Крах, часть2, Глава35

35

Прощение дарует жизнь тому, кто прощает. Если я пустой и звонкий, потому что стал легче воздуха, какая речь может быть о прощении?. Мне бы грудь колесом сделать, мне бы пустить пыль в глаза, мне бы…Под ноги глядеть нужно, поскользнуться можно на рыбьей чешуе.
Я готов простить всех. За что? Пробуждаюсь от сна с таким чувством, будто прошла целая вечность В теле тяжёлая истома как перед переменой погоды. Закрываю глаза, и «там» во сне снится какая-то тварь.
«Там» мне надо было кого-то простить, «здесь» сделаться пустым. Я не могу объяснить в чём дело, но не оставляет ощущение, что Елизавета Михайловна изо всех сил пытается убедить меня сделать что-то, что  и я сам хочу сделать. Не могу толком это объяснить, да и не хочу. И нечего спрашивать меня больше ни о чём.
Время людей по-разному меняет. В Ярсе с каждым часом я становлюсь слабонервным. Готов прицепиться к каждому пустяку и раздуть из него проблему. Мне, оказывается, порядок не по душе. Начался процесс притирания. Притирание – пошлое слово. Если притирание какая-то фаза любви, то хочу ли я перейти, не задерживаясь, к другому пониманию?
Всё сбилось в комок, в гроздь — буквы, цифры, слова.
Хочу и готов на разные вещи. Нет ничего сложного, когда знаешь, как спросить, как говорить, а если погряз в сомнениях, если нет – нет, да и мелькнёт мыслишка о том, что нужно завладеть волей окружающих, заполучить над ними власть, а только потом открываться им, то, выходит, в людях я не разбираюсь. Это как, если долго смотреть на спящего человека, он, говорят, проснётся.
В конце концов, у каждого своя жизнь, что точно, за другого человека отвечать не могу. Меня утешает, что я не одинок в своём идиотизме. Я хоть, как некоторые, не рву волосы на голове, не хожу лысым. Просто привыкнуть надо к происходящему. А копаться в том, было что-то, не было – странно это. На самом деле происходит что-то, вовлечён в процесс,- какая разница. Всё, что происходит, оно происходит не по-настоящему. Не знаю, как это объяснить.
Скромность — вещь прекрасная и полезная прежде всего тем, что помогает уберечься от разочарований. Я не должен себя недооценивать. Получается, я недостаточно зрел для изменений.
Я вдруг понял, что перестал испытывать неловкость в присутствии женщины. Однако, эта мысль неловкость усилила. Не своей жизнью живу, не сказать, что бы и чужой жизнью живу. Что у меня моего своего? Где проходит граница, до которой я - хороший человек, до которой нравлюсь Елизавете Михайловне, а за той границей – чужак всем, и себе в том числе?
Что я должен показать в себе такого, чего нет у других? Да, по сути, переезд на другое место,- это неосознанное удовлетворение желания перемен, это как когда пересаживают яблоню, чтобы она начала плодоносить. То ли состав почвы способствует плодоношению, то ли сам стресс пересадки будит дремлющие почки, но не секрет, на новом месте яблоня будет расти лучше.
Перемена места зачастую достаточна. Это реальный процесс. До какой степени происходящее со мной реально?
Всё реальное гудит точно жук на взлёте. Реальное надо запечатлеть в памяти.
В целом жаловаться на жизнь грешно. Что испытывает яблоня в минуты пересадки? Раздвоенность? Беспомощность? Вину перед человеком, который усилия приложил? А человек на что надеется? Хорошо, когда всё хорошо складывается. Унылое, одинокое существование на пару дней прервалось. В этом неожиданное открытие. А что дальше?
Можно удивляться моей способности мгновенно перевоплощаться.  Поднять глаза и перехватить неприязненный взгляд. Или прочитать то, что написано между строк. Я, допустим, всегда переселяюсь по горизонтали: с запада на восток, с севера на юг, но не вниз или наверх. И потом, перемена места не означает перемену в обстоятельствах, проблемы не исчезают, они тащатся вслед за мной. Ничто не даётся даром. Житейская мудрость заключается в словах, что ни в чём переплачивать нельзя. С возрастом понимание пришло, куда пальцы гнутся. К себе они гнутся.. Один только крот роет от себя, потому что он слепой.
Чувствую во рту едкий вкус желчи. Наверное, это вкус проблемы или какого-то мерзкого проступка, ткнул бы носом кто в него. Но ведь я же никого не убил, никого не ограбил, даже дорогу никому не перебежал. Так в чём дело? Может, моё «неделание» хуже тех проступков, которые перечислил выше?
