Крах, часть2, Глава31

31
   
Существование человека заполнено множеством, зачастую, не связанных друг с другом событий, каких-то ускользчивых, мимолётных, мелькающих как бы чужих, тайных и скрываемых.
По идеи, каждоесобытие должно как-то затронуть, но такого нет. Невольно вспомнил жену, вспомнил её смех, вспомнил наполнявшую меня горечь. Казалось, не было лет сзади, нет и впереди ничего. Да и ничего и не надо.
Не стоит заводиться. Мужику не принято плакать. Событие, которое  приносит боль, перетерпеть надо.
Демидыч рассказывал про утонувшего человека, а меня это не тронуло - пить меньше надо. И Максим меня не заинтересовал. Понятен он. Хозяйчик. Я для него не конкурент. Меня сейчас волновало, отчего, смотришь на небо, кажется, когда-то это видел,- а когда, не помню. Отчего волна жути и радости, нахлынув, проплыла… А что касается выходок начальства, они меня не волнует. С жиру бесятся.
И как бы я ни пытался найти связь с исходными точками, как бы мысленно ни тянул нить, пытаясь объяснить одно через другое, ничего не выходило. В один узел всё не завязывалось. И мне плевать, кто, что обо мне думает.
Безразлично, не я в Ярсе нахожусь, а мы, огромное оно, для которого важно завтра. Завтра асфальт покроет улицу. Завтра расцветут сады. Иначе и не может быть.
Обратный отсчёт начался с самого моего рождения, часы тикали, в конце концов, настал день, когда стрелки на цифре двенадцать остановились. Сделал я что-то, не успел сделать – это никого не волнует.
Три дня хватит, чтобы пелена небытия поглотила. Жизнь что, жизнь – волна, которая несёт навстречу успеху, но она же может швырнуть и на камни. Это тоже своего рода конкуренция жизни и смерти. Конкуренция, мне думается, возникает тогда, когда планы известными становятся. Когда сообщается нечто. Когда не сам я, а кто-то должен решить что я должен сделать, самому мне лишь позволено остановиться на краю пропасти.
Мне не хочется говорить, не хочется никого осуждать, не хочется ничего выспрашивать. Мне бы отпихаться от всего неприятного.
Всегда есть что-то, что омрачит счастье. Иногда это требование жёсткого ответа на один единственный вопрос.
Пахло землёй, чем-то немного затхлым. Органы чувств передавали ощущения, чёткие и определённые. Они подсказывали, ничего плохого не случится.. Это ничего, что вокруг пустота. Раз есть воздух, жить можно.
Не знаю, откуда пришла способность взвешивать каждое слово. Помнится, говорили, что каждый поступок как-то отзовётся в будущем, что настоящее – это только отбитый плацдарм будущего, что женщина – это поле боя.
Женщина даёт наслаждение настоящим, мгновение делает значимым, минута пребывания в ней позволяет потом растягивать воспоминания удовольствия на год. А потом, когда удовольствие притупится, начинает казаться, что или я обворовал, или меня обошли на повороте. Не по праву воспользовался.
Это не что иное, как синдром самозванца. И в жизни самозванцы бывают, и в любви, и в многих-многих деяниях.
Снова что-то заныло в груди. Вернулось чувство подавленности. Что-то было не так, как хотелось бы.
Ну, не привык я к счастью, не научился быть счастливым. Из-за этого и кажется всё подозрительным и ненадёжным. Вот и изобретаю грозящие мне проблемы, чтобы оправдать своё состояние.
Кто бы, что бы ни говорил, но с женщиной нельзя по-простому обсудить ни одной проблемы. Всё у неё должно быть безупречным. Всё она в конце концов сведёт к любви. А мужик в свою очередь к постели. В отношениях мужчины и женщины есть зависимость.
Что, я так хорошо знаю женщин? Бред сивой кобылы. В эту минуту никак не понять, от какой печки начать танцевать, и, вообще, танцую ли я на паркете или плетусь, волоча ноги, по бездорожью?
Ни отточенных жестов, ни эффективных выпадов. Хотя, мне так казалось, что вся жизнь состоит из многих ответственных моментов, один  важнее другого. Ответственных взаправду или только в моём видении? У меня всё как у всех было, не больше и не меньше.
