Домашнее задание

      Шурка Глушков, толстый десятилетний мальчуган с огненно-рыжими короткими волосами, смешным веснушчатым лицом и большими оттопыренными ушами, вот уже несколько часов сидел в горнице за письменным столом и делал домашнее задание. Каждый раз, начиная с первого класса, ему со всеми уроками помогала мать, но сегодня ей было не до занятий, она затеяла стирку белья.
      – Иди, папаша. Разлегся он тут, понимаешь, как фон барон. Помоги чаду своему. – решила она попросить, не-давно вернувшегося с работы мужа, чтобы тот посидел с парнем и проконтролировал его.
      – Куда? – не вставая с кровати и не сводя глаз с телевизора, нетрезвым голосом спросил Тимофей.
      – На Кудыкину гору, воровать помидоры. – женщина заслонила своим крупным телом голубой экран. – Алкаш! Он, по-моему, ни черта не соображает у нас. Я целых три часа промучилась с ним.
      – А че сразу я-то? – заворчал отец. – Нашла помощника. Я уже сам все науки давным-давно подзабыл.
      – Ступай, говорю. Ты че, плохо слышишь?
      – Чего?
      – Иди, давай в горницу. Пьянь. У меня в бане стирка.
      – И что? Хм. Стирка… Я-то здесь причем?
      – Ты совсем, что ли ку-ку? Опять шары в своем леспромхозе залил, и море по колено?
      – Чего ты на меня, Клавка, злишься? Или ты во мне мальчика для битья нашла? Пусть один там сидит. Или мы с тобой до армии будем ему зад подтирать? Ха-ха-ха!
      – Топай к нему, говорю. Алкоголик. Чего ржешь-то, как ненормальный? Шутки, что ли? А то этот наш оболтус, еще не дай Бог, на второй год останется, вот тогда нам будет не до смеха с тобой.
      – Че? Вообще ни бум-бум? – мгновенно изменился в лице Тимофей, и нехотя поднялся с кровати.
      – А что, бум-бум, что ли? – женщина молча собрала в таз с кровати недельные простыни вместе с наволочками, и махнув от бессилия на мужа рукой, вышла из спальни.
      Когда Тимофей, через какое-то непродолжительное время все же решился помочь сыну с уроками, тот в этот момент неподвижно сидел на стуле, и засунув в рот пластмассовую шариковую ручку, о чем-то мечтал.
      – Че ты ее грызешь-то? – отец сначала небрежно потрепал своей тяжелой рукой его рыжую головенку. – Как бобер. Проголодался? – и мельком покосившись в раскрытую перед ним тетрадку, развалился рядом на тахте.
      – Чего? – не глядя в сторону родителя, настороженно пробубнил Шурка. – Что ты щас сказал? Я не расслышал.
      – Того. Слушать лучше надо. Я говорю, лень-матушка, уроки-то учить? Или масла в кочане не хватает?
      Мальчуган, по-прежнему не обращая внимания на пьяного отца, продолжал о чем-то напряженно думать.
      – Чего это мне мать постоянно жалуется на тебя, Александр? Или мне опять ремень доставать из чулана?
      Шурка от этих слов немного напрягся.
      – Я так-то сам с работы недавно пришел, тоже отдохнуть имею право.
      – А я-то, откуда знаю, почему она жалуется тебе на меня? Спроси у нее. Я тебя сюда не приглашал.
      – Ну, какой ты стал деловой. Да, пацан, с тобой каши, чую, не сваришь. Лень, видать, родилась раньше тебя.
      – А че я?  – наконец, не выдержал Александр.
      – Ну-ка цыц. Запищал. Сиди, давай молча.
      – Я ничего же, такого не сделал.
      – В том-то все и дело, что ничего. Ничего путного из тебя не выходит. Другие вон ребята, посмотришь на них, люди, как люди. Все у них по полочкам разложено, учатся себе тихонько. А ты у нас, как придурок, какой. Вон, у дяди Славы Нахимова, Алешка, твой ровесник, кстати, он у них на одни четверки и пятерки, парень, учится, а ты все с двойки на тройку, как каракатица ползешь. Самому-то не совестно тебе, этих лебедей в портфеле таскать?
      Обратной реакции не последовало.
