслушиваю с легкой душою, не морщась, которому дозволяется вопросительно заглядывать в мои глаза и запускать исследующую руку в дебри моей души...».

От Воскресенского Камышев узнаёт, что спьяну веслом разбил мужику голову: призванному соблюдать законы судебному следователю грозят неприятностями по службе. Камышев своего поступка не помнит или притворяется, что не помнит?

Являющийся в луче подобно святому в нимбе доктор – как бы просыпающаяся совесть Камышева. Ему Воскресенский напоминает, что завтра – Престольный праздник (святого, в честь которого освящён конкретный храм): пора и о душе подумать. Разбуженная совесть за участие в двухдневной оргии всё-таки мучает нашего героя: можно сказать, – от оргии в имении графа он пробудится морально в лесу, дабы на лоне природы впасть в поэтическое опьянение от красоты природы:

«Н а  д р у г о й  д е н ь, в шестом часу утра, я, весело насвистывая и сбивая тростью головки цветов, шёл пешком в Тенево, где в этот день был престольный праздник... Утро было прелестное. Само счастье, казалось, висело над землёй и, отражаясь в бриллиантовых росинках, манило к себе душу прохожего...  Л е с, окутанный утренним светом, был тих и неподвижен, словно прислушивался к моим шагам и чириканью птичьей братии, встречавшей меня выражениями недоверия и испуга...

В о з д у х  был пропитан испарениями весенней зелени и своею нежностью ласкал мои здоровые легкие. Я дышал им и, окидывая восторженными глазами простор, чувствовал весну, молодость, и мне казалось, что молодые березки, придорожная травка и гудевшие без умолку майские жуки разделяли это моё чувство. “И к  ч е м у  т а м, в  м и р е, — думал я, — теснится человек в своих тесных лачугах, в своих узких и тесных идейках, если здесь такой простор для жизни и мысли? Отчего он не идет сюда?”». У Пушкина в «Евг. Онегине»:

И вы, читатель благосклонный,
В своей коляске выписной
Оставьте град неугомонный,
Где веселились вы зимой;
С моею музой своенравной
Пойдемте слушать шум дубравный…
     *   *   *

Когда мимо наслаждающегося природой и философствующего Камышева в шарабане  <<открытая не весьма изящная повозка>> проезжает тоже в Тенево «девушка в красном», из героя опять начинает изливаться поэзия – почти белые стихи с повторяющейся рифмой на склонение местоимений «Она» и «Я»: «О н а – е ё», «М н е – м о и х». Поэтому позволим себе опыт, расположив вторую часть ниже цитаты по стихотворному принципу:

«Х о р о ш е н ь к о е, свежевымытое и несколько заспанное личико Оленьки просияло и слегка зарумянилось, когда  о н а  увидела меня, шагавшего по краю межи, отделявшей лес от дороги. О н а весело закивала мне головой и улыбнулась так приветливо,  как улыбаются одни только старые знакомые.
— Д о б р о е  у т р о! — крикнул я ей.

О н а  сделала мне ручкой и вместе со своим тяжелым шарабаном исчезла с  м о и х   глаз, не дав мне наглядеться на  е ё  хорошенькое, свежее личико...
Я с удовольствием поговорил бы с  н е й  и послушал  е ё  голос.
Я хотел бы заглянуть в  е ё  глубокие глаза при блеске солнца,
как заглядывал в  н и х  тогда вечером, при сверкавшей молнии.
М н е  хотелось... предложить е й  пройти остальной путь рядом со мной...
М н е почему-то казалось, что  о н а  охотно согласилась бы на это...»

Склонность Чехова к музыкальному звучанию лирических отступлений с непрямой рифмой первым заметил далёкий от литературы врач - однокурсник по университету специализирующийся по неврологии профессор Г.И. Россолимо (1860-1928). Россолимо пишет: Чехов «п о д ч а с, заканчивая абзац или главу, особенно старательно подбирал последние слова по их звучанию, ища как бы музыкального завершения предложения». (Россолимо Г.И. - Воспоминания о Чехове) А учился Чехов музыкальности фразы — у Тютчева, Фета, Апухтина, Плещеева.

