пьеса недавнего будущего в двух частях
Действующие лица:
– МИХАЛЫЧ, старый часовщик;
– ИРЭН, его внучка, учащаяся колледжа;
– ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ, давний приятель Михалыча;
– ДВАНОЛЬДВА, жена Михалыча;
– САНЁК, их сын.
А также: АНДРЕЙ, собака НОХЧА и ряд не идентифицированных автором фигур.
Часть первая
Тёмная сцена освещается. Точнее, луч прожектора выхватывает только левую часть сцены – здесь стоит паренёк в замызганном армейском комбинезоне. Танковый шлем на его голове сбит на затылок. Парень смотрит в зрительный зал и в то же время – куда-то мимо всех. Это Андрей.
АНДРЕЙ. Он как все: раздолбай, весельчак и не жмот,
Повод есть – по сто грамм не дурак.
Ну а если прищучит, а если прижмёт –
Улыбнётся: «Всё будет тик-так!»
Да, такой: без нужды не возьмёт лишний груз,
Не охотник до споров и драк…
Но попробуй, задень! Сразу губы в закус,
И с прищуром: «А в тик, блин, не так?»
В штаб таких не берут. Пусть надёжен вполне,
Да не любит казённых бумаг.
Но когда на зачистку с таким на броне,
Чуешь кожей: прокатит тик-так.
…Мы до леса дошли, до раскидистых ив,
До опушки. А дальше – никак.
Пули ныли до боли знакомый мотив:
Тик и так, тик и так, тик и так…
Из-под каски взглянув на зарывшийся взвод,
Процедил он: «Отставить косяк!»,
И рванул с автоматом куда-то вперёд,
Чтобы сделать всё тик и всё так.
На вечерней поверке усталый комбат
После зычного: «Мать вашу фак!»
Закурил. И негромко спросил у ребят:
«Живы все? Ну и ладно… Тик-так».
10 часов 36 минут
Прожектор гаснет, пряча от нас Андрея. Зато загорается свет на правой стороне сцены. Мы видим стандартную кухню старой городской квартиры. Брежневки или хрущевки. Газовая плита, мойка, пара-тройка настенных шкафов… Между шкафами и холодильником – окно.
За столом сидит Михалыч. На лбу у него специальная лупа, которая обыкновенно бывает у часовщиков, через неё он разглядывает разложенные на столе детальки. Михалыч увлечённо их перебирает, чистит, что-то к чему-то прикручивает, что-то к чему-то припаивает…
На плите греется чайник. Вот из-под крышки показалась струйка пара. Вот чайник запыхтел. А вот и заливистая трель его свистка. Но Михалыч не реагирует, он с головой ушёл в ремонт. Свист чайника всё нарастает. Когда он становится невыносимым, на кухню шаровой молнией влетает Ирэн. Это девушка не мелких габаритов с ярко-зелёными волосами. Ирэн с грохотом убирает с конфорки чайник, с силой поворачивает вентиль плиты.
ИРЭН. Дед, блин! Что за дела?! Чайник сейчас взлетит, а он… Сидит себе, в ус не дует! Оглох, что ли?
МИХАЛЫЧ (поднимает голову). А-а, Иришка… Ты это… Пришла уже?
ИРЭН. Полчаса уже как, вообще-то… Не слышал, дверь открывала?
МИХАЛЫЧ. Нет, не слыхал. Я тут, Бельчонок, это… Заколупался совсем. Видишь, какое дело…
(кивает на разложенные детали)
Резисторы ни к чёрту и контакты все окислились… Сижу, на время не смотрю…
(взгляд на настенные часы)
ИРЭН. Бельчонок! Опять ты со своим бельчонком, дедыч! Сколько раз говорила… Просила же: не называй так!
(критически осматривает себя, хлопает по животу, по бёдрам)
Ни фига себе бельчонок! С такой задницей ни в одно дупло не влезешь.
(из вазочки на столе берёт конфету, отправляет в рот)
Что это у тебя?
(показывает на разбросанные детали)
Решил подпольное производство смартфонов замутить?
(достаёт из кармана сотовый, сверяет время с настенными часами)
У тебя, кстати, отстают.
МИХАЛЫЧ. Нет, у тебя спешат…
(стучит отвёрткой по столу)
Да это Прокопыч всё, дядя Тигран… Приёмник мне притащил из своей кладовки. Он у него там столько лет висел – и ничего, а тут… Звука, говорит, не стало. Ну, глянул я – а контакты-то того, окислились. И конденсатор на честном слове… Вот, чиню сижу.
ИРЭН. Нормал! Класс!.. На той неделе ты ему микроволновку ремонтировал, до этого антенну настраивал…
(теперь она берет из вазочки сушку)
Дедыч, у тебя гордость есть? Нормальная человеческая гордость? Это… Как его… Достоинство, блин?
(с хрустом ломает в ладони сушку)
Его под жопу коленом, как последнее это самое… А он им: давайте я вам, грит, чего-нибудь просто так, за бесплатно сделаю. Ну, плиз! А писсуары, грит, вам в мэрии не помыть?..
МИХАЛЫЧ (хмурится). Ну, ладно, ладно! Включила шарманку… Мужу своему плешь грызть будешь, когда появится.
ИРЭН. Во-во, дяде Тиграну! Вот возьму и назло вам всем за него замуж выйду… Дед, ну по серьёзу. Не так, что ли? Кто с работы тебя турнул? Не этот ли любимый твой Тигран Прокопьевич? Не он разве?.. И после этого у него совести хватает тебе на починку разную хренотень тащить! Как ты его вообще на порог пускаешь…
МИХАЛЫЧ. Угомонись, Ирка! Не твоего это ума… Кому сказать: малявка деда своего поучает... А! Дожил…
(сдвигает лупу с глаза на лоб)
А чего мне, подскажи, на пенсии еще делать? На диване, что ли, сидеть, на Малахова по ящику пялиться? Сериалы про Мухтара изучать?.. Не могу я без дела, понимаешь? Не могу без этого… Всякого-разного, чтобы руками… А так и мне веселей, и людям польза.
