Иисус и его апостолы

                Словно вдалеке высоко поднятые факелы были
                голоса людей;словно откуда-то сверху со
                сторожевой вышки нам кричат и указывают,как
                следует идти и как направлять ход рассказа, не
                блуждая и в безопасности.
                Всё, что в их там и сям рассеянных
                воспоминаниях я сочту полезным для поставленной
                себе цели, я соберу.
               
                Евсевий Памфил. «Церковная история»
               

ИИСУС И ЕГО АПОСТОЛЫ
Оглавление

Иоанн Предтеча
Уникальность иудаизма
Палестина после Ирода Великого. 
Понтий Пилат и Иоанн Креститель
Правдивость евангелистов
Крещение Иисуса

Проповедь Иисуса 
Первые ученики Иисуса
Была ли у христианства альтернатива (Аполлоний Тианский)
Начало самостоятельной деятельности Иисуса
Избрание апостолов
Равноапостольная Мария Магдалина
Два путешествия в Иерусалим
Переговоры с Иоанном Крестителем
Насыщение пяти тысяч и попытка мятежа
Хождение Иисуса по воде и отпадение ряда учеников
Посещение Финикии и области Кесарии Филипповой
Преображение
Третье путешествие в Иерусалим

Крестный путь
Воскрешение Лазаря
Дорога в Иерусалим: Ефраим, Иерихон, Вифания
Въезд в Иерусалим
Тайная вечеря и арест
Суд первосвященников
Суд Пилата
Распятие

Апокалипсис Гая Петрония

А
После Воскресения
Ученики на перепутье
Апостолы начинают действовать

 
ИОАНН ПРЕДТЕЧА

Уникальность иудаизма

В Средиземноморье эпохи Рождества Христова, как и в современном нам мире, среди народов и общин, занимавших определенные территории, были разбросаны осколки других наций. Существовали многочисленные диаспоры вавилонян, египтян, ираноязычных народов, североафриканских мавров, и над всем этим — диаспора эллинов. Ведь не латынь, а именно греческий язык, точнее, его диалект койнэ («общая») использовался в межнациональном общении; образцом изысканно-правильной речи служил другой диалект греческого — аттический.
Еврейская диаспора была очень многочисленной: по разным оценкам, на 70–80 млн. жителей Римской империи приходилось от 4 до 7 млн. евреев, из которых в Палестине проживали менее миллиона. Но уникальное положение евреев заключалась не в их многочисленности, а в их единобожии.
Большинство современных христиан справедливо рассматривают иудаизм как родственную религию. Однако в том виде, в каком иудаизм существовал во времена первых римских императоров, он гораздо больше напоминал ислам, причём в наиболее суровых его формах.
Народы, для которых нормой было многобожие, не испытывали особых трудностей в общении с людьми, поклоняющимся иным богам. А вот для ортодоксального иудея окружающие делились на две категории: единоверцев, почитающих Яхве-Иегову, и всех остальных — эллинов и язычников, с которыми он не имел права вместе вкушать пищу. Наряду с обязательным обрезанием и строгим соблюдением субботы разрасталась и усложнялась система всевозможных запретов и ограничений. В итоге жизнь ортодоксального иудея становилась все более непохожей на жизнь окружавших его людей.
Палестинские евреи говорили на арамейском языке, евреи диаспоры — преимущественно на греческом. Но все они хотя бы в некоторой степени знали язык Библии — древнееврейский, и для всех них центром религиозной жизни оставался иерусалимский храм Яхве, в пользу которого диаспора постоянно собирала деньги. В жизни иудейской общины Палестины первосвященники иерусалимского храма играли и важную политическую роль. Цари и римские администраторы зачастую меняли их по своему произволу, но звание первосвященника сохранялось за ними пожизненно. Действующий первосвященник опирался на совещательное собрание религиозных авторитетов — Синедрион, являвшийся также (примерно до 40 г. от Р. Х.) высшим судебным органом. В описываемое время под руководством первосвященника трудились около 18 тыс. священников-левитов и служек-когенов. На их содержание палестинские иудеи отдавали 12 процентов урожая, еще столько же собиралось в пользу иерусалимской бедноты.
Жизнь в Палестине была устроена более патриархально, чем в Риме, и даже чем в большинстве других провинций. Раз в пятьдесят лет здесь проводился передел земли по едокам, раз в семь лет освобождали рабов. Религия запрещала заставлять раба работать в субботу, и римский философ Сенека, убеждавший соотечественников, что раб тоже человек, в то же время сожалел, что евреи побуждают общество терять седьмую часть рабского труда.
Связи между политикой и религией в древности были довольно поверхностными. Римская империя в этом отношении не представляла исключения. Каждый народ и каждая община, находившиеся под властью Рима, могли верить в своих исконных богов или поклоняться новомодным божествам, — до этого римлянам, как и прежним завоевателям, не было никакого дела. Единственное, чего они требовали от всех подданных, это чтобы наряду с прочими богами оказывались почести и приносились жертвы гениям императора и римского народа. Такой компромисс устраивал всех, — кроме иудеев.
В религиозной жизни главную роль играет обычно не столько смысл догматов, сколько строгость их соблюдения. Иудаизм же в некоторых вопросах отличался крайней щепетильностью. Например, храм Яхве мог существовать только один — тот, который построил царь Соломон в Иерусалиме. В него категорически запрещалось входить неиудеям, а в его заповедную часть — «Святая Святых» — имел доступ лишь действующий первосвященник. Использование человеческих изображений — статуй и картин — приравнивалось к идолопоклонству и категорически запрещалось. И абсолютно недопустимым было поклонение кому бы то ни было, кроме Яхве. Конфликты, периодически возникавшие между иудеями и римской администрацией, были связаны именно с незыблемостью этих установлений. Иудеи отказывались не только поклоняться изображениям кесаря, но и видеть их в своих городах. Они готовы были молиться за благополучие кесаря, но только в своём храме и своему богу.

Палестина после Ирода Великого. Понтий Пилат и Иоанн Креститель

В год, который мы сейчас числим 4-м до Рождества Христова, примерно 70 лет от роду скончался Ирод Великий. Уроженец Идумеи (пустыня Негев и север Синайского полуострова), сын римского прокуратора Антипатра, тетрарх – властитель четвертой части Палестины, признанный Римом царём Иудеи, Ирод своими злодействами добился того, что его имя сделалось нарицательным даже на фоне многочисленных царственных мерзавцев, которыми кишит история.
Ирод Архелай, унаследовавший царский титул своего отца, правил так круто, что спустя десять лет, в 6 г. от Р. Х., римляне сместили его и отправили в ссылку в галльский город Виенну (Вьен во Франции, близ Лиона). Его царство было передано под власть римского чиновника, подчинявшегося легату ( наместнику) провинции Сирия. Братья Архелая Ирод Антипа и Филипп Ирод сохранили свои тетрархии. Последний построил у истоков реки Иордан город Кесарию Филиппову, а в нижней Гавланитиде — город Юлиаду, названный в честь Юлии, жены императора Октавиана Августа). Ирод Антипа построил в Галилее город Тивериаду и в Перее — другой город, тоже названный Юлиадой.
Примерно в это время среди иудеев возникла новая партия — так называемые зелоты  (иначе зилоты).  Ее основатель Иуда Гавлонит, или Галилеянин, воспользовался переписью людей и имущества, проводимой по приказу легата Сирии Публия Сульпиция Квириния, чтобы поднять восстание против Рима (ведь переписи всегда были связаны с увеличением налогообложения). Он утверждал, что оценка имущества мостит путь к рабству, и упрекал единоверцев за то, что они признают власть земного царя — римского императора. По существу зелоты представляли собой крайнее течение фарисеев, отрицавших любую власть, кроме Божьей. Подобных взглядов придерживаются сейчас сторонники наиболее сурового на¬правления в исламе — ханбалитства. Самые радикальные ханбалиты — ваххабиты доводят этот принцип до того, что отказывают в почитании пророку Мухаммеду. «Идти на смерть, — писал о зелотах Иосиф Флавий, — они считают за ничто, равно как презирают смерть друзей и родствен¬ников, лишь бы не признавать над собою главенства человека».
Если зелоты заострили до предела антиримскую направленность иудаизма, то, с другой стороны, экзотическая религия Яхве наряду с другими восточными верованиями находила приверженцев среди римлян. В 19 г. от Р. Х., при принцепсе (императоре) Тиберии, преемнике Октавиана Августа, в римском сенате обсуждался вопрос о запрете египетских и иудейских культов. 4000 человек, заражённых этими «суевериями», были высланы на остров Сардинию с её гиблым климатом; остальным предписывалось покинуть Италию, если до установленного срока они не откажутся от своих заблуждений.
Понтий Пилат, назначенный в 26 г. правителем Иудеи, в «Анналах» Тацита и в «Иудейской войне» Иосифа Флавия именуется прокуратором, а в «Иудейских древностях» того же Иосифа — претором. В XX в. в Иерусалиме была открыта доска с надписью, где Пилат назван префектом. Эта разноголосица отражает реальную сложность тогдашней административной терминологии.
Октавиан Август и последующие принцепсы, не отменяя республиканские формы и органы правления, создавали собственную параллельную администрацию, подчинённую лично им, а не сенату. Наряду с республиканской казной появляется императорская казна — фиск, для управления огромными семейными владениями императора формируется аппарат из вольноотпущенников, в провинции помимо назначаемых сенатом наместников — проконсулов, преторов, легатов и префектов направляются прокураторы из сословия всадников. Все эти названия, по сути, означали наместника, управлявшего какой-то территорией, но подчёркивали разные стороны его полномочий. Так, легатом назывался порученец, которому шеф передал часть своих полномочий; например, звание легата обычно носил наместник провинции Сирия, представлявший проконсула. Название префект подразумевало сочетание надзорных и военных функций; префектами именовались, в частности, рыночный староста, начальник стражи, командир воинского подразделения — конной алы или пехотной когорты. Что касается слова прокуратор, то оно означало уп-равляющего чужими (в данном случае императорскими) доходами и имуществом; помимо этого, в задачи прокуратора входил надзор за сенатскими ставленниками. При Октавиане Августе прокураторов было 25, спустя полвека — уже 55. Лишь в 53 г. император Клавдий приравнял прокураторов к сенатским магистратам, официально предоставив им право юрисдикции и военного командования, но на практике они и до этого вершили суд и командовали войсками.
Римские историки писали свои сочинения не по архивным данным. Часто они не знали или не помнили, какие полномочия получил тот или иной провинциальный наместник; да их, судя по всему, и не особенно волновали эти административные тонкости.
Пилат с самого начала принялся намеренно нарушать религиозные традиции иудеев. По его приказу в Иерусалим были внесены боевые знамена с изображениями императора Тиберия. Руководители иудейской общины тщетно пытались убедить Пилата, что политика принцепса заключается в уважении к иудейским законам. Поскольку прокуратор стоял на своем, они пригрозили послать делегацию с жалобой в Рим. «Эти слова, — пишет Филон Александрийский, философ иудейского происхождения, — только больше раздразнили его, ибо он боялся, что посольство раскроет в Риме все его преступления, его продажность и хищничество, разорение целых фамилий, все низости, затейщиком которых он был, казнь множества людей, не подвергнутых даже никакому суду, и другие ужасы, превосходившие все пределы». В числе этих ужасов следует назвать устройство в Иерусалиме водопровода. Санитарное состояние города, в котором размещались римские войска, Пилата не могло не интересовать, а деньги на строительство он бесцеремонно вытряс из местного населения.
Около 30 г. тетрарх Галилеи и Переи Ирод Антипа увел у своего единокровного брата Филиппа Ирода, тетрарха северо-восточных территорий, жену Иродиаду, которая им обоим приходилась племянницей. Хотя многожёнство было у всех ближневосточных народов правилом, первая жена Антипы не примирилась с таким поворотом событий и бежала к своему отцу Арете, царю Набатеи — «каменистой Аравии». Филипп Ирод в 34 г. умер, не оставив потомства, и император Тиберий присоединил его владения к провинции Сирия.
В это время в Палестине большой популярностью пользовался проповедник Иоанн, призывавший грешных иудеев к ритуальному очистительному омовению.
Сразу оговоримся. По-русски этого проповедника именуют «Иоанн Креститель», но на самом деле его прозвище никак не связано с терминами «крест» и «крещение». По-еврейски, помимо личного имени Йоханан бен Зехарья (то есть «сын Захарии»), его называли Йоханан ѓа-Матбиль – «Йоханан, совершающий ритуальное омовение». На греческий язык прозвище переводилось как Баптистис (;;;;;;;;;) и означало «погружающий в воду». Поэтому в европейских языках слова, которые мы переводим как «крестить», «крещение», «крещёный», являются производными от греческого ;;;;;;;; – «погружение в воду». 
Одежду Иоанн носил из конского волоса, подпоясывался кожаным поясом, а питался акри¬дами и пчелиным мёдом. Согласно Евангелию от Луки, Иоанн начал проповедовать в пятнадцатом году правления кесаря Тиберия, «когда Понтий Пилат начальствовал в Иудее, Ирод был четверовластником в Галилее, Филипп, брат его, четверовластником в Итурее и Трахонитской области, а Лисаний чеверовластником в Авилинее, при первосвященниках Анне и Каиафе» (Лук. 3, 1–2). Это позволяет датировать начало проповеди Иоанна 29–30 г. от Р. Х.
Иосиф Флавий называет Иоанна праведным человеком, «который убеждал иудеев вести добродетельный образ жизни, быть справедливыми друг к другу, питать благочестивое чувство к Предвечному и собираться для омовения. При таких условиях, учил Иоанн, омовение будет угодно Господу Богу, так как они будут прибегать к этому средству не для искупления различных грехов, но для очищения своего тела, тем более что души их заранее уже успеют очиститься».
Первоначальное отношение Ирода Антипы к Иоанну коротко и емко передал евангелист Марк: «Ибо Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святый, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его» (Мар. 6, 20). Однако, по свидетельству Иосифа Флавия, рост влияния Иоанна крайне беспокоил Ирода. То, что проповедник в резкой форме осудил брак тетрарха с племянницей, стало последней каплей: Иоанн был арестован и в оковах доставлен в Махерон — крепость в Перее, на противоположной от Иерусалима стороне Мёртвого моря. Позже ему отсекли голову мечом – если верить Евангелиям, по настоянию Иродиады.
Тем временем Арета начал войну против зятя. Собранное Антипой войско было полностью уничтожено арабской конницей, и на некоторое время Арета оказался господином не только восточного берега реки Иордан, но и южной Сирии. Многие из подданных Антипы увидели в гибели его войска Божью кару за убиение праведника Иоанна.

Правдивость евангелистов

Среди учеников Иоанна был Иисус Назорей из маленького галилейского городка Назарет. Основным источником сведений о его деятельности являются четыре Евангелия, входящие в состав христианского канона — Нового Завета Иисуса Христа.
В романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» атеист Берлиоз в дискуссии с Воландом, которого он принимает за иностранного профессора, неосторожно ссылается на евангельский текст. «Помилуйте, — снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, — уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник…»
Утверждения о неисторичности Евангелий писатель неспроста вложил в уста дьявола. Впрочем, до дьявольской изощрённости аргументация защитников этой точки зрения не поднимается, оставаясь в лучшем случае на уровне элементарной софистики в духе платоновых «Диалогов».
«Что мне до противоречий «предания»! — восклицает Ницше. — Как можно называть преданием легенды о святых! Эти рассказы — самая двусмысленная литература, какая только есть: применять к ней научный метод, если нет иных документальных источников, — дело заведомо безнадёжное, учёное времяпрепровождение…» Ницше по крайней мере хватает добросовестности на оговорку об «иных документальных источниках». Встречаются и откровенные фальсификации, основанные на невнимательном прочтении новозаветных текстов или сознательной лжи. Например, известный специалист по «научному атеизму» И. А. Крывелев в книге «Что знает история об Иисусе Христе?» утверждал, что в Евангелиях нет ни одного упоминания о городе Тивериаде. Здесь важнее не сам факт вранья, а вывод автора: раз евангелисты о Тивериаде не упоминают, значит, они о ней не знают, а раз так, они не те, за кого себя выдают.
На протяжении многих тысячелетий в центре духовной жизни человечества находились сказка, эпос и песня, — жанры, позволяющие точно и емко воспроизводить человеческие чувства, но плохо приспособленные для передачи мыслительных процессов. Лишь в так называемое «осевое время», — эпоху Аристотеля и Конфуция, — люди научились анализировать окружающий мир и собственную душу. Критическое мышление стало той ракетой-носителем, которая в итоге вывела человечество на орбиту техни¬че¬с¬кой цивилизации. Однако человек, сделавший критику своей професси¬ей, зачастую точно так же, как его примитивный предок, не способен воспр謬нимать реальность, если она не соответствует выработанным стереотипам.
Поэтому в критическом анализе древних источников, в том числе Евангелий, некоторые специалисты явно или неявно исходят из совершенно необоснованных предпосылок.
Во-первых, описанные факты подверстываются под устоявшиеся схемы. Нет ничего проще, чем связать любой религиозный культ с каким-нибудь природным циклом, конфликт из-за женщины объявить бродячим литературным сюжетом, а упоминание о трех сыновьях или семи городах списать на счет сакрального значения этих чисел. Но если подобные аналогии и можно счесть заменой доказательств, то лишь в той степени, в какой мистеру Уэллеру-старшему раскуривание трубки заменяло философию.
Во-вторых, критик предполагает, что ему достоверно известны реалии древней жизни. Он уверенно утверждает, что то или это растение, животное, денежная единица или город не могли иметь место в данном контексте, а вот это и то обязательно должны упоминаться. На самом же мы очень плохо представляем любую эпоху, кроме той, в которой сами обретаемся в данный отрезок времени. Многие ли сейчас могут объяснить значение слов «пятиалтынный», «политический зачес» или «сиреневый оксфорд», упоминающегося в популярной некогда песенке? А ведь с тех пор, как они были на слуху, прошло всего-то несколько десятков лет. Да что говорить о десятилетиях: попробуйте вспомнить, сколько стоил, например, батон хлеба в 1995 г.? Получилось? А вы говорите — «Омар Хайям»…
Третьей и еще более важной ошибкой является пренебрежение психологией человека отдаленной эпохи, а часто — человека вообще. Хотя претензии критика к автору источника облекаются в ученые одежды, их суть обычно сводится к утверждению: «Если бы это писал я, то написал бы по-другому». Отсюда делается вывод, что написанное является вымыслом.
Но евангелисты относились к объекту описания совершенно иначе, чем современные писатели, журналисты и историки. Достаточно сказать, что они не словом не обмолвились о внешности Иисуса, да и других своих персонажей. И нам остается лишь гадать, как выглядели Петр, Иоанн, Иуда или Мария Магдалина.
Не имея возможности и желания разбирать все конкретные диалектические вольности, которые позволяют себе критики новозаветных текстов, остановимся лишь на одной.
«Заметив какое-нибудь сходство между двумя вещами, — писал в «Правилах для руководства ума» Декарт, — люди имеют обыкновение приписывать им обоим, даже в том, чем эти вещи между собой различаются, свойства, которые они нашли истинными для одной из них». Именно так нередко поступают с четырьмя каноническими Евангелиями, рассматривая их как некую однородную массу. Такой подход позволяет, с одной стороны, особенности каждого из них приписать всем четырем, а с другой, дает возможность несовпадениям придать статус противоречий. «Евангелисты — выдумщики, — писал еще в III в. философ-платоник Порфирий. — Все они написали отчеты о страстях, не согласующиеся между собой, а совершенно разноречивые». Между тем подлинных противоречий в евангельских текстах на удивление мало, если учесть, насколько их авторы отличаются друг от друга по характеру, темпераменту и мировосприятию, насколько разное положение они занимали по отношению к описываемым событиям и какими разными источниками пользовались.
Три из четырех канонических Евангелий, — от Матфея, Марка и Луки, — принято именовать синоптическими. Это слово нередко переводят как «совпадающие». Однако такой перевод сам по себе создает впечатление, что содержание этих Евангелий должно быть более-менее одинаковым. Между тем греческое слово синоптикос означает «сводный, позволяющий обозреть части сложного целого». В совокупности синоптические Евангелия в самом деле образуют картину жизни и деятельности Иисуса Христа, но отличаются они друг от друга очень существенно.
Евангелие от Марка, наиболее краткое, традиционно считается вторым, но оно, скорее всего, наиболее раннее. Церковная традиция от¬носит его автора Иоанна Марка к числу семидесяти апостолов Иисуса Христа второго призыва; одно место в этом Евангелии дает основания предположить, что Марк следовал за Иисусом после Его ареста. Вероятно, при написании Евангелия Марк опирался на рассказы своего старшего родича Симона Петра — одного из главных учеников Иисуса.
Евсевий Памфил, бывший епископом христианской общины в Кесарии Приморской на рубеже III–IV вв., в своей «Церковной истории» (далее ЦИ) цитирует Папия, принадлежавшего, можно сказать, к третьему поколению христиан. По словам Евсевия, Папий «не выдает себя за чело¬века, лично видевшего и слышавшего святых апостолов, а говорит, что с ве¬рой его ознакомили люди, апостолам известные». «Если же приходил че¬ло-век, общавшийся со старцами, — писал Папий, — я расспрашивал об их беседах: что говорил Андрей, что Пётр, что Филипп, что Фома и Иаков, что Иоанн и Матфей или кто другой из учеников Господних; слушал, что говорит Аристион или пресвитер Иоанн, ученики Господни» (ЦИ, III, 39, 2–4). О евангелисте Марке Папий сообщает: «Марк был переводчиком Петра; он точно записал все, что запомнил из сказанного и содеянного Господом, но не по порядку, ибо сам не слышал Господа и не ходил за ним. Позднее он сопровождал Петра, который учил, как того требовали обстоятельства, и не собирался слова Христа располагать в порядке. Марк ничуть не погрешил, записывая все так, как он запомнил; заботился он только о том, чтобы ничего не пропустить и не передать неверно». Формулировки Марка отличаются лаконизмом и точностью; он не стремится приукрасить события и не стесняется (за редким исключением) показывать слабости Петра.
В Евангелии от Матфея канва событий в целом та же, что и у Марка, хотя эпизоды часто следуют в другом порядке. Предположить, что Матфей в этом отношении более точен, чем Марк, мешает тот факт, что он, как правило, игнорирует конкретику, — имена, время, место и обстоятельства действия. И вообще в том, что касается отношения автора к описываемым событиям, именно Евангелие от Матфея в наибольшей степени отличается от остальных.
Матфей сын Алфея, он же Левий-мытарь (сборщик податей), входил в число первых двенадцати апостолов. Казалось бы, его работа должна содержать житейские подробности, отсутствующие у других евангелистов. Однако этого нет. Матфей гораздо подробнее Марка передает содержание проповедей Иисуса, но при этом расцвечивает повествование многочисленными сверхъестественными явлениями и одновременно пытается отсечь все, что, по его мнению, способно принизить Иисуса, поставить под сомнение высокий смысл Его миссии.
Эти особенности Евангелия от Матфея могут иметь два противоположных объяснения. С одной стороны, они могут отражать личные качества автора, например, плохую память, сочетающуюся с богатым воображением. Может быть, налоговик-интраверт просто не придавал значения внешним обстоятельствам. Может быть, он стремился не столько передать события, сколько осмыслить и воссоздать их, используя Слово и Чудо.
Вероятнее, однако, что своей избыточной елейностью Евангелие от Матфея обязано не личности автора, а, напротив, ее отсутствию: ведь похоже, что именно оно подвергалось наибольшей переработке. «Иногда усердие превозмогает и рассудок», — отмечал Козьма Прутков; перенасыщенность чудесами может быть следствием поправок, внесенных в первоначальный текст людьми чрезмерно благочестивыми.
По свидетельству Папия, Матфей «записал беседы Иисуса по-еврейски (т. е. по-арамейски), переводил же их кто как мог». Один из таких самопальных переводов со множеством «усовершенствований» и был, видимо, утвержден в качестве канонического. Арамейское Евангелие от Матфея видел в IV в. Епифаний, епископ кипрского города Саламин. По его мнению, оно «не во всем полно, в ином подложно, а в ином обсечено»: видимо, чудес в этом варианте значительно меньше.
Луку, автора третьего Евангелия и книги «Деяния Апостолов», хрис¬тианская традиция считает, как и Марка, апостолом из семидесяти. Однако вероятнее, что он не входил в число учеников Иисуса; более того — апостол Павел, чьим летописцем является Лука, тоже к ним не принадлежал. Скорее всего, Лука даже и иудеем не был, а был греком или, по крайней мере, грекоязычным; он не жил в Палестине и плохо представлял себе палестинские реалии. В отличие от остальных евангелистов Лука — не свидетель и тем более не участник событий, а историк, воссоздающий картину минувших дней с чужих слов: содержание его Евангелия — это то, что сохранила людская память об Иисусе спустя два-три десятилетия после Воскресения. И надо признать, что свою задачу Лука выполнил настолько добросовестно, насколько позволяли его источники. В основе Евангелия от Луки лежит версия Марка (т. е. Петра), но непосредственно тексты Марка и Матфея автор если и использовал, то весьма осторожно. Как историка Луку можно упрекнуть в недостаточно критическом подходе к источникам, однако от почитателя Иисуса трудно ожидать скептицизма в отношении Его деяний. Во всяком случае, Лука, в отличие от Матфея, не стесняется описывать враждебное отношение простонародья к проповеди Иисуса. По мнению известного английского археолога Уильяма Рамсея, «Лука является первоклассным историком; мы говорим не только о том, что все его фактические свидетельства достойны доверия… этот автор за¬служивает того, чтобы быть поставленным в ряд с величайшими историками мира». На противоположном полюсе находится оценка И. А. Крывелева, убежденного, что «в евангелии от Луки недвусмысленно выражена идеология господствующих классов рабовладельческого общества».
Автор наиболее позднего, четвертого Евангелия, — Иоанн сын Заведея. Его часто отождествляют с Иоанном Богословом, автором «Апокалипсиса», однако изысканный стиль Евангелия разительно отличается от простонародного языка «Откровения». Похоже, традиция смешала двух Иоаннов, живших примерно в одно время в Эфесе. Папий, по свидетельству Евсевия Памфила, «упоминает двух людей с именем Иоанна: одного, упомянутого им ранее вместе с Петром, Иаковом, Матфеем и прочими апостолами, он, несомненно, считает евангелистом Иоанном; другого Иоанна помещает в числе людей, стоявших рядом с апостолами, ставит впереди него Аристиона, прямо называя его пресвитером. Правдивость этого сообщения подтверждается тем, что в Асии называли двух людей с этим именем, а в Эфесе и ныне (т. е. на рубеже III–V вв. от Р. Х. — А. А.) есть две гробницы, и каждая зовется Иоанновой. На это необходимо обратить внимание: если не считать автором Откровения, известного под именем Иоаннова, первого Иоанна, то, значит, все видения были второму».
Иоанн Заведеев не просто входил в состав двенадцати апостолов, но был, наряду с Петром и Марией Магдалиной, одним из самых близких Иисусу людей. Его, единственного среди евангелистов, можно без натяжек назвать непосредственным свидетелем и участником большей части описываемых им событий. Евангелие от Иоанна носит очень личный характер; и хотя о себе самом Иоанн пишет в третьем лице, это не мешает ему подчёркивать свою роль достаточно жирной чертой. По содержанию Евангелие от Иоанна сильно отличается от остальных трех, однако, как мы увидим далее, нисколько им не противоречит.
Евсевий Памфил пытался объяснить особенности содержания Евангелия от Иоанна тем, что Иоанн и синоптики освещают разные периоды деятельности Иисуса: «Иоанн в своем Евангелии повествует только о том, что совершил Христос до того, как Иоанн (Креститель) был брошен в темницу; остальные же три евангелиста — о том, что было после заключения Крестителя». В самом деле, Иоанн старается не касаться тех моментов жизни и деятельности Иисуса, о которых Марк и Матфей рассказали до него. Может даже сложиться впечатление, что пути его и остальных апостолов почти не пересекались: когда Иоанн был с Иисусом, Петра, Марка и Матфея поблизости не было, и наоборот. Тем не менее двухчастное деление, предложенное Евсевием, является явным упрощением (не говоря уж о том, что вопрос о времени ареста Иоанна Крестителя сам по себе довольно сложен).
Не подлежит сомнению, что в ряде случаев Иоанн и синоптики описывают одни и те же периоды времени и одни и те же события. Объяснение их расхождений лежит скорее в области психологии: Иоанн ведь не упоминает и о событиях, в которых он, по свидетельству других евангелистов, играл одну из главных ролей. Он явно не желает становиться в строй, даже когда ему отводят место на правом фланге.
Свое Евангелие Иоанн писал в старости, спустя много лет после описы¬ваемых событий. За плечами была длинная жизнь, наполненная борьбой и испытаниями. Сам он из простого рыбака превратился в признанного вождя церкви и квалифицированного богослова. При этом многое он помнит так ясно, как будто это происходило вчера — явление обычное у стариков. Описывая то или иное событие, Иоанн называет место и время (даже время суток), приводит имена действующих лиц и другие подробности.
«Хороший критик должен знать, когда и насколько следует верить недостаточным уликам», — заметил Сэмюэль Батлер.
В полемике вокруг подлинности «Слова о полку Игореве», имевшей место в первые десятилетия XIX в., наиболее убедительный аргумент принадлежал не профессиональным историкам, а поэту А. С. Пушкину: «Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII в. мог иметь на то довольно таланта?». С каноническими Евангелиями дело обстоит точно также. Чтобы всерьез опровергнуть их принадлежность Марку, Матфею, Луке и Иоанну, надо показать, кому две тысячи лет назад было под силу придумать тексты, повествующие об одной и той же череде событий, но при этом с отличиями, которые просто вопиют о личностях их авторов; кто был в состоянии придумать четыре столь различных характера, четыре судьбы, четыре стиля. Даже в XIX или XX в. непросто отыскать писателя, способного справиться с подобной задачей. И кто мог по крупицам рассеять в других источниках упоминания о лицах и событиях, описанных в Евангелиях?
Как мы убедимся далее, подробный разбор канонических Евангелий позволяет констатировать, что противоречий они не содержат. Напротив: все четыре евангелиста, не смотря на разницу в подходах, описывают один и тот же земной путь Иисуса, которого миллиарды людей на протяжении последних двух тысячелетий признавали Спасителем.
Имеющиеся в Евангелиях несовпадения служат убедительным доказательством их подлинности (по крайней мере, в основе: исключать, что кое-что в них было добавлено позже, разумеется, нельзя). Евангелисты не были ни следователями, ни исследователями: они — обычные люди, записывавшие то, что видели или слышали и во что верили. Поиску доказательств они не придавали особого значения, поскольку были убеждены, что обладают божественной Истиной. Огромной заслугой христианской церкви в плане исторической науки является то, что она не поддалась соблазну создать гладко обструганную версию своей ранней истории, не убрала из Евангелий видимые неувязки (хотя попытки такие предпринимались), а сохранила тексты в первозданном виде. Вот если бы история Иисуса и его учеников была изложена не столь шероховато, в ней безусловно следовало бы усомниться.
Сложнее обстоит дело с так называемыми апокрифическими текстами. Еще Лука отмечал, что «многие начали составлять повествования о совершенно известных между нами событиях, как передали нам то бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова» (Лук. 1, 1–2). В на¬стоящее время, помимо канонических новозаветных сочинений, нам известны «Дидахе» («Учение двенадцати апостолов»), «Пастырь» Гермы, а также довольно много Евангелий, Откровений, Посланий и Деяний разных апостолов. В некоторых из них конкретных исторических фактов нет вообще, в других евангельские события подвергаются, по выражению С. С. Аве¬ринцева, «безудержному расцвечиванию и грубой вульгаризации». В то же время ряд апокрифов по степени достоверности не уступает каноническим текстам, существенно дополняя их содержание.