Утро отделено всего несколькими часами от моего теперешнего состояния. В утро вместились все прожитые годы. Не десять часов прошло, не двадцать, мне показалось, что сотни пустых часов остались позади. Этим и объяснялось, что события, разделённые скачком минутной стрелки, казались отстоящими друг от друга на века, и потому они были не последовательными, не вытекающими одно из другого, а как бы случайными.
Не естественно я прожил, пережил, промучился их ходом, на моём пути было несколько поворотных пунктов. Чуть ли не столбами эпохи эти пункты назвал.
Чем детство не эпоха? А учёба, а женитьба, а смерть? Одно без другого не могло произойти. Кто возьмётся меня в этом переубеждать? Моё понимание только маленький кусочек чувств заполняет. Так что, уповать на случай, на Бога?
Кто виноват во всём с точки зрения Господа Бога? Что, Бог или случай – супермены? Что, мне не оставлено право выбора? Что,  некая внешняя сила вмешивается всегда, когда я неверно поступаю? Если бы так.
Кто-то, не я, исправляет негативные последствия моих ошибок.
Если правда существует на свете, то она сделана из особого теста. Она сама во всём виновата.
Я согласен участвовать во всём хорошем, а дерьмо, пускай, кто-то другой разгребает. Так даже лучше.
Спокойствие моё только кажущееся, понимание происходящего вовсе  не духовное. Движимый своей интуицией, я размышлял. Приятное при ближайшем рассмотрении всегда кусается.
Человек должен жить сердцем. Истина не требует уточнений. Посмотрел бы я на того, кто подверг ревизии эту самую очевидную истину. Наполовину согласен с утверждением, что каждый свободен в своём выборе. Плохо это или хорошо, не мне разбираться, но это – так. Раз так, то и перетакивать нечего.
Чем больше свободы, тем больше ответственности ложится на плечи. Разве мою ответственность можно сравнить с ответственностью Елизаветы Михайловны? Да она в сто раз ответственнее в умении себя подать. Да любая женщина ответственнее за свою свободу, потому что расплачивается за неё рождением ребёнка, несравнимыми заботами о нём. Женщина с детства учится ценить маленькие радости бытия и чувствовать вкус жизни. То есть, кто не умеет ценить, сердце того не имеет права на власть и на свободу.
Пытаюсь разобрать по косточкам то, во что въехать не могу. Мысли  бегут по собственным тропинкам. Стоит мне поднять взгляд. Обязательно на что-то наткнусь.
Мысли бегут обочь общей дороги, те, которые далеко от общей дороги, они зачастую неожиданные и неуместные. Но я стараюсь не терять из поля зрения общую дорогу, потому что я нуждаюсь в тех, кто идёт общей дорогой.
Как же быстро истекает время. Ничего не успел увидеть в жизни. Жил,  всё откладывал на потом.. Даже не успел насладиться достигнутым.
Какое это наслаждение, если оно миг длилось, а потом наступало отрезвление. Вот и проносятся перед мысленным взором картины событий, пережитых за последние дни. Ни в чём нет предзнаменования, сплошной укор. Упустил я что-то.
Затянулась пауза. Каждый углубился в свои мысли и свои воспоминания. Каждый из-за своей, воздвигнутой когда-то стены, высмотреть что-то хочет.
Почему у меня возникло желание отмежеваться от всех? Да потому, что осознал – женщина ни за что не полюбит неупроку. Вообще-то это чепуха, женщина не за достоинства любит. А за что? Как спросить об этом? Для неё соприкасаться руками. Соприкасаться кожей, несущественно. Это мне немыслимо определить границы дозволенного. Ласки женщины никому не приносят вреда.
Почувствовал, как глаза вечности впились в меня. Нет, они не равнодушные и не беспечные, тяжёлый взгляд у вечности. Хорошо, что вечности довольно мгновения, чтобы распознать суть человека. А суть в чём, наверное, в том, что с годами всё-таки немного умнеешь, только вопрос,- что это даёт? Зачем тебе ум, если сказанные тобою слова в одно ухо влетают, в  другое вылетают? Ум для того, чтобы взглянуть на самого себя по-другому?
Ну, взглянул, и что? Как шло всё вкривь и вкось, так и идёт. Как вёл я разговоры с самим собой, так и веду. Как стала Елизавета Михайловна неким символом в моём сознании, я позаимствовал её лицо, голос,- привязать свои грёзы к чему бы то ни было так и не могу.