      – Ох, и шпингалет. Ему, главное дело, все условия для занятий создали, специальный стол, аж из города, из комиссионки привезли, а он ленится еще. Тебе все бы, только собак по улице гонять. Я у тебя русским языком спрашиваю, Саша, чего не учится-то тебе? В чем дело, сынок? Мы с мамой перед ним, сосунком, кажется, в лепешку расшиблись, а он ни бум-бум. Курточку вот тебе на осень модную из кожзаменителя взяли на базаре. Мы ведь денег с тебя не просим за нее. Ты, только учись.
      – За куртку, конечно, спасибо. Дальше-то, что?
      – Как это, что? Ты чего, совсем, что ли? Вот ведь бессовестный, какой. Ай-яй-яй. Саша, ты Саша. Мы в твои годы, о таких модных шмотках с матерью и не мечтали, а тебе, на, пожалуйста, кожан, носи на здоровье, форси. По дому, мы тебя тоже почти не загружаем, за скотиной ты не ходишь, навоз я без тебя тоже сам чищу, картоху ты с нами не сажаешь, не выкапываешь. Твоя единственная задача, хлопец, это хорошие отметки получать.
      – Легко сказать. – желая высказать свою точку зрения, встрепенулся Шурка. – Знаешь, как это тяжело?
      – Ну, что поделаешь теперь, сынок? – уже намного мягче стал общаться с ним отец. – Все детки учатся, не ты у нас один. Мы с матерью тоже в школу ходили, дедушка с бабушкой учились, даже прадед твой, деда Гриша, и тот, пусть и в вечернюю, а все равно в школу ходил. Ходил-ходил. Не смотри на меня волчонком-то. А как же без знаний-то жить? Никто же не хочет быть дураком.
      – Раньше все равно было проще. – Шурка снова засунул ручку в рот, и мечтательно вздохнул.
      – Это кто это тебе, такую ерунду сказал? Хм. Проще. Сам придумал, или кто помог? Я, грешным делом, стал подумывать, что ты у нас, в стариков по материной линии пошел. В Гуськовых. В их породу. Те были неучи, темнота. За спиной всего два класса, третий коридор. Неужто ты и вправду в прадедушку Васю? Ха-ха-ха! Тот лопух, твоя прабабушка рассказывала, шибко учиться не любил. У них в Поленово, когда они еще там жили, была одна старуха, вроде бы даже из бывших графьев. Откуда к ним ее, в их пикули прибило, одному Богу известно. Так вот сразу после революции, она за хлеб учила грамоте местных сопляков. Принесут ей предки кусочек ржанухи, и она науки их неразумному чаду преподает. У них, опять же в Поленово, кстати, многие, и читать, и писать запросто могли. Образованная была деревушка, не чета нам. Потом эта, прости меня Господи, графиня, как-то дедушки Васиной мамочке сказала: - Фенюшка, не води ты ко мне его больше, лентяй из лентяев, не переводи свой хлебушек впустую, ради Христа.
      – Так и сказала? – засветились у Шурки глаза.
      – А что тебя удивляет, Саша? Чего с вами, с тупицами, церемонится, впустую силы тратить на вас?
      – Че сразу обзываться-то?
      – А что, разве я сейчас не прав? Если не хочет человек азы науки постигать. Правильно она вас назвала, по существу, в самое яблочко попала. Лентяи, вы и есть лентяи. Самые, что ни на есть настоящие лодыри. Эта графиня, сколько ему в голову не вдалбливала, что жи-ши пишется через букву и, а он все равно их через ы писал.
      – А может он, так специально делал, чтобы к этой мымре на уроки не ходить?
      – С чего бы это? Хотя, может быть и специально. Откуда мне, сейчас знать? Или, такой упрямый был, или и вправду тупой. Ты, Шурка, видимо в материного деда Васю и пошел. Но, учти, щуренок, у нас с матерью денег на репетиторов нет. Ты уж, пожалуйста, сам этот гранит науки, своими коренными зубами разгрызай.
      Мальчик украдкой покосился на развалившегося на диване отца, и еле заметно ухмыльнулся.
      – Или ты, парнишка, желаешь, чтобы у тебя было, как вон у цыган? – все пытался достучаться до совести сына Тимофей.
      – А как у цыган?
      – Как у цыган, спрашиваешь? Ох, и плут ты, паря.
      – Ага. – стало прямо любопытно пацану.
      – А они, черти златозубые, как научатся считать денежные знаки, так могут больше в школу и не ходить.
      – Ну, хоть, кому-то в этой жизни повезло. – исподлобья взглянул мальчик на родителя, и жалобно вздохнул.
      Отец, чтобы, не дай Бог не заснуть от скуки и выпитого накануне на работе спиртного, вытянул к столу свою худую длинную шею и попытался увидеть, что там, в учебнике, так усердно рассматривает сын.