Крещение Иисуса

«В странный, нездоровый мир вводят нас Евангелия — мир как в русском романе, где, как будто сговорившись, встречаются отбросы общества, неврозы и «наивно-ребяческое» идиотство», — раздраженно фыркает Ницше, презрительно отметающий все «негероическое». Что ж, в конце концов каждый судит о чужих комплексах на основании собственных.
Евангельская история развертывается преимущественно на севере Палестины, в окрестностях Геннисаретского озера. Озеро это назвали также Галилейским, а после того, как Ирод Антипа построил поблизости город, названный в честь императора Тиберия (Тиверия) Тивериадой, его стали именовать еще и Тивериадским. Вот что пишет об этой местности Иосиф Флавий: «Геннисаретское озеро получило свое название от прилегающей к нему прибрежной полосы. Оно имеет сорок стадий ширины и сто сорок длины (примерно 7,5 на 26 км. — А. А.). Вода его пресная и очень пригодная для питья, ибо она жиже густой воды болотистых озер и прозрачна, так как озеро со всех сторон окаймляется песчаными берегами и удобочерпаемо. Она мягче речной или ключевой воды и при этом прохладнее, чем можно ожидать, судя по величине озера. Если оставить воду на открытом воздухе, то она делается холодной, почти как снег; в летнее время жители обыкновенно это делают ночью. В озере водится разного рода рыба, которая по виду своему и вкусу отличается от рыб других вод. Посередине оно прорезывается Иорданом…
Вдоль Геннисарета тянется страна того же имени изумительной природы и красоты. Земля по тучности своей восприимчива ко всякого рода растительности, и жители действительно насадили ее весьма разнообразно; прекрасный климат также способствует произрастанию самых различных растений. Ореховые деревья, нуждающиеся больше в прохладе, процветают массами в соседстве с пальмами, встречающимися только в жарких странах; рядом с ними растут также фиговые и масличные деревья, требующие более умеренного климата. Здесь природа как будто задалась целью соединить на одном пункте всякие противоположности; здесь же происходит чудная борьба времен года, каждое из которых стремится господствовать в этой местности».
Интересно, что оросительная система этого благодатного края основывалась не на озерной воде, а на сильном источнике, именуемом Капернаум. Близ источника находился поселок с таким же названием, упоминаемый Иосифом Флавием в его автобиографии.
Евангелисты именуют Геннисаретское озеро морем, что служит неистощимым поводом для насмешек и обвинений в незнании палестинских реалий. Людям, хорошо представляющим себе размеры и географию земного шара, подобное преувеличение кажется непостижимым. Но для палестинских рыбаков это в самом деле было море! А та бескрайняя водная гладь, что лежит на западе, — это уже не море, а океан!
К западу от Геннисаретского озера лежала Галилея, уроженцами которой были Иисус и, видимо, большинство его апостолов. Жители Иудеи не без оснований сомневались в правоверии галилеян, в их честности и даже в их сообразительности, свидетельством чему является встречающееся в Талмуде выражение гелилаа шоте — «бестолковый галилеянин». К востоку от Геннисаретского озера, на стыке границ современных государств Иордания и Сирия, располагались области Гадара и Десятиградие; там говорили по-гречески и вообще не соблюдали иудейских обычаев.
Евангелист Марк передает слова земляков об Иисусе: «Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? не здесь ли между нами его сестры?» (Мар. 6, 3). Цельс, ссылаясь на рассказы иудеев, называет мать Иисуса пряхой — профессия для тогдашней женщины крайне не престижная. Сестер у Иисуса, согласно апокрифическому Евангелию от Иакова, было две, звали их Мельха и Эсха.
Христианские богословы и их противники сходятся в том, что муж Марии не был отцом Иисуса. Но если первые считают Иисуса Сыном Божиим, рожденным Девой, то другие источники утверждают, что Мария прижила его от солдата по прозвищу Пантера (в русском переводе теряется созвучие: «дева» по-гречески партенос). В Талмуде Иисус именуется бен Пандира (сын Пантеры), а Цельс его языческим мировоззрением приводит против божественного происхождения Иисуса забавный аргумент: «Может быть, мать Иисуса была красива, и бог, которому несвойственно любить тленное тело, сочетался с ней как с красавицей? Не будем говорить уже о том, что бог вряд ли мог влюбиться в женщину небогатую и не царственного рода: ведь ее никто не знал, даже соседи».
Год рождения Иисуса неизвестен. В те времена и много позже никому не приходило в голову записывать дату рождения очередного ребенка. При необходимости ее восстанавливали по памяти, как всегда не слишком точной. Неудивительно, что данные Евангелий по этому вопросу проти¬воречивы. Согласно Матфею, Иисус родился незадолго до смерти Ирода Великого, умершего в 4-м (а может, и в 1-м) г. до Р. Х. Лука пишет, что вскоре после Его рождения в Палестине проводилась перепись: «Эта перепись была первая в правление Квириния Сириею» (Лук. 2, 2). Предполагают, что П. Сульпиций Квириний занимал пост наместника Сирии дважды; но первый раз это могло быть не позднее чем за два-три года до Р. Х., а второй раз — с 6 г. после Р. Х. Евсевий Памфил пишет: «Шел сорок второй год царствования Августа и двадцать восьмой с покорения Египта и смерти Антония и Клеопатры, на которой окончилась египетская династия Птолемеев, когда, согласно пророчествам о Нем, в Вифлееме Иудейском, во время первой переписи в правление Квириния Сирией, родился Спаситель и Владыка наш Иисус Христос». Отсчет царствования Августа мог вестись от разных дат, но Антоний и Клеопатра погибли в 30 г. до Р. Х.; следовательно, датировка Евсевия указывает на 2 г. до Р. Х.
Цельсу, писавшему во II в., начало пути Иисуса представлялось в таком виде: «Этот, явившись по бедности поденщиком в Египте и искусившись там в некоторых способностях, которыми египтяне славятся, вернулся, гордый своими способностями, и на этом основании объявил себя богом».
Исходной точкой истории, рассказанной в канонических Евангелиях, является по существу деятельность Иоанна Крестителя; то, что Матфей и Лука сообщают о родословии Иисуса и ранних годах Его жизни, является скорее «информацией к размышлению» и с дальнейшим повествованием не связано. Впрочем, вариант Евангелия от Матфея, которым пользовались иудео-христиане (его цитирует в сочинении «Панарион» Епифаний, епископ кипрского города Саламин, живший в IV в.) никаких родословий не содержал, а начинался словами: «Было во дни Ирода царя иудейского при первосвященнике Каиафе. Пришел Иоанн крестить крещением покаяния в реке Иордан».
Апокрифическое Евангелие от евреев проливает свет на мотивы, побудившие Иисуса креститься от Иоанна: «Мать и братья Господа сказали Ему: Иоанн крестит в отпущение грехов, пойдем и крестимся. Но Он сказал им: какой грех Я совершил, что Я должен креститься от него? Разве только Мои слова есть грех по неведению». Тем не менее, Он исполняет желание родных — идет на Иордан и принимает крещение. «Это происходило в Вифаваре при Иордане, где крестил Иоанн», — сообщает евангелист Иоанн (Иоан. 1, 28).
Марк кратко констатирует: «И было в те дни, пришел Иисус из Назарета Галилейского и крестился от Иоанна в Иордане» (Мар. 1, 9). Матфей находит нужным пояснить, почему Иисус, — Мессия и Сын Божий, — принял крещение от смертного человека. По его словам, Иоанн удерживал Иисуса, говоря Ему «это мне надо креститься от Тебя», но Иисус сослался на необходимость исполнять «всякую правду» (Мат. 3, 14–15).
Омовение Иисуса в Иордане сопровождалось знамением: «И когда выходил из воды, тотчас увидел Иоанн разверзающиеся небеса и Духа, как голубя, сходящего на Него. И глас был с небес: Ты Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение» (Мар. 1, 10–11).
Имя «Иоанн» вставлено здесь авторами синодального перевода. Похоже, что ни Марк, ни Матфей не знали точно, кто именно увидел «Духа, как голубя» и услышал «глас с небес» — Иоанн или сам Иисус. Для Луки же крещение Иисуса было далеким прошлым, объективной данностью, независимой от наблюдателя: «Когда же крестился весь народ, и Иисус крестившись молился, — отверзлось небо, и Дух Святый сошел на Него в телесном виде, как голубь, и был глас с небес, глаголющий: Ты Сын Мой возлюбленный; в Тебе Мое благоволение!» (Лук. 3, 21–22).
Мы бы так и не узнали, что произошло на самом деле, если бы не евангелист Иоанн, который приводит собственные слова своего тезки Крестителя: «И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с Неба, как голубя, и пребывающего на Нем; и я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «на кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть крестящий Духом Святым; и я видел и свидетельствовал, что Тот есть Сын Божий» (Иоан. 1, 32–34).
Проще говоря, Иоанн Креститель видел, как на выходившего из реки Иисуса опустился голубь. Что касается «гласа небесного», то это по существу внутренний голос пророка, побудивший его расценить появление голубя как указание на божественность Иисуса.

ПРОПОВЕДЬ ИИСУСА

Первые ученики Иисуса

Согласно синоптическим Евангелиям, сразу после крещения Иисус удалился в пустыню.
Марк здесь, как всегда, лаконичен: «И был Он там в пустыне сорок дней, искушаемый сатаною, и был со зверями; и Ангелы служили Ему» (Мар. 1, 12–13). Матфей и Лука добавляют, что все сорок дней Иисус ничего не ел, и рассказывают, в чем именно заключались искушения, которые им откуда-то известны в подробностях. Иоанн же о пребывании Иисуса в пустыне не упоминает вообще.
Обстоятельства, при которых Иисус покинул Иоанна Крестителя и начал действовать самостоятельно, евангелисты излагают по-разному.
Марк утверждает, что Иисус стал проповедовать после ареста Иоанна: «После же того, как предан был Иоанн, пришел Иисус в Галилею, проповедуя Евангелие Царства Божия» (Мар. 1, 14). Матфей повторяет то же самое: «Услышав же Иисус, что Иоанн отдан под стражу, удалился в Галилею» (Мат. 4, 12). А вот Лука, не упоминая об аресте Иоанна, констатирует, что по окончании искушений «возвратился Иисус в силе ду¬ха в Галилею; и разнеслась слава о Нем по всей окрестной стране» (Лук. 4, 14). Таким образом, создается впечатление, что Иисус просто отделился от Иоанна. Но Лука, напомним, не был очевидцем происходящих событий и писал много позже.
Более единодушны синоптики относительно времени и обстоятельств появления у Иисуса собственных учеников. По их утверждениям, это произошло после Его возвращения в Галилею. «Близ моря Галилейского», т. е. на берегу Геннисаретского озера, Иисус встречает братьев-рыбаков Симона и Андрея и говорит им: «Идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков.
И они тотчас, оставивши свои сети, последовали за Ним. И прошед оттуда немного, Он увидел Иакова Заведеева и Иоанна, брата его, также в лодке починивающих сети, И тотчас призвал их. И они, оставивши отца своего Заведея в лодке с работниками, последовали за Ним» (Мар. 1, 17–20).
В изложении Луки призвание Симона совершается не мимоходом, как у Марка и Матфея, а постепенно. Сперва Иисус приходит в дом Симоной тещи и исцеляет ее от горячки, затем помогает Симону в рыбной ловле, и только после этого обещает сделать Симона и сыновей Заведеевых «ловцами человеков». Брат же Симона Андрей даже не упомянут: видимо, его роль за прошедшие годы была основательно забыта.
Что касается четвертого евангелиста, Иоанна, то он рисует абсолютно иную картину.
По его словам, спустя два дня после крещения Иисуса двое учеников Иоанна Крестителя стояли рядом с учителем, и тот, указав на проходящего Иисуса, произнес: «Вот Агнец Божий». Пораженные этими словами, оба ученика пошли следом за Иисусом. Тот обернулся и спросил, что им надо. «Равви, — уважительно обратились они к нему, — покажи нам, где ты живешь». Иисус предложил им пойти с ним, и они «пробыли у него день тот. Было около десятого часа» (Иоан. 1, 39). Как видим, Иоанн помнит даже время суток — десятый час дня, около 16 часов по нашему счету.
Далее Иоанн пишет: «Один из двух, слышавших от Иоанна об Иисусе и последовавших за Ним, был Андрей, брат Симона Петра» (Иоан. 1, 40). В православной церкви Андрея принято именовать Первозванным. Имени второго ученика евангелист не называет, но, судя по тексту, это был он сам: рассказ явно принадлежит очевидцу.
Отсюда следуют два важнейших вывода. Во-первых, собственные ученики в самом деле появились у Иисуса до ареста Иоанна Крестителя. Во-вторых, первыми примкнули к Нему не просто случайные рыбаки, а по¬следователи Иоанна Крестителя, и не Симон, а его брат Андрей и евангелист Иоанн Заведеев.
Впрочем, Симон присоединяется к ним вскоре: Андрей «первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит «Христос». И привел его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты — Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа, что значит: «камень» (Пётр)» (Иоан. 1, 41–42). Так что если сцена «у моря Галилейского» и имела место, то не при первом знакомстве, а позже, когда Симон Пётр уже был известен Иисусу.
На следующий день после встречи с Андреем Иониным и Иоанном Заведеевым Иисус берет в ученики Филиппа «из Вифсаиды, из одного города с Андреем и Петром» (Иоан. 1, 44). Филипп привел с собой Нафанаила; тот сперва усомнился в избранничестве Иисуса, говоря «из Назарета может ли быть что доброе?», но потом тоже последовал за Ним.
Так Иисус обзавелся собственными учениками. По данным Луки, «Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати» (Лук. 3, 23). То же говорит апокрифическое Евангелие эбионитов, написанное от лица апостолов: «Явился человек по имени Иисус лет тридцати от роду, который избрал нас». Иоанн же, описывая состоявшийся вскоре спор Его с иудеями, приводит слова Его противников: «Тебе нет еще пятидесяти лет» (Иоан. 8, 57).