«ДЕВУШКА  В  КРАСНОМ»  И  -  «ДЕВУШКА  В  ЧЁРНОМ».   ЯВЛЕНИЕ  ГЕРОИНИ  № 2.   

В церкви поэтически настроенный герой опять сталкивается со своей» новой знакомой»: «В о й д я  в  ц е р к о в ь, я у самого входа увидел мою героиню, ту самую “девушку в красном”, которую я встретил, пробираясь в Тенево. Бедняжка, красная как рак и вспотевшая, стояла в толпе и обводила умоляющими глазами все лица, ища избавителя. Она застряла в тесной толпе и, не двигаясь ни взад, ни вперед, походила на птичку, которую сильно стиснули в кулаке.

У в и д е в  м е н я, она горько улыбнулась и закивала мне своим хорошеньким подбородком.
— Проводите меня ради бога вперёд! — заговорила она, хватая меня за рукав. — Здесь ужасная духота и... тесно... Прошу вас!
— Но ведь и впереди тесно! — сказал я.
— Но там всё чисто одетые, приличные... Здесь простой народ, а для нас отведено место впереди... И вы там должны быть...

С т а л о  б ы т ь, красна она была не потому, что в церкви душно и тесно. Её маленькую головку мучил вопрос местничества! Я внял мольбам суетной девочки и, осторожно расталкивая народ, провел её до самого амвона, где был уже в сборе весь цвет нашего уездного бомонда...» Помнится, на именинном балу Онегин выбирал себе партнёршу на танец:

Буянов, братец мой задорный,
К герою нашему подвёл
Татьяну с Ольгою; проворно
Онегин с Ольгою пошёл;
Ведёт её, скользя небрежно,
И, наклонясь, ей шепчет нежно
Какой-то пошлый мадригал,
И руку жмёт — и запылал
В её лице самолюбивом
Румянец ярче... (Гл. V)
     *   *   *
Здесь единственный раз Пушкин приписал Ольге определённое личное качество — самолюбие, владеющее и новой Ольгой – «девушкой в красном». А где самолюбие, там и тщеславие. Камышев продолжает свой рассказ»: в церкви  «П о с т а в и в  Оленьку на подобающее её аристократическим поползновениям место, я стал позади бомонда и занялся наблюдениями. Мужчины и дамы, по обыкновению, шептались и хихикали... <…>
 
О д н а  т о л ь к о  д е в у ш к а, по-видимому, молилась... Она стояла на коленях и, устремив свои чёрные глаза вперед, шевелила губами. Она не заметила, как из-под её шляпки выпал локон и беспорядочно повис на бледном виске... Она не заметила, как около неё остановился я с Оленькой. Это была дочь мирового Калинина. Надежда Николаевна...»
________________

Так к середине повести явится прошлое увлечение Камышева – новая Татьяна, уже раз являвшаяся в полупьяном полусне героя: «О б р а з   д е в у ш к и  в красном, склонившей головку на плечо, с глазами, полными ужаса перед эффектною смертью, постоял передо мной и тихо погрозил мне маленьким пальцем...

О б р а з  д р у г о й  д е в у ш к и, в  ч ё р н о м  платье и с бледным, гордым лицом, прошёл мимо и поглядел на меня не то с мольбой, не то с укоризной...»

С Татьяной сравнит себя  сама «девушка в чёрном», опасающаяся, как бы не подумали, что она со своей любовью навязывается «с л о в н о... п у ш к и н с к а я  Татьяна...». Но она любит Камышева и надеется, что он к ней вернётся. К Оленьке Надежда Николаевна не будет ревновать, потому что так останется в неведении о его с ней отношениях. Оленька – уже любовница графа для новой Татьяны будет только «ужасная женщина» с низкими инстинктами.

 При всей своей положительности новая Татьяна – «существо, единственно порядочное и достойное уважения во всём уезде» – мыслит книжными стереотипами, хотя и благородными, но далёкими от жизни. Так Граф Карнеев будет ухаживать за ней, намереваясь сделать любовницей, а она верит в его честные намерения, невзирая на то, что граф открыто уже имеет любовницу. Камышев в сердцах спросит, что Наденька нашла в графе хорошего?

