Попутчик

На Рождество я поехала в деревню. Утомила городская суета, захотелось торжественной снежной сказки. Москва зимой черная, сырая, грязная. Москва бежит, месит ледяную кашу, толкается, ругается, после Нового года останавливается отдышаться и удивляется – как быстро идет время, зима почти на середине. В деревне время замирает, вокруг него можно ходить, его можно рассмотреть, оценить. Можно не спеша разложить его на дни и часы, покрутить в руках и спокойно решить, на что потратить.

Раньше в наши места ходил поезд, но с годами пассажиров становилось все меньше, их засосала Москва, сначала состав укоротили, а потом и вовсе упразднили – заменили рейсовыми автобусами. Летом шпалы вдоль деревни зарастают мелкими елочками и березками, зима накрывает их пышными сугробами, весна сковывает настом, а дикие звери выписывают следами свои маршруты.

- Уважаемые пассажиры, начинается посадка на автобус Москва – Осташков. Отправление в четырнадцать часов тридцать минут с первого перрона.

Люди в зале ожидания захлопотали: плотно одетая женщина накидывает на голову серый пуховый платок, коренастый мужичок упаковывает шею в ворсистый клетчатый шарф, достает из-за пазухи маленькую черную шапку в катышках, девочка в розовом болоньевом комбинезоне, подскакивая, бежит вперед мамы к выходу, шуршит рукавами и штанинами. Я тоже засуетилась: книгу в сумку, наушники в карман, открыла электронный билет в телефоне. На контроле собралась очередь. Парень в униформе и в валенках проверяет документы, пропускает к дверям, из которых тянет морозом, и желает каждому приятного пути.

- Ваше место семнадцатое, – говорит мне.

Знаю, что семнадцатое. Сама вчера его выбирала по схеме на сайте. Было два свободных: тринадцатое и семнадцатое. В чертову дюжину не верю, но лотерея будоражит. С кем я проведу пять часов пути? Кто окажется рядом? Назойливая болтовня, разделяющее молчание, учтивое общение, приятное знакомство – какая карта выпадет в день перед Рождеством?

Не люблю дорожную тревогу: не опоздать, не заблудиться, не забыть. Она отпустит только когда все пассажиры разложат багаж, найдут и займут свои места, откинутся в креслах, выдохнут и начнется движение. От них уже ничего не зависит – на несколько часов судьба каждого в руках водителя. Тревога рассеется. Нужно будет просто ждать прибытия: читать, спать, смотреть в окно, думать.

Захожу в салон микроавтобуса, осматриваюсь, ищу нумерацию мест. Цифры наклеены под потолком, над креслами: одиннадцать, тринадцать, пятнадцать... Боже, какие глаза! Мы столкнулись взглядами, кажется, я ему улыбнулась, кажется, он чуть кивнул – будто мы знакомы. Но этого человека я вижу впервые. Меня подталкивают сумками сзади, прохожу вглубь – семнадцать – рядом с ним. Господи, как ты делаешь таких красивых людей?

Водитель в пушистом вязаном свитере вывернулся из-за руля, расчетливо осмотрел усевшихся пассажиров и завел мотор. Хлопнула дверь. Женщина скинула на плечи пуховый платок, разгладила ладонью волосы и трижды перекрестилась, что-то пришептывая. «Ангела в дорогу», – расслышала я. Тронулись. Ангел был с нами, сидел рядом со мной.   

Москва пыталась удержать светофорами, пробками, извилистыми эстакадами, но мы скоро вырвались из ее влажных рук на загородное шоссе и набрали скорость. Замелькали черные со снежной сединой елки, горизонт уже потянул к себе солнце, но оно настойчиво сияло сквозь подмороженное окно автобуса, подсвечивая силуэт моего попутчика.

Мне нестерпимо захотелось снова встретиться с ним взглядом, увидеть лицо, понять, что в нем так привлекает, но он сидит у окна, слева от меня, и я, делая вид, что рассматриваю подмосковный пейзаж, изучаю его профиль.

Темно-русые волосы, год назад, вероятно, была модная стрижка, а теперь оброс, но оброс аккуратно, кончики на лбу и на висках чуть завиваются. Борода – густая, взбалмошная, не прирученная – такую носят мужчины церковные, либо те, кто поддались моде, но не имеют денег на барбершоп. Не понимаю этой моды, зачем красивое лицо прятать в бороду?

