Крах, часть2, Глава26

 26

Не знаю, сколько звёзд на небе можно визуально увидеть. Несколько тысяч, наверное. К чему про звёзды подумал,- тоже не знаю. Только почему-то тянуло завыть. Я еле сдержался, чтобы не замолотить кулаками воздух. Той жизни, которая была совсем недавно, нет. Она исчезла. И тех людей, с которыми было хорошо, больше нет. Чужое вокруг. К горлу подступили слёзы.
Где-то за облаками находилась равнодушная луна, и на неё дико и протяжно, под взглядом тех же далёких звёзд, собственное непонимание выкричать хотелось.
Взгляд Елизаветы Михайловны был устремлён поверх моего плеча куда-то далеко, как мне казалось – в своё и моё прошлое.
Что было хорошее в далёком-далёком прошлом? В четвёртом классе влюбился в одноклассницу Наташу Уткину. Странной была та любовь, я не стремился подойти к ней, я с ней не разговаривал, боялся пересечься взглядами. Удивительно, с другими девчонками бегал, играл, дёргал их за косы, списывал домашние задания, но ничего такого с Наташей Уткиной не то что проделать, а подойти к ней не мог. Я избегал смотреть ей в глаза, опасаясь выдать свои мысли. Обычно я чувствовал себя пристыженным и виноватым — будто скрывал позорную тайну. Мне почему-то казалось, что Наташа излучает сияние, чудное сияние без дыма и огня.
Хорошо помню, если во сне её видел, то обязательно идущей по лугу, полному цветов. Ещё почему-то помнится, как одновременно, тоже во сне, мы оба протянули руки к цветку, как пальцы соприкоснулись, как я проснулся будто от ожога.
Таким вот я был мальчишкой. Где теперь Наташа Уткина, где я? И сны теперь всё больше про нескончаемую дорогу, про коридоры с десятками дверей, какие-то тупики, лестницы. И всё время кто-то мешает мне перебраться через стену, перепрыгнуть ров. И не от страха иной раз просыпался, а от неприязни. Ощущение было не из приятных. Какая может быть приятность, если за страхом всегда открывается пустота.
С трудом делаю вид, будто ничего не произошло. Шелуха из вранья застилает глаза.
Я отчасти согласен, что ненависть придаёт силы, приносит облегчение. Ведь когда смотрю в ночное пространство, за пологом пелены высматриваю, сам не зная что, кого или что. Я всегда помню, что моя дверь закрыта на ключ, чужого не впущу. Впрочем, давно нигде никого не жду. И всё чаще это дурное выражение: чему быть, того не миновать, почему-то приобретает узнаваемую форму.
Кто часто и ловко врёт, тот способен предать, он не будет мучиться угрызениями совести.
Но ведь и я, чувствую это, теряю способность сопереживать, элементарной доброты становится меньше. Раздражение растёт. Это ведь никакого отношения не имеет к детской влюблённости… или имеет?
И особых попыток ублажить кого-то не делаю. Нет у меня старания сделать кого-то счастливым.
А всё из-за того, что никто не любил меня, когда я больше всего в этом нуждался. Ужасное ощущение, ужасно болючее, когда тебя не любят.
Самое трудное в жизни сохранить маску. С маской одиночества сросся настолько, что сбросить её вряд ли смогу. Есть на это причина – искренности боюсь. И в такой ситуации всё имеет значение.
Мне кажется, до позавчера безразличие и отчуждённость усиливались, а потом внезапно, не знаю, что этому способствовало, много разрозненных «я» собрались вместе, и в Ярс я прилетел другим.
Не могу подобрать слов, чтобы описать отвратительное чувство маеты. Из огромной ноющей дыры тянет холодом
Впору испугаться, а мне как бы и плевать. Спокойствие не покидает меня. Возвращается чувство, удивительно, но ещё удивительнее, как оно сумело сохраниться и вернуться.
Радостно стало. А когда радостно, то следующим чувством будет поклонение, а за ним проявится умение привлечь женщину. Задариваемая женщина чувствует себя не лучшим образом.
С непроницаемым выражением лица Елизавета Михайловна сидит за столом. Она никого не перебивает По выражению лица понять что-либо невозможно. Ни она прямо и честно не ответит, будет ли она со мной, ни я не стану давать неисполнимых обещаний. Мы не клялись никогда не врать друг другу, не говорили о сохранности верности и искренности.
Что же случилось? Нет, жизнь понимать надо. Понимать, а не про любовь, звёзды и совесть талдычить.
Это слово «понимать», как гвоздь в стену вошло. Но ведь и гвоздь в стену для чего-то забивается: картину повесить, полотенце, руки вытирать, часы.