      – Чего ты там хоть пишешь-то сейчас? – спросил он.
      Шурка, ничего не ответил.
      – Вот, грамотей. Ты меня не слышишь, что ли?
      – Да так, пап. Не мешай.
      – Ты чего это, шнурок? Чего пишешь, спрашиваю?
      – Сейчас сочинение пишу. – через силу, все же выдавил из себя Александр. – Математику уже с матерью сделали, контурные карты тоже обвели.
      – Хорошее дело, сочинение.  – одобрительно закачал головой Тимофей. – Ты как этот, Лев Толстой. Ха-ха-ха! Тема-то, какая хоть, писатель?
      – Да так себе. Мура.
      – Опять, да так? Заладил. Я те дам, мура. Где только понахватался, таких слов. Говори, давай тему.
      Шурка понял, что от ответа ему, как бы он этого не хотел, не отвертеться, и он, лениво уткнувшись своим прыщавым носом в тетрадку, начал негромко читать.
      – Опишите, как Герасим нашел Муму, и как он о ней заботился? Почему немой богатырь, так привязался к собачке? И последний вопрос. Что заставило Герасима подчиниться приказу барыни?
      – Вот тебе и Муму. Ну, пиши, пиши. Все, больше не отвлекаю. Гоголь, плохому не научит вас.
      – Какой Гоголь? Это Тургенев, бать. – в первый раз за вечер, у Шурки появилась улыбка на лице. – Ты его в школе, что ль не проходил?
      – Кого не проходил? Не понял. – стараясь не показывать сыну свои слабые школьные знания, растерянно воскликнул отец.
      – Тургенева?
      – Ты шутишь, что ли? Хех!
      – Почему шучу? Я серьезно.
      – Я, когда в школе-то учился, чижик? Ну, ты и шутник.  Ты б у меня еще про детский сад спросил.
      Пока Шурка изо всех сил пыхтел над написанием сочинения, Тимофей достал откуда-то из-под дивана прошлогодний, каким-то чудесным образом не уничтоженный в печке журнал «Сельская новь», и стал одним глазком рассматривать в нем цветные иллюстрации.
      – Как выбрать поросенка? Ого. – его унылый до этого взгляд вдруг остановился на потешном заголовке одной крохотной статьи. – Тоже мне. Хм. – и он стал ее с интересом читать. – Поросята обычно продаются в возрасте одного месяца. Таких поросят иногда называют «корытниками», потому, что они уже оторваны от мамки и едят сами, из корыта. Вот по тому, как они едят, и делается самый первый вывод. Если поросенок ест всей пастью, захватывая пищу, а не сосет ее - это значит, что есть он, умеет и любит и, соответственно, лучше будет набирать вес. Продавцы таких поросят знают, что их товар пользуется спросом, и сами обращают внимание покупателей на то, как ест поросенок.
      Долистав до конца журнал, Тимофей отложил его в сторону, и снова решил поговорить с сыном о его учебе.
      – Это самое. Ты уже, в каком классе-то у нас сейчас, Александр? – поинтересовался он.
      – Так уже в пятом, пап.
      – В пятом?
      – Забыл, что ли?
      – Хм. Забыл? – ухмыльнулся родитель. – Легко сказать, забыл. Хуже всего, когда не знаешь, да еще и забудешь. О-хо-хо. В пятом?
      Мальчик с безразличием кивнул головой.
      – Ой, как быстро время-то, Шурка, летит. Я ведь хорошо помню, как мать тебя собирала в первый класс. Я, правда, маленько был тогда не в форме, но фотокарточка-то в рамке на комоде, до сих пор твоя стоит. Ха-ха-ха! Где у тебя, только одни локаторы торчат из-за букета.
      – Не смейся над моими ушами. – обиделся Шурка.
      – Чегооо?
      – Ты лучше иди, смотри свой телевизор. А то с моими уроками пропустишь все.
      Тимофей вновь загрустил.
      – Э-хе-хе. – виновато вздохнул он. – Нет, Саша. Будешь плохо учиться, ничего в этой жизни не добьешься, будешь до самой пенсии на четвереньках вкалывать, как бурлак.
      – Бурлак? – захлопал глазами мальчик.
      – Ага. Видел у меня на работе в красном уголке картина Репина - Бурлаки на Волге, висит? Вот-вот. Таким оборванцем хочешь стать?
      – А бурлаки, что, разве не люди?
