Крах, часть2, Глава36

 36
 
Всё-таки спокойствие моё только кажущееся. Понимание заполнило только очень маленький кусочек чувств и ещё меньший — мыслей. Великое благо достичь состояния слияния с миром, когда всякий пустяк, мелочь, всё-всё, что вбирается слухом, зрением, кожей, всё это создаёт душевный комфорт. В этом состоянии не думаешь о счастье, не ставишь перед собой цели, не добываешь каких-то благ, и вообще не возникает мыслей о смысле жизни. Всё у меня есть, это всё укладывается в душевную радость, в наслаждение жизнью. Но нет никаких гарантий, что это будет длиться вечно.
Случай открывает всю ничтожность и мелочность тех, кто сначала выдаёт себя за друзей, только покуда их это устраивает, а потом, когда перестаёшь для них что-то значить, они выбрасывают тебя на помойку.
Если тревога и отступила, подавленная и прогнанная ожиданием завтра, то она совсем не исчезла. События, разделённые несколькими днями, казались отстоящими друг от друга на годы и потому были не последовательными, а случайными.
Недоумение испытываю.
Дружба и верность в большинстве случаев пустой звук. Так называемые «хорошие друзья» - становятся самыми большими врагами.  Все преследуют только личную выгоду. Что это за друзья, если они смеяться в лицо начинают.
Не раз слышал, что ничто в мире не проходит бесследно. Каждое действие вызывает ответную реакцию. Всё хорошо, пока «хорошо» тебя не коснулось.
В голове адским колоколом загудела мысль, что никто иной как я повинен в несостоявшейся сделке, что последствия могут оказаться тяжёлыми. Свистопляска из-за меня началась. Всевышний предопределил, где я — там всегда проблемы. С меня не надо требовать кротости, соблюдения законов божьих.
А впрочем, я не кошелёк — найдусь, невелика потеря от меня. Я не из той породы людей, которым бы только брать, брать, чтоб от себя ничего не отдавать.
Когда-то забитый клин намертво запирал мои мысли о перемене судьбы. Что расшатало клин? Что за штуку сыграла жизнь, и зачем ей это было нужно? Может, я сам виноват во всём, жизнь ни при чём? Но ведь неволен был, вот в чём дело, так и только так мог поступить, как поступал. Хотел счастья, а вышло…Как вышло, так и вышло. Не перемочь беду. Зачем перемогать, если можно одно заменить другим. Да и слова, которые надо сказать, рано или поздно, найдутся. Время их само подсунет.
Нет такого человека, который не терпел крушение. Нет такого человека, который не сидел бы на пустынном берегу и не знал, что с ним будет.
« Ты улыбайся, улыбайся, почему-то подумалось. Улыбайся до тех пор, пока не надоест, пока не устанешь от улыбки».
Улыбка получалась с налётом печали. Никак не могу нащупать формулу по размыканию привязей, чтобы забыть одну жизнь. Тут же прожить другую, равную прежней, но с иным наполнением.
Я не заметил, когда мы развернулись лицом  друг к другу. Стояли рядом, соприкасаясь плечами, и разглядывали друг друга, как в зеркале. Не знаю, что уж каждый разглядел, но непроизвольно отпрянули, отступили на полшага, но тут же вновь сошлись. Каждый вторгся в пределы личного пространства каждого, чего  я терпеть не мог.
- Ты ни о чём не жалеешь в жизни?
Я покачал головой.
- Ни о чём, ни о чём?
- Жалею об одном, что поздно встретились…Не так всё было бы.
Наступила пауза.
- Береги себя…
Реакция непонятная. По выражению глаз Елизаветы Михайловны понял, что суть мою она раскусила, что суть ей нравится и не нравится, что в эту минуту она прислушивается и присматривается к чему-то более важному, контролируя свои переживания. Что в эту минуту важнее,- зов голодного тела, жажда обладания или способность прислушиваться к холодному рассудку?
Кто сейчас счастливее? Счастливее ли я, кто не научился жалеть о том, что прошло, для кого радость новизны ничем не омрачилась, или она?
В глазах женщины завихрились водовороты, они что-то втягивали в себя, засасывали, и тут же выбрасывали в разделяющее нас пространство, чтобы втянуть снова.