ИРЭН. Людям! Да эти люди забили на тебя большой и толстый. Ты тридцать лет куранты городские чинил, стрелки переводил, лазил на эту башню как придурок. По винтовой лестнице – на десятый этаж почти! Снег не снег, ветер не ветер, ливень не ливень… А сколько раз ломались они… Ты же тогда целыми ночами там, в этом скворечнике, с тросами и шестерёнками – весь в гавне голубином… Не так?.. А они… Эти… Тебя – по собственному, без всяких премий и выслуги!
МИХАЛЫЧ. Если ты о Прокопыче, то зря. Он тут вообще никаким боком... Он кто? Простой завхоз: инвентарные номера там на стульях трафаретом набить, лампочки, где надо, вкрутить… Заявление моё управделами подписывал. Самолично.
ИРЭН (обмахивается телефонной трубкой словно веером). Какая разница? Все они одна шайка-лейка…
(оглядывает кухню)
Что душно-то у тебя так? Форточку открыл бы…
МИХАЛЫЧ. Не выдумывай, нормально… Терпимо… Вот и видно, что ты, Ириха, ещё салага совсем. Шайка-лейка! Ты пойми: управделами – это второй человек после мэра. Шишка – не нашему Тиграну Прокопычу чета.
(вздыхает)
Но я, Иришка, никого не виню. И всех этих… Я их очень даже понимаю. Решили там…
(палец к потолку)
Решили – всей страной раз и навсегда переходить на летнее время, значит, баста! Значит, назад дороги не будет… И, спрашивается, на кой я им сдался при таком раскладе? А? Зачем им целую штатную единицу держать, зарплату платить, если городские часы переводить больше не надо?
ИРЭН. На кой, на кой… На той! Да хотя бы из уважения к тебе! Ты им вон сколько лет отдал… А они… Справедливо разве?
(со злым хрустом грызёт кусочки сушки)
А накроется в курантах что-нибудь? Разве не было такого, а?
МИХАЛЫЧ. Было, как не было! И много раз – то противовес перекосит, то стрелки по осени к циферблату примёрзнут… Было… Я, Ириш, если по правде, к этим часам, как к живым относился. Да они и были живыми… И есть… Они ведь для нашего города – как сердце. Большое такое, сильное, настоящее…
(чешет небритую щеку)
Да только мне тут Прокопыч по большому секрету проболтался, будто их реконструировать собираются. Мол, всю механику выкинут, вместо неё установят голую электронику. Да не какую-нибудь – импортную! А время… Время, слышь, Ириха, на особом табло высвечиваться станет. Понятно? И управлять всем этим будет компьютер.
ИРЭН (не очень уверенно). Компьютер, ничего себе!.. Ну, до этого, дедыч, ещё того… Ещё дожить надо. И вообще – вилами по воде… А пока…
МИХАЛЫЧ. Пока – намнут бока! Пока ты только языком чесать, болоболка. Нет, чтобы дедушку своего накормить по-человечески. Рассольничек там какой-нибудь сварганить, картошки пожарить…
ИРЭН. Ага, бегу и падаю! Для рассольника у тебя жена есть. Пускай она и варит.
МИХАЛЫЧ (скептически). Ну-ну… Дождёшься от неё…
(изображает пальцами решётку)
Закрыли бабку нашу.
ИРЭН. Опять?!
МИХАЛЫЧ. Не опять, а снова… Десять суток. Одно слово – Дванольдва!
ИРЭН. Во, даёт! Я как чувствовала. Месяца не прошло, а она опять… Вскормлённый в неволе орёл молодой… Орлица, блин… За что хоть?
МИХАЛЫЧ (пожимает плечами). Не знаю точно. Вроде, за пикет несанкционированный какой-то – в защиту тополиной аллеи, что ли... Или дубовой рощи… Не помню я.
ИРЭН. Ну, пипец! Ну, бабуленцию бог послал – не соскучишься! То ей судьба гренландских китов заснуть не даёт, то какие-то исторические усадьбы, которые под снос, то дыра в озоновом слое… Теперь вот тополя спасает… Точно, Дванольдва!
МИХАЛЫЧ. Ну, тебе-то она бабушка родная, а не Дванольдва! Дванольдва – это её те прозвали… Которые… Ну, в общем… Есть такая статья в административном кодексе – за незаконное пикетирование: два, ноль, пункт два – вот и прозвали.
(с грустью в голосе)
А, в общем-то, Ирка, всегда она такой и была. Всегда, сколько помню… По молодости – то демонстрация в защиту мира, то сбор подписей за освобождение Анжелы Дэвис, то шествие против израильского сионизма. А теперь и вовсе…
(безнадёжный жест рукой)
ИРЭН. Ох, дождётся она когда-нибудь, ох, дождётся…
МИХАЛЫЧ. Типун тебе!.. Ляпнешь тоже… Ты, Ириш, заместо того, чтоб трепаться, ты бы лучше передачку бабушке сообразила. Чай там в пакетиках, доширакчик какой-нибудь, печенье... Всё ж-таки, десять дней ей в кутузке-то, на тюремной похлёбке. Не девочка уже.
ИРЭН. Ой, да ладно! Десять дней… Кому она там нужна – десять дней… Личность установят, через сутки отпустят, сколько раз уж так было… Деда, я колбаски отрежу?
(направляется к холодильнику)
…Сколько раз – и всё время досрочно выпускали. Штраф впендюрят – и гуляй, Вася, жуй опилки!.. Да и некогда мне по отделениям бегать, передачки узникам совести таскать.
Ирэн тянет за ручку холодильника, но дверца не поддаётся. Ирэн тянет сильнее – результат тот же. Она дёргает изо всех сил – бесполезно.
МИХАЛЫЧ. Некогда ей! Шибко деловая стала? С каких это пор?
ИРЭН. С недавних, дедыч, с недавних…
Девушка предпринимает ещё одну безуспешную попытку открыть холодильник. Ирэн хмыкает, пожимает плечами. Наливает себе чаю.
ИРЭН. У нас это… У нас по микрорайону конкурс объявили, на кабельное ведущая местных новостей требуется. Ну, понятно, чтобы голос там, внешность, фигура… С внешностью и голосом у меня всё в поряде, а вот фигура…
(вновь – похлопывания по бокам и бёдрам)
Фигурой надо бы заняться. А то в экран, блин, не помещусь.
(прихлёбывает чай)
Я, дед, в фитнес записаться хочу.
МИХАЛЫЧ. Чего?