Чувствую, признаться в чём-то должен.
Почему так решил?
Потому что все ждут эмоций… Струна слишком натянулась.
Чувствую, пора начинать ходить с козыря. У кого-то маленький козырь в руках, шестёрка или семёрка, кто-то тузом может ударить. Козырь ведь последний аргумент. А что потом? Что делать потом, когда ни козырей, ни аргументов? Что делать тому, кто почувствовал себя выброшенным на необитаемый остров, где не с кем играть в карты, где предыдущая цивилизация оставила непонятные письмена, которые прочитать невозможно? Может, в тех письменах формула спасения зашифрована?
Вот мы, четверо, сидим за столом со своими козырями. У кого старший козырь? Демидыч, ясное дело, при своих останется, Максим – его карту побили. Елизавета Михайловна что-то получила. Выходит, я один, играя без козырей, сев играть «на шару», счастливцем оказался?
«Ярсовские» - они отсюда, мы – оттуда. С этими, которые «отсюда», стать иным я не сумею. Подумалось, как это стать иным, я должен стать новым.
«Каким новым? Перестать мусолить одно и то же? Чувствовать по-другому? Мне, живущему своими страстями, новое может показаться скучным. Новое вдруг не ответит взаимностью. Нутро сходу не переделаешь».
Мысли путались. Вроде и спрашиваю сам себя, а ответ не нахожу, перебегаю с одной мысли на другую. И вроде бы каждая мысль важная и значительная.
Молчу, разглядываю сидевших напротив людей, как разглядывают вернувшихся после долгого отсутствия. Вроде бы как заново увидел что-то, вроде бы как удивляюсь. Какое-то подобие зависимости у нас друг от друга.
Пространство острова Ярс не таким уж негостеприимным оказалось. Общим, что ли, стало. Для нас двоих – точно.
 Без Пятницы, без того, кто нужен, кто придёт и спасёт с необитаемого острова, никак не обойтись. В новой жизни меня старого быть не может. Почему? Наверное, все эти годы наполнял себя чем-то тяжёлым. Внушил себе, что я «не такой», а чем «не такой» до конца не понял. Поэтому быть «просто человеком»,- для этого мне постараться надо.
Минута прикосновения всего лишь останется минутой. Мне надо убедиться, что я продолжаю верить. Суть в том, что каждый день – это опыт, и не просто опыт, не прошлое и настоящее, а научение переносить боль. Пока человеку больно, он жив.
Я отчётливо ощущаю на себе взгляд Елизаветы Михайловны — пристальный, но не давящий. Взгляд не создавал неловкости. С ней у меня нет дискомфорта. Я терпеливо жду продолжения.
Открыто высказать недовольство, поведать о том, что меня напрягает,- об этом не стоит заикаться. Но ведь я и не упаду на колени, не выложу все угрызения совести… Я знаю, после такого меня обольют презрением.
Я боюсь той самой минуты, когда останусь ни с чем. А ведь минута, когда ни завопить, ни захлебнуться в рыданиях, ни впасть в беспамятство, может наступить. Может. Проклятая минута, когда говорить и понимать будет нечего. И думать будет не о чем. Смириться надо перед той минутой, сделаться маленьким. У маленьких минут откровения не бывает. Малёк без воды погибнет.
Это я — малёк?
В случае разрыва из нас двоих я потеряю больше. Потеряю, но выживу. Встану опять на ноги, отряхну с души муть, словно пыль, переживу глубочайшие эмоции и...
Ни на что не могу ответить. У меня ничего не спрашивают. Но ведь хочу убедиться, хочу увидеть то, что заставило бы меня поверить.
Пронзительно крикнула чайка. Вздрогнул от неожиданности.
Чем глубже погружаюсь в молчание, тем в этом молчании больше черпаю утешение, не переставая нервничать. В какую бы сторону ни смотрел, край глаза цепляет Елизавету Михайловну. Привлекательность её не бросается в глаза, а как бы  скрыта под толщей условностей. В чём эти условности – не знаю. Спросил бы кто, каким было лицо минуту назад,- не смог бы объяснить. Обрывок моей мысли проносится как метеор по чёрному ночному небу, трудно уловить этот обрывок.
Молчание  как бы оплетает решётками, загораживает забором, опутывает колючей проволокой. Я ли горожу всё это, кто-то давным давно поделил пространство на квадраты, уберегая себя от неприятностей, мне какое дело до всего, что меня не касается. Я себя временами чувствую запасной деталью.