Была ли у христианства альтернатива (Аполлоний Тианский)

В последние века перед Рождеством Христовым многие выдающиеся мыслители приходили к выводу, что для морального обновления общества необходима личность, пользующаяся непререкаемым авторитетом. «Мы должны отыскать себе благородного мужа, которого могли бы всегда иметь пред своими глазами, чтобы жить, точно он всегда смотрит на нас, и поступать, точно он видит все наши поступки», — писал Эпикур. Того же мнения придерживался Сенека, живший тремя веками позже: «Мы нуждаемся в хранителе и воспитателе. Множество грехов отпадает, если рядом с колеблющимся стоит свидетель его поступков».
Чтобы по-настоящему оценить уникальность дальнейшей судьбы христианства, надо помнить, что Иисус отнюдь не был в то время единственным или хотя бы наиболее популярным светочем праведной жизни. Помимо Иоанна Крестителя, можно назвать, например, главу кумранской общины ессеев, который именовался «Учителем праведности». Однако кумраниты стремились максимально отгородиться от мира, и потому не оказали на него заметного воздействия. Гораздо показательнее судьба человека, проповедовавшего одновременно с Иисусом и пользовавшегося при жизни гораздо более широкой известностью, — Аполлония Тианского.
Уже Гиерокл, наместник Вифинии при императоре Диоклетиане (284–305 гг. от Р. Х.), противопоставлял Аполлония Иисусу, «чтобы можно было сравнить наше точное и прочное суждение по каждому пункту с тупостью христиан: ведь мы того, кто совершил такие дела, считаем не богом, а лишь угодным богам человеком, они же из-за нескольких каких-то чудес объявляют Иисуса богом».
В отличие от Иисуса, Аполлоний был эллином. Родиной его была Тиана, греческий город в Каппадокии — провинции на востоке Малой Азии (юг совр. Турции). Семья Аполлония возводила свою родословную к первым местным поселенцам и владела огромными богатствами. Уже в раннем возрасте Аполлоний проявил отличную память и способности в сочетании с большим прилежанием. Несмотря на звучавший вокруг иноплеменный говор, он чисто говорил на аттическом диалекте греческого языка. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, отец отправил его в Тарс на обучение к ритору-финикийцу Эвтидему.
Тарс, главный город Киликии — малоазиатской провинции, лежащей у средиземноморского побережья к югу от Каппадокии, — славился производством льна, а также культом Спасения, возникшим из почитания древнего бога Тарку. Здесь некогда Антоний впервые встретился с Клеопатрой. Нравы тарсян отнюдь не способствовали ученым занятиям. Флавий Филострат, автор жизнеописания Аполлония Тианского, живший на рубеже II–III вв. от Р. Х., пишет: «Нигде так не привержены к роскоши, как там; все там насмешливы и наглы, своей одежде из тонкого полотна они уделяют больше внимания, чем афиняне мудрости. Посреди города протекает река Кидн, на его берегах они и сидят, словно водяные птицы». О других предпочтениях киликийцев свидетельствовало местное присловье «куда бежишь? не на мальчика ли взглянуть?».
Аполлоний поселился неподалеку от Тарса, в Эгах, где в храме бога Асклепия (Эскулапа) занимались любители всех направлений эллинской философии. Поскольку юношу тянуло к пифагорейству с его магией чисел и чистотой жизни, он поступил в учение к Эвксену из Гераклеи Понтийской, но тот мог преподать ему лишь голые пифагорейские истины, затверженные наподобие попугая. В шестнадцатилетнем возрасте Аполлоний расстался с учителем и от теории перешел к практике, предписанной Пифагором. Он поселился в храме, отпустил длинные волосы, ходил босым, вместо шерстяных тканей носил льняную одежду, отказался от убоины, питался овощами и сухими фруктами и других побуждал к подобному образу жизни. Следуя буквально учению Пифагора, он заявил, что никогда не женится и не вступит в любовную связь.
С помощью диеты и воздержания Аполлоний вылечил юношу-ассирийца, которого врачи признали безнадежно больным. Вообще уже в том возрасте он проявлял удивительное понимание людских характеров и особенностей функционирования человеческого организма.
Несмотря на простую одежду, юный Аполлоний выглядел очень привлекательным, и ему пришлось отбиваться от домогательств какого-то киликийского начальника, который специально ради его красоты приехал в Эги. В ответ на приставания Апололний пристально посмотрел на бесстыдника и сказал: «Безумствуешь ты, пакость!». Когда же тот перешел к угрозам, Аполлоний лишь улыбнулся и загадочно произнес: «О, третий день!». «И в самом деле, — пишет Филострат, — на третий день после этого палачи на дороге убили этого наглеца за его совместные с Архелаем, царем Каппадокии, замыслы против римлян».
Поскольку каппадокийского Архелая римляне устранили в 17 г. от Р. Х., можно обоснованно предположить, что Аполлоний был практически ровесником Иисуса.
Узнав о смерти отца, он вернулся в Тиану, убедил старшего брата отказаться от пьянства и развратной жизни с гетерами, раздал ему и другим родственникам почти всё полученное от отца наследство, а сам отправился в путешествие.
Согласно учению Пифагора, путь к духовному совершенству включает полное молчание в течение четырех лет. Аполлоний не произносил ни слова около пяти лет. При этом он вовсе не замкнулся в одиночестве, не уклонялся от выслушивания чужих мнений, а, напротив, постоянно находился среди людей, наблюдая за ними и оценивая их поступки, мимикой и жестами выражая свое отношение к происходящему. Во время путешествия по Памфилии и Киликии он не раз активно вмешивался в творившиеся там безобразия, утихомиривал распри, возникавшие на стадионах, ипподромах и театральных представлениях.
В памфилийский город Аспенд Аполлоний попал в разгар продуктового кризиса: в продаже имелись только горох и другие продукты того же рода, которые считались почти несъедобными. Разъяренная толпа пыталась за¬хватить градоначальника, чтобы сжечь его заживо, но тот укрылся у статуй императора Тиберия, более неприкосновенных, чем Зевс Олимпийский, из-за страха, внушаемого этим императором (по рассказам, некий человек был в то время обвинен в святотатстве за то, что побил своего раба, у которого имелась монета с изображением Тиберия). По-прежнему не про¬износя ни слова, Аполлоний одним своим внушительным видом сумел остановить толпу и заставить ее выслушать доводы градоначальника. В ре¬зультате виновные в укрывательстве продуктов были названы поименно; их привели и заставили указать, где они прячут хлеб. После этого Аполлоний написал на доске свой приговор и дал правителю прочесть его: «Аполлоний аспендийским хлебным барышникам. Земля — мать всех, ибо она праведна. Вы же, неправедные, сделали ее матерью только для вас самих, и если вы не образумитесь, я не позволю вам стоять на ней!». Испуганные спекулянты заполнили рынок хлебом, и город ожил.
По окончании обета молчания Аполлоний продолжил путешествия, посетив, в частности, Антиохию Сирийскую. Специализировался он на правильном отношении к богам. По его мнению, единственное, о чем каждый человек должен молить богов, — это чтобы они даровали ему то, чего он заслуживает. Он заходил в самые высокочтимые святилища и жил в храмах, которые никогда не запирались. На восходе солнца он совершал некоторые обряды, которые сам себе предписал и смысл которых открывал только тем, кто прошел курс четырехлетнего молчания. Днем, если город был греческим и порядок священнодействий был ему известен, он собирал жрецов и наставлял их в правилах богослужения. «Если же священнодействия были варварскими и своеобразными, — пишет Филострат, — он старался разузнать, кто их установил и по какому поводу, а узнавши, какого рода это богопочитание, давал советы, если ему приходило на мысль нечто более мудрое, чем то, что соблюдалось; а потом он уходил к своим последователям и предлагал им задавать любые вопросы. Он утверждал, что философы его школы должны на рассвете общаться с богами, в течение дня беседовать о богах, а под вечер — о человеческих делах… Побеседовав, сколько он находил достаточным, он умащался, растирался и кидался в холодную воду, называя горячие бани старостью человеческой. Когда такие бани были закрыты в Антиохии из-за творившихся там безобразий, Аполлоний выразился так: — Хоть вы и плохи, но царь прибавил вам жизни на годы и годы. — А когда эфесцы хотели побить камнями своего правителя, который не отоплял бань, Аполлоний сказал: — Вы вините вашего правителя за то, что плохо паритесь, а я виню за то, что вы вообще паритесь».
Речь Аполлония была лишена как пафоса, так и чрезмерной аттической изысканности. Он никогда не прибегал к иронии; напротив, он вещал, подобно оракулу: «я знаю», «мне кажется», «надлежит знать» и т. п. Его изречения всегда звучали кратко и несокрушимо, как окончательный приговор. Когда его спрашивали, почему он никогда не задает вопросов, он отвечал, что все, что нужно, узнал в юности, и теперь ему надлежит не спрашивать, а поучать.
Естественно, что у такого человека не могло не быть учеников. Однако каждый из них был, так сказать, кустарем-одиночкой, их ничто не связывало между собой, кроме личности учителя. Более того: сам Аполлоний, активно проповедуя свои взгляды, в то же время вовсе не стремился лезть на рожон. Свое отношение к окружающему миру он сформулировал в молитве, обращенной к богу Гелиосу: «Гелиос, пошли меня в такие края, какие угодны и мне и тебе, пусть я узнаю людей хороших, а о дурных пусть ни я ничего не буду знать, ни они обо мне».
Аполлоний прожил долгую жизнь, наполненную подвигами благочестия и овеянную многочисленными легендами. А затем последовало относительно быстрое посмертное забвение. Для Иисуса же конец земного существования стал началом торжества Его учения. Это был очень тяжкий и медленный путь, растянувшийся на столетия, но начинался он в ту пору.

Начало самостоятельной деятельности Иисуса

«Раздобыв себе десять или одиннадцать приверженцев, отпетых людей, самых низких мытарей и лодочников, ты с ними бродяжил тут и там, с трудом добывая себе жалкое пропитание», — поносит Иисуса Цельс. Что касается евангелистов, то после появления у Иисуса первых учеников повествования Иоанна и синоптиков как бы расходятся по двум параллельным линиям.
По свидетельству Иоанна, Иисус, обзаведясь учениками, немедленно отправился в Кану Галилейскую — селение примерно в десяти километрах к северу от его родного Назарета. Здесь праздновали свадьбу, на которой присутствовала и мать Иисуса; по ее просьбе Иисус превратил воду в вино. «Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу свою; и уверовали в Него ученики Его» (Иоан. 2, 11).
Далее Иоанн кратко отмечает: «После сего пришел Он в Капернаум, Сам и Матерь Его, и братья Его и ученики Его; и там пробыли немного дней» (Иоан. 2, 12).
Марк и Матфей в целом рисуют одинаковую картину, хотя Матфей по обыкновению опускает названия местностей и населенных пунктов. О чуде в Кане оба они не упоминают, — скорее всего, просто не знают о нем. Зато пребывание Иисуса в Капернауме у них развертывается в хронику, наполненную множеством важных событий.
Для Марка Капернаум — исходный пункт самостоятельной деятельности Иисуса: «И приходят в Капернаум; и вскоре в субботу вошел Он в синагогу и учил» (Мар. 1, 21). Матфей же упоминает, что перед тем Иисус заходил в родной Назарет: «И, оставив Назарет, пришел и поселился в Капернауме приморском» (Мат. 4, 12–13).
У Симона и Андрея в Капернауме был дом; может быть, братья перебрались сюда из Вифсаиды, скорее же дом принадлежал родителям жены Симона. Именно в этом доме поселились теперь Иисус и сопровождавшие его сыновья Заведея — Иоанн и Иаков.
Здесь первым делом Иисус исцеляет Симонову тещу, лежащую в горячке. Узнав об этом, к вечеру в доме собираются другие больные; их Он также исцеляет, а утром удаляется в пустынное место для молитвы.
Вскоре Иисус предлагает ученикам походить по близлежащим городам и селениям, «чтобы Мне и там проповедывать, ибо Я для того пришел. И Он проповедывал в синагогах их по всей Галилее и изгонял бесов» (Мар. 1, 38–39). Матфей по ходу дела подробно излагает знаменитую Нагорную проповедь, произнесённую Иисусом во время этого путешествия («блаженны нищие духом…» и т. д.). В ней Иисус, в частности, призвал учеников к активной пропаганде Его миссии: «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного» (Мат. 5, 14–16).
Лука и о чуде в Кане Галилейской не знает, и начального пункта проповеди Иисуса не называет, ограничиваясь общими словами.
Содержательно проповедь Иисуса совпадала со взглядами знаменитого иудейского законоучителя Гиллеля Вавилонянина, умершего ок. 5 – 10 гг. от Р. Х.: «Итак во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки» (Мат. 7, 12). Любить всеми силами души, во-первых, Бога, во-вторых, ближнего своего, — таковы Его требования (Мар. 12, 29–31).
Кого понимали евангелисты под словом «ближний»? В греческом тексте используется слово плезион, означавшее близкого родственника или друга. Однако сам Иисус, отвечая на вопрос некоего законника «а кто мой ближний?», толкует это слово намного шире. Он рассказывает притчу о путнике, ограбленном и избитом на дороге из Иерусалима в Иерихон. Коген (священник) и левит (служка) прошли мимо него, зато еретик-самаритянин перевязал раненого, отвез в гостиницу и оплатил проживание в ней. «Кто из этих троих был ему ближним?», — спросил законника Иисус. — «Он сказал: оказавший ему милость. Тогда Иисус сказал ему: иди, и поступай так же» (Лук. 10, 37).
Чтобы побудить грешников изменить образ жизни, Иисус предвещал скорое наступление конца света: «Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и услышавши оживут» (Иоан. 5, 25). А своим последователям Он обещал избавление от смерти: «Истинно, истинно говорю вам: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти вовек» (Иоан. 8, 51).
По возвращении Иисуса в Капернаум у него появляется новый ученик, которого другие евангелисты именуют Матфеем, сам же он называет себя «Левий Алфеев, сидящий у сбора пошлин» (Мат. 9, 9). Профессия мытаря – сборщика податей и пошлин, пользовалась самой дурной славой: во-первых, люди в те времена еще не привыкли ни за что ни про что отдавать свои деньги государству, а во-вторых, значительную часть собираемых денег мытари попросту прикарманивали. И вот такого-то презренного человека Иисус приблизил к себе. «И когда Иисус возлежал в доме его, возлежали с ним и ученики Его и многие мытари и грешники; ибо много их было, и они следовали за Ним» (Мар. 2, 15).

Избрание апостолов

В это время фарисеи решают погубить Иисуса за то, что он в субботу – заповедный день – исцелил человека. «Но Иисус с учениками Своими удалился к морю, и за Ним последовало множество народа из Галилеи, Иудеи, Иерусалима, Идумеи и из-за Иордана. И живущие в окрестностях Тира и Сидона, услышавши, что Он сделал, шли к Нему в великом множестве» (Мар. 3, 7–8).
Заметим, что финикийские города Тир и Сидон к Тивериадскому озеру значительно ближе, чем Иерусалим и тем более Идумея.
Здесь Иисус выбирает из числа учеников двенадцать апостолов, «чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов» (Мар. 3, 14–15).
Таким образом, Иисус совершает шаг, которого не сделали ни Иоанн Креститель, ни кумранский «Учитель праведности», ни Аполлоний Тианский: не ограничиваясь чтением наставлений, Он превращает своих учени¬ков в агитаторов и пропагандистов Его Миссии. Это обеспечило христиан¬ству первое серьезнейшее преимущество в сравнении с другими учениями.
Вот имена этих двенадцати:
Симон, сын Ионы, он же Кифа или Пётр;
Андрей, брат Петра;
Иаков и Иоанн, сыновья Заведея, именуемые также Воанергес — «Сыны громовы»;
Филипп;
Варфоломей;
Фома, именуемый по-гречески Дидим («Близнец»); в апокрифическом Евангелии от Фомы он назван полным именем — Дидим Иуда Фома;
Матфей мытарь;
Иаков сын Алфея, вероятно, брат предыдущего. Некоторые же исследователи считают этого Иакова двоюродным братом Иисуса, полагая, что именно он в Евангелиях и «Деяниях» именуется «братом Господним».
Дело в том, что значительная часть современных богословов считают Марию «вечной Девой»: родив Иисуса чудесным образом, позже она уже не рожала, а значит, единоутробных братьев у Иисуса не могло быть. При этом ссылаются на то, что в арамейском языке слово аха (брат) употребляется и по отношению к двоюродным братьям. Однако, во-первых, известные нам Евангелия написаны по-гречески, а в греческом языке слово адельфос означает именно единоутробного брата. Во-вторых, в «Деяниях Апостолов» после перечисления одиннадцати апостолов сказано, что все они пребывали в молитве и молении, с женами и Мариею, Матерью Иисуса и с братьями его» (Деян. 1, 14); т. е. братья Иисуса явным образом отделены от апостолов.
Десятого апостола звать Симоном. Для отличия от Симона Петра Марк и Матфей именуют его Хананеем (Кананитом), а Лука — Зилотом.
Одиннадцатого апостола Марк называет Фаддеем, а Матфей — «Леввем, прозванным Фаддеем».
Двенадцатым апостолом был Иуда, сын Симона, по прозвищу Искариот, предавший Учителя.
У Марка Апостолы перечислены в следующем порядке: Симон Пётр, Иаков и Иоанн Заведеевы, Андрей, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон Кананит и Иуда Искариот. У Матфея Андрей назван сразу вслед за своим братом Петром, т. е. ранее братьев Заведеевых, а сам Матфей раньше Фомы.
Дальнейшие события Марк и Матфей описывают следующим образом.
По возвращении в город вокруг Иисуса и его учеников возникает постоянная толкотня, так что им буквально некогда перекусить. Прослышав о бурной деятельности своего родича, «ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя» (Мар. 3, 21). Таким образом, Марк свидетельствует, что семья Иисуса не только не верила в Его миссию, но и пыталась Ему мешать, публично объявляя Его безумцем. Матфей подобных бестактных напоминаний, разумеется, себе не позволяет.
Однажды вечером Иисус, стоя в лодке, произнес проповедь перед собравшейся на берегу толпой. После этого Он с учениками переправился на другую сторону озера, в область Гадары и Десятиградья. Здесь происходит известный эпизод с изгнанием легиона бесов из бесноватого: бесы перебираются в стадо свиней, свиньи бросаются в море и тонут; бесноватый же исцелился «и пошел и начал проповедывать в Десятиградии, что сотворил с ним Иисус. И все дивились» (Мар. 5, 20). Наличие свиней в грекоязычной Гадаринской земле не должно вызывать удивления.
По возвращении Иисуса в Капернаум «один из начальников синагоги по имени Иаир» пригласил Его к своей больной дочери. По дороге к Его одежде тайком прикоснулась женщина, двенадцать лет страдавшая кровотечением, и немедленно исцелилась. «В то же время Иисус, почувствовав Сам в Себе, что вышла из него сила, обратился в народе и сказал: кто прикоснулся к Моей одежде?» (Мар. 5, 30). Матфей, описывая это событие, не упоминает об истечении силы, видимо, полагая, что это умаляет всемогущество Сына Божия.
Между тем дочь Иаира скончалась, но Иисус, придя, сказал, что она просто спит, и воскресил ее.
«Оттуда вышел Он и пришел в свое отечество; за Ним следовали ученики Его», — пишет далее Марк (Мар. 6, 1). «В свое отечество» значит в Назарет. Местные жители проповедь земляка всерьез не приняли, так как слишком хорошо знали Его семью: «Не плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? не здесь ли между нами Его сестры? И соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и в доме своем. И не мог совершить там никакого чуда; только, на немногих больных наложив руки, исцелил их» (Мар. 6, 3–5).
Матфей практически повторяет Марка, но не решается даже чужими устами назвать Иисуса плотником, предпочитая более осторожные выражения: «Не плотников ли Он сын?». Тем более Матфей не желает признать, что Иисус «не мог совершить никакого чуда». Он предлагает свое объяснение: «и не совершил там многих чудес по неверию их» (Мат. 13, 58).
Лука сообщает дополнительные детали относительно событий в Назарете: «И возвратился Иисус в силе духа в Галилею; и разнеслась молва о Нем по всей окрестной стране. Он учил в синагогах их, и от всех был прославлен. И пришел в Назарет, где был воспитан, и вошел, по обыкно¬вению Своему, в день субботний в синагогу, и стал читать» (Лук. 4, 14–16). Проповедь вызвала бурную дискуссию, в результате которой «все в синагоге исполнились ярости, и, вставши, выгнали Его вон из города и повели на вершину горы, на которой город их был построен, чтобы свергнуть Его; но Он, прошед посреди них, удалился. И пришел в Капернаум, город Галилейский, и учил их в дни субботние» (Лук. 4, 28–31).
Избрание двенадцати апостолов у Луки, судя по предшествующим событиям, происходит в окрестностях Капернаума: «В те дни взошел Он на гору помолиться и пробыл всю ночь в молитве Богу. Когда же настал день, призвал учеников Своих и избрал из них двенадцать, которых и наименовал Апостолами» (Лук. 6, 12–13).
Следуя традиции Марка — Матфея, Лука первыми из апостолов называет Симона Петра и его брата Андрея. Далее следует Иаков Заведеев и лишь потом его брат Иоанн. Симона Кананита Лука знает как Симона Зилота, а вместо Леввея Фаддея в его списке присутствует неизвестный Марку и Матфею Иуда Иаковлев. В пользу Луки в данном случае свидетельствует включенное в новозаветный канон «Послание Иуды», а также наличие апокрифического Евангелия от Иуды; впрочем, эти произведения могут принадлежать Дидиму Иуде Фоме. Замыкает перечень Луки злополучный Иуда Искариот.
После избрания апостолов Иисус обращается к собравшимся с проповедью, а затем возвращается в Капернаум.
Таким образом, маршрут скитаний Иисуса и Его учеников по Галилее выписан у Луки гораздо менее подробно, чем у Марка. Это и неудивительно: Марк сам был галилеянином и писал по горячим следам событий, Лука же географию Галилеи представлял себе неважно, да и лет прошло уже немало.
В апокрифическом Евангелии от эбионитов, написанном от лица апостолов, избрание двенадцати совмещено с появлением у Иисуса первых учеников: «Явился человек по имени Иисус лет тридцати от роду, который избрал нас. И когда Он пришел в Капернаум, Он вошел в дом Симона, чье прозвище было Пётр, и открыл свои уста и сказал: Я проходил мимо озера Тивериадского, Я выбрал Иоанна и Иакова, сыновей Заведеевых, и Симона, и Андрея, и Фаддея, и Симона зелота, и Иуду Искариота, и тебя, Матфей, Я призвал, когда ты сидел, собирая пошлину, и ты последовал за мною. Посему я хочу, чтобы вы были двенадцатью апостолами для свидетельства Израилю». Отметим, что имена Иоанна и Иакова Заведеевых названы здесь первыми.

Равноапостольная Мария Магдалина

В окружении Иисуса наряду с мужчинами были и женщины. Прежде всего, это, разумеется, родственницы и свойственницы самого Иисуса и его учеников. Некоторые из апостолов имели жен и детей, в том числе дочерей («Филипп выдал и дочерей своих замуж», писал римский епископ Климент, принадлежавший к поколению апостольских учеников). Но были среди женщин и посторонние, те, кого привлекала личность Иисуса и чей общественный темперамент не находил выхода в иудаизме, пронизанном мужским шовинизмом.
Апокрифическое Евангелие от Филиппа в несколько путаной форме подчеркивает, что женщины, наиболее близкие к Иисусу, носили одно и то же имя: «Трое шли с Господом все время: Мария, его мать, и ее сестра, и Магдалина, та, которую называют Его спутницей. Ибо Мария — его сестра, и его мать, и его спутница».
Марии Магдалине в евангельской истории принадлежит очень важное место. Если бы женщина в тогдашней Палестине могла формально претендовать хотя бы на некоторое равенство с мужчинами (в быту некоторые женщины, несомненно, командовали мужчинами, как всегда и всюду при любом общественном устройстве), Марию Магдалину следовало бы причислить к апостолам, причем к наиболее значимым. Недаром православная церковь именует ее «святой и равноапостольной».
Составители Талмуда, до которых евангельские предания дошли в весьма искаженном виде, путают Марию Магдалину с матерью Иисуса: «Его мать — Мария, завивающая волосы женщин» (по-еврейски «мегадела»). Более вероятно, что своим прозвищем Магдалина обязана рыбацкому городку Магдала, находившемуся на западном побережье Геннисаретского озера по соседству с Капернаумом, между Тивериадой и Вифсаидой. Удивительно, но в христианской традиции вокруг Марии Магдалины тоже царит путаница, которой мы еще коснемся ниже.
Лука отмечает, что в хождениях по городам и селениям Иисуса, помимо двенадцати апостолов, сопровождали «и некоторые женщины, которых Он исцелил от злых духов и болезней: Мария, называемая Магдалиною, из которой вышли семь бесов, и Иоанна, жена Хузы, домохозяина Иродова, и Сусанна, и многие другие, которые служили Ему имением своим» (Лук. 8, 2–3). Итак, Мария Магдалина была одержимой, пока ее не исцелил Иисус. Луке можно было бы и не поверить, но факт выхода семи бесов подтверждает близкий к Петру Марк (Мар. 16, 9).
Упоминавшийся выше епископ Епифаний Кипрский в своем труде «Панарион» цитирует так называемые «Вопросы Марии», где близость Марии Магдалины к Иисусу изображается языком отнюдь не евангельским. Это сочинение анонимного гностика выглядит крайне неубедительно, однако и во вполне правдоподобном Евангелии от Филиппа сказано: «И спутница Сына — это Мария Магдалина. Господь любил Марию более учеников, и он часто целовал ее уста. Остальные ученики, видя Его любящим Марию, сказали ему: Почему Ты любишь ее более всех нас?». На этот, прямо скажем, не слишком умный вопрос Иисус отвечал риторически: «Почему не люблю Я вас, как ее?».
Особенно недружелюбно относился к спутнице Иисуса Симон Пётр. В апокрифическом Евангелии от Фомы он прямо требует: «Пусть Мария уйдет от нас, ибо женщины недостойны жизни». Перевод здесь, безусловно, не вполне точен: вряд ли Пётр считал, что женщин следует поголовно уничтожать, — речь идет о «жизни вечной», т. е. загробной. Существование у женщин бессмертной души отрицали не только некоторые фарисеи (саддукеи-то отрицали бессмертие души вообще), но позже и отдельные христианские авторитеты.
В Евангелии от Фомы Иисус, защищая Марию Магдалину от нападок Петра, вынужден почти оправдываться и прибегать к софистике: «Смотрите, я исправлю ее, дабы сделать ее мужчиной, чтобы она также стала духом живым, подобным вам, мужчинам. Ибо всякая женщина, которая станет мужчиной, войдет в царствие небесное».