      – Почему же не люди? Люди. Только они, как пахотные лошади, с утра до самого заката солнышка, все в мыле. Мы-то с матерью твоей мечтаем, чтобы ты у нас в институт поступил.
      Шурка тут же, моментально оторвался от сочинения, и вопрошающе взглянул на отца.
      – Можно подумать, что ты институт закончил. – закрутил мальчик головой. – У тебя у самого же, только девять классов, да наше ПТУ. Ха-ха-ха!
      – А чего ты над отцом смеешься? Сейчас, Александр Тимофеич, не те времена. Раньше и с училищем можно было крепко на ногах стоять. Диплом ПТУ ценился.
      Устав сидеть без дела, Тимофей принес из спальни подушку, и лег.
      – Как же ты, Шурка, скучно живешь. – моргая полусонными хмельными глазами в потолок, сам с собой пробубнил отец. – Самому-то не тошно тебе? Че лопухами шевелишь? Я спрашиваю, не тошно, так жить?
      – Нормально. – нехотя ответил мальчуган.
      – Чего?
      – Я говорю, нормально живу. Вот чего. Не слышишь?
      – Нормально. – тут же передразнил его отец. – Еще бы не нормально.
      Александр промолчал.
      – Как у Христа за пазухой ты живешь.  – не унимался Тимофей. – На всем готовеньком. Ну, в кого ты у нас, такой балбес?
      Шурка, отвернувшись к окну, о чем-то размышлял.
      – Чего мне мать тут недавно жаловалась, что ты полы отказываешься в классе мыть? Дескать, не барское это дело. Ишь ты, какой нашелся дворянин. Все твои одноклассники моют и не жужжат. А ты чем лучше их?
      – Ничем. – холодно буркнул пацан.
      – Что ты там пробубнил? Громче скажи.
      – Я говорю, я чего им, техничка, что ли, мыть полы? Пусть сами моют. – нехотя обернулся на отца Александр.
      Тимофей резко встал с дивана, и подошел к столу.
      – Ты мне позубать. – похлопал он назидательно сына ладошкой по спине. – Техничка. Ты че, слабоумный, что ли, дебил? Такую щас тебе техничку покажу, по шее. Дать бы тебе мокрой тряпкой по твоему рыжему скворечнику, чтобы не обзывал людей труда.
      И Тимофей, воспользовавшись отсутствием в доме вечно всем недовольной жены, шустро сбегал на кухню, и украдкой выпил из припрятанной за холодильником бутылки водки примерно сто пятьдесят грамм.
      – Еще с этим куревом своим шарахаетесь, как мыши по разным чердакам. – чтобы не пахло изо рта алкоголем, отец зажевал там же на кухне пару лавровых листков.
      – Ты, что ли в мои годы не курил? – спросил парень у вновь лежащего рядом с собой на тахте отца.
      – А чего ты на меня-то сразу стрелки переводишь? Тоже мне, провокатор нашелся, какой. Поп Гапон. Мы же щас про тебя говорим.
      Мальчик, снова уткнувшись в учебник, молчал.
      – Курил, Шурка. Еще, как курил. – от выпивки стало у Тимофея на душе намного лучше. – Как паровозы дымили с пацанами. Э-хе-хе. Тогда это было модно, курить. Девки даже больше любили, таких парней, кто курил. Они им казались взрослее. Помню, отогнем лист железа в сельповском складе, украдкой занырнем туда, напихаем по карманам Примы, Беломора, Астры, и бегом с этим бесценным грузом летим в заброшенный барак на окраине села. А там уже, кого только нет. Все отпетые хулиганы собирались круглый год там. С первого класса по десятый, нас ждут, сидят. Тут тебе и Пупки. Были у нас в школе, два таких брата акробата Пупковы, Петр и Иван. Какая тут к черту школа, когда здесь, столько курева на халяву принесли. Там еще кровать, помню, в углу стояла железная, с провисшей сеткой, а на ней красное ватное одеяло, грязное-грязное. При желании, можно было даже в этом бараке и поспать. А вот у михайловских школяров, у тех разбойников, для курева другой был схрон. Танк.
      – Танк? – удивленно переспросил Александр.
      – Ага. Самый настоящий. Списанный только. Его, откуда-то из воинской части для урока ОБЖ приволокли. У них там однажды, один второклассник, твой тезка, до того папирос докурился, что чуть прямо в этом танке от отравления не сдох. Вертолет хотели вызывать из города.
      – Вот видишь, папка? Вы тоже, оказывается, хулиганами росли.