ИРЭН. В фитнес. Клуб такой, упражнениями там разными занимаются. Под музыку.
МИХАЛЫЧ. Дискотека, что ли?
ИРЭН. Какая дискотека, деда! Говорю же – фитнес. Это как бы спорт, только под музыку. Для фигуры полезно.
МИХАЛЫЧ. А-а, ну тогда поступай, записывайся. Раз спорт – ладно… Хотя ты и так девка ничего. Видная, всё при тебе...
В разговоре возникает пауза. Слышится только позвякивание чайной ложечки.
ИРЭН. Там платно… Слышь, дедыч, там платная секция.
Молчание.
ИРЭН. У тебя же пенсия скоро…
Молчание.
ИРЭН. Мне не много и надо-то, деда. Пять тысяч у меня есть, пару штук добавить надо. А лучше – три… А?
МИХАЛЫЧ (кивает). Вон, крайний шкаф, где ручки нету... Под банкой с гречкой.
Ирэн живо отставляет чашку, подскакивает к настенному шкафчику.
ИРЭН. Здесь?
МИХАЛЫЧ. Я же сказал – крайний! К плите который… Под банкой, где «Рис» написано.
ИРЭН. Ты же сказал гречка.
МИХАЛЫЧ. Написано «Рис», а лежит в ней гречка. Чего не понятно?
Ира копается в шкафчике, из него на пол падает тяжёлая связка ключей.
ИРЭН. Ой, ключи! Ключи какие-то упали… От гаража?
МИХАЛЫЧ (подбирает связку). Да нет, от курантов это. Запасные... Забыл сдать, когда обходной подписывал. Так и валяются.
Наконец, девушка находит нужную банку. Достаёт купюры.
ИРЭН. Ну, так я беру? Три, да, деда?
(прячет деньги в карман, целует деда в щёку)
Вот спасибочки! Респект и уважуха! Ты самый лучший дед во всей вселенной... А что небритый такой? Может, у тебя станки кончились? Давай, куплю.
МИХАЛЫЧ. Ишь ты… Куплю! У тебя же времени в обрез, некогда тебе…
ИРЭН. Да, точняк!
(смотрит время на сотовом)
Вообще зашиваюсь! Бежать, дед, надо – за фитнес заплатить, конспекты у Алинки забрать… В парикмахерскую ещё…
Общий свет на сцене гаснет, пряча от нас и дедушку, и внучку. Но зато яркий луч выхватывает холодильник, который вдруг начинает урчать. Мотор работает всё сильнее, холодильник подрагивает и гремит. Внезапно это прекращается, дверца холодильника распахивается и из него осторожно вылезает то ли человек, то ли робот. На человеке-роботе чёрный шлем, на лицо опущено затемнённое полупрозрачное забрало. Его руки и ноги охвачены тёмными щитками, наколенниками, налокотниками. На груди – что-то вроде защитной кирасы. Тоже чёрной.
Выбравшись наружу, робото-человек несколько секунд стоит у холодильника. Оглядывается, словно обстановку оценивает. Затем решительным шагом направляется за кулисы.
Затемнение
13 часов 18 минут
Михалыч и Тигран Прокопьевич в гараже ремонтируют машину. Точнее, ремонтирует Михалыч, Тигран Прокопьевич солидно прохаживается рядом и развлекает друга разговорами. Время от времени он подходит к импровизированной «поляне», накрытой прямо на верстаке. Наливает, выпивает, закусывает…
На Михалыче – заляпанная солидолом клетчатая рубаха, старые брюки. На лбу – знакомая нам лупа. Зато его приятель одет с иголочки: яркий красно-белый спортивный костюм с узорами и надписью RUSSIA на спине. Из-под костюма выглядывает большой галстук-бабочка золотого цвета.
МИХАЛЫЧ (копаясь под капотом). Нет, тут не в свечах дело. Не в свечах… И провода тоже ни при чём, и насос… Ну-ка, Прокопыч, дай ключ на двенадцать.
Тигран Прокопьевич подаёт Михалычу гаечный ключ.
МИХАЛЫЧ. На двенадцать я сказал, а не на четырнадцать! Вот… Сейчас топливопровод глянем.
(гремит под капотом чем-то железным)
Топливопровод, Прокопыч, это такая штука… От него чего угодно ждать можно. Вода попала, грязь какая-нибудь – и всё, пиши пропало!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (наливая себе из бутылки). Точно, точно, топлипровод это! У меня на него сразу подозрение было. Про свечи это я так, на всякий пожарный… Бывает, что и свечи… Их тоже проверить бы, а Михалыч?
МИХАЛЫЧ. Проверим, проверим… Всё проверим…
(после паузы)
Как у вас там?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (выпивает). Где? На работе-то?.. Да, вроде, нормалёк. Всё как при тебе, ничего нового. Работаем потихоньку.
МИХАЛЫЧ. Потихоньку? Это хорошо… Хорошо, когда потихоньку…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Скажешь тоже! Чего хорошего, если потихоньку? Когда потихоньку – застой это называется. Надо, чтобы… Это… Наоборот, бурлило всё… Развивалось… Тебе плеснуть?
МИХАЛЫЧ (отрицательно мотает головой). Ты это к чему? Ну, насчёт того, чтобы всё бурлило?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. А к тому, что пора бы нам уже бросать эти рассуждения: потихоньку, мол, полегоньку… Потихоньку да полегоньку мы далеко не уедем. Менять подход нужно!
(с аппетитом жуёт бутерброд)
Сейчас, Михалыч, всё надо в темпе, в темпе… Чтоб динамика была, драйв, как молодые говорят… Ну и результат, конечно, на выхлопе!.. Время сейчас, Михалыч, такое наступает.
МИХАЛЫЧ. А что время? Время – оно всегда время… Какую эпоху ни взять – в сутках 24 часа, 1440 минут, 86 400 секунд. Это я тебе, Прокопыч, как часовщик со стажем говорю.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Э-э! Рассуждаешь, как это самое… Нельзя так, нельзя! Секунды, часы, минуты, может, и те же, да наполнение, содержание у них иное… Вот летнее время навечно установили. Думаешь, просто так это? Прихоть чья-то, блажь? Нет!