Два путешествия в Иерусалим

Евангелист Иоанн, умалчивая о событиях в Галилее, ничего не говорит и об избрании апостолов, одним из которых был он сам. Он вообще избегает слова «апостол», предпочитая говорить об «учениках».
Упомянув о посещении Иисусом Капернаума, Иоанн переходит к рассказу о путешествии в Иерусалим, в котором, видимо, сопровождал Учителя.
«Приближалась пасха Иудейская, Иисус пришел в Иерусалим. И нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели обменщики денег. И сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов, и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул; и сказал продающим голубей: возьмите это отсюда, и дома Отца Моего не делайте домом торговли» (Иоан. 2, 13–16).
Вряд ли расправу над скотоводами, голубятниками и владельцами обменных пунктов Иисус совершил единолично. Торгаши в храме наверняка раздражали многих верующих; нужен был лишь человек, готовый открыто воспротивиться вошедшему в привычку святотатству.
Смелый поступок сразу принес Иисусу известность и авторитет. «И когда Он был в Иерусалиме на празднике Пасхи, то многие, видя чудеса, которые Он творил, уверовали во имя Его. Но сам Иисус не вверял Себя им, потому что знал всех, и не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке; ибо сам знал, что в человеке» (Иоан. 2, 23–25). Иными словами, Он не объявлял открыто о своем мессианстве. Тем не менее один из начальников фарисеев по имени Никодим заходил ночью и говорил с Ним.
«После сего пришел Иисус с учениками своими в землю Иудейскую и там жил с ними и крестил. А Иоанн также крестил в Еноне близ Салима, потому что там было много воды; и приходили туда и крестились; но Иоанн еще не был заключён в темницу» (Иоан. 3, 22–24). Сказано абсолютно ясно: вопреки утверждениям Марка и Матфея, Иоанн Креститель и Иисус некоторое время действовали параллельно.
«Когда же узнал Иисус о дошедшем до фарисеев слухе, что Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн, — хотя Сам Иисус не крестил, а ученики Его, — то оставил Иудею и пошёл опять в Галилею» (Иоан. 4, 1–3).
Путь из Иудеи в Галилею лежал через Самарию, где Иисус свободно общался с самаритянами, — для правоверного иудея поведение чрезвычайно рискованное. По возвращении в Галилею Он вновь направляется в Кану, где исцеляет сына некоего царедворца из Капернаума. «Это второе чудо сотворил Иисус, возвратившись из Иудеи в Галилею» (Иоан. 4, 54).
Как будто сразу вслед за этим (возможно, осенью того же года) следует еще одно путешествие в Иерусалим. «После сего был праздник Иудейский, и пришел Иисус в Иерусалим. Есть же в Иерусалиме у Овечьих ворот купальня, называемая по-еврейски Вифезда, при которой было пять крытых ходов: в них лежало великое множество больных, слепых, хромых, иссохших, ожидающих движения воды» (Иоан. 5, 2–3). Отметим, что Иоанн, в отличие от остальных евангелистов, не раз демонстрирует знакомство с иерусалимской топонимикой.
В этой купальне Иисус исцелил человека, проболевшего тридцать восемь лет. Исцеление было совершено в субботу, и это вызвало нарекания. «Иисус же говорил им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю. И еще более искали убить Его Иудеи, за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцем своим называл Бога, делая себя равным Богу. На это Иисус сказал: истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также» (Иоан. 17–19).
В подтверждение своей избранности Иисус ссылается на мнение Иоанна Крестителя, а еще больше на совершенные чудеса: «Вы посылали к Иоанну, и он засвидетельствовал об истине… Он был светильник, горящий и светящий; а вы хотели малое время порадоваться при свете его. Я же имею свидетельство больше Иоаннова: ибо дела, которые Отец дал мне совершить, самые дела сии, Мною творимые, свидетельствуют о Мне, что Отец послал Меня» (Иоан. 5, 33–36).

Переговоры с Иоанном Крестителем

У синоптиков посещение Иисусом Иерусалима отсутствует. Скорее всего, ни Пётр, ни его земляки-апостолы не покидали тогда пределов Галилеи.
Матфей и Лука после процедуры избрания апостолов переходят к переговорам между Иисусом и якобы заключенным в темницу Иоанном Крестителем: «И когда окончил Иисус наставления двенадцати ученикам Своим, перешел оттуда учить и проповедовать в городах их. Иоанн же, услышав в темнице о делах Христовых, послал двоих из учеников своих сказать Ему: Ты ли Тот, который должен придти (Мессия. — А. А.), или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют; и блажен, кто не соблазнится о Мне!» (Мат. 11, 1–6).
Лука называет конкретно те «дела Христовы», из-за которых Иоанн решил обратиться к Иисусу. В галилейском городе Наине Иисус воскресил сына вдовы, что произвело потрясающее впечатление на окружающих. «И возвестили Иоанну ученики его о всем том. Иоанн, призвав двоих из учеников своих, послал к Иисусу спросить: Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать кого другого? (Лук. 7, 18–19). В остальном Лука почти до-словно воспроизводит текст Матфея, но о том, что Иоанн Креститель в это время якобы находился в заключении, не упоминает.
Евангелисты подчеркивают, что Иоанн Креститель сам признавал первенство Иисуса; слова Иоанна о том, что он лишь готовит путь для истинного Мессии, они однозначно относят к Иисусу. Однако, согласно тем же Евангелиям, в отношениях между учениками Иоанна и Иисуса существовала впоследствии очевидная напряженность из-за расхождения в обрядах: ученики Иоанна, как и фарисеи, скрупулезно блюли посты, а ученики Иисуса этого не делали, а также не омывались, не мыли руки перед едой, не ополаскивали тарелки, кружки, котлы и скамьи.
Объявив своим последователям, что «из рожденных женами нет ни одного пророка больше Иоанна Крестителя, но меньший в Царстве Божием больше него», Иисус обрушивается с укорами на галилейские города, не признавшие Его: «Горе тебе, Хоразин! горе тебе, Вифсаида! ибо, если бы в Тире и Сидоне явлены были силы, явленные в вас, то давно бы они во вретище и пепле покаялись; но говорю вам: Тиру и Сидону отраднее будет в день суда, нежели вам. И ты, Капернаум, до неба вознесшийся, до ада низвергнешься» (Мат. 11, 21–23). Таким образом, Он признаёт, что потерпел в Галилее неудачу.

Насыщение пяти тысяч и попытка мятежа

Далее повествования четырех евангелистов на некоторое время сливаются в общее русло.
Иисус начинает посылать учеников по двое для самостоятельной проповеди, дав им власть над нечистыми духами. «Они пошли и проповедывали покаяние; изгоняли многих бесов и многих больных мазали маслом и исцеляли» (Мар. 6, 12–13). Иоанн рассказал Учителю, что какой-то чужак Его именем изгонял бесов, и как апостолы «запретили ему, потому что не ходит за нами». Иисус же ответил: «Не запрещайте ему; ибо никто, сотворивший чудо именем Моим, не может вскоре злословить Меня. Ибо, кто не против вас, тот за вас» (Мар. 9, 38–40).
В Евангелии от Матфея Иисус произносит слова, которые на первый взгляд противоречат предыдущим: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает» (Мат. 12, 30). Но на деле обе фразы имеют один и тот же смысл: Иисус объявляет своими сторонниками всех, кто содействует популяризации Его миссии. Таким образом, в пропагандистскую деятельность включаются, наряду с апостолами, совершенно посторонние люди.
Иоанн Креститель к этому времени был уже мертв, и когда до Ирода Антипы дошли вести об успехах Иисуса, он в страхе решил, что речь идет о воскресшем Иоанне.
Между тем апостолы, гордые своими достижениями, возвращаются и видят, что вокруг их Учителя день-деньской толпится масса народу. Их вовлекает этот водоворот, и чтобы дать им отдых, Иисус отсылает их «в пустынное место», где вскоре сам присоединяется к ним.
Матфей связывает уход Иисуса с гибелью Иоанна Крестителя. Ученики Иоанна, похоронив учителя, приходят к Иисусу и сообщают о казни. «И услышав, Иисус удалился оттуда на лодке в пустынное место один; а народ, услышав о том, пошел за Ним из городов пешком» (Мат. 14, 13). Волей-неволей Он вынужден возобновить проповедь и исцеления. Ему докладывают, что собравшимся нечего есть, и Он совершает одно из самых известных своих чудес: насыщает пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч мужчин.
Иоанн Заведеев в 6-й главе своего Евангелия описывает те же события, но приводит больше конкретных деталей. Толпа поклонников Иисуса собирается на холме в окрестностях Тивериады незадолго до Пасхи. Обращаясь к апостолу Филиппу, Иисус спрашивает, где взять хлеба на всех собравшихся, тот же отвечает, что на это не хватит и двухсот денариев. Андрей, брат Петра, докладывает, что у одного мальчика есть пять ячменных хлебов и две рыбины; ими Иисус и насыщает пять тысяч человек.
Лука, описывая это чудо, называет не Тивериаду, а «пустое место, близ города, называемого Вифсаидою» (Лук. 9, 10). Вифсаида находится на противоположном от Тивериады берегу Геннисаретского озера. Но правоту Иоанна и ошибку Луки подтверждает Марк, который, завершив рассказ о насыщении пяти тысяч, пишет далее:
«И тотчас вынудил учеников Своих пойти в лодку и отправиться вперед на другую сторону к Вифсаиде, пока он отпустит народ» (Мар. 6, 45). Итак, чудо было явлено в окрестностях Тивериады, и лишь после этого Иисус отправляет учеников в Вифсаиду.
Видимо, вскоре после этого или несколько позже иудейские радикалы попытались использовать впечатление от совершаемых Иисусом чудес для организации восстания против Рима. Об этом вскользь упоминает Иоанн: «Иисус же, узнав, что хотят придти, нечаянно взять Его и сделать царем, опять удалился на гору один» (Иоан. 6, 14–15). Слова Иоанна подтверждает обнаруженный в XIX в. древнеславянский перевод «Иудейской войны» Иосифа Флавия, который содержит места, отсутствующие в известном греческом тексте: «У него (Иисуса) было обыкновение чаще пребывать перед городом (Иерусалимом) на Елеонской горе, где он совершал и исцеления людей. И собралось вокруг него 150 рабов и множество народа, видевшее его силу, так как все, что он хотел, он творил словом. И предложили они ему, войдя в город, перебить римских солдат и Пилата и царствовать над ними. Но он отказался от этого».

Хождение Иисуса по воде и отпадение ряда учеников

Итак, Иисус направляет учеников озером в Вифсаиду, а сам остается близ Тивериады. Последующие события Марк, Матфей и Иоанн излагают более-менее одинаково.
Был вечер. Проплыв в лодке 25–30 стадиев (4–5 км), апостолы попадают в бурю. Вряд ли можно назвать настоящей бурей волнение на Геннисаретском озере, но вполне возможно, что они в самом деле почувствовали себя в опасности. Иисус узнает об этом и около четвертой ночной стражи (т. е. под утро), шагая по воде, приходит к ним на помощь. Ветер утихает, и апостолы благополучно добираются до Капернаума, расположенного неподалеку от Вифсаиды.
Между тем слушатели Иисуса в окрестностях Тивериады, не находя ни Его, ни Его учеников, рассаживаются по лодкам, плывут в Капернаум и встречают Иисуса, чудесным образом уже оказавшегося там.
В Капернауме Иисус вновь учит в синагоге, но Его слова вызывают у слушателей лишь возмущение. «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним. Тогда Иисус сказал двенадцати: не хотите ли и вы отойти? Симон Пётр отвечал Ему: Господи! к кому нам Идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни, и мы уверовали и познали, что Ты — Христос, Сын Бога Живого» (Иоан. 6, 66–69). Остальные евангелисты об отпадении учеников не упоминают.

Посещение Финикии и области Кесарии Филипповой

Марк и Матфей далее описывают путешествие Иисуса в Финикию,
«в пределы Тирские и Сидонские», и последующее возвращение через Десятиградие «в пределы Далмануфские» (Мар. 8, 10) или «в пределы маг¬далинские» (Мат. 15, 39). В пути Иисус, снисходя к уничижительным мольбам язычницы-хананеянки («и псы под столом едят крохи у детей», говорит она), исцеляет её дочь. Также он излечивает глухого косноязычного и насыщает четыре тысячи человек, а по возвращении в Вифсаиду исцеляет слепца.
Из Вифсаиды Иисус направляется в окрестности Кесарии Филипповой — столицы тетрархии Филиппа Ирода. «Дорогою Он спрашивал учеников своих: за кого почитают Меня люди? Они отвечали: за Иоанна Крестителя, другие — за Илию, а иные — за одного из пророков» (Мар. 8, 27–28).
В это время Иисус начинает открывать ученикам, что Ему суждено быть убитым и на третий день воскреснуть. «И отозвав Его, Пётр, начал прекословить Ему: будь милостив к себе, Господи! да не будет этого с Тобою! Он же обратившись сказал Петру: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мат. 16, 22–23).

Преображение

Иоанн о путешествиях в Финикию и тетрархию Филиппа Ирода не упоминает. Описав отпадение учеников в Капернауме, он лишь сообщает, что Иисус после этого «ходил по Галилее, ибо по Иудее не хотел ходить, потому что иудеи искали убить Его».
Далее Иоанн пишет: «Приближался праздник Иудейский — поставление кущей» (Иоан. 7, 3–5). Напомним, что Кущи — праздник осенний. Похоже, именно к этому времени относится один из ключевых эпизодов в общении Иисуса с учениками.
Синоптики время действия не оговаривают, упоминание о поставлении кущей в их тексте присутствует.
Марк рассказывает, как Иисус, взяв с собой Петра, Иакова и Иоанна, повел их «на гору высокую». Там апостолы становятся свидетелями Его Преображения: «Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить. И явился им Илия с Моисеем; и беседовали с Иисусом» (Мар. 9, 3–4).
Апостолы этим видением страшно напуганы; Пётр, ничего не соображая, бормочет несуразицу: «Учитель, а здесь хорошо! Сделаем три кущи — Тебе одну, Моисею одну, и одну Илие». «И явилось облако, осеняющее их, и из облака исшел глас, глаголющий: Сей есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте. И внезапно посмотревши вокруг, никого более с собою не видели, кроме одного Иисуса» (Мар. 9, 7–8).
Матфею блистающих одежд и гласа небесного недостаточно, он вводит деталь, призванную усилить впечатление: «И просияло лице Его как солнце» (Мат. 17, 2). Об испуге апостолов он, понятно, не упоминает.
Лука почти дословно повторяет Марка, но сообщает некоторые дополнительные детали. Оказывается, Моисей и Илия в беседе с Иисусом «говорили об исходе Его, который Ему надлежало совершить в Иерусалиме. Пётр же и бывшие с ним отягчены были сном: но пробудившись увидели славу Его, и двух мужей стоящих с Ним» (Лук. 9, 31–32). То есть изменения в облике Учителя и беседующих с ним Илию и Моисея апостолы видели как бы спросонья, но при этом понимали содержание их разговора.

Третье путешествие в Иерусалим

Иоанн о Преображении ни словом не обмолвился, хотя, по свидетельству синоптиков, был непосредственным его свидетелем. Упомянув о приближении праздника кущей, он приступает к рассказу об очередном, третьем по счету, посещении Иисусом Иерусалима.
В канун праздника братья Иисуса уговаривают Его идти в Иудею: «Ибо никто не делает чего-либо втайне, и ищет сам быть известным; если Ты творишь такие дела, то яви себя миру». «Ибо и братья Его не верили в Него», — не то с сожалением, не то с издёвкой добавляет евангелист (Иоан. 7, 4–5). Поскольку после Вознесения Иисуса один из Его братьев встал во главе иерусалимской общины христиан, подобное напоминание единоверцы Иоанна вряд ли сочли уместным.
Иисус не послушал братьев; но когда они отправились в Иерусалим, Он тоже пришел туда, «не явно, а как бы тайно» (Иоан. 7, 10). Иоанн, как и в прошлый раз, сопровождал Учителя; остальные же апостолы, видимо, остались в Галилее.
Инкогнито Иисус сохранял очень недолго: уже в середине праздника Он начал читать поучения молящимся в храме. «И дивились иудеи, говоря: как он знает писание, не учившись?» (Иоан. 7, 15).
Впечатление от Его выступлений было двойственным. Одни слушатели удивлялись: «Ведь это тот самый, который в розыске, а между тем стоит тут и говорит открыто… Может, начальство убедилось, что он в самом деле Мессия? Но ведь всем известно, что он из Галилеи, а про Мессию никто не должен знать, откуда он пришел».
Впрочем, такие разговоры велись среди простонародья, руководители же иудейской общины деятельность Иисуса осуждали практически единодушно. Но что, собственно, могли поставить Ему в вину люди, из которых некоторые (саддукеи) отрицали даже бессмертие души? Прежде всего, конечно, то, что Иисус почти в открытую игнорировал всю внешнюю сторону иудаизма, его обрядность, т. е. именно то, чему придавали огромное значение большинство фарисеев. Однако были расхождения и более глубокие.
В нашу задачу не входит изложение Его учения — для этого лучше всего почитать внимательно Евангелия. Насколько мы в состоянии судить, Иисус, как и другие создатели мировых религий, — Будда Гаутама и пророк Мухаммед, — не считал, что проповедует новую религию. Обращаясь почти исключительно к иудеям, Он добивался двух вещей: чтобы они жили праведно, согласно духу, а не только букве Моисеева закона, и чтобы признали Его Христом (Мессией) и к тому же Сыном Божьим, посланным Яхве к избранному им народу для исправления нравов.
Против первого никто открыто не возражал. Что же касается второго, то большинство иудеев Ему не поверили. Для этого у них имелись серьезные основания. Во-первых, считалось, что главным назначением Мессии является воссоздание Израильского царства, а Иисус этого не сделал. Во-вторых, Его деятельность почти не выходила за пределы полуварварской Галилеи, откуда Он был родом. В-третьих, чудеса Иисуса выглядели для большинства недостаточно убедительно (в Евангелии от Марка, наиболее раннем, они сводятся в основном к исцелениям и насыщению голодных), а в непосредственной близости от родных мест чудеса Ему вообще не давались.
Что касается термина «Сын Божий», то в менталитете семитских монотеистов (в том числе в возникшем позднее исламе) он воспринимается как нелепость, и, хуже того, святотатство: ведь у абсолютного и совершенного божества, будь то иудейский Яхве или мусульманский Аллах, не может быть детей!
Главное же, возможно, заключалось в том, что большинство иудеев, и в первую очередь их руководители, пока еще предпочитали несвободную, но привычную жизнь под властью римлян тому перевороту, который неизбежно должен был последовать за появлением Мессии. За Иисусом шли лишь пассионарные маргиналы, однозначно отвернувшиеся от греко-римского мира. «Инстинктивная ненависть к реальности — следствие крайней раздражительности и болезненности, когда уже не хочется, чтобы тебя “трогали”, потому что любое прикосновение действует слишком сильно». Так определил психологический настрой ранних христиан Ницше, большой знаток по части «крайней раздражительности и болезненности». А надо признать, что у большинства населения римской Палестины оснований для раздражительности было никак не меньше, чем у этого нервного немца.
«Уверовал ли в Него кто из начальников, или из фарисеев? — резонно спрашивали  фарисеи. — Но этот народ невежда в законе, проклят он» (Иоан. 7, 48–49). Среди руководителей иудейской общины лишь Никодим, тайно встречавшийся с Иисусом, пытался защищать Его. Но заступнику быстро заткнули рот: «А ты случаем сам не из Галилеи? Знаешь ведь, что оттуда пророки не приходят». Однако ни о каких конкретных шагах начальство тогда не договорилось: «И разошлись все по домам» (Иоан. 7, 53).
Однажды утром, когда Иисус находился в храме, к Нему привели женщину, уличенную в прелюбодеянии, и стали спрашивать, как с ней поступить. Это была явная провокация: Моисеев Закон в подобных случаях предписывал побитие камнями, а все знали, что Иисус не склонен скрупулезно следовать заповедям. Иисус долго чертил что-то пальцем на земле, не поднимая головы, а потом произнёс знаменитую фразу: «Кто из вас без греха, первый брось на неё камень» (Иоан. 8, 7). Безгрешных среди ревнителей нравственности не нашлось, и виновная была отпущена.
Иисус оставался в Иерусалиме всю осень. Среди упреков, высказанных Ему тогда фарисеями, отметим следующий: «Не правду ли мы говорим, что ты Самарянин и что бес в тебе?» (Иоан. 8, 48). Услышав, что Он обещает своим последователям бессмертие, книжники возмущались: «Чем Ты себя делаешь?». Иисус отбивался ссылками на Отца Небесного: «Если Я Сам Себя славлю, то слава Моя ничто: Меня прославляет Отец Мой, о Котором вы говорите, что Он Бог ваш; и вы не познали Его, а Я знаю Его; и если скажу, что не знаю Его, то буду подобный вам лжец; но Я знаю Его и соблюдаю слово Его» (Иоан. 8, 54–55).
«Настал же тогда в Иерусалиме праздник Обновления, и была зима. И ходил Иисус в храме, в притворе Соломоновом» (Иоан. 10, 22–23). Слушатели добивались от Него ясного признания, что Он считает себя Христом, но Он из осторожности не давал прямого ответа, предпочитая го¬ворить обиняками. «Тогда опять искали схватить Его; но Он уклонился от рук их. И пошел опять за Иордан, на то место, где прежде крестил Иоанн, и остался там. Многие пришли к нему и говорили, что Иоанн не сотворил никакого чуда; но все, что сказал Иоанн о нем, было истинно. И многие там уверовали в Него» (Иоан. 10, 39–42).
Для Иисуса наступала последняя весна. В ближайшую Пасху Ему предстояло быть распятым.

КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

Воскрешение Лазаря

Далее Иоанн, опять же единственный из евангелистов, описывает одно из самых знаменитых чудес Иисуса.
«Был некто Лазарь из Вифании, из селения, где жили Мария и Марфа, сестра ее» (Иоан. 11, 1); «Вифания же была близ Иерусалима, стадиях в пятнадцати», — поясняет Иоанн (Иоан. 11, 18). Пятнадцать стадиев — это менее трех километров.
Узнав о болезни Лазаря, Иисус два дня оставался на месте. «После этого сказал ученикам: пойдем опять в Иудею. Ученики сказали Ему: Равви! давно ли иудеи искали побить тебя камнями, и Ты опять идешь туда?» (Иоан. 11, 7). Вскоре пришло известие, что Лазарь уже умер, но Иисус оставался непреклонным. «Тогда Фома, иначе называемый Близнец, сказал ученикам: пойдем и мы умрем с Ним» (Иоан. 11, 16).
Когда Иисус пришел в Вифанию, Лазарь лежал в пещере в гробу четвертый день и уже начинал смердеть. Но Иисус «воззвал громким голосом: Лазарь, иди вон!
И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идёт» (Иоан. 11, 43–44).
Этот эпизод сыграл ключевую роль в дальнейших событиях. Руководители иудаистской общины терпели беспокойного галилейского пророка, пока он ограничивался исцелениями и двусмысленными заявлениями. Воскрешение Лазаря вывело Его на иной уровень популярности, сделав крайне опасным (предыдущие воскрешения, совершенные вдали от Иерусалима, видимо, не получили широкой огласки или считались сомнительными).
Томас Карлейль, живший в XIX в., иронически заметил: «Если бы Иисус Христос явился сегодня, никто не стал бы его распинать, — его бы пригласили к обеду, выслушали и от души посмеялись». Но две тысячи лет назад к Слову, да еще подкрепленному чудесами, относились всерьез, по крайней мере в Палестине.
«Тогда многие из Иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него;
А некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус.
Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и говорили: что нам делать? Этот Человек много чудес творит; Если оставим Его так, то все уве¬руют в Него — и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом.
Один же из них, некто Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал им: вы ничего не знаете.
И не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Иоан. 11, 43–50).
Иоанн поясняет, что Каиафа сказал это не от себя, а по Божию внушению, открывшему ему, что Иисус «умрет за народ».
«Славянский Иосиф» не только подтверждает рассказ Иоанна, но и дает важную дополнительную информацию. После сообщения о попытке возвести Иисуса на царство там говорится: «Потом, когда весть об этом дошла до еврейских властителей, они собрались с первосвященником и сказали: «Мы немощны и слабы сопротивляться римлянам, но лук натянут. Пойдём же и заявим Пилату то, что мы слышали, и обезопасим себя от того, чтобы он, услышав все от других, лишил нас имущества, самих перебил, а детей рассеял. И войдя, сообщили Пилату. А он, послав воинов, перебил многих из народа и доставил к себе того чудотворца. Допросив его, Пилат понял, что это добродетельный человек, а не злодей, не мятежник, не претендент на царство, и отпустил его. Ибо он исцелил его умирающую жену. Он (Иисус) пошел на свое обычное место и занялся своими обычными делами. И еще больше людей собралось вокруг него, и прославился он своими делами больше всех».
Итак, если верить «славянскому Иосифу», Иисус подвергся аресту. И хотя его сторонники, похоже, оказали сопротивление (иначе почему при аресте так много людей погибло?), Пилат оправдал Его и освободил.

Дорога в Иерусалим: Ефраим, Иерихон, Вифания

Некоторое время после этого Иисус соблюдал сугубую осторожность: «Посему Иисус уже не ходил явно между Иудеями, а пошел оттуда в страну близ пустыни, в город, называемый Ефраим, и там оставался с учениками своими» (Иоан. 11, 54).
Это, однако, продлилось недолго. «Приближалась Пасха Иудейская, и многие из всей страны пришли в Иерусалим пред Пасхою, чтобы очиститься» (Иоан. 11, 54–55). Настроение Иисуса меняется, и Он решает идти в Иерусалим. Матфей, пересказав Его притчу о Царстве Небесном, пишет далее: «Когда окончил Иисус слова сии, то вышел из Галилеи и пришел в пределы Иудейские за Иорданскою стороною» (Мат. 19, 1).
В совокупности Евангелия рисуют достаточно ясную и подробную картину последнего пути Иисуса.
У Луки после сообщения об исцелении бесноватого (видимо, эпилептика) говорится: «Когда же приблизились дни взятия Его от мира, Он восхотел идти в Иерусалим и послал вестников пред лицем Своим; и они пошли и вошли в селение Самарянское, чтобы приготовить для Него; но там не приняли Его, потому что Он имел вид путешествующего в Иерусалим» (Лук. 9, 51–53). Видимо, не блиставшие ортодоксальностью жители Самарии не жаловали паломников, пробиравшихся через их землю к иерусалимскому храму.
В это время, согласно Луке, Иисус отобрал еще семьдесят учеников для апостольского служения: «После сего избрал Господь и других семьдесят учеников, и послал их по два пред лицем своим во всякий город и место, куда Сам хотел идти» (Лук. 10, 1). И далее: «Семьдесят учеников возвратились с радостью и говорили: Господи! и бесы повинуются нам о имени Твоем. Он же сказал им: Я видел сатану, спадшего с неба, как молнию; се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражию, и ничто не повредит вам» (Лук. 10, 17–19).
Торопясь по предначертанному пути, Иисус не позволил одному из учеников похоронить отца, а другому проститься с домашними. «И проходил по городам и селениям, уча и направляя путь к Иерусалиму» (Лук. 13, 22). В проповедях Он возвещал теперь коренную перестройку всей религиозной жизни в связи с приближением Царства Божия: «Закон и пророки до Иоанна; с сего времени Царствие Божие благовествуется, и всякий усилием входит в него» (Лук. 16, 16).
На подходе к Иерихону Иисус намекает апостолам, что Его земной путь близится к концу: «Отозвав же двенадцать учеников Своих, сказал им: вот, мы восходим в Иерусалим, и совершится все написанное чрез пророков о Сыне Человеческом… Но они ничего из этого не поняли; слова сии были для них сокровенны, и они не разумели сказанного» (Лук. 18, 31–34).
Марк и Лука сообщают, что при приближении «к Иерусалиму, к Виффагии и Вифании, к горе Елеонской» (Мар. 11, 1; Лук. 19, 29) Иисус послал двоих учеников подыскать молодого осла. У Матфея Он посылает за ослом непосредственно из Виффагии. Найдя подходящее животное, стоящее у ворот на улице, ученики у всех на глазах отвязывают его. «Когда же они отвязали молодого осла, хозяева его сказали им: зачем отвязываете ослика? Они отвечали: он надобен Господу» (Лук. 19, 33–34). «И те отпустили их», — добавляет Марк (Мар. 11, 6).
Зачем Иисусу, обычно ходившему пешком, понадобился молодой осел, поясняет Матфей, а еще более прямо Иоанн: «Иисус же, нашед молодого осла, сел на него, как написано: Не бойся, дщерь Сионова! се, Царь твой грядет, сидя на молодом осле» (Иоан. 12, 14–15). Евангелист цитирует здесь ветхозаветного пророка Захарию, предсказывавшего торжество Израиля над врагами: «Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: се, царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (Зах. 9, 9). Иисус сознательно стремился к тому, чтобы у свидетелей Его въезда в Иерусалим возникли ассоциации со знакомыми строками Библии.
Верхом на этом осле Он ехал к Иерусалиму, а ученики делали все возможное, чтобы сделать зрелище как можно более торжественным. «Многие же постилали одежды свои на дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали на дороге. И предшествовавшие и сопровождавшие восклицали: осанна! благословен грядущий во имя Господне! Благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида! осанна в высших!» (Мар. 11, 8–10). Таким образом, въезд Иисуса в Иерусалим увязывался с восстановлением древнего Израильского царства Давида.
Примерно такую же картину рисует Лука. «И когда Он ехал, постилали одежды свои на дороге. А когда Он приблизился к горе Елеонской, все множество учеников начало в радости велегласно славить Бога за все чудеса, какие видели они. Говоря: благословен Царь, грядущий во имя Господне! мир на небесах и слава в вышних!» (Лук. 19, 36–38).
С точки зрения фарисеев все это выглядело святотатственно, и они пытались урезонить Иисуса: «И некоторые фарисеи из среды народа сказали Ему: Учитель! запрети ученикам Твоим. Но Он сказал им в ответ: сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют» (Лук. 19, 36–40).
«Через два дня надлежало быть празднику Пасхи и опресноков; и искали первосвященники и книжники, как бы взять Его и убить; но говорили: только не в праздник, чтобы не произошло возмущение в народе» (Мар. 14, 1–2).
Во время остановки в Вифании в доме Симона-прокаженного к возлежащему Иисусу «пришла женщина с алавастровым сосудом мира из нарда чистого, драгоценного, и, разбивши сосуд, возлила Ему на голову. Некоторые же вознегодовали и говорили между собою: к чему сия трата мира? Ибо можно было бы продать его более, нежели за триста динариев, и раздать нищим. И роптали на нее» (Мар. 14, 3–5).
Иоанн, во-первых, указывает более раннее время, а во-вторых, называет поименно всех основных участников эпизода. «За шесть дней до Пасхи пришел Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мертвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, а  Лазарь был одним из возлежащих с Ним. Мария же, взявши фунт нар-дового чистого драгоценного мира, помазала ноги Иисуса и отерла во¬лосами своими ноги Его; и дом наполнился благоуханием от мира» (Иоан. 12, 1–3). А возмутился бесполезной тратой никто иной, как Иуда Искариот: «Сказал он это не потому, чтобы заботился о нищих, но потому, что был вор: он имел при себе денежный ящик и носил, что туда опускали» (Иоан. 12, 6).
До Луки предания об этом эпизоде дошли в сильно преображенном виде.
На пути в Иерусалим в «одном селении» Иисуса встречают сестры Марфа и Мария. Пока Марфа хлопотала об угощении, Мария «слушала слово Его», чем заслужила Его расположение (Лук. 10, 39). Что же касается помазания миром, то в Евангелии от Луки оно происходит значительно раньше – то ли в Капернауме, то ли в Наине, в доме фарисея Симона (о проказе не сказано ни слова): «И вот женщина того города, которая была грешница, узнавши, что Он возлежит в доме фарисея, принесла алавастровый сосуд с миром. И, ставши позади у ног Его и плача, начала обливать ноги Его слезами и отирать волосами головы своей, и целовала ноги Его, и мазала миром» (Лук. 7, 37–38). Ее щедрость Иисус ставит в пример скуповатому Симону: «А потому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много; а кому мало прощается, тот мало любит» (Лук. 7, 47).
Таким образом, своим историческим повествованием Лука невольно связал невидимой нитью Марию из Вифании с безымянной грешницей. Позже некоторые комментаторы (в т. ч. отцы западного христианства Иероним и Августин) без достаточных оснований отождествили этих женщин с самой замечательной из многочисленных евангельских Марий — с Марией Магдалиной, превратив верную ученицу Иисуса в раскаявшуюся проститутку.
В Вифании вокруг Иисуса опять собирается толпа. «Многие из Иудеев узнали, что Он там, и пришли не только для Иисуса, но чтобы видеть и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых. Первосвященники же положили убить и Лазаря, потому что ради него многие из Иудеев приходили и веровали в Иисуса» (Иоан. 12, 9–11).
Ощущение опасности было разлито в воздухе. «Когда были они на пути, восходя в Иерусалим, Иисус шел впереди их, и они ужасались, и, следуя за Ним были в страхе» (Мар. 10, 32). Изнервничавшимся апостолам необходимо было знать, какая награда ждет их за верность Учителю, и связанные с этой верностью невзгоды; поэтому Пётр принялся допытываться: «Вот, мы оставили всё и последовали за Тобою; что же будет нам?». Иисус пообещал, что «когда сядет Сын Человеческий на престоле славы своей, сядете и вы на двенадцати престолах судить двенадцать колен Израилевых» (Мат. 19, 27–28).
Однако этого им было мало: требовалось еще выяснить, кому какая доля достанется  от обещанной чести, и они «дорогою рассуждали между собою, кто больше» (Мар. 9, 33). Претензии на первенство открыто заявили Иоанн и Иаков Заведеевы. По свидетельству Марка, братья просили Учителя разрешить им, когда Он явится во славе, сесть рядом с Ним, «одному по правую сторону, а другому по левую» (Мар. 10, 37). Матфей же называет инициатором просьбы не Иоанна и Иакова, а их мать, которая, как положено еврейской маме, желала получше пристроить своих сынков: «Тогда приступила к Нему мать сыновей Заведеевых с сыновьями своими, кланяясь и чего-то прося у него. Он сказал ей: чего ты хочешь? Она говорит Ему: скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царствии Небесном» (Мат. 20, 20–21). Сам Иисус на просьбы Заведеевской семьи отвечал: «Не знаете вы, чего просите. Это не от меня зависит, а что кому уготовано». Остальные десять апостолов ополчились на Иакова и Иоанна, Иисус же объяснял им, что кто хочет быть первым, должен стать рабом для всех.
Иоанн об этой некрасивой сцене вообще умалчивает.

Въезд в Иерусалим

На въезде в Иерусалим Иисуса встречала толпа зевак. Причину их многочисленности поясняет Иоанн: «Народ, бывший с Ним прежде, свидетельствовал, что Он вызвал из гроба Лазаря и воскресил его из мертвых; потому и встретил Его народ, ибо слышал, что Он сотворил это чудо» (Иоан. 12, 17–18). Однако, несмотря на все усилия апостолов, большинство встречающих не воспринимали сидящего на осле Иисуса в качестве Мессии: «И когда вошел Он в Иерусалим, весь город пришел в движение и говорили: кто Сей? Народ же говорил: Сей есть Иисус, пророк из Назарета Галилейского» (Мат. 21, 10–11).
В толпе иудеев оказались несколько обращенных в иудаизм эллинов, пришедших в Иерусалим на поклонение. Он подошли к Филиппу и попросили провести их поближе к Иисусу. Филипп передал просьбу Андрею, и вместе они подошли к Иисусу. «Иисус же сказал им в ответ: пришел час прославиться Сыну Человеческому» (Иоан. 12, 23).
«И вошел Иисус в Иерусалим и в храм; и осмотрев все, как время уже было позднее, вышел в Вифанию с двенадцатью» (Мар. 11, 11).
На следующий день, когда они снова шли из Вифании в Иерусалим, Иисус по пути проклял смоковницу, на которой не нашлось плодов. В иеру¬салимском храме Он вновь изгнал торговцев «и столы меновщиков и скамьи продающих голубей опрокинул. И не позволял, чтобы кто пронес через храм какую-либо вещь» (Мар. 11, 16).
У Матфея и Луки Иисус начинает действовать немедленно по приходе в Иерусалим: «И вошед в храм, начал прогонять продающих в нём и покупающих» (Лук. 19, 45; тж. Мат. 21, 12). «Первосвященники и книжники и старейшины» пытались выяснить у Иисуса, чьей властью Он творит чудеса, но Он отказался ответить.
На выходе из храма один из учеников, видимо, впервые оказавшийся в Иерусалиме, воскликнул: «Учитель! посмотри, какие камни и какие здания!
Иисус сказал ему в ответ: видишь сии великие здания? все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне.
И когда сидел на горе Елеонской против храма, спрашивали Его наедине Пётр, и Иаков, и Иоанн, и Андрей: скажи нам, когда это будет, и какой признак, когда все сие должно свершиться?» (Мар. 13, 1–4). Он же не сказал, когда именно, а говорил лишь о грядущих бедствиях, предвещающих конец света, и о последующем Своем торжестве:
«Но в те дни, после скорби той, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются.
Тогда увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках с силою многою и славою.
И тогда Он пошлет Ангелов Своих и соберет избранных своих от четырех ветров, от края земли до края неба» (Мар. 13, 24–27).

Тайная вечеря и арест

Иисус ощущал, что ходит по краю пропасти. Для этого у Него имелись веские основания, ибо Его враги уже получили санкцию Пилата на Его вторичный арест.
Понять мотивы непоследовательного поведения прокуратора по отношению к человеку, исцелившему его жену, несложно. Меньше всего его интересовали богословские тонкости, связанные с истолкованием понятия Мессии. Принцепс позволил евреям исполнять их нелепые обряды при условии, что они будут повиноваться законам Римской республики. А этот нищий проповедник, один из множества ему подобных, объявлял себя сыном еврейского бога и претендовал на какую-то никем не признанную власть над евреями — пусть и дикарями, но все же подданными императора и римского народа. И как это уже бывало, его популярность, даже против его воли, могла быть использована во вред Риму.
Дополнительную причину называет «славянский Иосиф»: «Законники (т. е. руководители храмовой общины, стоявшие на страже Моисеева Закона. — А. А.) были опять уязвлены завистью к нему (Иисусу). И дали тридцать талантов Пилату, чтобы он убил его. Тот взял и дал им волю самим привести в исполнение свое желание. Стали искать подходящего случая, чтобы его убить». Тридцать талантов серебра (свыше миллиона долларов на наши деньги) придали аргументам обвинителей особую весомость и перевесили вероятную личную симпатию Пилата к незлобивому чудаку-проповеднику.
«И пошел Иуда Искариот, один из двенадцати, к первосвященникам, чтобы предать Его им» (Мар. 14, 10).
Марк и Матфей связывают предательство с эпизодом в Вифании, где Иуда пожалел денег, потраченных на умащение Учителя. Лука ограничивается общими фразами, приписывая поступок Иуды проискам сатаны: «Приближался праздник опресноков, называемый Пасхою; и искали первосвященники и книжники, как бы погубить Его, потому что боялись народа. Вошел же сатана в Иуду, прозванного Искариотом, одного из числа двенадцати, и он пошёл и говорил с первосвященниками и начальниками, как Его предать им. Они обрадовались и дали ему денег; и он обещал, и искал удобного времени, чтобы предать Его им не при народе» (Лук. 22, 1–6).
«Настал же день опресноков, в который надлежало закалать пасхального агнца, — пишет далее Лука. — И послал Иисус Петра и Иоанна, сказав: пойдите, приготовьте нам пасху» (Лук. 22, 7–8). Во время предпасхальной трапезы (евр. седер, в синодальном переводе вечеря) Иисус умыл ноги своим ученикам, показывая на примере, как они должны относиться друг к другу, и поведал, что один из них предаст Его.
По мнению Иоанна, подлый замысел созрел у Иуды непосредственно во время вечери, возможно, под влиянием обиды. Вот что тогда произошло:
«Один же из учеников Его, которого любил Иисус (т. е. сам Иоанн. — А. А.), возлежал у груди Иисуса;
Ему Симон Пётр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит.
Он, припадши к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это?
Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту.
И после того куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее.
Но никто из возлежавших не понял, к чему Он это сказал ему.
А как у Иуды был ящик, то некоторые думали, что Иисус говорит ему: «купи, что нам нужно к празднику», или чтобы дал что-нибудь нищим.
Он, приняв кусок, тотчас вышел; а была ночь» (Иоан. 13, 23–30).
Иисус же продолжал говорить с учениками о том, что скоро покинет их. Симон Петр спросил, куда Он пойдет. Иисус ответил: «Куда Я иду, никто не может со мной пойти».
«И сказал Господь: Симон! Симон! се, сатана просил, чтобы сеять вас как пшеницу;
Но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев своих.
Он отвечал Ему: Господи! с Тобою я готов и в темницу и на смерть идти.
Но Он сказал: говорю тебе, Пётр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня» (Лук. 22, 31–34).
В изложении Иоанна эта сцена также происходит во время трапезы; а вот Марк и Матфей помещают ее позже, когда Иисус с учениками пришел на Елеонскую гору.
У Иоанна Иисус во время вечери молится за учеников и за всех, кто уверует по слову их. «Сказав сие, Иисус вышел с учениками Своими за поток Кедрон, где был сад, в который вошел Сам и ученики Его» (Иоан. 18, 1).
Лука дает понять, что Иисус готовился к вооруженному сопротивлению в случае попытки ареста и запасался оружием: «Они (ученики. — А. А.) сказали: Господи! вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно. И вышед, пошел по обыкновению на гору Елеонскую; за Ним последовали и ученики Его» (Лук. 22, 38–39).
Марк пишет: «И воспевши, пошли на гору Елеонскую.
И говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь…
По воскресении же Моем, я предварю вас в Галилее.
Пётр сказал Ему: если и все соблазнятся, но не я.
И говорит ему Иисус: истинно говорю тебе, что ты ныне, в эту ночь, прежде нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня.
Но он еще с большим усилием говорил: хотя бы мне и надлежало умереть с Тобою, не отрекусь от тебя. То же и все говорили» (Мар. 14, 26–31).
Иисус теперь открыто признает, что является Сыном Божиим:
«Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Иоан. 16, 28).
«Пришли в селение, называемое Гефсимания, и Он сказал ученикам своим: посидите здесь, пока Я помолюсь.
И взял с Собою Петра, Иакова и Иоанна; и начал ужасаться и тосковать.
И сказал им: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь, и бодрствуйте.
И, отошед немного, пал на землю и молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей» (Мар. 14, 32–35).
Пока Иисус молится, Пётр, Иоанн и Иаков засыпают. Он их будит и говорит:
«Встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня.
И тотчас, как Он еще говорил, приходит Иуда, один из двенадцати, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и книжников и старейшин» (Мар. 14, 42–43).
Иоанн не пишет о молитве в саду и о том, как сам он вместе с другими задремал, а сразу переходит к обстоятельствам ареста:
«Знал же это место и Иуда, предатель Его, потому что Иисус часто собирался там с учениками Своими.
Итак Иуда, взяв отряд воинов и служителей от первосвященников и фарисеев, приходит туда с фонарями и светильниками и оружием» (Иоан. 18, 2–3).
«Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть; возьмите Его, и ведите осторожно.
И пришед тотчас подошел к Нему и говорит: Равви! Равви! И поцеловал Его» (Мар. 14, 44–45).
В изложении Луки апостолы собираются, как было условлено, оказать сопротивление. Они обращаются за санкцией к Иисусу: «Бывшие же с Ним, видя, к чему идет дело, сказали Ему: Господи! не ударить ли нам мечем? И один из них ударил раба первосвященникова и отсек ему правое ухо» (Лук. 22, 49–50).
Марк о прежних договоренностях не знает или не хочет говорить. События в его Евангелии развиваются спонтанно: «Один же из стоявших тут извлек меч, ударил раба первосвященникова и отсек ему ухо. Тогда Иисус сказал им: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня! Каждый день бывал Я с вами в храме и учил, и вы не брали Меня; но да сбудутся Писания» (Мар. 14, 46–49).
Матфей пишет то же с незначительными изменениями. У Луки Иисус не упоминает о библейских предначертаниях, а обращение к врагам заканчивает словами: «Но теперь — ваше время и власть тьмы» (Лук. 22, 53).
Иоанн называет по именам и ученика, который пытался сопротивляться, и раненого им раба: «Симон же Пётр, имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо; имя рабу было Малх. Но Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец? Тогда воины и тысяченачальник и служители Иудейские взяли Иисуса, и связали Его» (Иоан. 18, 10–12).
«Тогда, оставивши его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них» (Мар. 14, 50–52).