« — Д а, я  н а ш л а! Вы первый должны были бы знать, что я не допустила бы его к себе, если бы не была уверена в его честных намерениях! <…> я хочу выйти за него замуж! <…>  Вы скажете, что выходить не любя нечестно и прочее, что уже тысячу раз было сказано, но... что же мне делать? Чувствовать себя на этом свете лишнею мебелью очень тяжело... Жутко жить, не зная цели...

К о г д а  ж е  э т о т  ч е л о в е к, которого вы так не любите, сделает меня своею женою, то у меня уже будет задача жизни... Я исправлю его, я отучу его пить, научу работать... Взгляните на него! Теперь он не похож на человека, а я сделаю его человеком.

— И так далее и так далее, — сказал я. — Вы сбережете его громадное состояние, будете творить благие дела... Весь уезд будет благословлять вас и видеть в вас ангела, ниспосланного на утешение несчастных... Вы будете матерью и воспитаете его детей... Да, великая задача! Умная вы девушка, а рассуждаете, как гимназист!».
________________

 Следует признать, что мнение раздосадованного героя верно, вот только он сам и толкнул девушку на неверный путь. Наденькину заманчивую идею — о любви, которая «двух душ соединенье» уничтожил  оскорбительным разрывом Камышев. А когда оставшиеся книжные стереотипы – и их призванная оживить идея о спасении графа совсем развалятся от неожиданного удара судьбы: последует попытка самоубийства, только случайно неудавшегося. Аналогия героини с пушкинской Татьяной явная, но есть и более скрытая с тургеневскими девушками, образы которых Чехов считал неудачными и нежизненными:

«К р о м е... матери Евгения <<Базарова>> и вообще матерей, особенно светских барынь, которые все, впрочем, похожи одна на другую... да матери Лаврецкого, бывшей крепостной, да ещё простых баб, все женщины и девицы Тургенева невыносимы своей деланностью и, простите, фальшью. Лиза, Елена — это не русские девицы, а какие-то Пифии, вещающие, изобилующие претензиями не по чину. Ирина в “Дыме”, Одинцова в “Отцах и детях”, вообще львицы, жгучие, аппетитные, ненасытные, чего-то ищущие, — все это чепуха. Как вспомнишь толстовскую Анну Каренину, то все тургеневские барыни со своими соблазнительными плечами летят к чёрту». (Чехов — А.С. Суворину от 24 февраля 1893 г.)
__________

Автор письма не совсем прав относительно фальши «девиц Тургенева», но Чехов планомерно борется с типажами – с подражанием литературным героям в жизни. Подражание «тургеневским девушкам» повлекло немало как нелепостей, так и трагедий, и в типаж Татьяны тоже уже достаточно «наигрались» в России: хватит играть! – говорит автор, заставляя свою не выдержавшую прогрессивных «претензий» героиню пытаться отравиться.

В том смысле Чехов удачно борется с типажами, что подражать чеховским героям, кажется, ещё никому не приходило в голову. Зато врачу Чехову импонировали некоторые психологические выкладки Тургенева: тут можно было – сравнить, развернуть и дополнить.

Он <Ленский> верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она... (Из «Евг. Онегина», Гл. 2)
       * * * * *

ТЮТЧЕВ – ТУРГЕНЕВ – ФЕТ – ЧЕХОВ.   ЛЮБОВЬ: СТРАСТЬ – БОЛЕЗНЬ – ПОЕДИНОК
 РОКОВОЙ.

 Владимир Ленский, может и читал, но как то не прилагал к действительности, что итогом единения в теории изнывающих по своей сужденной половине «душ родных» на практике может быть только горе, но Камышев-то об этом должен был знать не только по стихам Тютчева. Как у Фёдора Тютчева:

Любовь, любовь — гласит преданье —
Союз души с душой родной —
Их съединенье, сочетанье,
И роковое их слиянье,
И... поединок роковой. 

И чем одно из них нежнее
В борьбе неравной двух сердец
Тем неизбежней и вернее,
Любя, страдая, грустно млея,
Оно изноет наконец.  (1850—1851)
    *   *   *

О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей... — «Предопределение», (1851)
      *   *   *
В «Драме на охоте» судьба как бы предоставляет герою выбор между красотой, облагороженной прописной моралью и воспитанием, и красотой полной природного очарования и свежести, но ещё духовно неопределённой. Страсть обратится на вторую: новый Онегин устремится к новой Ольге.