(наливает, выпивает, закусывает)
Сигнал нам такой сверху: раз твой рабочий день теперь раньше начинается, значит, и успеть надо больше. Наполнить своё рабочее время, так сказать, содержанием, смыслом… Вот тогда и в державе будет порядок, и лично у тебя – всё в шоколаде!
МИХАЛЫЧ (из-под капота). В точку!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ты со мной согласен?
Михалыч выбирается из-под капота, в руках у него топливный шланг.
МИХАЛЫЧ. В точку я тогда – насчёт топливопровода... В нём загвоздка.
(глядит в трубку на просвет)
Да тут места живого нет, грязью всё заросло. Глянь сам…
Михалыч показывает трубку Тиграну Прокопьевичу. Тот без особого интереса заглядывает в неё.
МИХАЛЫЧ. Ты когда систему в последний раз проверял?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Систему-то? Топливную?.. Не знаю… Не помню я… Да и вообще, при чём тут система? Я ж тебе о другом, Михалыч. Я в широком, так сказать, аспекте… Ты вообще-то согласен? В принципе?
МИХАЛЫЧ. С чем?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ну, с этим… Что нужны новые подходы, новые решения. Что отныне все как один, с удвоенной энергией… И, самое главное, – при непосредственном участии!..
МИХАЛЫЧ (прищурился). Тебя что, на повышение? Должность новую дают?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВЧ (поправляет бабочку). Должность, повышение… Разве в этом суть? Не место красит, как говорится… Дело-то не в том, какое кресло человек занимает, а в том, что это за человек. Какой у него административно-деловой потенциал.
МИХАЛЫЧ. Понял, понял… Ну, поздравляю с назначением!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Погоди, рано ещё. Сглазишь… Да и назначения ещё нет, всё только в планах… Зреет, так сказать, соответствующее решение… Слухи ходят разные, но достоверные. Имеющие под собой… Вот именно…
(отправляет в рот шпротину)
В кабинет управделами могу скоро переехать, вот как! Нынешний-то что учудил… Сидим мы тут на аппаратке: отчёты, сводки, ля-ля-кренделя… Трындим меж собой в полголоса, кто о футболе, кто о рыбалке. А этот возьми – и ляпни: с переходом на летнее время я, мол, сам не свой стал. Не высыпаюсь, говорит, ничего на работе не успеваю. Так вот буквально и брякнул: не успеваю ничего на работе! Ты можешь себе представить?
(отрезает себе сала)
Сам наш лично хоть этого и не слышал, но передали ему быстро. Стук, как известно, доходит быстрее звука… Ну и в тот же день управляющего к себе, на ковёр. Разговор был… Долгий… Рассказывали: вышел из кабинета – морда в пятнах, потный весь, глаза навыкате, как у рака.
МИХАЛЫЧ. Думаешь, снимут?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Приказа пока нет, но… Что ещё с ним делать, не оставлять же… В то время, когда поставлены такие задачи, когда наметился коренной перелом… А у этого завал на работе. Не высыпается он ночью! Получается, он у себя в кабинете днём спит? И кому это надо?.. Я так понимаю: не справляешься с работой в новых исторических условиях – отойди в сторонку, освободи место для тех, кто… Ну, в общем… Других… И кемарь себе дома на здоровье!
МИХАЛЫЧ. Логично. Только я, Прокопыч, если честно, тоже всё никак к новому времени не привыкну. Столько лет два раза в год часы переводили, а тут… Херомантия какая-то выходит: утром встаю, а не по себе как-то, организм протестует…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Херомантия – это, Михалыч, у тебя в гараже. Жара, как в плацкартном под Геленджиком…
(снимает спортивную курточку, остаётся в рубашке-поло с логотипом SOCHI-2014)
А ещё – в сознании не до конца перестроенном. От кого, от кого, а от тебя я меньше всего ожидал. Ты же вон сколько лет на такой ответственной работе… Был…
(предупреждая возражения собеседника)
Нет, нет, не спорь – на ответственной! Не кому-нибудь – тебе самые главные часы города поручены были. Ты же лично отвечал, чтобы они минута в минуту, секунда в секунду. Остановись куранты – и жизнь бы в городе замерла… Ну, ладно, не замерла, но осложнилась бы, перепуталась. Но ты такого ни разу не допустил. Ни разу, Михалыч! За что и был… И неоднократно… И в торжественной обстановке… Как сейчас помню: грамота к юбилею, в красивой такой рамочке. За это надо выпить.
Тигран Прокопьевич наполняет свою рюмку. Выпивает.
МИХАЛЫЧ. Ну-у, куда хватил… Когда это было! Сто лет в обед.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Не важно, когда. Важно – с кем. И ещё важнее – что всё-таки было!.. Что, скажешь, плохо жил? Надо было тебе путёвку – пожалуйста! По профсоюзной линии, за пятьдесят процентов. Понадобились запчасти для курантов – нет проблем! Выписывали с лучших заводов, по каталогам. А когда годы эти настали – смутные, непонятные… Я ж тебе продуктовые наборы – по первому списку. И видик, и комплекты постельного белья под зарплату, и пуховик китайский двухсторонний… Помнишь? Всё у тебя было… Да и сейчас… Бедствуешь разве?
(оглядывает помещение)
Вон у тебя гаражина какая! Квартира целая. Да тут жить можно.
(прохаживается)
Вилла, а не гараж! Потолок – ого-го… Стены под плитку… Ямы… Ямы две у тебя?
МИХАЛЫЧ. Смотровая и овощная.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Вот! Две ямы…
(подходит к люку овощной ямы)
Овощную под кессон делал? Правильно, влага по весне проникать не будет. Она у тебя сколько метров?
(пробует открыть люк)
Закрыта, что ли? На ключ крышку запираешь?
(снова тянет за ручку крышки, но та не поддаётся)
Нахрена ты её закрываешь? Вентиляции же нету, воздух застаивается. Картошка гнить начнёт…
МИХАЛЫЧ. Моя не сгниёт, не боись! А вот шланг твой топливный… Ещё б немного – и точно бы сопрел, лопнул по сгибу. И тогда неизвестно что…
(демонстрирует приятелю дефектный шланг)
Стенки аж закоксовались от серы. Бензин у хачиков заливаешь? Экономишь?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ну, есть такое… Бывает… А чего зря деньги транжирить-то? На трассе стараюсь заправляться, там подешевле.