Конечно, не в дальний угол на стеллаже положен, но более важные детали впереди находятся. В затишке можно пролежать, что и ржавчина покроет, и распадаться начнёшь, и чувства помутнеют, и смысл существования потеряется. Сейчас мне плевать на любой смысл. Плевать на время, которое, то ли я привязываю к себе, то ли оно опутывает своей паутиной. Что-что, но восстанавливать прошлое время не хочу.
Хорошо бы завтра, какой экспедиционный вертолёт, нас забрал бы. Это было бы приятностью из приятностей.
Мне бы, дураку, радоваться, да радость разыгрываемая выходит скомканной, неловкой. Радость, когда она не радость, то такое состояние придавливает.
Случилась катастрофа или просто внутри что-то отболело? К кому обратиться за поддержкой7 Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за мной.
Не успела эта мысль промелькнуть в голове, как уловил тиканье часов. Наручные часы так не тикают, тикало что-то другое. Тик-так набирал мощь . Бомба с часовым механизмом готова была взорвать всё.
Что-то делать всегда легче, чем пытаться о чём-то говорить. Не оценивая и не вдумываясь, не ощущая большой радости и, тем не менее, полнясь необычным смыслом, мне начало казаться, что «оттуда», из прошлого, я шагнул  «как бы в первый раз» в настоящее. Мне в какой-то момент показалось, что невозможно поверить, что что-то спасёт.
Минуты складывались в часы, а часы в дни, как ни странно,  в промежуток часа и дня всё больше возвращаюсь к себе прежнему. Прежний я как бы  отступаю в тень, а новый оригинал: глупый, свежий в своём хотении во всей красе высовываюсь на передний план.
Мне казалось, что не далее как месяц назад, стена жизни начала распадаться, чувства начали мутнеть, смысл существования утратился. Терялся, да не потерялся. Я всё время разрисовываю свой мир только теми красками, которые мне по душе. И, в конце концов, что бы ни случилось, какое бы решение не принимал, стена вокруг меня целой оставалась. А то, что на этой стене пишут разное, малюют, кто во что горазд, так время такое. Культура взросла, чужие стены расписывать.
А то, что мне слов не хватает, открыть рот надо, может, нужные слова и выйдут.
Мысль не складывалась в определённый вопрос, я её никак не могу выразить словами. Всё было на уровне ощущения.
Не устал, но исчерпал ту особенную энергию, что требовалась, чтобы шагнуть дальше. Невозможно навалить до бесконечности на себя всё сразу.
Максим из кожи лезет, чтобы доказать, что он что-то значит, хочется ему предстать с лучшей стороны. А мне плевать.
Минутное прозрение можно сравнить с лазерным лучом, позволяющим увидеть самые мизерные дефекты на гладкой поверхности. Смешно, если бы не было так грустно. Елизавета Михайловна выслушает меня с сочувствием, но мысли её будут не со мной. Она уже на нашем объекте. Это грусть заставила два одиночества прильнуть друг к другу.
Уровень моего ощущения не может высоко подняться. Заноза помешает. Заноза в каждом есть. Заноза из трещинки произрастает.
Засунул руки в карманы, опустил голову.
Снова и снова прокручиваю в памяти последние дни. Самодиагностикой занимаюсь. Самодиагностика не может принести удовлетворение. Она, скорее, дураком сделает.
Дурак тот, у кого нервов нет или тот, у кого ни чувств, ни эмоций? Чего-чего, а нервов у меня предостаточно, мои нервы токи передают.
Нет, до такого ещё далеко, чтобы с полуслова понимать друг друга, на уровне инстинкта. Сердце что-то заболело. Может, и не сердце, а что-то, душа, например.
Трудно понять, чего я хочу. Плохо, когда воспоминания оттесняют настоящее. А настоящее,- это то, что в присутствии Елизаветы Михайловны я перестал испытывать неловкость. Не могу запросто общаться, но и дверь передо мной не закрыта.
- Глеб Сергеевич? – Елизавета Михайловна несколько раз тряхнула меня за плечо.- Ты тут?
- Что? Что?
- Минуты три пытаюсь достучаться, но ты, похоже, в мыслях уплыл далеко. Не понимаю, как так можно.
С выпытывающей внимательностью женщина посмотрела на меня, словно заподозрив что-то. Понемногу пришёл в себя. Огляделся. Две бутылки были опорожнены, уха доедена. С тарелок незаметно исчезли последние крошки.
Если провалился в сон, то, вроде бы, должен быть всем доволен. Но чувствую себя неполно, недостаточно просветлённым, как будто мне не хватило доспать минутку и малой дозы препарата «отключина», для того, чтобы открылось понимание.