Да, ладно, избавляться от чего-то необходимо, периодические крушения своего рода очищения. Это лучше, чем просто ждать непонятного.
Само собой всё не уладится. Жизнь, какой бы трудной она ни была, взашей толкает от бессознательных ожиданий: делай что-то, делай. Жизнь как бы подсказывает, кто не умеет добиваться положения на первых своих шагах, тот никогда не оседлает эту самую жизнь. Вторые и третьи шаги – это латание дыр. Не зря Витёк Зубов как-то высказался, что вторая жена – жизненная заплатка.
Я - человек, возомнивший, что я сам по себе, не похож на других, с собственным мнением и собственными словами. Трудно понять, что от меня хотят. Обвожу я всех глазами – люди отводят свои в сторону. И почему-то сердце бешено начинает колотиться, как будто без причины. В этот момент рот лучше не открывать, стук сердца, подобно азбуке Морзе, передаст ощущения. Плевать. Мечты, мечты, где ваша сладость! Мечты бесценны, это всем известно.
Фантазии создают привлекательный образ. Он правдоподобен. Всё правдоподобное я пытаюсь скрыть, изображая совсем не то.
Грустные размышления. Жуткой тоской они могут навалиться.
Удивительно, но зачастую свои тревоги я доверяю ночи. Доверяю для того, чтобы проснуться утром с лёгким сердцем. Ночь на то и ночь, чтобы забрать себе тяжесть. Ночь предчувствия тупит.
- Так вы, Глеб Сергеевич, так и не сказали ничего про миссию. Миссия - любить или не любить, вот в этом вопрос?
Честно сказать, я уже и забыл, о чём шёл наш разговор. Идти рядом с Елизаветой Михайловной было покойно. Реплика вывела из грустных размышлений.
Если я не в силах почувствовать, насколько всё серьёзно, разве я могу уберечь себя от угрызений совести?
Настолько был погружён в свои мысли, что не сразу сообразил, что происходит, но когда поднял глаза, то увидел, что Елизавета Михайловна стоит передо мной в ожидании ответа.
Глубинную суть вопроса знает тот, кто спрашивает. Код вопроса недоступен, значит, если не владеешь им, то можно выставить себя в нелепом виде, не создав впечатления, оборвав нити привязанности. Обрывки разговора через секунду всплывут в памяти, вспомнится и непроходимая глупость какой-то фразы. Я не знаю слов, которые могут помочь.
По большому счёту никто ничего не знает. Только задумывающийся человек должен и вынужден преодолевать препятствия. За спиной у него нет основы, значит, он должен предоставить убедительные доказательства своей годности продолжить общение. И ему требуется приложить гораздо больше значимых усилий в ответ, чем в вопрос вкладывал тот, кто спрашивал.
Время нужно чтобы составить мнение. Мне нужно время, чтобы складно мнение в слова превратить. Елизавете Михайловне время нужно, чтобы  составленное обо мне представление подтвердить. А вот вправе мы высказать своё мнение?
В человеческом мире ничего не принимается без предварительных исследований. Все хотят знать, кто ты есть, что значишь, откуда появился, чем занимаешься, кто за твоей спиной. Анкету время от времени заполнить нужно. Без этой анкеты-бумажки, ты – букашка.
Максима нисколько не смущало, каким он выглядел в моих глазах.  Богатеньких Буратино не напрягает длина их носа. Богатенькому главное не поддаваться смущению. Это бедного напрягает, как он выглядит, да что сказал не так. Обнаруживать неуверенность в теперешней жизни нельзя. Неуверенность – черта раба, и шанс некоторые не упустят огреть тебя твоей неуверенностью.
Мои мысли оттого, что я не имею привычки к счастью. Смутила какая-то неожиданная мысль. Поразила, заставила на минуту задуматься. Она перебила плавный ход, родила недоверие, которое выразил ответом, который произнёс спокойно, как бы желая самому себе разобраться:
- Миссия? Миссия в том, чтобы дождаться завтра и улететь отсюда
- А я бы недельку пожила здесь. Рыбу ловили бы, уху ели. Хорошо, спокойно. Вам что-то не понравилось?