Суд первосвященников

Комментаторы полагают, что убежавшим юношей был сам Марк; он и продолжит повествование:
«И привели Иисуса к первосвященнику; и собрались к нему все первосвященники и старейшины и книжники» (Мар. 14, 53).
Пётр проникает за Учителем внутрь первосвященнического двора и вместе со слугами греется, сидя у огня (ночь была холодной). Пока Иисуса допрашивают, Пётр дважды отрицает перед служанкой свою принадлежность к Его ученикам. В это время поет петух. «Спустя немного, стоявшие тут опять стали говорить Петру: точно ты из них; ибо ты галилеянин, и наречие твое сходно. Он же начал клясться и божиться: не знаю Человека Сего, о Котором говорите. Тогда петух запел во второй раз. И вспомнил Пётр слово, сказанное ему Иисусом: прежде, нежели петух пропоет дважды, отречешься от Меня. И начал плакать» (Мар. 14, 70–72).
Матфей пишет то же самое, называя при этом имя первосвященника, к которому привели арестованного Иисуса: это Каиафа, тот самый, который говорил, что казнь Иисуса поможет избежать столкновения с римлянами и гибели еврейского народа.
Матфей же единственный из евангелистов сообщает о дальнейшей судьбе Иуды: «Тогда Иуда, предавший Его, увидев, что Он осужден, и раскаявшись, возвратил тридцать сребренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И бросив сребренники в храме, он вышел, пошел и удавился» (Мат. 27, 3–5).
В изложении Луки троекратное отречение Петра непонятным образом происходит в присутствии самого Иисуса. «Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил слово Господа как Он сказал ему: прежде нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды. И вышед вон, горько заплакал» (Лук. 22, 61–62).
Иоанн уточняет рассказы остальных евангелистов. Оказывается, во-первых, что сначала Иисуса отвели не к Каиафе, а во-вторых, это он, Иоанн, провел Петра во двор первосвященника:
«И отвели Его сперва к Анне: ибо он был тесть Каиафе, который был на тот год первосвященником:
Это был Каиафа, который подал совет Иудеям, что лучше одному человеку умереть за народ.
За Иисусом следовали Симон Пётр и другой ученик (сам Иоанн. — А. А.); ученик же сей был знаком первосвященнику и вошел с Иисусом во двор первосвященнический;
А Петр стоял за дверями. Потом другой ученик, который был знаком первосвященнику, вышел, и сказал придвернице, и ввел Петра» (Иоан. 8, 13–16). Тут-то Петр и отрекся трижды: сначала перед придверницей, потом перед рабами, гревшимися у огня (но не сидя, как у Марка, а стоя), и, наконец, перед рабом, родственником того, которому отсек ухо. И тотчас после этого запел петух.
На допросе у Анны один из служителей ударил Иисуса по щеке за то, что Он непочтительно разговаривал с первосвященником. «Иисус отвечал ему: если Я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня? Анна послал его связанного к первосвященнику Каиафе» (Иоан. 18, 23–24).

Суд Пилата

Лука пишет: «И как настал день, собрались старейшины народа, первосвященники и книжники, и ввели Его в свой синедрион» (Лук. 22, 66).
Собственно говоря, это была просто формальность, необходимая, чтобы выполнить договоренность с Пилатом об аресте Иисуса. Обвинение представило свидетелей, утверждавших: «Он говорил: могу разрушить храм Божий и в три дня создать его» (Мат. 26, 61). Видимо, синедрион быстро утвердил решение Анны и Каиафы: «Немедленно поутру первосвященники со старейшинами и книжниками составили совещание и, связавши Иисуса, отвели и предали Пилату» (Мар. 15, 1).
Слово очевидцу Иоанну:
«От Каиафы повели Иисуса в преторию. Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть Пасху» (Иоан. 18, 28).
Пилат вышел и спросил, в чем обвиняют узника, но в ответ услышал нечто туманное: «Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе» (Иоан. 18, 30). Видимо, прокуратор в этот момент вновь начинает колебаться и не прочь отделаться от неприятной миссии. Он предлагает пришедшим самим судить арестанта по своему закону; однако те не соглашаются, поскольку не имеют права осуждать на смерть.
Лука добавляет интересную подробность. Обвиняя Иисуса перед Пилатом, иудеи сказали, что Он учил «начиная от Галилеи до сего места». «Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галиеянин? И узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме» (Лук. 23, 6–7). Речь идет о галилейском тетрархе Ироде Антипе, участие которого в суде над Иисусом подтверждают некоторые апокрифы.
На вопросы Ирода Иисус ничего не отвечал, а первосвященники и книжники стояли рядом и обвиняли Его. «Но Ирод со своими воинами, уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату. И сделались в тот день Пилат и Ирод друзьями между собою, ибо прежде были во вражде друг с другом» (Лук. 23, 11–12).
Иоанн об участии Ирода в процессе не упоминает. В его Евангелии Пилат спрашивает Иисуса, считает ли Он себя царем Иудейским. Тот отвечает, что царство Его не от мира сего. «Пилат сказал Ему: итак ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа моего» (Иоан. 18, 37). «Что есть истина?» — скептически роняет Пилат. — «И, сказав это, опять вышел к иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем» (Иоан. 18, 38). А поскольку по обычаю Пилат освобождал одного узника на Пасху, он спросил, хотят ли они, чтобы он отпустил Царя Иудейского? Они же кричали, чтобы отпустил Варавву.
Иоанн называет Варавву (Бар-Раббан, т. е. «сын учителя») просто разбойником; Лука же пишет, что он был посажен «за возмущение и убийство» (Лук. 23, 25). Это подтверждает Марк: «Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийст¬во. И народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них. Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского? Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти. Но первосвященники возбудили народ кричать, чтобы отпустил им лучше Варавву» (Мар. 15, 7–11).
Пилат повторяет вопрос, но толпа кричит, указывая на Иисуса: «Распни Его!»
«Пилат сказал им: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: распни Его!
Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, и Иисуса, бив, предал на распятие.
А воины отвели Его внутрь двора, то есть, в преторию, и собрали весь полк;
И одели Его в багряницу, и, сплетши терновый венец, возложили на Него;
И начали приветствовать Его: радуйся, Царь Иудейский!
И били Его по голове тростью, и плевали на него и, становясь на колени, кланялись Ему» (Мар. 15, 14–19).
Матфей утверждает, что за Иисуса пыталась вступиться жена Пилата: «Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» (Мат. 27, 19). Учитывая сообщение «славянского Иосифа» об исцелении ее Иисусом, такое заступничество вполне понятно. И только Матфей описывает знаменитую сцену умывания рук Пилатом: «Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы. И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших» (Мат. 27, 24–25).
Следует отметить, что в Евангелиях речь идет всего лишь о толпе (греч. охлос), собравшейся возле претории, однако переводчики постарались возложить ответственность за гибель Иисуса на весь еврейский народ.
В описании Иоанна ход действий Пилата предстает более извилистым.
«Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! И били Его по ланитам» (Иоан. 19, 1–3).
После этого Пилат вновь выходит к иудеям и говорит, что не находит за узником вины. Когда Иисуса в терновом венце и багрянице выводят к народу, Пилат произносит: «Се, Человек!». Однако народ продолжает кричать: «Распни Его!». «Пилат говорит им: возьмите Его вы и распните, ибо я не нахожу в Нем вины». Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал себя Сыном Божиим. Пилат, услышав это слово, больше убоялся, и опять вошел в преторию, и сказал Иисусу: откуда Ты? Но Иисус не дал ему ответа» (Иоан. 19, 6–9).
Прокуратор пытается втолковать упрямцу, что имеет власть распять Его, Он же отвечает: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе» (Иоан. 19, 11).
Эта удивительная снисходительность усиливает колебания Пилата. «С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царём, противник кесарю.
Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, называемом Лифостротон (каменный помост), а по-еврейски Гаввафа.
Тогда была пятница пред Пасхою, и час шестый (т. е. около полудня. — А. А.). И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш!
Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя кроме кесаря.
Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели» (Иоан. 19, 12–16).

Распятие

Итак, в Евангелии от Иоанна Иисуса ведут к месту казни после полудня. У Марка это происходит рано утром:
«Когда же насмеялись над Ним, сняли с него багряницу, одели Его в собственные одежды Его и повели Его, чтобы распять Его.
И заставили проходящего некоего Киринеянина Симона, отца Александрова и Руфова, идущего с поля, нести крест Его.
И привели Его на место Голгофу, что значит: «лобное место».
И давали Ему пить вино со смирною; но Он не принял. Распявшие Его делили одежды Его, бросая жребий, кому что взять. Был час третий (примерно девятый час утра по нашему счету. — А. А.), и распяли Его. И была надпись вины Его: Царь Иудейский».
С Ним распяли двух разбойников, одного по правую, а другого по левую сторону Его» (Мар. 15, 20–27).
Иоанн отмечает, что надпись на кресте «Иисус Назорей, Царь Иудейский» была сделана по приказу Пилата на трех языках — по-еврейски, по-латыни и по-гречески. Первосвященники просили написать «Он говорил: Царь Иудейский», но Пилат сделал по-своему.
Более подробно описывает Иоанн и дележ одежды. «Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон; хитон же был не сшитый, а весь тканый сверху.
Итак сказали друг другу: не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет… Так поступили воины» (Иоан. 19, 23–24).
По словам Иоанна, уже с креста Иисус поручил ему заботиться о Своей Матери:
«При кресте Иисуса стояли Матерь Его, сестра Матери Его Мария Клеопова, и Мария Магдалина.
Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери своей: Жено! се сын твой.
Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял ее к себе» (Иоан. 19, 25–27).
У Марка этот эпизод отсутствует, но женщин он также упоминает: «Были тут и женщины, которые смотрели издали; между ними была и Мария Магдалина, и Мария, мать Иакова меньшого и Иосии, и Саломея, которые и тогда, как Он был в Галилее, следовали за Ним и служили Ему, и другие многие, вместе с ним пришедшие в Иерусалим» (Мар. 15, 40–41). Матфей, перечисляя женщин, пропускает Саломею, но называет мать Иоанна и Иакова Заведеевых.
Согласно Марку, около полудня (в шестом часу по тогдашнему счету) небо потемнело; страдания же Иисуса на кресте длились после этого еще около трех часов:
«В шестом же часу настала тьма по всей земле, и продолжалась до часа девятого.
В девятом часу возопил Иисус громким голосом: «Элои, Элои! ламма савахфани?» что значит: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»
Некоторые из стоявших тут услышавши говорили: вот, Илию зовет.
А один побежал, наполнил губку уксусом и, наложив на трость, давал Ему пить, говоря: постойте, посмотрим, придет ли Илия снять Его.
Иисус же, возгласив громко, испустил дух.
И завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу. Сотник, стоящий напротив Его, увидев, что Он, так возгласив, испустил дух, сказал: истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мар. 15, 33–39).
У Матфея распятому Иисусу дают «пить уксуса, смешанного с желчью» (Мат. 27, 34). Сообщает Матфей и о разорвавшейся завесе; однако Иероним, написавший комментарий к Евангелию от Матфея, отмечает, что в варианте, «написанном еврейскими письменами, сказано, что не завеса храма разорвалась, но архитрав огромного размера обрушился».
«Славянский Иосиф» при описании иерусалимского храма отмечает, что ранее завеса в нем была целой; «теперь же жалостно на нее смотреть: она разорвалась внезапно сверху донизу, когда добродетельный человек, — по делам своим даже не человек, — был при помощи подкупа отдан на смерть. И многие другие знамения, говорят, были тогда». Не исключено, впрочем, что слова эти являются (целиком или частично) позднейшей вставкой.
Итак, согласно Марку, смерть Иисуса на кресте наступила около трех часов дня. Иоанн час смерти не называет, но приводит другие подробности. Рассказав, как Иисус поручил его заботам Свою Мать, он далее пишет:
«После того Иисус, зная, что уже всё свершилось, говорит: жажду.
Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоивши уксусом губку и наложивши на иссоп, поднесли к устам Его.
Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: свершилось! И, преклонив голову, предал дух.
Но как тогда была пятница, то иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, ибо та суббота была день великий, просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их.
Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним;
Но, пришедши к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода.
И видевший (сам Иоанн. — А. А.) засвидетельствовал, истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили» (Иоан. 19, 28–35).
В апокрифическом Евангелии от Петра страдания Иисуса на кресте длятся, как и у Марка, с полудня до трех часов дня. Апокриф этот содержит некоторые дополнительные подробности и мотивировки.
«Был уже полдень, и мрак окутал всю Иудею. И они стали беспокоиться и бояться, не село ли солнце, а Он был еще жив. Ибо предписано им, чтобы солнце не заходило над умерщвленным». Здесь имеется в виду предписание, содержащееся в библейской книге «Второзаконие»: «Если в ком найдется преступление, достойное смерти, и он будет умерщвлен, и ты повесишь его на дереве, то тело его не должно ночевать на дереве, но погреби его в тот же день» (Втор. 21, 22–23).
Далее в Евангелии от Петра говорится: «Тогда кто-то из них сказал: напоите Его желчью с уксусом; и, смешав, напоили. И исполнили все, и довершили грехи над головами своими. Многие же ходили со светильниками и, полагая, что ночь наступила, отправились на покой. И Господь возопил: Сила моя, сила, ты оставила Меня! И, сказав это, Он вознесся (видимо, душа его вознеслась. – А. А.). И в тот же самый час разорвалась завеса в храме Иерусалима надвое. И тогда вытащили гвозди из рук господа и положили Его на землю. И земля вся сотряслась, и начался великий страх. Тогда солнце засветило, стало ясно, что час ещё девятый» (Евангелие от Петра).
Матфей по своему обыкновению, добавляет ещё более красочные подробности: в момент смерти Иисуса, помимо разорвавшейся завесы, «и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли, и, вышедши из гроба по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим» (Мат. 27, 51–53).
Ницше, искренне ненавидя евангельское христианство, не может не воздать должное распятому Иисусу, и делает это со свойственной ему страстностью: «“Радостный вестник” умер, как жил, как учил, — не ради “искупления людей”, а для того, чтобы показать, как надо жить. Он ничему не противится, не защищает своих прав, не делает и шага ради того, чтобы предотвратить самое страшное — более того, он еще торопит весь этот ужас... И он молит, он страдает и любит вместе с теми, кто чинит ему зло… Не противиться, не гневаться, не призывать к ответу… И злу не противиться — любить его…»
Мы же вернемся к повествованию Марка.
«И как уже настал вечер, потому что была пятница, то есть, день пред субботою, пришел Иосиф из Аримафеи, знаменитый член совета, который и сам ожидал Царствия Божия, осмелился войти к Пилату и просил Тела Иисусова.
Пилат удивился, что Он уже умер; и, призвав сотника, спросил его: давно ли умер?
И узнав от сотника, отдал Тело Иосифу.
Он, купив плащаницу, и сняв Его, обвил плащаницею и положил Его во гробе, который был высечен в скале; и привалил камень к двери гроба.
Мария же Магдалина и Мария Иосиева смотрели, где Его полагали» (Мар. 15, 42–47).
«Во гробе» — термин, используемый в синодальном переводе. На самом деле речь идет о мемориальной гробнице, семейном склепе, который устраивался в пещере. Вход в гробницу было принято закрывать камнем, который по-еврейски назывался голел и имел, видимо, форму диска.
Об Иосифе Аримафейском в Евангелии от Петра сказано: «Взял же он Господа, обмыл и обернул пеленой, и отнес в собственную гробницу, называемую садом Иосифа».
Иоанн замечает, что Иосиф — «ученик Иисуса, но тайный — из страха от Иудеев». Упоминает он и еще одного тайного ученика — Никодима: «Пришел также и Никодим, приходивший прежде к Иисусу ночью, и принес состав из смирны и алоя, литр около ста.
Итак они взяли Тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи.
На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен: там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб был близко» (Иоан. 19, 39–42).
Его земная жизнь завершилась; путь же Церкви Его  только начинался.