МИХАЛЫЧ. Оно и видно! Бодяжат там, Покопыч, бодяжат сплошь и рядом… Левый чеченнефтепродукт 95-м немного разведут, присадки кинут – и в цистерну. Через полгода вкладыши летят, клапана прогорают...
(берёт насос, присоединяет его к топливному шлангу)
Качай, давай.
Тигран Прокопьевич послушно жмёт на поршень насоса.
МИХАЛЫЧ. Всё, хорош…
(смотрит на просвет)
Вот теперь более-менее… Промоем – и на место, послужит ещё. Но при следующем ТО лучше на новый смени. И фильтр тоже... Понял?
(копается в моторе)
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ты, Михалыч, серьёзно это – насчёт клапанов? Правда, что ли, прогорают? Ничего себе… Нет, мне нельзя, чтобы прогорали. Мне без машины никак, да и не только мне. Сейчас такой темп, что без колёс… Да сейчас все на машинах!
(подходит к другу)
Ты, Михалыч, хоть в курсе, сколько по нашей планете машин бегает? Вот то-то… В новостях сказали: математики подсчитали – наши, русские, между прочим, – что если их в одну цепочку выстроить, получится два расстояния от Земли до Луны!
МИХАЛЫЧ. Да будешь ты на колёсах, будешь. Сейчас шланг на место, бензинчику качнём… Попробуем… Ну-ка!
(включает зажигание, двигатель начинает работать)
Ну, вот, как часики теперь... Швейцарские.
(вытирает руки)
Ну а с бензином ты того… Не шути… На трассе у деляг заливать – себе дороже. Там у них такой коктейль…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ладно, хоккей! Понял всё… Хорошо, что предупредил, я на них теперь комиссию из торготдела натравлю, пусть им там перья как следует взъерошат.
(с сожалением смотрит на недопитую бутылку)
Ну, я тогда того, Михалыч… Пойду… Времени-то уже, наверно…
(достаёт из кармана песочные часы)
Ну, точно, что я говорил… Ничего себе мы тут… А? Во время-то за работой летит!
(убирает часы)
За машину – спасибо, выручил по-дружески. Только это… Слышь, Михалыч, пусть она пока здесь до понедельника, а? Куда я сейчас в таком виде… А гараж у тебя всё равно пустой. Лады?
Свет гаснет. Остаётся один прожектор, который делает акцент на люке овощной ямы. Под ним явно что-то происходит: оттуда доносятся приглушённые неясные звуки. Наконец, люк распахивается и в проёме появляется голова в чёрном шлеме. Еще секунда – и человек в тёмных доспехах уже вылез наружу. За ним из ямы появляется другой, третий… Все они как близнецы похожи друг на друга. Постояв у распахнутого люка, чёрные люди-роботы деловито и организованно покидают сцену.
Затемнение
17 часов 09 минут
Пригородная электричка. По грохочущим на рельсовых стыках вагонам – от хвоста поезда к его голове – идут Дванольдва и Санёк. Точнее, не идут, а почти бегут. Сухопарая Дванольдва стремительно шагает по раскачивающемуся вагону, за матерью едва поспевает грузный, страдающий одышкой Санёк. За его спиной – позвякивающий чем-то металлическим рюкзак, в руке у него поводок, на котором Санёк тащит большого флегматичного пса по кличке Нохча.
ДВАНОЛЬДВА. …А я майору говорю: хренушки куда я с этого места уйду! Хоть бейте меня, хоть режьте. И плакат тоже сворачивать не буду... Ну и что с того, что там по матерному? А как с этими узкоглазыми ещё разговаривать? Они ж нормального языка не понимают... Островов им захотелось! А харя жёлтая не треснет? Да я им, сукам еще Рихарда Зорге припомню, Сергея Лазо! Цусиму, ****ь!..
САНЁК. Ма, погоди! Куда ты так летишь, ма?.. На пожар, что ли?..
(к Нохче)
Ну, шевели батонами, плетёшься, как неживая…
(к матери)
Ма, давай, здесь сядем… Смотри, свободно.
ДВАНОЛЬДВА. Не-е, пошли дальше… Жарко тут, солнце… Там лучше.
Они проходят тамбур между вагонами.
ДВАНОЛЬДВА. Десять суток, Сашка, десять суток! Как рецидивистке какой-то!.. Старой больной тётке, бывшему ударнику соцтруда, участнице юбилейного съезда профсоюзов. Одним росчерком – как урке последней... И это правосудие? Это хек моржовый, а не правосудие!
САНЁК. Ну, отпустили же! Даже суток не отсидела… Что закусилась-то?
ДВАНОЛЬДВА. Попробовали бы не отпустить! Я бы этому майору… Я бы, Сашка, там такого шороху навела! Я ж все законы – от корки до корки… Они мне наручники – а я им бац выдержку из полстапятого приказа. Они меня в обезьянник, а я им – херакс цитату из кодекса! Часы отобрать хотели, не положено, мол…
(на ходу демонстрирует большой карманный хронограф)
А я им – параграф из уложения о внутренней службе... Им и крыть нечем!
САНЁК. Рискуешь, ма, по самому краю вообще-то… Тебе что, больше всех надо? Ладно, в этот раз… А когда в машину бразильского консула банан кинула? Тебе ж тогда уголовная статья корячилась!
ДВАНОЛЬДВА. Ну и что? За правое дело – можно! Не зазорно и не обидно… А чего они там у себя джунгли вырубают? Это же лёгкие планеты! А они их – под топор, ёпсель, под бульдозер… Ну как, скажи, ещё на них воздействовать? Вот и не стерпела, запустила бананом.
САНЁК. Теракт за нефиг делать пришить могли. Дипломатический скандал…
(к Нохче)
Ты пошустрее можешь? Варёная, что ли?
Под грохот колёс старуха, мужчина и собака преодолевают новый вагонный стык.
ДВАНОЛЬДВА. Ничего, ничего… Это есть наш последний и решительный… Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»... Мы за ценой не постоим!
САНЁК. Слышь, ма! А может, хватит приключений-то искать?.. Не забыла, что тебе ещё иск выплачивать за нигерский «Лексус»?
ДВАНОЛЬДВА. Не нигерский, а нигерийский. Из ихнего торгпредства машина… Эх, жалко, не дали мне дописать тогда!