Не знаю, не знаю. Всякий раз, как начинаю размышлять, встаёт передо мной, вселяется некое предзнаменование. Как, кто, зачем? Строю разные версии, выдумываю гипотезы, а толку-то. Чем ходить вокруг и около, если трудно что-то сказать,- ляпать надо прямо. И дело с концом. И нечего воображать, что кто-то по моему зову бросит свои дела. Не дождусь такого.
То-то и оно, на новом месте глаза по-другому видят, уши слышат особым слухом. Последние годы, что и делал, так отворачивался от зла, норовил проскочить мимо. Чистеньким и пушистым в бездействии жил. Я предпочитал делать то, что мне хотелось делать. Не соглашусь, что пока я бездействовал, из-за этого зла стало больше.
Я не бездействовал, я мысленно исписывал чистые листы бумаги, как бы слал письма в никуда, зная, что не получу ответ. Тем не менее, проходя каждый раз в подъезде мимо почтовых ящиков, смотрел в щель, в надежде увидеть конверт.
Ненормальный. Мнимый донельзя.
Писать письма мнимому человеку, разговаривать с ним намного легче, зная, что он просто чудак, не вполне в своём уме. Мнимый человек не обидит, он поступает так, как я хочу. Я направляю его мысли. Я призываю, не уступать ни в чём.
Но ведь мнимый человек и не ответит ни на одно из бесчисленных «почему?». Только поэтому я веду с собой нескончаемый спор, хочу докопаться до главного, почему всё идёт так, а не иначе. В одном лице и истец, и ответчик, судья и защитник. Гордыней преисполнен. Понятно, это не жизнь, суррогат какой-то жизни, ради него не стоит жить. Никакой суррогат не заменит настоящую любовь.
Умный, мудрый, гений – на тот свет всех принимают без званий. Я не знаю, сколько минут в сутки нужность одного человека в другом проявляется. Полчаса, час, десять минут? А потом, двадцать три часа, каждый находится в параллельном мире, всё равно, как чужой.
О, боже праведный! Мне не стоит пререкаться.
Елизавета Михайловна мне тоже чужая. Она сделала шажок мне навстречу, я на шажок продвинулся вперёд. И не более. Хорошо провели время. Её воспоминания вытеснят мои, и тогда…
Никак не могу отделаться от привычки разговаривать сам с собой. В такие моменты ничего не думается, только чувствуется. Каторгу отбываю. Чувствуется, что мне плохо. Никого не хочется видеть. Тем не менее, откуда-то прилив сил идёт. Жертвовать ничем не хочу, почему же тогда кто-то должен принести себя в жертву?
Ни в чём не уступаю, а требую уступчивости. Для кого я хочу сохранить себя, для кого? Влюблённого донжуана из меня не получится. Ни я не могу никого уверить, что люблю, ни кто-то полной мерой счастья мне не даст. Эта мысль позабавила. Главное, в любой ситуации мне нельзя терять голову.
Иногда кажется, что кусок жизни я провёл за железной решёткой, за забором из колючей проволоки, который не я сам возвёл. Нет хуже, когда неотёсанный мужик в разгул мысли пускает.. Во-первых. С чего мыслям особо разгуливаться? А потом — вдруг им удержу не будет. Мне нельзя того, что можно другим.
Я таков, каков есть. Не знаю, в каком витке генетического кода записана программа действия. Нет уже родителей, которые теперь учили бы меня различать добро и зло. Нет сейчас у меня учителей. Как говорится, ни от кого не получаю ни питания, ни воспитания. Своим разумом и совестью обхожусь.
Могу сказать, что отнюдь не из любви к человечеству стараюсь быть честным, страх предстать перед судьёй судьбы останавливает. Неведомо мне, что произойдёт потом. Тяготит не сделанное, смущает, что в размышлениях забираюсь в дебри, в такой сыр-бор,- мама не горюй. От меня всем, что и надо, так чтобы я покаялся. А в чём я должен каяться?
А ведь было, что передо мной танцевала на снегу счастливая женщина. Было, я видел, как светились её глаза. Было, сердце готово было выскочить из груди. Я тогда чувствовал себя как тот Шлиман, который Трою откопал с её богатствами. Женщина не Троя, она – исключение, сделать женщину счастливой, потруднее, чем найти клад под землёй.
Есть, есть женщины, которые беззаветно преданы своим мужьям, шагу без них не ступят. Но ведь есть и такие, которым радость выйти замуж, больше им ничего не надо. Может, это и хорошо, обставлять дом,  растворяться в детях. Мужику нужно больше.
Нет никакой гарантии, сменив одну жену на другую, получишь выигрыш. Это только говорится, что под лежачий камень вода не течёт. Вода, может, и не течёт, а что мхом обрастёшь – и к бабке не ходи.
Одинокого мужика, не того, у кого что ни рюмка — то до дна выпьет, закатит глаза и начинает жужжать без умолку, про мужика не нищенку говорю, не бомжа, говорю про того мужика, которого женщины не могут равнодушно видеть. И пожалеть им его хочется, и прибрать к рукам.