АПОКАЛИПСИС ГАЯ ПЕТРОНИЯ

В какой обстановке, в какой атмосфере рождалась христианская церковь?
***
Спустя тридцать с лишним лет после того, как в далёкой Иудее был казнён Иисус из Назарета, принцепс Нерон Клавдий Цезарь Август Германик, преследуемый повстанцами и покинутый друзьями, с тремя или четырьмя спутниками укрылся на вилле в трех с лишним милях от Рима, между дорогами Соляная и Номентанская. Нерон уже знал, что сенат объявил его врагом римского народа и что в случае поимки его казнят по обычаю предков — раздев догола и зажав голову между колодками, засекут до смерти розгами. По его приказанию с него сняли мерку и по ней вырыли могилу, собрали куски мрамора для надгробия, приготовили воду для омовения трупа и дрова для сожжения. Но он всё ещё медлил, не решаясь сделать последний шаг; то, всхлипывая, повторял «какой великий артист погибает!», то бормотал: «Живу я гнусно, позорно… не к лицу Нерону… не к лицу… нужно быть разумным в такое время… Ну же, мужайся!». Лишь когда стал слышен топот копыт приближающейся погони, он с помощью советника по церемониям Эпафродита вонзил меч себе в горло. Вбежавший центурион попытался заткнуть рану плащом; Нерон успел еще неразборчиво пробормотать несколько слов, прежде чем жизнь его покинула.
Это событие мы сейчас датируем 9 июня 68 года от Рождества Христова.
Не станем повторять Светония в разборе достоинств и недостатков Нерона, в описании его зверств и бесстыдств. Для нас важнее, что именно в правление этого императора открыто проявились явления, во многом определившие развитие цивилизации вплоть до нашего времени.
Видимо, незадолго до гибели Нерона пожилой христианский богослов по имени Иоанн, проживавший в большом старинном городе Эфесе на западном побережье современной Турции, направил послание своим единоверцам в шести других малоазиатских городах — Смирне, Пергаме, Фиатире, Сардах, Филадельфии и Лаодикее Фригийской. В этом письме, известном нам под именем «Апокалипсис» (Откровение), Иоанн Богослов описывает явленную ему в видении картину близкой гибели ненавистной империи, гибели в самом прямом смысле — с землетрясениями, пожарами, нашествием саранчи и водой, отравленной падением звезды Полынь.
Ангел, явившийся Иоанну, говорит ему:
«Подойди, я покажу тебе суд над великою блудницею, сидящею на водах многих».
И повел меня в духе в пустыню; и я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.
И жена облачена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее;
И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.
Я видел, что жена упоена была кровию святых и кровию свидетелей Иисусовых, и, видя ее, дивился удивлением великим.
И сказал мне ангел: что ты дивишься? я скажу тебе тайну жены и зверя, носящего ее, имеющего семь голов и десять рогов.
Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдет в погибель; и удивятся те из живущих на земле, имена которых не вписаны в книгу жизни от начала мира, видя, что зверь был, и нет его, и явится.
Здесь ум, имеющий мудрость. Семь голов суть семь гор, на которых сидит жена.
И семь царей, из которых пять пали, один есть, а другой еще не пришел, и когда придет, не долго ему быть.
И зверь, который был и которого нет, есть восьмый, и из числа семи, и пойдет в погибель.
И десять рогов, которые ты видел, суть десять царей, которые еще не получили царства, но примут власть со зверем, как цари, на один час...
И говорит мне: воды, которые ты видел, где сидит блудница, суть люди и народы, и племена и языки...
Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями» (Отк. 17, 1–18).
Далее следует видение «полной гибели всерьез» упомянутого великого города, после чего другой ангел возглашает:
«Пал, пал Вавилон, великая блудница, сделался жилищем бесов и пристанищем всякому нечистому духу... Ибо яростным вином блудодеяния своего она напоила все народы, и цари земные любодействовали с нею, и купцы земные разбогатели от великой роскоши ее...
И видя дым от пожара ее, возопили, говоря: какой город подобен городу великому!
И посыпали пеплом головы свои и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море! ибо опустел в один час» (Отк. 18, 2–19).
Упоминание о порфире и багрянице – цветах одежды и обуви римских императоров; описание пожара, который поглотит великий город на семи холмах; слова о святых людях, замученных властями, о пяти царях, которые пали, и шестом, который есть, — все это позволяет предположить, что Иоанн описывал свое видение в последние годы правления Нерона, после грандиозного пожара в Риме и последовавших репрессий против христиан.
Чтобы лучше представить себе тогдашнее состояние империи, на которую обрушивается с гневными и красочными, но довольно абстрактными обличениями иудейско-христианский книжник, обратимся к сочинениям других авторов.
Изнеженность современных ему зажиточных римлян красочно изобразил поэт Марк Валерий Марциал, живший около 40–100 гг. от Р. Х.:
«Уже одиннадцать раз ты, Зоил, вставал от трапезы,
И одиннадцать раз наряд ты менял,
Чтобы задержанный пот не засел во влажной одежде
И не нанес ветерок коже холеной вреда».
Разумеется, помимо богачей в Риме ютилось множество бедняков-пролетариев, снимавших небольшие квартирки. Те, кто не мог расплатиться и за это жалкое жилье, с ужасом ждали июльских календ (1 июля), когда в Риме принято было вносить квартплату. Неплательщиков выгоняли, предварительно взыскав долги; вот как выглядело такое изгнание в описании Марциала:
«О, отвратительные календы июля!
Видел я рухлядь твою, Вацерра. Я видел,
Как незадержанное за наем двухгодичный
Рыжая с семью волосками жена уносила,
Также седая и мать с огромной сестрою.
Фурии, думал я, вышли из Дисовой ночи.
Вслед за ними от стужи и голода чахлый
И гораздо бледнее несвежего бука,
Нового времени Ир, и сам ты тащился»
Эта пролетарская масса была недовольна своим местом в мире, но само уст¬ройство этого мира воспринимала как естественное. Раба Кондила, сетующего на свою жизнь, Марциал утешает тем, что «богатые тоже плачут»:
Ты боишься бича? Но подагра сечет и хирагра
Гая, и тысячу розог бы он предпочел.
А что тебя утром не рвет и лизать не приходится…
Не предпочтешь ли Кондилом трижды, чем Гаем, ты быть?»
Свидетельством того, что богача Гая подстерегали опасности и пострашнее подагры с хирагрой, служит судьба Гая Петрония Арбитра.
Светский повеса, принадлежавший к имперской верхушке, по словам Тацита, «дни отдавал он сну, ночи — выполнению светских обязанностей и удовольствиям жизни. И если других возносило к славе усердие, то его — праздность. И все же его не считали распутником и расточителем, каковы в большинстве проживающие наследственное достояние, но видели в нем знатока роскоши. Его слова и поступки воспринимались как свидетельство присущего ему простодушия, и чем непринужденней они были и чем явственней проступала в них какая-то особого рода небрежность, тем благосклоннее к нему относились. Впрочем, и как проконсул Вифинии, и позднее, будучи консулом, он выказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями. Возвратившись к порочной жизни или, быть может, лишь притворно предаваясь порокам, он был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса, так что Нерон стал считать приятным и исполненным пленительной роскоши только то, что было одобрено Петронием».
Однако и этому счастливчику судьба в итоге изменила. Кто-то донес императору, что Петроний был близок с казненным заговорщиком Сцевином. Вскоре все его челядинцы оказалась в тюрьмах, где из них выбивали показания на господина. В ожидании неизбежного ареста и мучительной казни Петроний пошутил последний раз в жизни: он описал безобразные оргии Нерона, «назвав поименно участвующих в них распутников и распутниц и отметив новшества, вносимые ими в каждый вид блуда, и, приложив печать, отправил его Нерону» (Тацит, Анналы, XVI, 18–19). После этого он вскрыл себе вены.
В романе «Сатирикон» Петроний запечатлел жизнь и нравы разных слоев римского общества, одинаково не интересующихся ничем, кроме жратвы, пьянства и секса.
Значительная часть действия романа происходит на пиру у богача Гая Трималхиона. Глупый и хвастливый, буквально купающийся в деньгах, упоенный собой и своим богатством, Трималхион предстает образчиком преуспеяния.
Впервые мы встречаем этого лысого старика в красной тунике и сандалиях на спортплощадке, где он играет зелеными мячами в компании с несколькими партнерами. Мяч, коснувшийся земли, в игре более не употребляется — показатель не искусства игрока, а его богатства. Возле игрового круга стоят раб с корзиной мячей и два евнуха: один держит серебряный горшок, другой считает упавшие мячи.
Далее следует картина пира, во время которого Трималхион, желая похвастаться, демонстративно заслушивает ежедневную хозяйственную сводку. Писец читает:
«В седьмой день календ секстилия (26 июля) в поместье Трималхиона, что близ Кум, родилось мальчиков тридцать, девочек — сорок. Свезено на гумно пшеницы пятьсот тысяч, быков пригнано — пятьсот. В тот же день прибит на крест раб Митридат за непочтительное слово о Гении нашего Гая. В тот же день отосланы в кассу десять миллионов сестерций, которых некуда было деть. В тот же день в Помпейских садах был пожар, начавшийся во владении Насты, бурмистра».
– Как? — искренне или притворно удивляется Трималхион, — да когда же купили для меня Помпейские сады?
– В прошлом году, — напоминает писец, — и поэтому они еще не внесены в списки.
– Если в течение шести месяцев, — вспыхивает хозяин, — я ничего не знаю о поместьях, которые мне покупают, — я раз навсегда запрещаю вносить их в опись!
Заметим, что, по свидетельству современников, хозяйства, подобные Трималхионову, были крайне неэффективны. Рабы плохо вспахивали землю, плохо следили за скотом и исподтишка сдавали его в аренду, воровали все, что плохо лежит, а управляющие завышали расход семян на посев и занижали цифры урожая, сбывая укрытое «налево».
Расчувствовавшись от выпитого, Трималхион пускается в воспоминания о том, как в силу выдающихся способностей достиг столь завидного положения.
«Веселитесь, прошу вас, друзья; ибо я таким же, как вы, был, да вот благодаря уму своему до всего дошел. Смекалка делает человеком — все остальное ничего не стоит. Хорошо купишь, хорошо продашь... Я лопаюсь от счастья...
Из Азии приехал я, не больше вон этого подсвечника, даже каждый день по нему свой рост мерил; чтоб борода скорее росла, верхнюю губу ламповым маслом смазывал. Четырнадцать лет по-женски был любезным моему хозяину; ничего тут постыдного нет — хозяйский приказ. И хозяйку ублаготворял тоже. Но умолкаю, ибо я не из хвастунов.
Итак, с помощью богов я стал хозяином в доме; заполонил сердце господина. Чего больше? Получил я сенаторскую вотчину. Но человек никогда не бывает доволен: вздумалось мне торговать. Чтобы не затягивать рассказа, скажу коротко — снарядил я пять кораблей. Вином нагрузил, — оно тогда на вес золота было, — и в Рим отправил. Но подумайте, какая неудача: все потонули. Не выдумка, а факт: в один день Нептун поглотил тридцать миллионов сестерций. Вы думаете, я пал духом? Ей-ей, я даже не поморщился от этого убытка. Как ни в чём не бывало, снарядил другие корабли, больше, крепче и удачнее, так что никто меня за слабого человека почесть не смог. Знаете, чем больше корабль, тем он крепче. Опять нагрузил я их вином, свининой, благовониями, рабами...
Чего боги хотят, то быстро делается. В первую же посылку округлил я десять миллионов. Тотчас же выкупил я все прежние земли моего патрона. Домик построил; рабов, лошадей, скота накупил; к чему бы я ни прикасался, все вырастало, как медовый сот. А когда стал богаче, чем вся округа, тогда — руки прочь: торговлю бросил и стал вести дела через вольноотпущенников».
Удачливый старикашка ощущает себя поистине «на вершине мира»: большего желать невозможно. У него уже готова эпитафия для своей будущей могилы: «Здесь покоится Г. Помпей Трималхион Меценатиан. Он мог бы украсить собой любую декурию, но не пожелал. Благочестивый, мудрый, верный, он вышел из маленьких людей, оставил тридцать миллионов сестерциев и никогда не слушал ни одного философа».
Пока же ему остается пировать, поражая окружающих утонченной роскошью. Удивительные кушанья и напитки сменяют друг друга. Вот перед гостями ставят блюдо с пирожными и сделанной из теста фигурой бога Приапа, держащего корзину с яблоками, виноградом и другими плодами. Гости расхватывают пирожные, из которых при малейшем нажиме бьют фонтаны шафрана, употребляющегося лишь при религиозных церемониях. Полагая, что окропленное этим соком блюдо само становится священным, гости вскакивают и громко провозглашают:
– Да здравствует божественный Август, отец отечества!
Обличения Иоанна Богослова направлены против Трималхиона и ему подобных. Но они лишь вершина айсберга, именуемого «Властью Римского народа» — Imperium populi Romanum.
Для того чтобы завоевать все Средиземноморье, римский народ в течение нескольких столетий был вынужден расти значительно быстрее, чем предписано природой. И он рос, вбирая в себя сначала римских новопоселенцев-плебеев, потом соседей-италиков, а главным образом за счёт постоянного отпуска на волю разноплеменных рабов (из вольноотпущенников происходит и Трималхион).
В результате, оставшись по названию римским, народ этот превратился в северо-итальянский, одновременно изменившись до неузнаваемости. Коренное население города Рима почти бесследно растворилось в массе выходцев из Испании, Галлии, Греции, Малой Азии, Сирии, Палестины, Египта, Африки, Месопотамии. На могильных надписях Рима той эпохи три четверти имен имеют неиталийское происхождение, в крупных городах Италии их больше половины, и даже в маленьких городках около 40 процентов. Но и среди жителей с римскими и италийскими именами огромное количество составляли опять же не коренные жители, а отпущенные на волю рабы и их потомки, бравшие имена патронов. Все они говорили на латинском языке, однако традиции древнего Рима, римские боги, лары, пенаты и маны для большинства из них являлись пустым звуком. Греки привезли с собой вакханалию — празднества в честь Диониса-Вакха, анатолийцы — почитание Матери богов Кибелы, египтяне — поклонение таинственной Исиде, вавилоняне — веру в звезды, иранцы — культ великого Митры, бога Солнца и правдивой клятвы. И хотя еврейское предание о «золотом тельце» еще не получило распространения, подавляющее большинство «новых римлян» поклонялись по сути именно этому божеству.
Формально Рим остался республикой, но демократия обратилась в фикцию, ибо реальная власть принадлежала теперь принцепсу. По-прежнему заседал сенат, ежегодно избирались консулы и преторы, однако кандидатуры на основные общественные должности подбирались администрацией принцепса, либо по крайней мере должны были получить высочайшее одобрение. Политическая борьба была оттеснена на уровень местных выборов (раскопанные стены города Помпеи испещрены предвыборными призывами). Большинство жителей Италии и Эллады спокойная жизнь при внешних признаках свободы устраивала больше, чем война за свободу. Цельс, например, считал, что «если изменить самое малое на земле, то все перевернется и пойдет прахом». Плутарх в наставлениях тем, кто управляет полисами Греции, утверждал, что они имеют столько свободы, сколько им предоставляет император, а больше им и не надо. Он рекомендовал магистратам, обращаясь с речами к народу, говорить не о былой свободе и величии греков, а лучше припоминать о тех пагубных последствиях, к которым приводят мятежи.
Вместе с римской гражданской общиной рассыпалась общинная мораль, а несколько десятилетий гражданских войн с систематическим истреблением политических противников, постоянным страхом за свою жизнь, массовым доносительством и предательством довершили деморализацию североитальянского населения.
Фигура Трималхиона в романе Петрония мало чем выделяется на общем фоне: остальные персонажи так же безнравственны, хотя и не могут равняться с ним богатством. По замечанию литературоведа Б. Ярхо, все они считают этот мир никуда не годным. Фортуна играет людьми, как хочет; человек — ничтожен; дружба — иллюзия; справедливости на земле не существует; нравственный человек есть аномалия, и все его ненавидят; все на свете продажно. Человек предоставлен самому себе, боги не вмешиваются в судьбы людей. Возмущаться тут, стало быть, нечем, а надо устраиваться как можно лучше.
Во всех цивилизациях основу общества всегда составляет семья — большая патриархальная, гаремная или парная. Но в столице и других крупнейших городах Римской империи семейные связи распадаются. Впервые в истории складывается общество, состоящее в значительной части из одиноких людей, не связанных друг с другом ничем, кроме погони за деньгами и жажды наслаждений. В некрополях римского времени появляется много могильных памятников, поставленных при жизни себе самому (или самой).
В ряде имперских центров женщины на практике добились полной эмансипации. Вопреки традиции они занимали почетные должности и даже административные посты, наравне с мужчинами образовывали корпорации с избираемым главой, одна из которых носила почтенное название «общества для распространения стыдливости». Впрочем, как раз с распространением стыдливости дела обстояли особенно плачевно. «Восемь мужей в пять лет, — восклицает Ювенал, — вот самая подходящая эпитафия на могилу римской матроны!». Ему вторит воспитатель Нерона Луций Анней Сенека: «Какую женщину может теперь унизить развод, с тех пор, как известные и знатные матроны считают года уже не по консулам, а по числу своих мужей? Они разводятся, чтобы вступить в новый брак, и снова выходят замуж, чтобы опять развестись. Раньше боялись такого скандала, пока он еще случался редко, но с тех пор, как дня не проходит, чтобы не услышать о новом разводе, люди, постоянно слушая рассказы об этом, научились и сами поступать таким же образом».
В романе Петрония римская матрона Квартилла во время пирушки в качестве развлечения устраивает лишение невинности семилетней служанки. На возражения она отвечает: «Да? Она, должно быть, сейчас моложе, чем я была в то время, когда впервые отдалась мужчине? Да прогневается на меня моя Юнона, если я хоть когда-нибудь помню себя девушкой. В детстве я путалась с ровесниками, потом пошли юноши постарше, и так до сей поры».
Квартилла принадлежит если не к верхам, то по крайней мере к средним слоям римлян. Среди низов общества нравы были не лучше. В ткацких и прядильных мастерских женщины и мужчины работали вместе, постоянное пребывание прях совместно с мужчинами продолжалось и в быту. Спальни их располагались по соседству, и обнаруженные археологами непристойные надписи на стенах общежитий свидетельствуют об отношении к этим женщинам.
Римлянки берутся теперь за вполне мужские дела, включая кровную месть. В надписи на могиле матроны, умершей в 9-м или 10 г. до Р. Х., ее муж напоминает, что когда были убиты ее отец и мать, она «с таким рвением исполняла свой священный долг по отношению к родителям, разыскивая и преследуя виновных, что будь мы налицо, мы не сделали бы большего. Твои труды разделяла и сестра твоя — эта святая женщина». Дальше в этой трогательной надписи говорится: «В наше время редко бывают столь долголетние супружества, конец которым положила бы смерть, а не развод. Ведь нам удалось 40 лет прожить вместе в полном согласии. О, если бы наше счастье было так резко прервано моей смертью: было бы и справедливее раньше умереть мне — старшему».
Молодые женщины больше не желают иметь детей, рождаемость катастрофически падает, многодетные семьи становятся большой редкостью. В огромной степени растет количество супружеских измен и разводов; множество мужчин вообще остаются холостыми.
Порча нравов и особенно падение рождаемости очень беспокоили Октавиана Августа и некоторых последующих императоров. Они пытались возрождать старинные римские культы, поощряли официозную литературу, восхвалявшую величие римской истории и старинную простоту нравов, вводили репрессивные меры против супружеских измен, ограничивали права разводящихся и предоставляли льготы многодетным семьям. Но сам Август был трижды разведенным мужем, женатым на разведенной. Его родная дочь и внучка вели себя настолько скандально, что император вынужден был, на основании собственного закона, подвергнуть их пожизненному изгнанию. О Тиберии рассказывали ужасы, Гай Калигула и Нерон перешли все мыслимые границы морального падения. При Клавдии были усилены наказания за сожительство свободных женщин с рабами, так как это открывало последним или их детям возможность войти в число граждан, однако это явление оставалось таким же обычным делом, как и сожительство господина с рабынями.
Новые римляне гораздо больше интересовались развлечениями, чем религией или историей. Политика ушла из общественной жизни, но сохранилась традиция устраивать для «электората» угощения и зрелища. Любимыми развлечениями римской толпы были представления актеров-мимов, травли зверей, гладиаторские бои и особенно состязания колесниц, превратившиеся в настоящую манию, когда возничих стали одевать в одежды разного цвета. На бегах заключались пари и проигрывались огромные суммы; любимые возничие наряду с гладиаторами пользовались колоссальной популярностью: их портреты рисовали на стенах и на сосудах, женщины сходили по ним с ума. Так возникли димы — своеобразные партии «белых», «красных», «зеленых» и «синих», между которыми происходили иногда настоящие побоища.
И пока римские богачи имели возможность купаться в роскоши, а бедняки — неистовствовать на ипподромах, они готовы были провозглашать здравицы в честь императора.
Средства для их приятной жизни веками выколачивались из провинций. Перечень центральных и местных налогов, сборов и повинностей в различных концах Римской империи той эпохи выглядит поистине впечатляюще. Подданным приходилось платить подушную подать и налог с оборота, налоги на вино и на огурцы, на виноградники, огороды, масличные и финиковые плантации (и отдельно — на доходы с них), за право заниматься ткачеством, гончарным ремеслом или изготовлением лопат, за владение рабами и за отпуск рабов на волю, за обмен и размен денег, за выпас скота, за проезд и провоз грузов (отдельно — за проезд через ворота), за погрузку и разгрузку, за содержание ослов, быков и верблюдов и за номера для них (!). Существовали также сборы на содержание стражи, местных начальников и откупщиков налогов (отдельно — на содержание при конторе откупщика тюрьмы для неплательщиков), на постройку и ремонт храмов, дорог и каналов, на возведение статуй императора и поднесение ему золотых венков, на подарки заезжему инспектору, и т. д., и т. п. Причем при уплате любого налога надо было ещё оплатить выписку квитанции и прикладывание печати.
Вот образцы дошедших до нас налоговых документов той эпохи.
«Уплатила Таисия, дочь Орсенуфис, жена Псенмонта, помесячный за ремесло, за 7-й год, за три месяца — тот, фаофи, гатир — 4 драхмы. 7-й год господина Нерона, 5-е число месяца хойах» (1 декабря 60 г.).
«Уплатил Эвпор, раб Ирины, на содержание плотины в Хараке за 13-й год 6 драхм 4 обола, банного налога 4 обола 2 халка, итого 4 драхмы 4 обола 2 халка и надбавку. 14 г. господина Нерона» (66/67 г.).
А вот документ несколько более поздний: «Бассион, откупщик налога с проституток, Афродите. Предоставляю тебе заниматься проституцией на один текущий день, каковой есть 14-е настоящего 9-го года Антонина Цезаря господина, месяц гатир» (11 ноября 146 г.).
Смена императора не меняла сущности системы и даже не особенно сказывалась на ее функционировании. Спустя месяц после гибели Нерона, в первый год Луция Ливия Сульпиция Гальбы императора, 12 числа месяца эпиф по египетскому календарю (6 июля 68 г. от Р. Х.), префект Египта всадник Тиберий Юлий Александр издал эдикт, из которого мы, среди прочего, узнаем:
· что людей против их воли насильно привлекают к откупам и аренде имений;
· что некоторые чиновники по сговору с третьими лицами принимают ко взысканию частные ссуды под видом казенных и сажают должников в долговую тюрьму;
· что с лиц, купивших имение и уплативших за него полную цену, требуют арендную плату, как за аренду общественной земли;
· что свободных жителей египетской столицы Александрии заставляют нести повинности, от которых по закону и даже решением префекта они освобождены, причем собранные суммы эклогист (налоговый инспектор) присваивает себе;
· что доносы на лиц, якобы укрывших от налогов имущество или доходы, сочиняются в массовом порядке, что по этой причине город почти обезлюдел и каждый дом находится в страхе.
Префект пишет: «Часто ко мне обращались земледельцы со всей страны и заявляли, что многое вновь постановлено против них, хотя известно, какие следует вносить налоги хлебом и деньгами, и хотя нельзя всякому желающему вводить, не задумываясь, новые». Инвестиционный климат в имперских провинциях явно оставлял желать лучшего.

ПОСЛЕ ВОСКРЕСЕНИЯ

Ученики на перепутье

Все вышеописанное не могло не порождать протеста. То в одном, то в другом конце Римской империи вспыхивали волнения. Однако для появления системной оппозиции, способной бросить вызов римскому могуществу, требовалось интернациональное учение, разрушающее перегородки между многочисленными этническими общинами. Именно таким учением суждено было стать христианству.
Между тем деятельность Иисуса в отдаленной Палестине для рим¬ской верхушки прошла практически незамеченной. По мнению Тацита, в правление принцепса Тиберия (14-37 гг. от Р. Х.) Иудея оставалась спокойной (История, V, 9, 7). Император Юлиан впоследствии иронизировал: «Иисус же, прельстивший худших из вас, прославился тридцати с лишком лет от роду и за всю свою жизнь не совершил ничего достопамятного, если не считать, что исцеления слепых и хромых и заклинания бесноватых в деревушках Вифсаиде и Вифании являются великими подвигами».
***
Итак, Иисус умирает на кресте. Наступает ключевой момент в судьбе Его учения. Теперь все зависит от того, как поведут себя Его ученики, и прежде всего одиннадцать апостолов.
Они верят, что казненный Учитель был Христом и Сыном Божьим. Значит, Он вот-вот должен вернуться, устроить суд над своими гонителями, восстановить попранную справедливость и воссоздать Израильское царство. Надо ли что-то делать им самим? Или достаточно просто ждать? Или — страшно подумать! — они все-таки ошиблись?
О том, как был сделан этот выбор, совершенно не замеченный современниками, но имевший грандиозные исторические последствия, рассказывают последние главы канонических Евангелий, «Деяния Апостолов» и некоторые апокрифы. Чтобы лучше уяснить последовательность событий, разобьем их на отдельные эпизоды.

Эпизод 1: женщины у гроба Господня
Итак, Иисус умер в пятницу и сразу же был похоронен. В праздничный субботний день не происходит ничего важного.
С окончанием субботы, на рассвете того дня, который мы именно в память этих событий зовем воскресеньем, к пещере, где стоит гроб Иисуса, приходят женщины, чтобы в соответствии с обычаем умастить тело покойного. Все евангелисты указывают на этот факт, однако расходятся как относительно имен женщин, так и по поводу того, что именно они видели.
Согласно Марку, женщин, пришедших к гробнице Иисуса, было три: Мария Магдалина, Мария Иаковлева и Саломея. По дороге они размышляют, сумеют ли отодвинуть камень, закрывающий вход в гробницу; однако, придя на место, обнаруживают, что камень отвален. Они заходят внутрь и видят юношу в белой одежде, сидящего с правой стороны гроба. Женщины в ужасе, но юноша успокаивает их и говорит, показывая на пустой гроб, что Иисуса здесь нет, что Он воскрес. Еще юноша велит женщинам передать ученикам Иисуса и лично Петру, что воскресший Учитель будет ждать их в Галилее.
Лука рисует в целом ту же картину с незначительными отличиями в деталях. Среди женщин, пришедших к гробнице Иисуса, он называет опять же Марию Магдалину, какую-то Иоанну, Марию — мать Иакова «и других с ними». Видя камень отваленным, женщины заходят в гробницу и видят гроб пустым. В этот момент перед ними предстают «два мужа в одеждах блестящих», возвещающих воскресение Иисуса.
Иоанн не упоминает никаких женщин, кроме Марии Магдалины. Поскольку Иоанн находился в числе апостолов, которым Мария Магдалина сообщила об увиденном, он передает то, что слышал от нее самой, — единственной несомненной свидетельницы. Его слова кратки: «В первый же день недели Мария Магдалина приходит ко гробу рано, когда было еще темно, и видит, что камень отвален от гроба» (Иоан. 20, 1). И никаких юношей в белом или мужей в блестящих одеждах.
Зато у Матфея картина расцвечена яркими красками.
На рассвете к гробнице Иисуса приходят две женщины — Мария Магдалина и другая Мария (судя по предшествующему тексту, мать Иакова и Иосии). Здесь же находится стража, охраняющая гробницу, — деталь, отсутствующая у других евангелистов, но вполне правдоподобная. В присутствии стражников и пришедших женщин происходит землетрясение, и с небес спускается ангел Господень, который отваливает камень и усаживается на него. «Вид его был как молния, и одежда его бела как снег. Устрашившись его, стерегущие пришли в трепет и стали как мертвые» (Мат. 28, 3–4). Игнорируя обалдевших стражников, ангел сообщает женщинам о воскресении Иисуса и дает указание ожидать Его в Галилее.
Как ведут себя женщины?
У Луки они выслушали мужей в блестящих одеждах и, «возвратившись от гроба, возвестили все это одиннадцати и всем прочим» (Лук. 24, 9).
У Марка, увидев всего лишь юношу в белой одежде, они так напуганы, что ничего никому не рассказывают. Однако в тот же день Иисус «явился сперва Марии Магдалине, из которой изгнал семь бесов» (Мар. 16, 9). Подчеркнем еще раз этот факт: Мария Магдалина — одержимая, женщина с неустойчивой психикой. После видения она — она одна! — идёт и возвещает «бывшим с Ним, плачущим и рыдающим» (Мар. 16, 10).
Матфей, описав случившиеся с женщинами и стражниками чудесные события, о реакции женщин не говорит абсолютно ничего: похоже, они все воспринимают как должное. Когда женщины возвращаются от гробницы, Иисус является им и подтверждает слова ангела о том, что будет ждать апостолов в Галилее. Женщин, только что бестрепетно переживших землетрясение и схождение ангела, это также нисколько не пугает; они идут и оповещают о происшедшем учеников Иисуса. Между тем стражники, подкупленные первосвященниками, свидетельствуют, что тело распятого Иисуса выкрадено учениками; с той поры версия о похищении бытует на страницах антихристианской литературы.

Эпизод 2: Петр и Иоанн у гроба Господня
Итак, Мария Магдалина (по Марку) или все женщины скопом (по Матфею и Луке) сообщают о виденном и слышанном апостолам. Как реагируют эти последние, услышав об ожидаемом ими Воскресении Учителя?
Марк и Лука констатируют, что апостолы женщинам не поверили. Однако Лука добавляет к этому, что Пётр, услышав слова женщин, бегом побежал к гробнице и в самом деле нашел ее пустой.
Наиболее детально этот эпизод описан у Иоанна. По его версии, Мария Магдалина оповестила не всех апостолов, а лишь Петра и самого Иоанна, которые, видимо, находились в этот момент вместе: «Итак бежит (Мария Магдалина), и приходит к Симону Петру и другому ученику, которого любил Иисус, и говорит им: унесли Господа из гроба, и не знаем, где положили Его» (Иоан. 20, 2). Юноша, мужи, ангел, стражники, землетрясение, якобы явившийся ей Иисус, изгнавший семерых бесов, — ничего этого нет в словах Марии Магдалины, лишь констатация того факта, что тело Иисуса исчезло из гроба.
Иоанн подробно и чрезвычайно реалистично передает дальнейшие действия Петра и свои собственные: «Тотчас вышел Петр и другой ученик, и пошли ко гробу. Они побежали оба вместе; но другой ученик бежал скорее Петра, и пришел ко гробу первый, и наклонившись увидел лежащие пелены; но не вошел. Вслед за ним приходит Симон Пётр, и входит во гроб, и видит пелены лежащие и плат, который был на главе Его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте. Тогда вошел и другой ученик, прежде пришедший ко гробу, и увидел, и уверовал» (Иоан. 20, 3–8).
Явление, часто встречающееся у стариков: Иоанн помнит все случившееся так ярко, как будто это было вчера, — даже то, что платок лежал отдельно от одежд.
Далее он рассказывает, как они с Петром возвратились к себе. Мария же, видимо вернувшаяся к гробу вслед за ними, стояла у гроба и плакала; плача, она наклонилась над гробом и увидела двух ангелов там, где раньше было тело Иисуса. Они спросили, почему она плачет. «Унесли господина моего, и не знаю, где положили», — жалуется она им. В этот момент она оборачивается и видит стоящего рядом человека, который спрашивает ее: «Что ты плачешь и кого ищешь?». Уже не обращая внимания на сидящих в гробу ангелов, она заговаривает с этим человеком, принимая его за садовника: «Если ты его вынес, — говорит она, — скажи мне, куда положил, и я его возьму». Но человек произносит: «Мария!». Она внезапно узнает Его, восклицает: «Учитель!» и делает попытку броситься к Нему, но Он отстраняется и просит не прикасаться к Нему. Он велит ей идти «к братьям Моим» и рассказать, что Он восходит к Отцу. И вот после этого-то Мария идёт и рассказывает об увиденном остальным ученикам.
Откуда Иоанн мог знать об этом эпизоде, которого не знают другие евангелисты? Конечно, от самой Марии Магдалины, — единственной свидетельницы этого чуда.