САНЁК. А ты хотела, чтобы секьюрити стояли и тупо смотрели, как ты на новеньком джипе гвоздём целое воззвание царапаешь?.. Ма, это что, смехуёчки тебе? – дверца и переднее крыло. Плюс – на капоте ещё…
ДВАНОЛЬДВА. А я ещё на багажнике хотела череп с костями нарисовать! Они ж там у себя всех слонов на бивни извели – раз. Поголовье жирафов упало – два. Третье – белые носороги вообще под угрозой… А эти тут на джипах рассекают… Ну, вот и достала гвоздь.
САНЁК. Пристрелил бы тебя этот маугли – и всё. Менты рассказывали: он уже пистолет доставал…
ДВАНОЛЬДВА. А что им… Им человека замочить – что два пальца обоссать. Запросто! Они ж там у себя северные племена вообще истребляют. Под корень! Те самоопределения хотят – а эти на них с пулемётами…
САНЁК. Вот и тебя когда-нибудь из пулемёта… Не приедет наряд вовремя – и замочат.
(указывает на скамейку)
Глянь, ма, вон места хорошие… И вон там тоже… Давай сядем.
ДВАНОЛЬДВА. Сесть, Сашка, мы ещё успеем. Вперёд, всегда вперёд… Форверц!
Они минуют очередной тамбур.
САНЁК. Ну, здесь вообще пусто, ма. Хочешь, вон там, у окна? У меня уже ноги отваливаются.
ДВАНОЛЬДВА (насмешливо). Вдвое меня моложе – и ноги у него… А как в армии, забыл? Учения? Тревоги? Марш-броски ночные?..
САНЁК. Так то ж в армии… Там война была… Там, ма, обстановка, условия…
ДВАНОЛЬДВА. Точно – обстановка! Правильно мыслишь. А здесь что? Не обстановка и не условия? А?.. Оглянись. Людей поспрашивай, газеты почитай… Поголовье лосося за десять лет вдвое сократилось, республиканцы отмену поправки Джексона-Вэника заблокировали, цены за баррель снова упали… А загрязнение Байкала? А америкосы со своей ПРО?.. А ты говоришь война!
(широкий жест)
Вот они где – война и обстановка…
Мать и сын подходят к следующей двери, отделяющей вагон от тамбура. Дванольдва пытается сдвинуть дверь, та не поддаётся. Она дёргает сильнее – тот же эффект.
ДВАНОЛЬДВА. Что за срань такая? Ну-ка ты, Саш…
Санёк подходит к двери, сильно тянет за ручку. Потом наваливается плечом. Бесполезно – дверь, как монолит.
САНЁК. Никак, ма… Вообще никак… Ролики, наверно, заклинило.
ДВАНОЛЬДВА. Во, видал? Бардак, во всей стране полный бардак… Как зимнее время запретили – началось: пароходы тонут, самолёты падают, министры воруют, реки мелеют, в электричках духан, двери не открываются… Збись!
(осматривает вагон)
Ладно, тут мощи бросим… Вон там, вроде, тенёк.
Они занимают место на пустующей скамейке. Санёк швыряет рюкзак рядом, вытирает пот с лица и шеи. Нохча ложится под лавку в ногах у хозяина.
САНЁК (достаёт армейскую фляжку, делает пару глотков). А-а, хорошо! Тёплая только…
(протягивает флягу матери)
Хлебнёшь, ма? Нервы успокаивает и вообще…
Дванольдва делает отрицательный жест головой. Сидит, смотрит в окно. Санёк, убрав фляжку, раскрывает рюкзак, достаёт оттуда пустые жестяные банки из-под пива и начинает методично плющить их ботинком.
САНЁК. Суд-то скоро?
ДВАНОЛЬДВА (не отрываясь от однообразного заоконного пейзажа). Не интересовалась… Пришлют повестку – узнаю.
САНЁК. А может, не пришлют? Забудут…
ДВАНОЛЬДВА. Эти забудут! Догонят и ещё раз забудут… Миллион ржавых бочек с соляркой на Новой Земле – это они забудут. Семипалатинский полигон дезактивировать – тоже… А забыть старухе штраф за неповиновение выписать – это ни в жисть!
САНЁК (продолжая давить банки). Как сказать… Это смотря на кого нарвёшься, ма. Люди – они ж разные. Вот как эти банки – одна из-под «Тинькова», другая – «Жигулёвское», эта – вообще квасом в той жизни была…
(гладит высунувшуюся из-под лавки Нохчу)
Лежи, лежи!.. Вот у нас в батальоне зампотыл был. Мы с Андрюхой такие к нему подходим: товарищ капитан, нам на боевое завтра, нам сухпай на группу положен... А этот кент, прикинь: ой, ребята, извините, совсем забыл выписать со склада, вы уж там сами как-нибудь…
ДВАНОЛЬДВА. Ну и что? И как вы?
САНЁК (глоток из фляги). Ну, как… В первый раз замужем, что ли? Передовое охранение в деревню влетает, ближайший дом бэтээром – под фундамент. Ну, чернота, понятно, сразу сбегается. Все орут, руками машут… А мы им: у вас на всё про всё полчаса. Мясо, хлеб, консервы, чачу – сюда. Тогда остальные вигвамы целые будут. Время пошло.
ДВАНОЛЬДВА. И как? Несли?
САНЁК. А куда эти гуманоиды денутся? Сакли-то свои жалко. Мешками тащили! Ещё и спасибо потом говорили, что мы им весь аул не раскатали… Вот так и жили первые полгода. А потом я узнал: сразу после действий зампотыл наш уволился, бизнес купил, домик нехилый в Подмосковье отгрохал… Тогда я и сообразил, куда наши пайки уходили.
ДВАНОЛЬДВА (после продолжительной паузы). Да, хлебнул ты… И как только уцелел? Мы с отцом прямо извелись все, пока ты там…
(достаёт трубку, кисет. Набивает трубку табаком)
САНЁК. Да ладно, ма, ты давай уж не того… Не преувеличивай… Извелись-переизвелись… Что, я не знаю? Ты по митингам своим скакала, батя ходики городские чинил, стрелки крутил… Извелись они! Три посылки за два года – это как? Другие вон по две в месяц получали.