Она подняла на меня глаза. В них проскользнуло удивление, какая-то удивительная цепкость, и тут же плёнка окутала.
Понятно ведь, жизнь большей частью сдерживает обещания своих посылов. Но, давая что-то, она что-то и отнимает. Я позволил боли и горечи скопиться в прошлом, и это определяло моё настоящее. Связывать со мной свои надежды решится не каждый. А и не стоит.
Я смертельно сам себе надоел. Одно было ясно, что-то сказать я могу, должен, но вместо этого молчу. Молчу всю жизнь. Это было обидно до боли.
Почему-то стало скучно. Скучать, вообще-то, я привык. Привычная скука быстро проходила. А эта внезапно пришедшая была тем страшна, что средств для борьбы с ней не подворачивалось.
Пришло время собирать камни. Радуюсь своей сообразительности. А какие камни я собираю? Можно из них построить дом? Каким тот дом будет? Если я соберу свои разбросанные камни, те, что давно вросли в землю, те, которые время превратило в пыль, то, что подразумевается под камнями: отказ от прошлого, невысказанные добрые слова в поддержку кого-то, многочисленные попытки не замечать плохое, мысли об осуждении,- разве из таких камней что-то путное построишь? Такими камнями дорогу в пустоту разве что мостить.
Качнулось не столько в глазах, сколько в голове. Несколько раз закрыл и открыл глаза, глубоко вздохнул, чтобы прогнать ощущение. Надо что-то видеть, с новым умением видеть. Нечего учить жить кого-то, если сам я не умею жить.
Что произошло между нами? Какое слово, взгляд, жест сомнения родили? Могло ли что-нибудь произойти между женщиной и мужчиной, светящим своим отражённым прошлым?
Что-то ведь произошло, совесть подсовывает одну вину за другой, нечем замолить те вины. Выпрыгнуть из себя не получится. Выпрыгивать не соблазняло.
Название прошлому давным давно утеряно, и может быть, раз оно волнует, то от древних людей какой-то ген перенёс способность переживать непонятное. Гляжу на всё так, как будто вдруг обнаружил какой-то новый, неожиданный, хотя и очень маленький интерес. Даже взгляд просветлился.
Нет, новое не отвергает предыдущее, новое пробуждает разум, как бы не открещивался, не отмахивался, а надо быть готовым ко всему. Что-то ведь держит на земле. Что будет – то будет.
Заморгал, собираясь с духом. Снова нудная, глухая тоска шевельнулась внутри. Внутри заныло.
Обстоятельства совсем не причём. Человек, способный любить, любит всегда. А ведь «всегда» - это не про меня. Никак помочь себе вырваться из тяжёлых воспоминаний не получалось.
Живёт человек, привыкает и к духоте, и к всяким неурядицам. Не находя слов, я каждое выговариваю про себя осторожно, выпускаю с сожалением и облегчением. После одиночества от свежести вздохнуть трудно. Не сразу жизнь проветривается.
У одиночества две стороны – замкнутость на себе, обиды на весь мир, выискивание бесконечных причин, желание жалеть себя, но ведь есть в то же время и возможность почувствовать себя свободным.
Елизавета Михайловна тряхнула головой, словно человек, отгоняющий пустячную, но назойливую мысль. Я повторил это движение. Возвращался ли в это время из беспамятства, проваливался ли в него, привыкая к новому состоянию, узнавая после долгого отсутствия сам себя, кто я есть теперь.
Я убеждал себя, что ничего особенного не происходит, что чувство близости будет только расти. Я уже почти придумал, как мне нарушить молчание.
«Смирись, смирись, смирись». С чем смириться? У кого путаюсь под ногами? Прогресс жизни не принимаю? А что такое прогресс? Для кого он? Болит что-то? Что?
Кого интересует моё «болит»? Кого волнует, лучше я или хуже кого-то? Посмотришь на чужую жизнь и десять раз свою с боку на бок перевернёшь.
Пожалуй, наступило самое время, и, пожалуй, даже — самое лучшее последнее время. Невозможно уйти. Надо сознаться, день какой-то странный.