Увы! Страсть не знает такого критерия, как преобладающее влечение к благородству! Вот где один из подводных камней преткновения всех чуждых Чехову социальных теорий достижения всеобщего счастья! Вот где один из истоков чеховского горького: «К а к  в  с у щ н о с т и  нехорошо шутит над человеком мать-природа, как обидно сознавать это!». («Ионыч»)

Здесь за чеховской «Драмой на охоте» – повести И.С. Тургенева «Вешние воды»  и «Переписка»: в обеих  повестях страсть влечёт персонажей от девушек достойных – к морально проблематичным, но полных жизненных сил дамам. Так не чуждый передовых идей своего времени герой «Переписки» (1856) неожиданно для себя страстно влюбляется в балетную танцовщицу  «великолепно сложенную», но:

 «С т о и л о  в з г л я н у т ь  н а  е ё  н и з к и й  л о б, стоило хоть раз подметить её ленивую беспечную усмешку, чтобы тотчас убедиться в скудости её умственных способностей... (сходная мысль в созвучных словах есть и в повести Тургенева «Фауст») Я вообще ни одного мгновенья не ошибался на её счёт; но это ничему не помогало. Чтобы я не думал о ней в её отсутствие – при ней я ощущал одно подобострастное обожание... В ней было много жизни, то есть много крови... И в такую женщину я, в столь различных умственных ухищрениях искусившийся... мог влюбиться!.. <…>

 Л ю б о в ь  д а ж е  вовсе не  чувство; она – болезнь, известное состояние души и тела; она не развивается постепенно... обыкновенно она овладевает человеком без спроса, внезапно, против его воли – ни дать ни взять холера или лихорадка... <…>

В  л ю б в и  н е т  р а в е н с т в а, нет так называемого свободного соединения душ и прочих идеальностей <…> Да, любовь – цепь, и самая тяжелая. По крайней мере, я... купил это убеждение ценою жизни, потому что умираю рабом...» Споря со словами Владимира Ленского про единенье двух душ, тургеневский герой «Переписки» умирает, убитый даже не изменой своей дамы или чахоткой, но как бы убитый на дуэли с жизненным неравенством.

Молодой Чехов читал, перечитывал, всем советовал читать Тургенева. Однако к 1886 году (как раз после «Драмы на охоте») восхищение Чехова становится прохладнее: слишком красиво пишет Тургенев, — мешает объективности. Как видим, те же претензии, что и к приятелю Тургенева — Фету. Что не мешало у них учиться. Ведь претензия к художнику нераздельна с пристальным вниманием к его творчеству.

Поднятая Тургеневым тема была близка Чехову ещё и как врачу: «Л ю б о в ь  э т о  или остаток чего-то вырождающегося, бывшего когда-то громадным, или же это часть того, что в будущем разовьется в нечто громадное, в настоящем же оно не удовлетворяет, дает гораздо меньше, чем ждёшь...» (Из записной книжки Чехова). А в более позднем рассказе Чехова  «О любви» (1898) много лет влюблённый в замужнюю женщину герой – очень порядочный человек думает:

 «Д о  с и х  п о р  о  л ю б в и  была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что “т а й н а  с и я  в е л и к а   е с т ь...”  Всё же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными. <…> М ы,  р у с с к и е, порядочные люди, питаем пристрастие к этим вопросам, остающимся без разрешения. Обыкновенно любовь поэтизируют, украшают её розами, соловьями, мы же, русские, украшаем нашу любовь этими роковыми вопросами...».

 «Я  с п р а ш и в а л  с е б я,  к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с ней... <…> Честно ли это?»; «Я  п о н я л, как ненужно, мелко и как обманчиво было всё то, что нам мешало любить. <…> Я  п о н я л, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви надо исходить от высшего, от более важного, чем счастие или несчастие, грех или добродетель, в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе...»

А что нужно для любви? Не кипеть же гневом, как Камышев! Может быть, слушать голос Космоса, как советовал Афанасий  Фет?! Но ни Тютчев, ни Фет не ответили, как мирно сочетать любовь Мира Красоты с обыденной действительностью?!