Санёк прекращает плющить банки. Сидит, сгорбившись, угрюмо смотрит в пол. Наверно, что-то вспомнил.
ДВАНОЛЬДВА. Не три, а четыре. Да и не в этом дело, Саш... Сам подумай: когда мне было посылки паковать? Сегодня, положим, – экологический автопробег. Завтра – меня на день памяти жертв репрессий зовут. Послезавтра – митинг против незаконных привилегий… И так каждый день, Санька, каждый божий день!
(пауза)
Живой ведь вернулся? Живой… Руки-ноги на месте… И слава тебе господи!
(закуривает трубку)
Чего едем-то так долго?
САНЁК. Так электрон же не скорый, он со всеми… Вот и плетёмся… Без пятнадцати должны быть.
(щёлкает ногтем по стеклу часов на своём левом запястье)
ДВАНОЛЬДВА (взгляд на часы сына). Андрюшины?
САНЁК (кивает). А чьи же?.. Его…
Очередная пауза. Санёк глядит в окно, Дванольдва пыхтит трубкой.
ДВАНОЛЬДВА. На работу-то скоро устроишься?
САНЁК. Да, скоро… Да…
ДВАНОЛЬДВА. Третий год уже это слышу. Всё скоро да скоро… И до этого тоже сколько! А сам – палец о палец… Ладно уж мы, старики, что тебе перед нами… А перед дочерью не стыдно?
САНЁК. Перед Иркой-то? А чего мне перед ней краснеть? Или ещё перед кем-то… Я свои два года – от звонка до звонка… Честно, не то что некоторые…
(достаёт фляжку, пьёт)
У меня, ма, четыре боестолкновения, две спецоперации в условиях горной местности, медаль, тяжёлая контузия…
ДВАНОЛЬДВА. Ага… Вот контузию этим и лечишь…
(кивает на фляжку)
САНЁК. А хоть бы и этим! Хоть бы и этим, ма… Иногда и вправду помогает.
(увидев, что мать снова отвернулась к окну)
Да ладно, ма, чего ты… Что ты в самом деле… На той неделе устраиваюсь. Охранником.
(поймав недоверчивый взгляд)
Не веришь? Вот, гляди…
(вытягивает из кармана сложенную вчетверо газету)
Видишь – объявление. Специально подчеркнул… Вот: «В крупное тепличное хозяйство требуются охранники. Лицензия не обязательна. Опыт службы в армии и наличие спортивного разряда приветствуются...»
(убирает газету)
А я ещё и со служебной собакой!
ДВАНОЛЬДВА. Звонил уже?
САНЁК. Туда-то? В тепличное?.. Звонил. И даже на собеседование ездил... Правда, начальника не застал, в отпуске он, за бугром где-то загорает. Но секретутка сказала, что скоро вернётся и моё заявление подпишет.
ДВАНОЛЬДВА. А вдруг не подпишет?
САНЁК. Подпишет! У меня ж две спецоперации, четыре боестолкновения… Опыт… Нохча… Где они ещё такого найдут?
ДВАНОЛЬДВА (вздыхает). Хорошо бы! А то нам с отцом теперь на две пенсии… Не очень-то пожируешь… Иришка опять же со своей учёбой – сам знаешь: то одно ей, то другое…
САНЁК. Да всё путём будет, ма, всё нормально… Честно, вот увидишь!
Поезд въезжает в тоннель и становится совсем темно. Когда загорается дежурное освещение, мы видим, что вагон пуст. Спустя некоторое время заклинившая дверь сдвигается, и в вагон со стороны тамбура начинают входить люди в тёмной униформе, в шлемах с опущенными забралами. Они очень похожи друг на друга, они словно клоны. Их много. Они молчат. Построившись в некое подобие шеренг, чёрные робото-люди так же безмолвно следуют за кулисы.
Затемнение
20 часов 32 минуты
На слабо освещённой сцене – какие-то непонятные всполохи. То слева, то справа… Гул моторов, уханье дальних взрывов, приглушённый треск очередей… Очень похоже, что где-то неподалёку идёт бой.
Свет на сцене становится ярче, гул нарастает. Грохоча гусеницами, и выплёвывая в воздух чёрные хлопья не сгоревшей солярки, на сцену вываливается БМП. Точнее, кормовая часть боевой машины пехоты. Судорожно дёрнувшись, бээмпэшка неподвижно замирает. Верхний люк откидывается, из него с автоматом в руке выскакивает Санёк. Он бросается на землю, занимает огневую позицию, стреляет.
САНЁК (кричит). Засада, мужики, засада!.. Все назад, под машину!.. Занять круговую!.. Лёха, врежь из граника по водонапорке, там, кажись, снайпер. Петро, связь есть? Сообщи о бое, дай координаты, запроси вертушку… Бить короткими, экономить патроны!
Перестрелка продолжается. На заднем плане то и дело мелькают фигуры, похожие на людей-роботов в чёрных шлемах. Спустя непродолжительное время откуда-то сверху раздаётся свист вертолётных лопастей.
САНЁК. Ребята, это наши! Подмога!..
Сверху на сцену падают коробки.
САНЁК. Парни, это боеприпасы… Живём!
Откуда только что сыпались коробки, разворачивается верёвочная лестница. По ней не без изящества спускается девушка в эффектном облегающем костюме. Она очень похожа на Ирэн, только волосы у неё не зелёные, а фиолетовые. В руках у девушки микрофон.
ДЕВУШКА. Это не боеприпасы. Это сухой паёк. Усиленный, офицерский... В него, между прочим, шоколад входит, сгущёнка и даже мороженое.
(демонстрирует свой «микрофон», который оказывается мороженкой)
САНЁК. Да при чём тут?.. Нафига шоколад? Нам патроны нужны, патроны!
ДЕВУШКА. Патроны следующим рейсом. А пока расскажите телезрителям о ваших нелёгких армейских буднях.
(подсовывает ему микрофон-мороженку)
Как у вас здесь с личным временем? Зимнее обмундирование уже получили? Факты дедовщины имеются? Письма от родных вовремя приходят?..
САНЁК (растерянно). Письма? Да, письма, вроде, вовремя… Более-менее… Только вот посылки…
ДЕВУШКА. Что – посылки?