А у меня болит. Но ведь ничего не взорвалось. За взрывом обязательно следует гром. Гром – это не крик. Да и вообще, оружие, которое мужик использует не только против женщины, а как бы, в общем – это не принимать слова всерьёз. А начиналось всё очень обыкновенно. Непостижимая сила в  разоблачённое время свела всех вместе.
«Не бери в голову». Но если это так, то какая сила, допустим, разводит по сторонам любовь и ненависть, добро и зло? Что удерживает и то, и то на пороге? Мир просто начинает смеяться, когда я так думаю. Мир прекрасно обойдётся без меня. Может быть, мою нишу никто не займёт, а чего её занимать,- зарастёт со временем, или заложит время её своими кирпичами. Невелика потеря.
И в то же время, словесная скупость, скупость на ласковое слово, стыд откровенности – всё это кукожит моё нутро. То, что вызрело в сердце, его не надо прятать, беречь напоследок. Воображение – великая штука, так его надо использовать с толком.
Что касается Елизаветы Михайловны, красота у женщины не поверхностная. Чтобы рассмотреть её, раздвинуть нависшие ветки, как у куста сирени надо, или, как прежде чем попить вкусную воду из мочажины, сдуть сверху плавающие соринки необходимо.
Тушью, помадой, румянами притягательную красоту не нарисуешь. Слов у меня не хватит, чтобы обрисовать её губы, её шею. Что удивительно, за редким исключением, мужчины удивительной способностью обладают – быть слепыми и немыми. И это притом, что глаза и язык все имеют.
«Что имеем – не храним, потерявши – плачем». Хватит умничать. Жду не дождусь, когда снова уложу Елизавету Михайловну в постель. С любовью, без любви. Аморфное слово «люблю» даже про себя произносить не стоит. Всё теперь в жизни сексуется. Всё упрощено. И не понять, для чего процесс природа миллионы лет совершенствовала. Так сказать, оттачивала. Довела до естественной потребности.
Теперь как, нужен ты – о тебе вспомнят, нет – люди пройдут мимо, превращая тебя в невидимку.
Ночь у нас славная была. Подыскиваю слово, чтобы закончить фразу, но безуспешно. Что бы ни сказал, никто не поверит.
В голосе появилась резковатая интонация. Правильно, какое-то суждение оказалось неогранённым, прежде чем выдал его, оно поцарапало  стенки словопровода.
Что, из-за этого плохо себя чувствую? Да, ладно. На меня можно положиться. Убивать никого не намерен. И сожаления убивающего нет, что сюда прилетел. Отсутствие сожалений благоприятно действует на организм.
Испытываю душевную лёгкость, сбросил оболочку. Может нам, немного датеньким, но, в общем-то,  трезвым людям, по пути завернуть в магазин, прикупить бальзамчик?
Я себя считаю Робинзоном Крузо. мне нужен Пятница, нужен тот, кто придёт и спасёт. Или приплывёт и спасёт. И тогда всё пространство, всё, что находится в нём, станет нашим.
Вопрос, почему про сожаление вспомнил? Секунд пять думаю, отрицательно качаю головой. Я не виню свою судьбу, которая послала мне то, что послала. Полностью жизнью никто не удовлетворён. Почему я стал тем, чем стал? Вопрос…А ведь мог стать директором фирмы, например, или кем там ещё, тем, кто в состоянии позволить слетать себе на Канары и построить коттедж. Когда смачное слово произношу, во рту слюна набухает. Я тот, кто я есть, я сам не захотел или мне не позволили?
Как любит повторять Лёха Смирнов: «Чеши грудь, пиши письма. Мечтай о прекрасном». Радостных и светлых дней в загашнике у жизни нет, на всех она не напасётся.
Да я никогда не предпринимал решительных шагов, особенно в последнее время. Я не веду речь про рискованные затеи, я говорю про решительные действия, чтобы бросить всё и начать с нуля. Не верю, что можно начать с нуля. Вся моя беда от неверия.
Господи! Спаси меня от неверия. Я - человек маленький. ногами дрыгаю, чтобы себя выразить. До  страшного суда не доживу. Интересно, что скажет небесный прокурор? Одним обыденным человеком больше, одним обыденным меньше,- вот что бы скажет небесный прокурор.
Маета моя от неверия в чистоту помыслов. Ещё вверни про рай с милой в шалаше. На сутки, может, шалаш раем и покажется, а потом…В шалаше независимость  быстро свою незащищённость покажет.