Идеальный нос: прямой, тонкий, в меру острый. Такие носы лепят из гипса в увеличенном размере и продают в магазинах для художников, чтобы те учились правильно рисовать носы. Эти носы я видела на лицах древних статуй и на картинах в музеях, где залы с лепниной на потолках и золоченые канделябры по стенам. А теперь вот в автобусе, по дороге в деревню, рядом – руку протяни, живой, дышит одним со мной горячим воздухом автомобильной печки.

Высокий, худой, даже сухой как старик. Может быть, йог? Тонкая шея, узкие запястья, длинные пальцы, коленки острые, костяные. Может, и вправду бедный, плохо питается? Тогда был бы несчастным, а я видела его глаза – они светятся.

Я боялась заскучать в дороге, взяла с собой две книги – стихи и прозу. Сначала открыла рассказы, но на пятой странице поняла, что забыла, как зовут персонажа и где происходят события – не могу сосредоточиться, отвлекаюсь на размышления о персонаже своем. Думала, стихи увлекут меня рифмой, но строчки не укладываются в ритм, смысла не улавливаю. Обманываю себя и его, смотрю на текст, делаю вид, что читаю, а сама думаю: кто он? кто я? почему он интереснее стихов и прозы?

Отчетливо понимаю, это не мужское-женское – это человеческое. Он мог быть старушкой или подростком – неважно. Это мой человек. Я его чувствую, как чувствуют тепло солнца или порыв ветра. Может быть, мы дружили в прошлой жизни? Может, мы существуем на одной частоте, может, его энергетика совпала с моей или, наоборот, не совпала и между нами мощный разряд.

Проще всего взять и начать разговор, спросить, куда и зачем он едет. Но я пока не хочу подсказок, мне нравится разгадывать этот ребус: рассматривать, размышлять, предполагать. Дорога долгая – время есть. Я будто пишу сценарий фильма. Сейчас знакомство с героем и завязка. Надо дать ему возможность заговорить первым.

Герой задремал. Теперь можно не утаивать интереса, рассматриваю его открыто. Ему лет тридцать пять. На нем джинсы – чистые, но старые – швы на карманах вытерлись и пустили мелкую бахрому. Ботинки? – по обуви многое можно узнать. Но ботинки без характера: ни грубой подошвы, ни намека на стиль – обычные, незаметные. Тонкий полосатый джемпер с двумя трогательными пуговками на вороте – как пить дать, мама купила. Пуговицы расстегнуты – шея приоткрыта, на шее тонкая черная веревочка, скорее всего носит крестик. Борода, крест, светлый взгляд – точно церковный. И путь держит в сторону Осташкова – в край храмов и монастырей.

Я представила его в пустой церкви. Он в черном одеянии, в высоком головном уборе. По стенам горят красные лампадки, в подсвечниках бьется огонь, разбрасывая в темноту желтые блики. Он шагает стремительно, полы рясы вьются, еле поспевая обхватывать худые колени хозяина. Глухие шаги по мрамору эхом отдаются под расписными сводами.   

Попутчик закинул голову и пару раз негромко всхрапнул. Странно, но мне это не было неприятно. Я его пожалела: наверное, ночь не спал, а теперь вот приходится кое-как прикладываться, неудобно, мучительно. Стало жарко, на лбу его появилась испарина, и кудряшки мелкими колечками прилипли к вискам. Я сняла куртку и пробралась по узкому проходу к водителю, попросила чуть ослабить печку. Возвращаясь на место, рассмотрела лицо спящего спутника, но без светлого взгляда оно погасло.

Во сне он причмокивал и подергивал пальцами, несколько раз судорожно высоко вскинул руки, как дирижер.

Все-таки ему за сорок. Светлая кожа вокруг глаз, как папиросная бумага: хрупкая, суховатая, значит, не юная. И, скорее всего, он веселый человек. От внешнего уголка глаза к виску лучиками расходятся мелкие морщинки, значит, часто смеется, много улыбается.

Автобус неожиданно подпрыгнул на кочке, голова спящего резко дернулась, он проснулся, потер глаза, глянул в окно – там уже сумерки. Он сунул руку в потрепанный карман джинсов, изогнулся, достал маленькую электронную сигарету и украдкой затянулся, выдохнув пар себе в ноги. Нет, не церковный.

Музыкант. С бурным наркотическим прошлым. Скорее всего, электронная музыка. Есть вероятность, что рок – гитара. Рассмотреть бы пальцы поближе. Или спросить?

А вдруг я во всем ошиблась? Вот сейчас заговорю с ним и выяснится, что это строитель, едет шабашить, сруб для бани рубить. Окажется болтливым и придется мне всю дорогу терпеть его объяснения – чем отличается дом срубленный «в чашу» от срубленного «в лапу». Уж лучше ехать молча и строить иллюзии. Хотя какие уж тут срубы с такой комплекцией и столь изящными ладонями? Он, поди, и бревна не поднимет.