      – Росли, Шурик. Было дело. Да еще, какими хулиганами-то. Нынче просто время другое. Мы-то свою жизнь, можно сказать, уже прожили. Это ты давай, Саша, с мыслями соберись. Я в твоем возрасте все успевал. Я ведь все кружки и секции прошел, где только не был, и даже на гармони играть учился, и в нашем спорткомплексе штангу тягал. А какие у меня в школе учебники были? Боженьки мои. Всегда, как новенькие. Библиотекарша наша, тетя Груша, хвалила меня, когда я их перед летними каникулами сдавал. Нам все было интересно тогда, любопытно. Я помню, чтобы практику в июне в школе не отрабатывать, ну, там парты не красить, двор не мести, десять картофельных мешков листьев крапивы собирал.
      Шурка молча покосился на отца.
      – А как же ты думал? Это вы, нынешняя молодежь, какие-то все чахлые растете. Мы были намного пошустрее вас. У меня в тринадцать уже был свой мотоцикл Восход, желтый такой, как яичница. Я на нем, чуть не убился однажды. Эх! Шлем меня тогда от смерти спас.
      – Это, как же? Ты не рассказывал мне.
      – А что тут рассказывать? Это, брат, дело не хитрое. Приспичило нам к девкам в соседнюю Поспелиху, за каким-то хреном ехать, а там, как раз, незадолго до нашего визита, дождичек хороший прошел. И меня на скорости, как через руль-то вместе с драндулетом кувыркнет. Я тогда головой сильно ударился и правую руку шибко повредил. До сих пор ею камни не могу далеко бросать. Понял?
      – Сейчас-то, где этот мотоцикл?
      – Да кто ж его знает, где? Где-то, наверное, стоит в гараже. А может уже давно в металлолом ушел. Отец его тогда сразу же у меня экспроприировал. Он, каким-то образом в тот же день прочухал, что я на нем перевернулся, и со злости подарил его соседскому парнишке, сироте.
      Александр на это известие, никак не отреагировал.
      – Раньше, когда я еще в школе учился, нам во дворце культуры частенько показывали всякое кино. – все вспоминал Тимофей свое бурное детство. – Так-то еще, конечно у нас имелся и кинотеатр «Родина», но мы, почему-то больше любили смотреть фильмы именно в ДК. Я даже Любовь и голуби в ДК смотрел. Придешь, бывало, на какой-нибудь модный советский фильм, а детей на него, тем, кому еще шестнадцать лет не исполнилось, в зал не пускают. Видишь, какие были времена? Зато меня спокойно пропускали. Я вообще был в детстве деловой.
      Шурка недоверчиво ухмыльнулся.
      – А знаешь почему?
      – Что, почему? – не понял мальчуган.
      – Почему пропускали-то меня?
      – И почему же?
      – Ууу. Это была целая история. Мы однажды с товарищем, с Гришкой Трошиным покойничком, этот дворец культуры от погибели спасли. Ага. Я тогда, наверное, уже в десятом учился? Не помню. Мы тогда с ним, от девок рано утром возвращались, смотрим, а из окошка на первом этаже, дымина валит вверх. Ну, я бегом в окно-то запрыгнул, а там дышать от дыма нечем, и все кругом в огне. Я тут же свой вязаный джемпер скинул, и давай им пламя-то тушить. Тут, следом за нами пожарные приехали, и, слава Богу, мы вместе общими усилиями, этот пожар и победили. А так бы сгорел у нас ДК, как спичка. Вот после этого самого случая, я хоть на танцы, хоть на фильмы, в любое время бесплатно проходил. Как Ленин в Смольный. Ха-ха-ха! Меня вахтерша, помню, баба Зина, как только на горизонте увидит, тут же открывала мне дверь. Без очереди пропускала. Джемпер, правда, тот, я так устряпал, что матери пришлось выбросить его.
      И у Тимофея от этих воспоминаний заныло в животе.
      – Видишь, Саша, друга Гришку я, не к ночи помянутого вспомнил? – вздохнул он. – Добрый парень был. Я его злым и не видел, никогда. Бывало, сидим с ним вечером, у каких-нибудь кукушек дома, и он всегда мне, эх, говорил, Тимоха, какая все-таки у нас поганая жизнь.
      Проглядев с полчаса в потолок, Тимофей снова сел.
      – Нет, Саша, кто бы, что ни говорил, а ученье, это свет. Поэтому учись лучше, сынок. – опять взялся за напутствия отец.