Я сам свой выбор сделал, так нечего ждать сочувствия от окружающих. Я не больно кому-то сочувствую. Но всё же, почему человек делает тот или иной выбор? Почему я сделал  именно такой выбор? Вот это я хотел бы знать. Ответа иного не будет, как фраза-плевок: потому что я – это я. А я – это кто на самом деле?
Я – порождение случая. Случай слеп, он смешивает наугад. Я считал, что сам выбор делал, но на самом деле случай, шаря в мешке с фишками, вытягивал судьбу. Хоть бы кто-то извинился передо мной. Больно мне нужны чьи-то заверения. А всё-таки, что мне предписывается?
Уныние заставляет томиться по жизням, которые прошли мимо. И Елизавета Михайловна, по возвращении, станет чужой.
В её глазах мелькает не то жалоба, не то просьба, но я стараюсь избегать её взглядов.
Вот и хочется попросить у Господа, чтобы не сузился вокруг меня круг людей, чтобы пространство расширялось, чтобы дышал чистым воздухом, пил только родниковую воду.
 Голова не даёт покою ногам, высморкаться и излиться словами из той же оперы. Жалеть? Жалость вызывает тот, кто подачки собирает. Неудачник жаждет жалости.
Выразить себя — для меня значит, чтобы после меня что-то осталось. Не штопаные носки, что-то особенное.
Циник. Чего там мудрить. Выразить себя через секс надо, слово секс заменило всё многословье. Нет теперь ни чистой любви, ни великого и могучего русского языка. За всем кроется «хотеть чего-то». Вот именно, «чего-то» пока разное. А вот когда «максимушки» заберут всю власть, тогда «чего-то» станет «этим самым», и человеческие потребности двигателем истории перестанут быть.
Немножко корёжит, когда слышу, что любовь не требует ничего взамен. Есть в получении удовольствия выгода у каждого. И у того, кто отдаёт, и у того, кто получает. Поэтому не раз задаю сам себе вопрос: «Зачем я люблю? Зачем она меня любит?»
А всё «затем», потому что и я, и кто-то хочет что-то получить, исключительность свою показать. Оно конечно, исключительность показывать лучше всего в молодые годы, когда полон бесшабашности. Я бы согласился пару десятков лет сбросить, перенестись назад, но с теперешними мозгами, с теперешним видением.
Почему-то подумалось, что минуты единения никогда больше не повторятся. Будут другие, за другими ещё другие, и  всё промелькнёт как миг, просыплется песком сквозь пальцы. На секунду закрыл глаза. В мурашковой темноте никаких картинок не привиделось. Секунда тянулась целой вечностью. Невозможно познать самого себя, невозможно познать в маете собственную душу.
Я бы не сказал, что стопроцентно разбираюсь в человеческих характерах, знаток – серединка на половинку, но люблю наблюдать людей. Тут я проявляю чудеса терпимости. Конечно, Дон Кихот или Казанова из меня никакой, моё поведение создаёт много проблем, в первую очередь, мне самому. Ничего, обхожусь как-то.
Нет, но если я кому-то не нравлюсь,- это его проблемы, я не навязываюсь. Всякий может закончить отношения, не начиная. У меня и в мыслях нет, кого-то обманывать. Мне хорошо, мне ничего не нужно. Не умерла надежда. Я не думаю, с чем сросся накрепко и неразрывно, к чему привык. Тут все совершенно понятно и просто.
Я слушаю все разговоры, своё мнение не навязываю. Показное равнодушие или это хитрый способ обратить на себя внимание? Будто каждому предлагаю попробовать изменить меня.
Птица с подбитым крылом не взлетит никогда. А у меня оба крыла перебиты. Однако почему сближение в Ярсе произошло? Слепой случай виноват, какая-нибудь теория вероятностей? Своими вопросами собственные печёнки посадил. Цирроз печени уже вполне заработал. А кто сказал, что человек сам ставит свои вопросы, сам выведывает собственную форму существования? Не вопросы, а мистификации, бред сивой кобылы,- всё это сочиняет кто-то за нас, а мы, ну, ладно бы жили пару сотен лет, нет же, едва-едва семь десятков переваливаем, и те годы ещё изводим на ненужные выяснения.