Захотелось есть и пить. Скорее бы остановка, куплю кофе. У меня с собой два мандарина. Начну чистить, запах по всему автобусу пойдет. А вдруг он тоже голодный? Надо поделиться. Неудобно — мы не знакомы. Поделюсь и посмотрим, что будет. Так и напишу в сценарии: «Она молча предложила ему мандарин».

Я достала из сумки пакетик с мандаринами, один протянула ему. Он мельком посмотрел на мандарин, потом чуть дольше на меня – мы снова встретились взглядами. Угощение принял покорно, с желанием, как ребенок, которого взрослый одарил конфетой. «Спасибо» сказал почти про себя, я услышала только тихий свист от буквы «с». Улыбнулся. Я была права – его морщинки вокруг глаз собираются от улыбки. 

Я расположила раскрытый пакет между нашими сидениями, чтобы складывать в него очистки. Так мы и клали по корочке: корочку он, корочку я. Молча. Мне очень понравилась эта сцена в моем фильме. Я была благодарна, что герой ее не испортил, не спросил в этот момент, как меня зовут, куда я еду, не стал говорить, что любит мандарины и дом лучше рубить «в лапу».

Совсем стемнело. Автобус свернул вправо и остановился на заправке.

- Стоим десять минут, - объявил водитель.

Наконец-то и я покурю. Пассажиры зашевелились, с трудом распрямили спины и направились в светящееся стеклянное здание: кто в туалет, кто в кафе. Я отстояла очередь, выпила кофе и вернулась к автобусу, он был припаркован под табличкой «Место для курения». Стакан-крышка от термоса в руках водителя уже был пуст, сигарета в его пальцах почти истлела.

- Садитесь скорее, сейчас поедем, – дружелюбно велел он мне.

- А покурить не успею?

- Ну курите, курите, – посочувствовал он, – все для вас: и печку потише, и покурить.

В моем сценарии было написано, что попутчик со светлым взглядом тоже захочет покурить на стоянке, тут-то мы и разговоримся, я рассмотрю его получше, услышу голос. Но он из автобуса не вышел. Моим собеседником стал водитель: говорил о плохих дорогах, жаловался на мороз, пообещал, что через два с половиной часа будем в Осташкове. Я объяснила, что мне надо выйти за тридцать километров до конечной – еду отдыхать в деревню. Он пообещал, что не проскочит и довезет в лучшем виде.

Какой утомительно долгий путь. Вокруг страшные леса, безлюдные территории, свирепый мороз. Далеко позади мой дом в Москве, далеко впереди мой дом в деревне. Рождество я встречу в Тверской глуши, у горячей печки. Утром надену все самое теплое и отправлюсь гулять по заснеженным тропинкам вокруг деревни, буду щуриться от яркого солнца, проверять прочность льда на пруду, пойду на железную дорогу искать следы лис и зайцев. А через несколько дней снова в город – в комфорт, в работу, в суету – до следующей поездки.

Автобус тянется по узкому шоссе за чередой красных фар. Через тридцать километров остановка во Ржеве. Вдруг он выйдет и мое кино оборвется – я так и не узнаю развязки. Он молчит. И я молчу. Чувствую, упускаю что-то важное. Прямо сейчас, в эту минуту, можно найти, а можно потерять. Если потеряю, даже не буду знать, что потеряла. 

Во Ржеве почти все пассажиры вышли, а он остался. Водитель включил в салоне свет и снова объявил, что стоим десять минут. Я решилась:

- А вы до Осташкова едете?

- Да, – он улыбнулся и повернулся всем телом в мою сторону.

Я поняла: готов говорить, сам ждал возможности.

- Вы там живете или в гости?

- Живу. Не в самом городе, в монастыре.

Я возликовала: какими правильными были мои догадки в начале сценария! Трудник, наверное? На монаха не тянет. Слишком радостный, слишком простой и доступный. Знавала я одного монаха – был он хмурый, строгий, неприступный.

Попутчик будто прочитал вопрос в моих мыслях.

- Я – инок.

И добавил, почувствовав мое религиозное невежество:

- Инок - это еще не монах. Это вторая ступень к монашеству. После послушника.

Водитель заглянул в салон и обратился ко мне:

- Курить кто-нибудь идет?

Я улыбнулась и помотала головой. Куда же я теперь уйду от моего светящегося инока. Я теперь замучаю его расспросами. Ах, как мало времени осталось на разговоры. Через час моя остановка.