 Совершенная любовь – только в Мире красоты, где объект любви становится идеалом. Итог такой любви – не личные отношения, а произведение искусства: только в нём сочетаются несходные миры. Этого Чехову  было мало. Но ответа и у него не было. В частном письме он скажет тоже, что и Фет, только более прозаически: «т а л а н т л и в ы е  л ю д и  живут и любят только в мире своих образов и фантазии...»

В якобы «уголовном романе» – в «Драме на охоте» явлена выскочившая за пределы грёз, соловья и роз любовь ближе к любви героя «Переписки» Тургенева. Но тот его герой ни разу не представлен пьяным, а Камышева в острые моменты сюжета взбудоражен алкоголем. Вкупе с оскорблением самолюбия и лучших чувств (которыми так дорожат проблематичные герои!), ревностью, гневом, гордыней, презрением – к чему это могло привести, как не к преступлению?!

Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой... — М.Ю. Лермонтов — «Демон»
      *   *   *
САТАНИНСКАЯ ГОРДОСТЬ  И МОНОЛОГ ЧАЦКОГО. Камышеву суждено разорвать тяжкую «цепь» любви убийством. И ведь, по сути, убивает он второй раз: далеко не с красиво благородной позой Онегина он ранее испортил жизнь «девушке в чёрном». Он ухаживал за Надеждой Николаевной, ездил в дом к Калининым каждый день, влюбил в себя «по уши» «очень интересную девицу». И вдруг без объяснений резко перестал ездить. Девушка страдала, чахла, а бывший друг избегал всяких с ней встреч. Ездить к Калининым он перестал, потому что им презираемый «болван» - мировой судья отец девушки как-то неосторожно  сказал:

« — Наденька, где ты? Твой жених приехал!
 Это говорил её отец, мировой, не рассчитывая, вероятно, что я могу услышать его. Но я услышал, и самолюбие моё заговорило. ”Я жених? — подумал я. — Кто же тебе позволил называть меня женихом? На каком основании? ” И словно что оторвалось в моей груди...

Г о р д о с т ь  з а б у ш е в а л а во мне... <…> Я забыл, что я увлек девушку и сам начал уже увлекаться ею до того, что ни одного вечера не был в состоянии провести без её общества... Я забыл её хорошие глаза, которые день и ночь не выходили из моей памяти, её добрую улыбку... <…> Всё рухнулось под напором дьявольской гордыни, взбудораженной глупой фразой простака отца... Взбешенный, я... ускакал, давая себе клятву  “утереть нос” Калинину, осмелившемуся без моего дозволения записать меня в женихи своей дочери...»
______________________

Камышева трудно понять: с чего было  так  гневаться?! Мог ли он, светский человек, не знать, что  ради общества некоей девицы постоянно ездящий в дом в то время почти автоматически считался добровольным претендентом на её руку?!  Мог ли этот "некто" не знать, что когда  ему от дома не отказали, то резкий с девушкой разрыв бросает тень на её репутацию, не говоря уже о разбитом сердце?!

Минуло около года, и во теперь выходя из церкви, этот странный человек оглядывается «на дочь мирового»: «О н а  г л я д е л а  мне вслед и словно пробовала, вынесу я или нет её чистый, пронизывающий взгляд, полный горькой обиды и упрека.
— З а  ч т о?! — говорили её глаза.

Ч т о - т о  з а к о п о ш и л о с ь  в  м о е й  г р у д и, и мне стало больно и стыдно за своё глупое поведение. Мне захотелось вдруг воротиться и всеми силами своей мягкой, не совсем ещё испорченной души приласкать и приголубить эту горячо меня любившую, мною обиженную девушку и сказать ей, что виноват не я, а моя проклятая гордость, не дающая мне жить, дышать, ступить шаг. Гордость, глупая, фатовская, полная суетности.