Эпизод 3: на дороге в Еммаус
Об апостолах, не поверивших Марии Магдалине, Марк кратко сообщает: «После сего явился (Иисус) в другом образе двум из них на дороге, когда они шли в селение. И те, возвратившись, возвестили прочим; но и им не поверили» (Мар. 16, 12).
Лука, рассказывая этот эпизод, называет имя одного из двоих — Клеопа (это племянник матери Иисуса, сын ее сестры, тоже Марии), и селение, куда они идут, — Еммаус, в шестидесяти стадиях (примерно 11 км) от Иерусалима. В пути к ним присоединяется человек, которому они рассказывают о смерти Учителя и о крушении своих надежд: «А мы надеялись было, что Он есть Тот, Который должен избавить Израиля; но со всем тем, уже третий день ныне, как это произошло» (Лук. 24, 21).
Это одно из двух мест в Новом Завете, которые позволяют представить состояние учеников Иисуса непосредственно после Его казни. Они ждали чуда, прямого и явного: их Учитель, Сын и Помазанник Божий, должен был сразу после земной смерти явиться в силе и славе. И вот прошло больше двух дней, а чуда всё нет!
Если бы это настроение не удалось переломить, история христианства закончилась бы, едва начавшись.
Прохожий успокаивает их, приводит слова Писания о том, как надлежит явиться Мессии. Возле Еммауса он собирается их покинуть, но позволяет себя уговорить и остается с ними. Во время трапезы он берет хлеб и, благословив, подает им. «Тогда открылись у них глаза и они узнали Его; но Он стал невидим для них» (Лук. 24, 31).

Эпизод 4: явление Иисуса Симону Петру и Иоанну
Марк отмечает, что вернувшимся из Еммауса товарищам апостолы не поверили.
Лука последствия предыдущего эпизода описывает следующим образом: «И вставши в тот же час, возвратились в Иерусалим, и нашли вместе одиннадцать Апостолов и бывших с ними, которые говорили, что господь истинно воскрес и явился Симону» (Лук. 24, 33–34).
Похоже, поворот в их сознании начался. Они могли не поверить Клеопе и его спутнику, как не поверили Марии Магдалине, но не верить Симону Петру — это уж слишком!
В малодостоверном апокрифе «Деяния Иоанна» описано явление Иисуса убитому горем «любимому ученику» (Иоанну), прячущемуся в пещере на Елеонской горе. «Для людей иерусалимских Я распят, — говорит ему Иисус, — но, видишь, с тобою Я говорю».

Эпизод 5: явление Иисуса одиннадцати апостолам
Ни одно из канонических Евангелий факт явления Иисуса Иоанну не подтверждает.
Что касается явления Его Петру, то, помимо Марка, о нем тоже никто не пишет; лишь апостол Павел в Первом послании к коринфянам мимоходом замечает, что Иисус «явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем Апостолам» (1-е Кор. 15, 5–7).
По свидетельству Марка, апостолы окончательно уверовали в Воскресение Иисуса после того, как он явился им всем вместе: «Наконец явился самим одиннадцати, возлежавшим на вечери, и упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его не поверили. И сказал им: идите по всему миру и проповедуйте Евангелия всей твари. Кто будет веровать, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет. Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мар. 16, 14–18).
Отметим, что речь здесь не идет о полетах по воздуху, мгновенном возведении дворцов и тому подобных сказочных чудесах. Иисус просто подтвердил дарованные прежде апостолам способности, подобные тем, которые на протяжении тысячелетий демонстрируют многочисленные факиры и целители.
После этого Он «вознесся на небо и воссел одесную Бога» (Мар. 16, 19).
У Луки Иисус появляется в собрании апостолов в тот момент, когда двое их собратьев, вернувшись из Еммауса, рассказывают о своей удивительной встрече. «Когда они говорили о сем, Сам Иисус стал посреди их и сказал: мир вам» (Лук. 24, 36). Апостолы пугаются, думая, что видят духа, но Он уверяет их, что они ошибаются, дает пощупать свои руки и ноги, даже ест с ними печеную рыбу и сотовый мед. Еще раз возложив на апостолов бремя проповеди, Иисус велит им «оставаться в городе Иерусалиме, пока не облекутся силою свыше» (Лук. 24, 49), после чего возносится на небо.
В Евангелии от Иоанна этот эпизод разбивается на два. В первый раз Иисус является в собрании апостолов вечером (видимо, непосредственно в воскресенье), когда они сидят взаперти, опасаясь вероятных нападений иудеев. Иисус возникает среди них во плоти, дует на них и говорит: «Примите благодать Духа Святого».
Фомы Близнеца в это время с ними нет. Когда он приходит, остальные рассказывают ему, что видели Учителя воскресшим, но он им не верит. По прошествии же восьми дней Иисус вторично является, когда Фома находится вместе со всеми и имеет возможность убедиться в неосновательности своих сомнений.
В «Деяниях Апостолов» говорится уже не об одном и не двух явлениях Иисуса собранию апостолов, а о целой серии. В продолжение сорока дней после гибели на кресте Иисус является апостолам на горе Елеон¬ской, проповедуя им о царствии небесном. «И собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чём вы слышали от Меня; ибо Иоанн крестил водою, а вы через несколько дней после сего будете крещены Духом Святым» (Деян. 1, 4–5).
Отметим следующие моменты. Во-первых, Лука, в отличие от более ранних евангелистов, и в своем Евангелии, и в «Деяниях» подчеркивает (задним числом), что Иисус не велел апостолам отлучаться из Иерусалима. Во-вторых, Иисус обещает важные события (крещение Святым Духом) в самом ближайшем будущем. В дальнейшем крещение во имя Святого Духа становится фирменным знаком нарождающейся христианской церкви.
«Деяния» подтверждают, что непосредственно после Воскресения Иисуса апостолы ожидали немедленного Его возвращения и исполнения обязанностей Мессии, спрашивая: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?».
Но Иисус отвечал, что не их дело знать точные времена и сроки; достаточно того, что, приняв Дух Святой, они станут Его свидетелями «в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли. Сказав сие, Он поднялся в глазах их, и облако взяло его из вида их» (Деян. 1, 6–9). Явившиеся два мужа в белой одежде (еще одна параллель с Евангелием от Луки) удостоверили Его Вознесение и грядущее возвращение.

Эпизод 6: явление Христа апостолам в Галилее
Если Лука подчеркивает, что Иисус велел апостолам оставаться в Иерусалиме, то Марк об этом не упоминает. Его повествование завершается тем, что Иисус, наставив апостолов, возносится на небо и садится одесную Бога Отца.
У Матфея явление Иисуса апостолам перенесено в Галилею, куда они, согласно полученным через женщин указаниям, отправляются. Является Он им тоже на горе: «И, увидевши Его, поклонились Ему; а иные усумнились» (Мат. 28, 17). Он же снова повелевает им учить все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, и соблюдать все, чему он их научил: «Я с вами во все дни до скончания века. Аминь» (Мат. 28, 20).
Иоанн подтверждает факт явления Иисуса ученикам в Галилее. Сообщив, что Иисус сотворил там много чудес, он переходит к описанию событий на «море Тивериадском».
«Были вместе Симон Пётр, и Фома, называемый Близнец и Нафанаил из Каны Галилейской, и сыновья Заведеевы, и двое других из учеников его». Они отправились в лодке ловить рыбу, но ничего не поймали. «А когда уже настало утро, Иисус стоял на берегу; но ученики не узнали, что это Иисус» (Иоан. 21, 2–4).
Руководствуясь Его советами, они наловили очень много рыбы. «Тогда ученик, которого любил Иисус, сказал Петру: это Господь. Симон же Пётр, услышав, что это Господь, опоясался одеждой, — ибо он был наг, — и бросился в море; а другие ученики приплыли в лодке, ибо они не далеко были от земли, локтей около двухсот, — таща сеть с рыбою» (Иоан. 21, 7–8). При этом никто не осмеливался задавать вопросы удивительному советчику: они просто знали, что это Господь.
Во время совместной трапезы Иисус обращается к Симону Петру: «Симон Ионин, любишь ли ты меня больше, чем они?». Пётр подтверждает это. «Паси агнцев Моих», — говорит ему Иисус. Так повторяется трижды. Затем, вновь обращаясь к Петру, Иисус произносит: «Истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состареешься, то прострешь руки твои, и другой тебя препояшет и поведёт, куда не хочешь» (Иоан. 21, 15–18). По мнению Иоанна, этими словами Иисус дал понять, какой смертью Петру суждено умереть.
После этого Иисус приглашает Петра отойти с ним в сторону. Иоанн идет за ними. Заметив это, Пётр спрашивает Иисуса: «Господи, а он что?» (то есть — «а с ним что будет?»). Но Иисус отвечает: «Если я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за мною».
«И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет, — размышляет на старости лет Иоанн. — Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до того?
Сей ученик и свидетельствует о сем и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его» (Иоан. 21, 23–24).

Эпизод 7: Мария Магдалина ободряет апостолов
Важное влияние на ход событий мог оказать еще один эпизод, не зафиксированный в канонических Евангелиях.
До нас дошло в отрывках апокрифическое Евангелие от Марии Магдалины, довольно неуклюже переведенное с греческого языка на копт¬ский (староегипетский). Вопреки названию, Мария не представлена автором этого Евангелия, но играет в нем главную роль.
В апокрифе описывается явление Иисуса апостолам и Марии Магдалине вскоре после Воскресения. Дав ученикам наставления, Иисус удаляется, оставляя их в страхе и растерянности. «Они же были в печали, пролили обильные слезы и сказали: Как пойдем мы к язычникам и проповедуем Евангелия царства Сына Человеческого? Если они не сберегли Его, как они сберегут нас?».
Тогда Мария встала, и, поприветствовав присутствующих братьев, сказала: «Не плачьте, не печальтесь и не сомневайтесь, ибо Его благодать будет со всеми вами и послужит защитой вам. Лучше же восхвалим Его величие, ибо Он приготовил нас и сделал нас людьми. — Сказав это, Мария обратила их сердца ко благу, и они начали рассуждать о словах Спасителя».
Итак, согласно этому Евангелию, именно Мария Магдалина вдохнула мужество в сердца своих испуганных сотоварищей.
Кроме того, она пересказала им то, о чем Спаситель говорил ей наедине.
«Петр сказал Марии: Сестра, ты знаешь, что Спаситель любил тебя больше, чем прочих женщин. Скажи нам слова Спасителя, которые знаешь ты, не мы, и которые мы не слышали.
Мария ответила и сказала: То, что сокрыто от вас, я возвещу вам».
Далее следует пересказ рассуждений Иисуса о человеческой душе, которая на пути к Богу должна очиститься от невежества, вожделения, гнева и т. д. Рассуждения эти носят довольно сложный характер, и тот факт, что Иисус беседовал о подобных предметах с Марией Магдалиной, а она оказалась способной передать смысл Его слов, показывает, что она была не только внешне привлекательной, но и умной женщиной.
Однако апостол Андрей, брат Симона Петра, к словам Марии отнесся скептически: «Что касается меня, то я не верю, что Спаситель это сказал. Ведь эти учения совсем другие». Пётр, сам попросивший Марию пересказать разговоры со Спасителем, теперь поддержал брата: «Разве говорил Он с женщиной втайне от нас, не отрыто? Должны мы обратиться и всё слушать? Предпочел ли он ее более нас?».
«Тогда Мария расплакалась и сказала Петру: Брат мой Петр, что же ты думаешь? Ты думаешь, что я сама это выдумала и лгу о Спасителе?». Заступился за Марию будущий евангелист Левий Матфей: «Пётр, вечно ты гневаешься, — сказал он. — Вот теперь я вижу тебя состязающимся с женщиной как с противником. Но если Спаситель счел ее достойной, кто же ты, чтобы отвергнуть ее? Конечно, Спаситель знал ее очень хорошо. Вот почему Он любил ее больше нас. Лучше устыдимся, и, облекшись совершенным человеком, удалимся, как Он велел, и проповедуем Евангелие, не ставя другого предела, ни другого закона, кроме того, что сказал Спаситель».

Апостолы начинают действовать

«Считается, что истина способна выдержать все, однако нет для нее испытания тяжелей, чем насмешка. Только если истина выдержала испытание насмешкой, она по праву может считаться истиной» — сказал Энтони Купер.
Христианству, по крайней мере, это удалось.
«А кто это видел? — глумился над свидетелями Христова Воскресения Цельс. — Полубезумная женщина, или кто-то ещё из этой шарлатанской компании, которому это пригрезилось вследствие какого-то предрасположения или который по своей воле дал увлечь себя обманчивому, фантастическому видению, как это с очень многими случалось, или, что вероятнее, захотел поразить остальных шарлатанской выдумкой и этой ложью открыть дорогу другим бродягам».
Тем не менее, факт остается фактом: ученики Иисуса после мучительных сомнений убедились наконец в том, что их Учитель в самом деле воскрес из мертвых.
О деятельности последователей Иисуса после Его Воскресения рассказывают «Деяния апостолов». Можно считать общепризнанным, что автором этого сочинения является евангелист Лука; однако из самого текста видно, что большую часть сведений автор почерпнул из рассказов старших товарищей, и лишь окончание написано им как очевидцем событий. Сохранились также довольно многочисленные послания апостолов, из которых лишь часть признается подлинными; однако далеко не все из них содержат конкретные исторические сведения.
В «Деяниях», как и в своем Евангелии, Лука не упоминает о том, что апостолы после смерти и воскресения Иисуса посетили Галилею. По его данным, они вернулись с Елеонской горы в Иерусалим и устроили совещание.
К этому моменту решение, собственно, уже созрело. Точного времени Своего возращения Иисус не назвал, поэтому не следует пассивно ждать, необходимо действовать. Главное сейчас — сохранить общину и себя в качестве ее руководителей. По предложению Петра решено созвать собрание ста двадцати учеников Иисуса для избрания двенадцатого апостола на место Иуды Искариота. Впрочем, избрание не означало выборов.
Руководители вносят две кандидатуры — Иосифа, именуемого Варсавой, а по-латыни Юстом, и Матфия, которого не следует путать с Левеем Матфеем; жребий падает на Матфия.
Римский епископ Климент, принадлежавший к поколению апостольских учеников (мужей апостольских), свидетельствует: «Петр, Иаков и Иоанн (последние двое — сыновья Заведея. — А. А.), хотя и были особо Спасителем почтены, однако после Вознесения Спасителя не оспаривали друг у друга эту честь, но избрали епископом Иерусалима Иакова Праведного». В другом месте Климент пишет: «Иакову Праведному, Иоанну и Петру Господь после Воскресенья передал знание, они же передали его остальным апостолам, остальные же  апостолы семидесяти, одним из которых был Варнава».
Иаков Праведный — брат Иисуса. В начале деятельности Иисуса, как мы помним, братья относились к ней в лучшем случае нейтрально; и вот теперь один из них, а не Симон Петр и не Иоанн, становится во главе общины. Апостол Павел в Первом послании к коринфянам мимоходом упоминает, что Иакову являлся воскресший Иисус, но и без этого принятое решение вполне закономерно: кровное родство на Востоке важнее идеологических и организационных разногласий. Мы и сегодня от Ливана до Индонезии постоянно сталкиваемся со случаями, когда место умершего лидера занимает сын, брат, а то и (уступка реалиям нового времени) вдова или дочь.
«Деяния Иисуса раструбили Петр, Павел и кое-какие другие близкие им лица», — писал упоминавшийся выше Гиерокл. Известно об этих людях немного, но определённо можно сказать, что выдающуюся роль среди них играл Петр, которого финикиец Порфирий называет «регентом хора учеников». Фигура Петра обрисована в новозаветных текстах достаточно живо, и именно поэтому она изначально подвергалась наибольшему обсуждению и осуждению.
Эдуард Гиббон, описывая период становления христианства, заметил: «Скудное и подозрительное содержание церковной истории редко дает нам возможность разгонять густой мрак, который висит над первым веком христианской церкви; с другой стороны, великий закон беспристрастия слишком часто заставляет нас указывать несовершенства тех христиан, которые проповедовали Евангелие или уверовали в него, не получив вдохновения свыше; а в глазах невнимательного наблюдателя их недостатки могут набросить тень на веру, которую они исповедовали».
В самом деле, отношение Иисуса к Петру двойственно. С одной стороны, Иисус говорил ему: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи от Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах» (Мат. 16, 18–19). Но чем объясняется такой выбор? Ведь Иисусу прекрасно известна склонность Петра к компромиссам. Никто иной, как Пётр, отговаривал Его идти в Иерусалим, навстречу предуготованной смерти, и, видимо, говорил очень убедительно, потому что Иисус вынужден был от него буквально открещиваться: «Отойди от Меня, сатана! ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мар. 8, 33). Петр единственный оказал вооруженное сопротивление при аресте Иисуса, но он же после ареста трижды отрекся от Него, а потом плакал от сознания своей слабости. Неудивительно, что Порфирий буквально пляшет на костях Петра, перечисляя эти, с его точки зрения, несуразицы Евангелий.
Если мы, подобно греко-римским философам, будем руководствоваться отвлечённой  логикой, выбор Иисуса действительно может показаться странным. Впрочем, тогдашним софистам такой подход более простителен: ведь они, споря с христианами, не знали, что Церковь Христова на много веков переживёт и их, и Римскую империю. Нам же сейчас, по прошествии двух тысячелетий, следует более реально оценивать происшедшее.
Иисус выбирал из того, что имелось под рукой. Да, апостолы не были ни идеальными глашатаями истины, ни рыцарями без страха и упрёка, ни даже безупречными исполнителями Его воли. Но ведь именно эти люди, несмотря на все их недостатки, сумели сохранить в веках Его имя и дело.
Если бы Церкви суждено было воцариться в мире в результате единовременного чуда, несовершенство Петра на этом фоне могло показаться недостойным. Но мы-то знаем, что торжеству христианства предшествовали столетия медленного роста, внутренней борьбы, гонений, ошибок и мучительных поисков истины. Представим себе, что бы произошло, если бы после Иисуса во главе иерусалимской общины оказались люди бескомпромиссные, жаждущие пострадать во Имя Господне. Скорее всего, земная история Церкви Христовой на этом бы и завершилась. Чтобы выжить, ей требовалось постоянно искать средний путь между капитуляцией, отказом от исповедуемой истины и исповеданием столь неистовым, что неизбежно привело бы к ее физическому уничтожению.
Так что выбор Петра на роль руководителя следует признать удачным — хотя бы потому, что победителей не судят.
И вот на Пятидесятницу, собравшись вместе, двенадцать апостолов обращаются к народу, проповедуя грядущее воскрешение праведников, уверовавших в мессианство и божественность Иисуса. Вероятно, зрелище совместной проповеди выглядело довольно странно, потому что некоторые приняли их за пьяных; Пётр вынужден был напомнить слушателям, что с рассвета прошло всего три часа, — кто же пьет в такую рань? Тем не менее, многие, убежденные этой необычной агитацией, принимают крещение во имя Святого Духа и присоединяются к общине.
В Деяниях апостолов этот эпизод объясняется сошествием на апостолов Святого Духа.
 «Все же верующие были вместе и имели все общее; и продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого; и каждый день единодушно пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пищу в веселии и простоте сердца, хваля Бога и находясь в любви у всего народа. Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви» (Деян. 2, 44–47).
Сэмюэль Джонсон как-то сказал: «Каждый человек вправе высказать свою точку зрения, а его собеседник, если он с ним не согласен — пустить в ход кулаки. В противном случае на свете не было бы мучеников». Проповедь апостолов вызвала озлобление иудеев, особенно саддукеев, отрицавших загробное существование души и соответственно возможность воскрешения. А тут еще Пётр совершает чудо, — возвращает способность ходить человеку, более сорока лет не владеющему ногами. Священники, начальники стражи и саддукеи, соединившись, хватают апостолов и тащат их в тюрьму.
Наутро собирается суд. От апостолов требуют ответа, чьей силой они исцеляют людей (подразумевается — не бесовской ли?). Пётр смело заявляет, что чудеса вершатся именем Иисуса Христа Назорея, которого распяли и который воскрес. Многие в самом деле узнают среди апостолов тех, кто ранее ходил за Иисусом. Судьи видят, что перед ними люди смелые, но явно некнижные (попросту говоря, малограмотные, плохо разбирающиеся в Священном Писании). Им велят прекратить проповедь, и хотя они отказываются выполнить это требование, их отпускают.
Чтобы дать апостолам возможность сосредоточиться на делах учения, община выбирает для управления хозяйственными делами диаконов (др.-греч. ;;;;;;;; — «служитель»)  — Стефана и еще шестерых, включая Николая Антиохийца, обращённого из «язычников». Стефан, не ограничиваясь хозяйством, начинает творить чудеса и знамения, вступает в дискуссию с представителями синагоги вольноотпущенников из Киринеи и Александрии, с паломниками из Киликии и Асии. Кто-то доносит начальству, что Стефан хулит Моисея и обещает, что его Закон будет изменён. Стефана арестовывают. Поставленный перед синедрионом, он красноречиво защищает свои убеждения, и его, выведя за город, побивают камнями.
В «Деяниях» сказано, что «в те дни произошло великое гонение на церковь в Иерусалиме, и все, кроме Апостолов, рассеялись по разным местам Иудеи и Самарии» (Деян. 8, 1). Впрочем, и апостолы вскоре покидают Иерусалим. Филипп проповедует и исцеляет больных в Самарии, к нему присоединяются Симон Петр и Иоанн Заведеев. Популярный в народе Симон-маг, видя, как ученики Христа возлагают руки на страждущих, тщетно просит их продать ему дар исцеления.
Потом Петр проповедует и исцеляет в Лидде (Лод в современном Израиле) и в Сароне (ныне район Тель-Авива). Близ Лидды, в Иоппии (Яффа) на берегу Средиземного моря, где Пётр остановился в доме своего тёзки кожевника Симона, его позвали к умершей женщине по имени Тавифа (Серна), и он оживил ее.
Корнилий, центурион (сотник) Италийской когорты, стоявшей в приморской Кесарии,  приглашает Петра к себе. Апостол отправляется в Кесарию и проповедует там Слово Божье, причем не только иудеям, но и эллинам. Это очень смелый шаг: ведь Пётр как правоверный иудей не должен был общаться с язычниками. «И Дух Святой сошел на слушавших Петра, и спутники его дивились, что Дух сошел на язычников. Пётр же сказал: «Кто может за¬претить креститься водою тем, которые, как и мы, получили Святого Духа? И велел им креститься во имя Иисуса Христа» (Деян. 10, 47–48).
По возвращении в Иерусалим Петру приходится объяснять свои действия собратьям. Он ссылается на бывшее ему видение: Господь предлагал ему всяких животных и птиц в пищу, а он отказывался, говоря, что никогда не ел нечистого; Господь же сказал: «Что Бог очистил, того не почитай нечистым». Пётр заверяет, что на его слушателей сошел Святой Дух; однако на то, чтобы принципиально отстаивать приобщение «язычников» к учению Спасителя, ему (приносим извинения за каламбур) духа не хватает. Эта миссия выпала другому человеку, причем на первый взгляд совершенно неподходящему.