В миру инок оказался Егором. Он был так отзывчив, с радостью и честно отвечал мне об устройстве монастыря, о работе и послушаниях, об отношениях между монахами. Свет погас, и автобус снова тронулся. Я и не заметила, как мы перешли на «ты». Знакомы всего десять-пятнадцать километров пути, а мне кажется, всю жизнь. Просто расставались надолго, а теперь вот снова встретились и нет между нами ни стеснения, ни показной воспитанности, ни тайн.

- Ты, Егор, для меня инопланетянин, человек с планеты, где я не была и никогда не буду. Я таких инопланетян уже видела, но разве с ними можно было так запросто, как с тобой сейчас. Нельзя, там надо было благословения просить, а я и ладони-то правильно складывать не умею. Можно я буду тебя расспрашивать про твою планету? Только не смейся.

Инок тут же рассмеялся.

- Спрашивай, спрашивай. А на нашу планету приезжай.

- А разве женщинам можно в мужской монастырь?

- На экскурсию можно.

Когда-то он жил в Москве, работал менеджером в престижной кампании, но однажды почувствовал, что ему плохо, заметался, не понимал, куда идет, зачем, в чем смысл?

- Мне посоветовали со всеми этими терзаниями в монастырь поехать пожить. Я поехал. Так и живу. Иногда к маме в Москву езжу. Скучаю по городу, а когда приезжаю, тянет обратно, в монастырь.

- А как ты билет на автобус купил? И вообще, разве у монахов могут быть деньги?

- Все просто: пишешь прошение, нужна такая-то сумма для таких-то целей – выдают.

- А если у тебя ботинки прохудятся, где новые взять?

- Я несколько лет снабжением занимался. Вот надвигается зима, да? Иду у всех братьев размеры собираю и со списком еду на обувную фабрику. Там монастырю зимние ботинки жертвуют.

- Ты завхоз? – пошутила я.

- По-вашему выходит, завхоз.

- А что если монах почувствовал тягу к искусству, захотел рисовать? Где ему краски взять?

- Да купят ему краски, пусть рисует.

- А у тебя есть какое-нибудь свое увлечение?

- Я читать люблю. Достоевского всего прочел – любимый мой писатель. На это денег не надо – в монастыре огромная библиотека.

- А чего тебе в монастыре больше всего не хватает?

Инок закрыл лицо ладонями и рассмеялся, а потом посмотрел на меня, мягко обхватил мою руку и сказал:

- Светского общения. Понимаешь?

- Понимаю, – ответила я, и мы легко засмеялись вместе.

Стоило нам разговориться, дорога перестала меня тяготить. Время побежало. Километры замелькали как секунды. В мыслях выстроилась очередь вопросов. Они толкались, перемещались, претендуя на звание самого важного. Но я нехитро разделила расстояние на скорость и поняла: большинство останется без ответов, я просто не успею их задать.

А вино вы делаете? А хлеб сами печете? Какое самое страшное наказание? А дружить в монастыре можно? Какая работа самая тяжелая?

Инок тоже меня расспрашивал. Я рассказала о доме в деревне, о семье, о работе в Москве. Мы обменялись номерами телефонов и договорились писать друг другу сообщения.

- Инокам можно пользоваться интернетом? – удивилась я.

- Помню лет десять назад просил благословения, чтобы фильм «Остров» посмотреть, с Мамоновым в главной роли. А теперь интернет у каждого в кармане, в телефоне.

Ко мне вернулась дорожная тревога – не проехать бы свою остановку. Я стала посматривать в окно, в ожидании знакомых мест. Какая я дура, что стеснялась, что не заговорила с ним в начале пути или хотя бы после мандаринов. Мы не успеваем наговориться. И что я все про деньги да про работу...

- Ты чудо видел?

- Что для нас чудо, то для вас случайность...

- Расскажи мне про такую случайность – интересно же.

- Ты, наверное, знаешь, что Святой Дух сошел на Христа в виде голубя... Так вот, однажды в Крещение мне на голову сел голубь. Сел и сидит. Чудо?

- Чудо, – подтвердила я. И засомневалась, – или случайность...

В темноте засверкали желтые окна низких изб – вот и поселок. Отсюда возьму такси и через полчаса буду в деревне. Водитель остановил автобус возле колокольни. Мы с иноком принялись спешно прощаться, договариваться о переписке, о встрече, об экскурсии по монастырю. Я надела куртку, подхватила сумку и вышла на мороз. Инок уехал.

«Конец первой серии», – мысленно написала я в своем сценарии.

***
Рассказ написан на основе реальных событий, однако некоторые факты были изменены в угоду литературной состоятельности произведения.