М о г  л и   я,  п у с т о й  ч е л о в е к, протянуть руку примирения, если я знал и видел, что за каждым моим движением следили глаза уездных кумушек и “с т а р у х  з л о в е щ и х”? Пусть лучше они осыплют её насмешливыми взглядами и улыбками, чем разуверятся в “непреклонности” моего характера и гордости, которые так нравятся во мне глупым женщинам».
__________________

Во-первых, здесь Камышев на себя «перекраивает» - как бы переводит в прозу мысленный монолог Онегина, когда Зарецкий доставил ему вызов на дуэль от вчерашнего друга:

Он мог бы чувства обнаружить,
А не щетиниться, как зверь;
Он должен был обезоружить
Младое сердце. «Но теперь
Уж поздно; время улетело...
К тому ж — он мыслит — в это дело
Вмешался старый дуэлист;
Он зол, он сплетник, он речист...
Конечно, быть должно презренье
Ценой его забавных слов,
Но шепот, хохотня глупцов...»
И вот общественное мненье! – последняя пушкинская строка есть не взятая в кавычки цитата из «Горя от ума».
      *   *   *

Про Онегина ещё сказано:

Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес… <…>
Уж не пародия ли он?
      *   *   * 
Про Камышева следовало бы сказать: «чудак печальный и опасный» – собой любующийся и временами бешеный, или намеренно впадающий в бешенство, ибо другой формы протеста против общества и себя не нашёл?.. Далее образа Камышева развивать онегинско - печёринскую тему некуда: образно говоря, тема эта так донельзя развита, что расплывается в  пространстве.

Слишком обильная реминисцентность в данном случае производит подобие взрыва самоё себя. Ради спасения темы остаётся представить портрет уездного демона с чёрными крыльями и во фраке, что-ли?.. А «демонический» герой «Драмы на охоте»  украсив свой монолог фразой из «Горя от ума» ещё и в финальную позу Чацкого встаёт:

         Ч  а ц к и й
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простяков,
С т а р у х  з л о в е щ и х, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором.
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
Кто с вами день пробыть успеет,
Подышит воздухом одним
И в нем рассудок уцелеет. <…>
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок! —
Карету мне, карету! (Уезжает)
    ****************

Выходит, — опять общество виновато?! Бывает ли так, что «сатанинская гордость» присутствует с колыбели, или всё-таки это следствие извращённых убеждений и поведения?.. Причём в иные моменты упавший духом герой склонен упрекать себя не только в духовной пустоте, но и в малодушии, трусости. Как сии качества сочетаются с «сатанинской гордостью» — остаётся на его совести. И всё это «попахивает» русским ущербным «гамлетизмом» на манер рассказа опять же Тургенева «Гамлет Щигровского уезда» (1848).

В одном лице новый — Онегин - Печорин - Чацкий данную «девушке в чёрном» не физическую пощёчину волею судьбы получит от «девушки в красном»,  хотя она сознательно давать эту пощёчину не собиралась.

ПОЩЁЧИНА  «МИРУ  КРАСОТЫ».  На обратном пути из Тенево, где был церковный праздник, Камышев просит его подвезти Оленьку Скворцову: «К а к а я   о н а, в самом деле, хорошенькая! — думал я, глядя на её шейку и пухленький подбородок. — Если бы мне предложили выбирать кого-нибудь из двух — Наденьку или её, то я остановился бы на этой... Эта естественнее, свежей, натура у неё шире и размашистей... Попадись она в хорошие руки — из неё многое можно было бы сделать! А та угрюма, мечтательна... умна».

И тут 19-летняя «размашистая натура» сообщает, что выходит замуж за  управляющего графа 50-летнего Урбенина, вдовца с двумя детьми. При первом явлении Урбенин был описан как — «п л о т н ы й, приземистый человечек с красным, жирным затылком и оттопыренными ушами... <..> Пот ручьями лил с его красного, загоревшего лица».

Обедневший дворянин Урбенин человек честный, имением управляет так, что граф свои деньги получает. И работать бы ему спокойно, но влюбился безумно в молоденькую девушку. Понимая, что красавица Оленька ему не пара, Урбенин с горя запил: «У ж а с н о  п ь ю! — шепнул он <<Камышеву>>. — Ужасно, день и ночь, не давая себе ни минуты отдыха! <…> Одному только богу ведомо, как тяжело у меня на сердце! Уж именно, что с горя пью... <…> Я... повеситься рад бы! — Отчего же это? — Глупость моя... Не одни только дети бывают глупы... Бывают дураки и в пятьдесят лет».