Из груды яблок рука ведь выбирает не ближнее яблоко, а ухватить норовит то, что подальше. Что подальше,- оно вкуснее. Что подальше, оно искушению подвергает, соблазну. Ничего не повторяется в точности, что-то происходит похожее, но оно другое. Другое тем, что нельзя предусмотреть свой поступок в той или иной ситуации. Всё также как, но всё не так.
Ничто не нарушает безмятежность. Только изредка долетает шум, да нет-нет врываются отдельные стуки.
Кто может помочь разобраться во всём? Что значит – помочь?  Кому помогать? Тому, кто вынашивает свою идею? Кто сосредоточен на внутреннем мире? Помочь – это не в долг дать, не подать руку при выходе из автобуса. Помочь – это не следовать слепо призыву делать деньги.
Я в Ярс летел не деньги делать. Я летел с надеждой, а вдруг получиться охмурить женщину. Получилось. Я — молодец. Я в теперешней жизни многого добьюсь. У меня в голове сверчок запел.
Лёха Смирнов, чуть, где кипишь какой, любит повторять, что лысые дерутся не из-за расчёски. В моём окружении нет лысых. Из-за чего тогда разборки и сыр-бор? Отчего один человек изменяет другому? Отчего,  ищешь тобою не потерянное?
В надежде отыскать причину беспокойства огляделся по сторонам – может, что-то не так стало? Всё на месте. Людей тянет к чему-то особенному. В глазах Елизаветы Михайловны сверкнул насмешливый огонёк. Как можно надеяться вызвать в ком-нибудь сопереживание, если не готов отдать себя?
Что видит Елизавета Михайловна, когда раз за разом смотрит на меня? Может, я существую на другом краю пропасти, разделяющей нас? Меня беспамятство перенесло через провал.
Загадочному шестому чувству покоя нет. Сто раз могу повторить, что никого не презираю, что ищу общества людей, с которыми стесняться не надо. А может, как говорится, задница напела в уши про скорые перемены?
Язык не в состоянии благозвучность смысла озвучить. Что нужно сделать, чтобы зачеркнуть раз и навсегда своё прошлое? Честно, если без умничанья, то надо начать новую жизнь.
Последовало короткое молчание. Я и так молчу, но это молчание удобно расположилось внутри нашего молчания, оно было новостью, которая озадачивает. Молчание – выдуманный мирок, такой мирок нужен всякому. Хорошо в него прийти, чтобы полюбоваться другой жизнью. Но ведь если долго будешь находиться в этом ирреальном мирке, то, сам не замечая, начнёшь терять себя.
Бедный я, бедный! Все бедные те, на ком задерживаю свой взгляд.
Что-то такое должно произойти, заснул – проснулся, чтобы враз можно было поменяться. Раз всё материальное имеет конец, то разве, могут с какой-то периодичностью забытые мысли всплыть, когда не знаешь, куда деваться?
Эти сутки я буду помнить. День сам по себе не может дать мне надежду, которая расцветёт словно прекрасный цветок. Всё требует ухода и полива. Не каждому в конечном счёте предстоит стать ангелом.
Чтобы понять человека, нужно поставить себя на его место. Не делиться между прошлым и настоящим, не распыляться, не растаскивать себя по потайным уголкам. Правильно это или нет, но можно любить женщину и всё же не держать в голове мысль, что готов прожить с нею всю жизнь. Бред это, конечно. Где же тут доброта?
Хочу, хочу проверить на себе, что же это за чувство такое доброта? Нужно ли тогда принимать решение? Когда решение принято, становится легко. Неужели доброта только ради удобства?
Я понял, что у Ярса нет будущего. Ярс откатился в прошлое. Где-то там, за рекой, за просторами тундры притаился в ожидании конец света. Лично я не хочу наблюдать этот конец, и Елизавета Михайловна, так думается, не о конце думает. Мы должны смотаться отсюда, пока не наступил  прошлый век. А он наступит, если мы на недельку здесь задержимся.
Я как тот радиоприёмник медленно настраиваюсь на волну, так медленно, что сначала звук посыла подсознания был еле слышен. К чему призывает подсознание? Маску подсознание требует снять, перестать задавать вопросы. Я прячусь за вереницей вопросов. И голос издалека слышится терпеливый и увещевательный. Так и тянет поддаться внушению
Начисто лишены устремлённости люди в Ярсе к какой-либо цели. Такое впечатление, что они, ничего не делая (ловля рыбы тоже ничегонеделанье?), ждут неизвестно чего. Может, что-то само произойдёт, манна с неба просыплется, позовут их в даль светлую.
- Я вот смотрю, ты, Глеб Сергеевич, не глупый мужчина, но когда дело касается женщин, у тебя полное отсутствие способности уловить исходящие сигналы от женщины, тут ты, не обижайся, настоящий профан. Если бы мы не встретились, ты жил спокойно – никаких хлопот, никаких переживаний.