      – Я и учусь. Сам же видишь.
      – Учись-учись. В будущем, глядишь, и пригодится. А че? Смех-смехом, а может и вправду, в институт, с Божьей помощью поступишь потом. Крестный-то твой, дядя Володя Малыгин, в школе не на много был умней меня, а по торговой части, вон куда вскарабкался. Райпо!
      – Дядя Володя-то?
      – Ага. Помню, рассказывал нам, как на выпускном экзамене экономического факультета ему вопрос в билете попался, из каких ингредиентов состоит майонез?
      Шурке стало любопытно.
      – Соображаешь, какой ему ребус достался? – оживленно заерзал на продавленной тахте Тимофей. – Майонез. Для меня бы этот вопрос был проще пареной репы. На каждой же банке написан его рецепт.
      Парень видя, с каким неистовым восторгом рассказывал отец эту историю, громко засмеялся.
      – Нет, Александр. – не умолкал родитель. – Работать надо, только вчистую, официально, чтобы ты был оформлен, как положено, в отделе кадров, со всеми гарантиями и отчислениями в пенсионный фонд. Лучше всего, конечно, на заводе. Там и стаж тебе идет, и зарплата не в конвертах. А эти всякие там пилорамы, разные там частники, у них ты будешь вкалывать, как мерин, а хозяева тебя, все равно по итогу, как липку обдерут. Бессовестные же. У них, когда лишняя копейка появляется в кармане, они перестают замечать людей.
      Александр никак не реагировал.
      – Вон у нас Жорка Гордеев, устроился истопником к узбекам в закусочную Ландыш, те ему сначала вроде бы платили, когда самопалом, когда деньгами, а потом он захворал в конце месяца ветрянкой, и они швырнули мужика. Хотя он сам тоже, честно говоря, хорош. Всю жизнь по тюрьмам, да по лагерям. Ни писать, ни читать толком не умел, зато храбрился, что на зоне начальником столовой был. Нет, Шурка, пока возможность есть, пока мы с матерью тебя содержим, ты уж, пожалуйста, учись.
Часа через полтора, почти закончив, наконец, в бане стирку, в избу вернулась мать.
      – Ну, че тут у вас? Как успехи-то? – рявкнула она на мужа, и открыв шифоньер, вытащила оттуда чистое полотенце, и стала обтирать им свое распаренное лицо.
      Тимофей, что-то неразборчиво промямлил в ответ.
      – Я у кого спрашиваю-то? Получается? – еще более настойчивей повторила она свой вопрос. – Или, без меня, не выходит у вас ни черта?
      Так и не дождавшись ответа, женщина проследовала к столу, и взяв из-под носа сына без разрешения тетрадь, стала вслух читать, что он там написал за это время.
      Шурка, оттого, что ему уже который раз за вечер помешали делать домашнее задание, демонстративно надул губы, но возражать матери, и тем более в присутствии нетрезвого отца, он не решился.
      – У Герасима была невеста, Татьяна. – с трудом разбирала синие каракули женщина. – И вот барыня както раз сказала (она) Татьяне ты выдешь замуж за Капитона башмачника. Татьяна сказала слушаю-с. Они поженились и стали собираться в Москву. Герасим на прощанье подарил ей бумажный платок, и пошел проводить их. Герасим прошел через брод прощел немного и развернулся. Идет он и слышит, что ктото плюхаеться, летят брызги, шевелються камыши. Он остановился и стал смотреть. Вдруг он увидел щенка, он был весь мокрый, глаза у него были закрыты, шкурка мокрая. Он взял ее домом и стал держать ее у себя дома, в каморке. Герасим налил ей в чашку молока. Муму не стала есть. Тогда Герасим ткнул ее лицом в молоко. Она почувствовала молоко и стала есть. Когда наелась, Герасим положил ее спать на свою кровать, и укрыл собачку одеялом. У Герасима другая подруга собачка Муму.
      Дочитав до конца этот откровенный «бред сивой кобылы», Клавдия швырнула тетрадку на стол, и заахала.
      – Ошибок-то, ошибок-то наделал. Господи!
      – Чего опять, не так-то? – насупился Шурка.
      – Как так вообще можно писать? Ох, Саша-Саша. Ох, и трудный же ты у нас человек.
      Мать повернулась к отцу. Он лежал с открытыми глазами и тяжело дышал.
      – Ты че не проверяешь-то за ним? – снова заругалась она на него, так строго, что ее пухлые щеки от этого у самой запылали огнем.