Ясно услышал, как кто-то рядом фыркнул. Это тот, кто толкает меня в спину и подначивает, грузя мозг вопросами. На чём основываются вопросы? На желании реально разобраться в своей автобиографии или это просто упражнения, чтобы не заскорузнуть? Ответ, какой хочу услышать, прямой или заковыристый, он будет ни о чём.
Ни о чём,- это не для меня. Мне нужно, чтобы я, как тот гончар, из предоставленного ему сырья, лепил продукт. Блюдце, чашку, кувшин – без разницы, лишь бы нужность была в этом товаре. Вот оно что, слово «товар» всплыло, значит, торговать намерен. Ну, и за какие бабки любовь купить или продать хочу?
Нет, слово «товар» не случайно всплыло. Нырнуть с головой в неизведанное – кайф разве что экстремалу, простому смертному важно, где вынырнуть, с чем всплыть. Поэтому нет ничего случайного в жизни, но ведь нет ничего и неизбежного. Кажется, кто-то когтистый вот-вот схватит лапами.
Бог с ним, пускай, хватает. Лишь бы шею не передавил.
Всё относительно, всё зависит от точки отсчёта, от времени, от момента, от обстоятельств. От того, где я нахожусь – внутри или снаружи, смотрю со стороны или меня катит судьба ударами ноги по щебёночному просёлку. На камнях неизбежность особенно сильно проясняется. Там больше вероятности того, что душа проснётся. Вместе с ней проснутся и доброта, и любовь, и желание жить.
Какой смысл терзаться из-за вещей, которые ты не в силах изменить? Надо выкинуть всё из головы, найдётся тот, кто всегда сможет начать новую жизнь. Вопрос ещё в том, смогу принять нужное решение или нет? Если не смогу, что тогда? Если приму решение, проблем не убавится, если не приму – их не прибавится. И в одном случае, и в обратном я – жертва. Своей неспособностью общаться с женщинами проблему делаю. Ну, не знаю точно, чего ищу в каждой женщине. Не одобрение же мне нужно?
Лёха Смирнов говорит, что, такие как я, – жертвы пьяного аборта. Может, он и прав. Я, скорее, выкидыш системы. Родители тут ни при чём. Или при чём?
Небо затягивается грязно-белыми облаками. Мои мысли материализовались. Вот-вот мир расплачется. Снег с дождём,- этого только не хватает. Так и застрять в этом Ярсе можно надолго. У меня зонтик есть, а у Елизаветы Михайловны нет. Хрен с ним, отдам свой.
Ветер усиливается, он будто вталкивает в меня что-то. Гусь я ещё тот, меня на мякине не проведёшь, я раз могу ошибиться. Тикают часы, бьются дневные звуки. Успокоюсь немного, и разберусь, что к чему. Метаниям и сомнениям подвержен, такова моя особенность. Вреда другим из-за этого нет.
Елизавета Михайловна словно не замечает изменений в природе. Нет, она не разыгрывает равнодушие. Она подтянула бегунок молнии на куртке выше, глаз не поднимает. Удивительный человеческий орган – глаза. Сколько они видят всего. И не просто видят, а картинки запечатлеваются в мозгу, в памяти.
Всё-таки, весна не осень. Последний снег отличается от первого. Чем? А тем, чем отличается последняя капля, когда она переполняет бочку, и начинает изливаться тонкой струйкой. Последняя капля, значит, и у настроения есть.
Вон, проходим мимо двора: моток верёвок, бочка, прикрытая деревянной крышкой, кукан сети, пара ящиков. Тощая кошка скобой выгнулась, после долгой зимы никак не отъестся. Промышляет тем, что плохо лежит. От запаха подгнивающей рыбы нос на сторону сворачивается.
Не думается о том, какую ещё карту из колоды, полученной с рождения,  день дальше откроет. Всё может быть. Может быть хорошо, а может быть дурно, может быть запомнится чем-то особенным остаток дня, истомой, например, а может, провалится, не оставив следа. Как бы там ни было, но мужское самолюбие удовлетворено. Мне больше ничего не нужно. Или нужно? Нет такой силы, которая может повернуть вспять мою дорожку.