На меня Елизавета Михайловна не смотрела – она просто остановилась и в этой неподвижности словно черпала утешение. Молчание требовалось прервать. Злость, что ли, начала пробиваться?
- Повесить меня из-за этого или расстрелять? Я — такой! Если что-то было, то осталось навсегда, впечаталось в память. Ничего с этим поделать не могу. Что, плакать мне? Из-за чего плакать, о ком плакать? О себе плакать смешно в моём возрасте. Я здесь. Всё гораздо запутаннее. Некоторые вещи должны оставаться такими, какими они были всегда. В замороженном виде. Было раньше, есть что-то теперь, а между ними ничего нет. Между – всегда тайна, покрытая мраком. Встретились, обратного пути нет.
Елизавета Михайловна посмотрела на меня – в первый раз посмотрела так за последние полчаса.
- Ты – эгоист, Глеб, ты стремишься облегчить своё существование. Ты никогда не поймёшь, как это женщина может внутри выгореть дотла, до черноты. Это тебе не дано. Не переживай, раз это тебе не дано, ты не виноват. Слёзы, бессонные ночи. Смириться всякий должен с тем, что не каждый раз в жизни выходит так, как хочет его левая нога. Все мы разные. А женщина – она исключение из правил, она - единственная.
Чувствую, как выпадаю из заполненного мной пространства. Не обо что опереться, ни одного уступа, ни одной щели, куда, не сорвав ноготь, палец просунуть можно. Чувствую, как становится тяжёл мой шаг, как плечи сутулятся, как свинцом наливаются веки. Становлюсь корявым, засохшим деревом. Вне времени, вне возраста. На какое-то мгновение лишился способности угадывать. Перестал понимать, кто я такой и где я.
Единственное, от чего пытаюсь избавиться, так от груза, который ношу в душе. Что-что, но вред причинить людям, которые мне небезразличны, не хочу. Я не из тех, кто, помани пальцем, сразу побежит, кто по первому зову явится.
- Наше сближение случайное? Нужно смириться с тем, что мир устроен несколько иначе, чем мы его себе представляем? Поздно нам к нему приспосабливаться?
- Согласно провидению, мы всё равно встретились бы. Не знаю, как, но такое случилось бы. Если этого не произошло бы, всё вокруг потускнело бы, и вы и я угасать начали бы. Раньше, намного раньше. Пустота в душе поселилась бы, а в пустоте, без света и без радости, зависть и злость процветали бы.
- Можно подумать, что мы счастья друг другу добавили. И тебе что-то недоставало, и мне. И ты испытывал голод, и я. Я не знаю, каким ты был прежним, но между нами это прежнее маячит. Кто способен любить, тот носит эту способность всю жизнь. Я думаю, это состояние души не должно покидать человека. А если становится тесно, если начала задыхаться, если почувствовала, что отдала всё раньше,- окружай себя непроницаемой стеной. Блаженствуй в своих привычках. Привычка приучает исполнять обязанности. А был ли ты, Глеб Сергеевич, молодым?
- В каком смысле?
- Ну, хотелось тебе звезду с неба достать, хотелось тебе бросить всё и идти в сторону восхода солнца?  Думал ты, что серединка на половинку – такая жизнь не по тебе? Или всё или ничего.
Мгновение пронеслось, за это мгновение успел перенестись, может быть, в сторону восхода солнца и вернуться, оставив там что-то.
Груз прежнего внутри – эта бутылка концентрированной кислоты, которая разбилась внутри меня несколько лет назад, и теперь разъедала моё нутро. И слезами ту кислоту никак не вымыть. Какая разница, думал я, как я буду себя чувствовать потом, ведь всё равно ничего не могу изменить.
Был молодым, волосы курчавились, мечтал. Инстинкт продолжения рода толкнул к сближению с женщиной. Этим долг перед человечеством как бы и выполнился. Что потом?
Ничего не хочу знать.
По своей памяти продвигаюсь, будто по лабиринту. Когда и кем туннели построены,- не знаю. По некоторым туннелям можно идти в полный рост, до свода рукой не достать, и сквознячок гуляет – дышится легко. Другие туннели на штреки шахт похожи или на завалы катакомб, где чуть ли не на карачках ползти приходится. В зависимости от настроения, то прогуливаюсь идеальными коридорами, то спускаюсь глубоко, пытаясь докопаться до истока воспоминаний. Понимаю, исток воспоминаний не всегда является источником правды.
Чего я хочу? Что мучает меня? Десяток связей у меня с жизнью. Через них перелив эмоций происходит. Эмоции противоречивые: есть и ликование, есть и чувство потери, есть обретение веры. Есть и то, против чего никак не удаётся выставить защиту.