      Тимофей сначала хотел было высказать ей в глаза все, что он по этому поводу думает, но увидев ее красную, агрессивную физиономию, резко нажал на тормоза.
      – Я тебя, для чего сюда отправила? – негодовала Клавдия. – Хороший же ты отец. Я-то наивная думала, что вы тут занимаетесь. А ты тут на диванчике лежишь.
      – Мне, что тут перед ним, плясать? – чувствуя за собой, все же некоторую вину, без злобы огрызнулся Тимофей. – А ты, попридержала бы свой язычок-то, девушка. Не нравится? Я спрашиваю, не нравится? Сама тогда занимайся с этим обалдуем иди.
      – А ты-то, тогда, на что? Или ты у нас, только водку жрать мастер?
      – Как это, на что? А кто тебе денежки приносит каждый месяц? Дядя?
      – Ты давай с темы-то не съезжай. У тебя сына, не сегодня, завтра вытурят из школы, а тебе все трын-трава.
      – Не преувеличивай, давай. Никто, никого не вытурит. Попугать, конечно, могут, но выгнать, это если он ее, только по кирпичам разберет.
      – Ты че при нем городишь-то? Совсем, что ли крыша поехала от пьянки? Ты отец, или кто?
      – Посторонний дядя. Отчим, вот кто. – зачем-то сморозил откровенную глупость родитель, на которого Шурка был похож лицом, как две капли воды.
      – Ну, ты и идиот. Совсем, видать, допился.
      – Сама ты дурра! Он вообще у нас, какой-то засланный казачок. – с подозрением взглянул на сына Тимофей. – Ты точно от меня его родила, наседка? Или может быть, нам его в роддоме подменил кто?
      – Размечтался. Губу закатай. Конечно же не от тебя. Кто тебе сказал, что от тебя? Когда было мне от тебя рожать, если ты все время пьяный?
      – А от кого же?
      – От святого духа. – съязвила жена, и с прищуром покосилась на Тимофея. – Ты к зеркалу, сходи, посмотри, на кого он похож?
      – Да шучу я, шучу. – засмеялся отец.
      – Шутник.
      – Ну, что у тебя за характер? Чуть, что, ты сразу шипишь? Шучу я, Клава. Ты чего?
      – А ты, так не шути больше, не городи чепуху, и я шипеть не буду.
      – Я же вижу, что моя колодка у него. Если бы еще не его ушастый глобус, и не обгаженное мухами, конопатое лицо, так я бы может и вправду подумал, что ты нагуляла его. А так моя копия, не придерешься.
      – Вот и занимайся с ним. А не пей украдкой.
      – Легко сказать, занимайся.
      – А что, такое?
      – А то, что у меня у самого в этом проклятом леспромхозе, сейчас такое творится дерьмо, кто бы вторую лопату дал для расчистки. А я еще с вашими уроками тут должен нервы свои трепать.
      – Поглядите, какой нежный. А причем здесь твоя работа и дом? – аж расширились от негодования у женщины зрачки. – Смешал все в одну кучу. Тут же у тебя мухи, здесь же и котлеты, впрочем, как всегда. Живи тогда на своей работе, раз тебе тут нервы треплют. Зачем же ты ходишь-то сюда? Только поесть и поспать?
      – Да ладно тебе придираться к словам.
      – Нет, не ладно. Я знаю, что бесполезно. – в привычной манере заворчала Клавдия. – Что от тебя дома толку, как от козла молока. Ноль.
      – С чего это, ты так решила?
      – Как это, с чего? Хм. Нет, что ли?
      – А ты обоснуй? Какие у тебя аргументы?
      – Обосновать тебе? Да? Вон, у Мичуриных - зять Ванечка, вот, где заботливый мужчина. Прямо завидно даже, что у кого-то, такие мужики.
      – Чего-чего?
      – Стыдно стало?
      Тимофей резко заткнулся.
      – И уроки-то он с ребятишками делает, и есть-то им готовит, да он и пеленки им, когда они еще маленькими были, сам в бане стирал. А перед этим Новым годом, он всю свою премию, на тещу с тестем потратил. Он им к праздничному столу, чего ведь, только не набрал. Зоя нам хвалилась, и копченой корейки-то он накупил, и разных вкусностей, и фруктов, и даже пару баночек лососевой икры. Учись, теленок, как надо жить. А то ты, только языком балаболить, да водку эту жрать.
      – Тоже мне, нашла пример для подражания. Мичуринского зятя Ваньшу, этого приезжего прохиндея, за каким-то хреном сюда приплела. Тьфу!