Еды было много, а щепотки приправы не всыпали. Посолить общение забыли. Нянька, что ли, нужна? Так сто лет назад бар вывели. Под старым крестом на старом кладбище, может, последняя барская нянька упокоилась.
Кто и когда поставил перед моими глазами призму, сквозь которую я смотрю на мир, и он мне кажется искривлённым. Я не задумывался ни о какой призме.
Я даже не подозревал о наличии такой призмы. Сколь близко ни наклонялся к тому, что хотел рассмотреть, ни разу я носом в стекло не ткнулся. Призма, косоглазие или врождённое уродство делили целое на составляющие части. «Вижу» отличалось от того, что рассматривал. Что-то обычно вычленялось по-другому. Что-то добавляло желчи.
Секунду-другую смотрела на меня Елизавета Михайловна, взгляд запнулся или мне просто показалось. Отметил или в послесонном недоумении подумал об этом. О чём? Не о том ли, что каждый человек находится в центре нескольких кругов людей.
Жизнь похожа на срез дерева, с годовыми кольцами. Какой-то круг совсем рядом, какой-то дальше. Если зазор между кольцами большой.- год был благодатным, без заморозков и засухи. Если кольца сливаются,- катаклизм какой-то был.
Думается, что хорошие годы несутся, как вода с гор. Хорошие годы сплавляются в памяти, может, не спекаются, но проносятся мгновенно.
У всего есть своё начало. Хорошо бы, из начала конец был бы виден. Но ведь не только меня людские круги окружают, но и у каждого из людей есть свои круги. И накладываются они друг на друга, какие-то совпадают. Раз совпали, что-то должно усилиться, приятие, например. А если в круге чёрная полоса, как тут не начать корить себя? Не наделаешь глупостей, не сделаешь  попытку размотать жизненный клубок.
Молчишь – плохо, говоришь – опять нехорошо.
Максим часто начинает разговор со слов: честно тебе скажу или скажу тебе всё, как есть. Что, я поверю, если фраза начинается с таких слов, да чёрта лысого. По его глазам видно, что врёт. Да и вообще, услышав это – честно скажу, сплюнуть охота через плечо.
На чужого можно плюнуть, а как от всей жизни целиком отказаться? Жизнь, на то и жизнь, чтобы, обременённая тяготами, могла овладеть каждым из нас, а иначе никакого развития не будет.
Как одна тонущая крыса может спасти другую тонущую?
И тягот не хочу, и позднее развитие ни к чему. Не верю тому, кто раздаёт обещания. Такой человек неспособен переживать.
Кто бы, что бы, но сладостные мгновения остаются в памяти навсегда и потом часто вспоминаются. Не верю в судьбу. Кажется, об этом уже говорил. Случай, его величество случай, вершит жизнями, и только он. Вот, и в моём случае случайные обстоятельства сложились в мою пользу.
Хохотнул и проговорил своё «ну ясно» и «честно тебе скажу»  Максим, с той сосредоточенной отстранённостью, какая бывает у крепко подвыпившего человека, вот-вот и его развезёт, и в неподвижном взгляде его появится ядовитость.
Почему-то думалось, что за штуку сыграла жизнь, зачем ей это нужно? Может быть, люди сами виноваты в том, что с ними происходит, а жизнь, в общем-то, и ни при чём? Но ведь неволен человек, вот в чём дело, я так и мог поступать, как поступал. В тот момент.
Жаль, очень жаль, что нет под рукой кнопки, которая позволяла бы захлопнуть рот и загнать мысли в отстойник. Выше моих сил молчать. Моя хитрость в том, что я стараюсь ухватить сразу оба конца.
Растягиваю слова, будто засыпаю на ходу. Задумываюсь как будто о чём-то сокровенном или воображая что-то недоступное пониманию других. Всё мелкое, ничтожное, занимает голову пустяками. А если оглянуться кругом, то пустяков полно. Никуда от них не уйдёшь.
Но иногда какой-нибудь пустяк может обогреть душу, может обласкать сердце.
Жизнь, конечно, не так уж и плохо устроена. В конце концов, если взглянуть на вещи трезво, то всё можно объяснить. И, правда, с нею можно жить, пока она никому не известна. Плести небылицы легче, чем сказать правду, но можно так обрасти ложью, что, в конце концов, запутаешься.
Устал я, только моё чувство усталости никак не связано с физическим состоянием. Я не такой бугай, как Максим. Моя усталость от жизни. И именно усталость от жизни рождает отвращение к людям, к миру, ко всему тому, что выводит из равновесия. Когда я один,- ладно, терпеть можно, а вот на людях все ощущения становятся плоскими и скучными.