Измученный, он решается сделать предложение и к своему удивлению получает согласие. У Оленьки свои меркантильные соображения: жениться на бесприданнице не много охотников, а в лесу с сумасшедшим отцом оставаться она не хочет. К тому же Урбенин кажется ей состоятельным человеком. О любви с её стороны здесь речи нет! Узнав, за кого Оленька собирается замуж, это Камышев сначала принимает это за грубую шутку:

 «Я  г л я д е л  н а   к р а с и в у ю   д е в у ш к у,  на её молодое, почти детское лицо и удивлялся, как это она может так страшно шутить? Сразу я представил себе рядом с нею пожилого, толстого, краснолицего Урбенина с оттопыренными ушами и жесткими руками, прикосновение которых может только царапать молодое, только что еще начавшее жить женское тело... Неужели мысль о подобной картине не может пугать хорошенькую лесную фею, умеющую поэтически глядеть на небо, когда на нем бегают молнии и сердито ворчит гром? Я — и то испугался!
 
— П р а в д а, он несколько стар, — вздохнула Оленька, — но зато ведь он меня любит... Его любовь надёжная.  <…> С ним я буду счастлива... Состояние у него — слава богу, и не голяк он какой-нибудь, не нищий, а дворянин. Я в него, конечно, не влюблена, но разве только те и счастливы, которые по любви женятся? Знаю я эти браки по любви!

 — Д и т я   м о ё, — спросил я, с ужасом глядя в её светлые глаза, — когда вы успели нафаршировать вашу бедную головку этой ужасной житейской мудростью? <…>

— ...Вам неприятно, что молодая девушка выходит за старика? Да? — Оленька вдруг вспыхнула, задвигала нервно подбородком... — Вам это не нравится? Так извольте вы сами идти в лес... в эту скуку, где нет никого, кроме кобчиков да сумасшедшего отца... и ждите там, пока придет молодой жених! Вам понравилось тогда вечером, а поглядели бы вы зимой, когда рада бываешь... что вот-вот смерть придёт.

— А х, в с ё  э т о  н е л е п о,  Оленька, всё это незрело, глупо! Если вы не шутите, то... я уж не знаю, что и говорить! Замолчите лучше и не оскорбляйте воздуха вашим язычком! Я, на вашем бы месте, на семи осинах удавился, а вы... улыбаетесь! Ах-ах!»
_________________

Читаемые «в благом пылу нравоученья» - наставления нового Онегина не имеют силы. Проблема в том, что Оленька по-своему, по-житейски права: Камышев  безгрешно любуется нимфой и собственной поэтичной позой, а ей нужен герой, который спасёт её от леса – увезёт. Камышев поражён, потому что своим сообщением  Оленька разрушила его из обрывков русской лирики созданный «мир красоты», где он отдыхал от самого себя. Но что сам герой сделал ради сохранения этого мира?! Ничего. Так или иначе, но можно считать, что судьба отвесила ему за Наденьку Калинину зеркальную пощёчину. Камышев, впрочем, пытается безрезультатно образумить уже Урбенина, напомнив ему о его почтенных годах и сединах.

 Урбенин оправдывается: «Я  и  с а м  с е б я  с п р а ш и в а ю:  н е  п о д л о ли? Мучаюсь! Но где тут спрашивать себя, решать разные вопросы, когда каждую минуту чувствуешь, что ты счастлив, когда ты забываешь свою старость, уродство... всё! <…> А когда на секундочку забегает в мою башку вопрос о неравенстве лет, я… успокаиваю себя, как умею. Мне кажется, что я дал Ольге счастье. Я дал ей отца, а детям моим мать. Впрочем, всё это на роман похоже...» 

Урбенин плачет от неясного предчувствия: «П р е д ч у в с т в и е  Урбенина сбылось, сбылось так скоро, что я не успеваю переменить перо и начать новую страницу. С следующей главы моя покойная муза выражение покоя на лице сменяет выражением гнева и скорби. Предисловие кончено, и начинается драма...»  Такое вот не короткое было предисловие в половину повести!