      У Тимофея, как-то по-особенному засияли глаза, и он шутливо запел.

      Поступила в институт имени Мичурина,
      Так и знала, отдерут,
      Просто сердцем чуяла...

      Женщина на все эти его идиотские кривляния, этот цирк, надула свои щеки и снова махнула на мужа рукой.
      – Или вон у Коли Решетникова папа, тоже, отец, как отец. – не успокаивалась Клавдия. – Мужик вкалывает на четырех работах, но, ни одно родительское собрание еще не пропустил. И ремонт-то он сыну в классе своими руками сделал, и во всех субботниках участвует, и на каждое чаепитие в школе, на гитаре песни поет.
      – Это его дело. Хм.
      – Нет не его.
      – Его-его. Ему надо, пусть и дальше ишачит, а я не собираюсь на свои, кровью заработанные, делать этим ворюгам ремонт. Я че им, спонсор? Хм. Пусть наше доблестное государство почешется, хоть чуть-чуть. А насчет гитары. Хм. Подумаешь. Тоже мне, гитарист.
      – Он-то, как раз гитарист. А ты, только и можешь на моих нервах играть, да водку с дружками глыкать.
      – Да, Тимоха. – с досадой вздохнул Тимофей. – Ну, и бабу ты себе нашел. Так вот, где, не приведи Господь, загнешься, стакана воды потом не поднесет.
      – Чего ты сказал, Глушков? Бабу?
      – Нет, мужика.
      – Я не расслышала.
      – Уши почисти, ступай.
      – Я тебе щас, так почищу, кочергой вон по балде! Не нравится? – заверещала на всю горницу она. – Можешь валить на все четыре стороны, хоть щас. Свободен!
      – Да нет. Почему же не нравится? – резко присмирел Тимофей. – Все мне нравится. Сам виноват. Как там говорится, не жалуйся на машину, на работу и жену. Сам же выбираешь. Хм. Гитарист.
      – Задело тебя?
      – Чего?
      – Гитарист-то, спрашиваю, задел тебя? Я же вижу. Да, представь себе. Вот, такой вот хороший у Коли Решетникова отец. Учись, деревня.
      – Хм. Тоже мне. И пусть дальше играет на своей мандолине, тряпье. А я вам не композитор? Я этому делу не учился. – все же огрызнулся один раз мужик. – Ежели этому музыканту сучьему, больше заняться не чем, пусть на своей балалайке и дальше бренчит.
      И без того недовольные глаза супруги от всех этих бесстыжих выражений, мигом налились злобой.
      – Чего ты на порядочного мужика тут наговариваешь? – забрызгала желчью она. – Ты сам-то, хоть раз у сына на родительском собрании был?
      – Был. – спокойно отреагировал отец.
      – Да, что вы говорите? Хм. Был он. Трепло.
      – Сама ты трепло.
      – И на каком этаже у него класс? Ты знаешь, где?
      – Знаю. В Караганде.
      – Вот именно, что в Караганде. А раз не знаешь, так и не мели тогда своим поганым языком.
      – А че мне там делать, в этой школе? – попытался выкрутиться Тимофей. – Краснеть за него от стыда?
      – Глядите на него, какой стеснительный. Барышня, какая нашлась.
      – Ладно бы еще хвалили, так его там, поди, на куски за все его проделки рвут. Эй ты, щуренок! Ты, что ли язык там проглотил? Учти, будешь плохо учиться, я тебе сделаю секир башка.
      – Да тихо вы! – устав от всего этого шума, закричал на родителей Шурка. – Вы мне мешаете делать уроки.
      – Тихо, мать. – живо цыкнул Тимофей на жену, и тут же присмирел. – Щас Чапай думать будет.
      – Ага. Будет он думать. Жди. Этот Чапай, весь пошел в тебя. Тоже к жизни не приспособлен, как и ты.
      Клавдия сурово посмотрела сначала на пьяного мужа, потом на Шурку, и не проронив больше ни слова, чуть ли не бегом выскочила из дома на улицу.
      – Вот и мать ты до истерики довел. Доволен? Ты, как поросенок из журнала. Ей Богу. – нисколько не удивившись, такому крутому нраву жены, привычно отреагировал отец. – Выкормыш. Корытник. Вон, видишь, что тут пишут про тебя?
      И Тимофей опять с трудом отыскал в журнале «Сельская новь» ту самую страницу, и стал вслух читать, запавшую ему в душу статью про поросят.