Вопрос заключал в себе  намного больше, чем могло бы показаться с первого взгляда. Внутреннее состояние в нём было таково, что он отстранял от иных положений, кроме как положения сиюминутного состояния. Вопрос касался нас двоих. Но как он был поставлен, он извне был произнесён, по принципу общего.
Вопрос требовал подогрева. Во всяком случае для меня он не изнутри послышался, так и захотелось постучать по левой стороне груди, не из сердца, а из головы ответ выбить.
Можно было подобрать парные слова для объяснения: хорошо или плохо, люблю или не люблю, да или нет. Эти слова ничего бы не объясняли, но успокоили бы. Мне оставалось только молчать. И я молчу. Тем более странно, что при этом испытываю чувство, что и все вокруг молчат. Да, до меня доходят звуки, смысл слов привычно ясен, но слова не убеждали дать сразу какой-то ответ, они становились равносильными молчанию.
Все мои попытки вжиться в теперешнее состояние кончаются неудачей. На любовь надо отвечать любовь, на молчание – только молчанием. Это тоже своего рода, правда. Во всяком случае, в данный момент меня трудно заподозрить во лжи. Тем не менее, если я держу при себе свою правду, то моя, так называемая правда, непонятна другим.
В чём, в чём состоит моя правда? Вот с этим я никак не разберусь, ничего не могу поделать. Ни-че-го.
Кто играл в поддавки, тот знает, что иной раз, как ни стараешься проиграть, как ни подставляешь пешки, а где-то обмишулишься. Игра в пешки – всего лишь игра. Смешал фигуры, бросил в коробку, и всё закончилось. Игра с жизнью в поддавки – особая статья. Тут время как бы вспять повёртывает. Как ни сильны причины, которые заставляют предпринимать те или иные попытки, но до конца их не раскусить.
Мне особенно говорить не о чем. Мой взгляд только с первого прикида кажется многозначительным, такое впечатление создаёт моя отстранённость. Разве сходу раскусишь, что чувствуешь и почему? А то, что я чувствую по-иному, чем другие, это и к бабке ходить не надо. Это болезнью называют. Но я здоров.
Со мной нелегко. Наверное, мрачно молчу, нехорошо молчу. Не знаю о чём спросить или что рассказать. Кто-то третий должен встать между нами. Хоть ставь зеркало, и тогда бесконечное отражение нас, уходящих далеко-далеко, приведёт к пониманию.
Бог знает, куда уставился. Чувствую, что Елизавета Михайловна внимательно следит за мной. То и дело её тревожный взгляд касается сбоку моего лица, касается ненадолго, и тут же уходит прочь. Она словно ждёт каких-то особых слов, словно бы проверяет свои впечатления.
Нет, я не безнадёжно болен своим одиночеством, в последнее время что-то вроде сентиментальности во мне зародилось. Слёзы на глаза навёртываются, когда жалостливое вижу, но ведь это из-за того, что мой мир уходит или я неправдоподобно хорошим показать себя хочу.
 От себя вроде бы не произношу ни одного слова. Почему же тогда люди переглядываются, будто я чуждаюсь их. Они меня не боятся, они, как бы это сказать проще, боятся за меня. И не умом это постигается, а ощущением.
Если у человека перелом внутри, которого не видно снаружи: ничего не выпирает, ничто вроде не смердит, так как разгадать происходящее? Вот же наворотил воз и маленькую тележку. Понял одно, что моя очередная попытка возвращения к старому не удалась. А ведь были на то причины. Жил до сегодняшнего дня иным ощущением, не считался с тем, что думали другие, а другие по-другому оценивали происходящее.
Баба на работе — для веселья. Дома — для услады...
Неожиданное суждение. Во всяком случае, для меня оно не запрограммированное. Сдерживаюсь, стараюсь не думать о постороннем, чтобы постороннее не увлекло в сторону. Стеснять себя ради кого-то не в моей привычке. При таком разговоре надо стараться не глядеть в глаза.
Привычка разговаривать «за жизнь» с самим собой, ничего хорошего не несёт. Долгие разговоры в продолжение которых я пытался найти аргументы, обычно заканчивались тем, что не найдя доводов, приказывал своему второму «я» заткнуться. Заткнувшись, внутренний разлад ещё долго сочился ядом.