С чего-то всё начинается, не на пустом месте сумятица рождается. Я вот в пятницу встал не с той ноги. И пошло-поехало. Встал бы с другой ноги, и не пришлось бы переживать то, что переживаю. Случайность,- она родимая лежит в основе человеческого существования.
Говорят, что характер можно разгадать по дыханию, по прищуру глаз. Мало ли что говорят. Говорят, что и кур доят. Ерунда всё это. Люди между собой начинают много говорить, когда всё вокруг кажется скучным.
…Елизавета Михайловна внезапно почувствовала себя «другой». Обновленной, переполненной счастливыми мгновениями. Она с изумлением поняла, что страхи и печали рассеялись, что самооценка зависит вовсе не от того, успешно или не успешно закончится визит в Ярс, а эта самая самооценка зависит от того, смотрит ли кто и как на неё влюблёнными глазами.
Разве это не удивительно, что несколько часов, проведённых вместе с чужим, вроде бы, человеком, переворачивают сознание.
Елизавета Михайловна вдруг с опустошающей силой поняла, что давно не любит мужа. Она даже ахнула от такого озарения. И дело не в том, что выпила, что взыгравшие гормоны уложили к ней в постель другого мужчину. Она поняла, что ничего не хочет. Вернее, в семейной жизни находиться на заднем сиденье машины, стало невмоготу.
И не поездка в Ярс виновата, может, отчасти, не больше того. Затруднительно определить, что из чего вытекло. Мысленно произнесла «не люблю», но последовавшее после того, как она потрясла Глеба за плечо ощущение, зазвенело переливами. Как звук колокольчика под дугой удаляющейся тройки вязнет в воздухе, так и отзвук «не люблю» бесконечно отдаляясь в межгалактическую пустоту, во что-то там погружался.
Скорее всего, звон проник во все уголки вселенной. Тишина установилась. Собаки перестали лаять. Всё по-своему воспринимало словосочетание. Запнулся мир на секунду, отвернулся, как от чего-то нехорошего и даже противного ему, в странной нерешительности прислушался к отголоскам. Отголоски уходили в будущее, а прошлое всегда остаётся таким, каким человек его оставил.
Как-то вдруг вспомнилось, что стала смотреть на мужа мимо него. Особенно такое стало повторяться из раза в раз после отъезда сына на учёбу. Остались вдвоём – жизнь потекла однообразно: из дома на работу, с работы домой. Никто не придумывал ничего весёленького. Всё одно и то же.
Готовишь надоевшую еду, моешь посуду, краем глаза посмотришь телевизор. С какого-то времени перестали разговаривать, с какой стати рассказывать ему, что творится на работе, если он молчит, если он не находит нужным тратить на меня слова? И вообще, каково это жить с человеком, из которого слова клещами вытаскивать нужно?
С одной стороны ничего в этом особенного не было, со временем охлаждение друг к другу у всех бывают, просто одни набираются смелости, невыносимость совместной жизни рвут, другие…А что делать другим, когда на горизонте ничего не маячит? Если и отношения и вообще всё кажется выжженной пустыней, то поневоле начнёшь мечтать об оазисе, где испить живительной водички можно.
Когда отношения скользят по нисходящей, если на работе чувствую себя нужной, а домой идти не хочется, если копошишься, копошишься, а толку никакого, то поневоле перебирать время начнёшь. Сказать, что вообще ничего не происходит, было бы неправдой.
Охватило беспокойство. Хоть смейся, хоть плачь, но утро сегодня особенное.
Вслух всё это Елизавета Михайловна не произносит, её молчание как итоговая черта. Уйти – легко сказать, уйти вместе с кем-то или с помощью кого-то легче. Нет, уйти не пустое слово, смысл его с одной стороны ясен, но оно обязательно потребует многих и многих промежуточных дополнений. И вообще, недоговоренные слова всегда потом вылезают на первый план. Вылезают вместе с досадой и нарушенным самолюбием, как же, вдруг почувствовала себя несостоявшейся и проигравшей.
Ни теперь, ни раньше язык не прокручивает несколько заготовленных фраз, острых, и в то же время нежизненных.
Всё упирается в отношения. Привязанность возникла.  Отношения – отдушина, но не такая, когда ты сама по себе, думала Елизавета Михайловна. Отдушина – место, куда можно выкричаться в одиночку. Она, пожалуй, избирательна, не всякий мужчина годится на такую роль.
Разные души у людей. Душа, отдушина, вера, любовь. И веры особой нет, и любовь со временем сходит на нет, увлечение остаётся. Оно переходит в минутную симпатию. Не больше. И  такие минуты нужно использовать, чтобы хорошенько расслабиться и забыться.