САНЁК. Посылки редко приходят, раз в полгода… Вы бы это… Вы бы поосторожнее: у них там снайпер на водонапорной башне.
ДЕВУШКА (улыбается и облизывает мороженое). Вам показалось… И вообще, это не водонапорная башня. Это городские куранты. Мы там только что пролетали, никакого снайпера не заметили.
САНЁК. Там он, клянусь!.. Я сам вспышки видел. И выстрелы оттуда…
ДЕВУШКА (смеётся). Какие же это выстрелы? Это часы так бьют. Слышите?.. Полночь ведь…
САНЁК (прислушивается). Да… Наверно… Только странно…
ДЕВУШКА. Что странно?
САНЁК. Полночь, а светло!
ДЕВУШКА. Ничего странного. Светло – это потому что на летнее время перешли… Да вы берите коробки, берите. Это всё для вас.
Санёк поднимает ближнюю к нему коробку, распечатывает.
САНЁК. Что это? Вы говорили – сухпай. А тут часы…
(вынимает из коробки наручные часы, разглядывает их)
Это же… Это же Андрюхины часы! Откуда они у вас?
ДЕВУШКА. А чего тут такого? Ведь я и есть Андрей.
Санёк переводит взгляд на девушку. И в самом деле – перед ним уже Андрей: старый комбез, танковый шлем на затылке, вечно перемазанное солидолом лицо. Такой, каким он его и запомнил.
АНДРЕЙ. Что смотришь? Я и есть Андрюха. Не узнаёшь, что ли?.. Я же тебе сам эти котлы подарил – за пару недель до того боя. Помнишь? Ну?..
(он подходит и надевает часы на руку Саньку)
САНЁК. Конечно, помню, ничего я не забыл… Ты тогда сказал, что скоро домой, что на гражданке они тебе ни к чему, что там новые купишь... Модные, электронные… Ты хотел, чтобы я эти часы себе оставил. На память… А вот я… Я ничего не успел тебе подарить.
(звук близкого разрыва)
Андрюха, ты это… Ты поаккуратней! У них снайпер с башни работает.
АНДРЕЙ (с улыбкой). Да ладно! Мне теперь не страшно… Как у тебя-то дела? Парадку к дембелю заготовил? А альбом? Пацики в роте все целые? Взводный не лютует? Родители пишут?..
Вместо ответа – ещё одна верёвочная лестница с невидимого вертолёта. По ней ловко спускается Дванольдва с трубкой в зубах.
ДВАНОЛЬДВА (громко – с лестницы). Пишем, Андрюшенька, пишем! Только вот посылку всё никак… То ящиков на почте нету, то денег у нас с дедом… Да и некогда… Мне вот транспарант поручили изготовить, протестовать против ВТО с ним будем. А куда его крепить, ума не приложу. Надо бы на хорошее место повесить, на самое видное.
АНДРЕЙ. Самое видное – это куранты. Там сразу все заметят. Весь город.
ДВАНОЛЬДВА. Вот, вот! На курантах… Огромный такой плакат, а на нём – крупными буквами… Поможешь, Андрюшенька?
АНДРЕЙ (смеётся). Я бы с удовольствием… Только я не очень-то… Не умею я.
Санёк делает шаг вперёд, отгораживая друга от матери.
САНЁК. Не может он, ма! Он в бээмпэшке сгорел, когда на фугасе – у ЖД переезда… Не может, понимаешь?.. Его потом из боевого отделения лопатой выскребали, совковой… И в коробку – всё, что осталось… В такую же…
(демонстрирует коробку из-под сухого пайка)
ДВАНОЛЬДВА. Тогда давай её мне…
(забирает у сына коробку)
Я вместе с ней – на куранты…
Откуда-то из-под гусениц БМП выпрыгивает человек в милицейско-полицейской форме. Он очень похож на Тиграна Прокопьевича, даже галстук-бабочка такой же. Низко пригибаясь, он короткими бросками добегает до Дванольдва, пытается выхватить коробку из её рук.
ЧЕЛОВЕК С БАБОЧКОЙ. Ещё чего – на куранты! Несанкционированная акция! Это двадцатая статья, пункт два… Плюс нарушение общественного порядка… До пятнадцати суток административного ареста!
ДВАНОЛЬДВА (не отдаёт коробку). Какие ещё пятнадцать? Какие? Не свисти! Я все законы знаю, там и близко нету никаких пятнадцати… В глаза, гад, врёт – и не краснеет! Думаешь, управу на вас не найду?..
(начинает карабкаться вверх по лестнице)
ЧЕЛОВЕК С БАБОЧКОЙ. Да это же сопротивление! Неповиновение! Уголовная статья!.. Гражданочка, коробку-то отдайте…
(тоже хватается за лестницу и лезет следом за Дванольдва)
ДВАНОЛЬДВА (поднимается ещё выше). Отдай ему!.. Ага!.. А хрен на блюде не хочешь? А ха-ха тебе не хо-хо?..
(швыряет в него свою трубку)
ЧЕЛОВЕК С БАБОЧКОЙ (он уже преодолел несколько ступенек). А это уже оскорбление действием! Плюс словесно… Я этого так не оставлю… Прошу занести в протокол…
Рёв невидимого вертолёта нарастает, а потом уходит куда-то в сторону. Очевидно, что машина начинает подниматься, унося за собой верёвочные лестницы и висящих на них людей. На сцене становится относительно тихо.
САНЁК (переводит взгляд на Андрея). Андрюха, слышь… Раз ты не дома, раз ты здесь ещё… Забери часы, а? Пусть они у тебя останутся. Может, тогда всё по-другому будет…
(хочет снять часы со своего запястья)
АНДРЕЙ (останавливает его). Не надо… Не надо, Санёк! Не нужны мне они теперь. Зачем мне они?.. Нормально всё, Саныч, пусть у тебя… Тебе нужнее.
(начинает медленно отходить к подбитой машине)
Пора мне, братишка… Ты, главное, это… Ты пацанов береги… И себя тоже… Ладно?.. А мне пора… Пора мне.
САНЁК. Не уходи, Андрюха! Мы тут на засаду нарвались… Снайпер ещё… Не уходи, я автомат тебе дам, подсобишь… А?
АНДРЕЙ (улыбается и отходит). Справитесь… Отобьётесь… Скоро спецназ четвёртого гвардейского подскочит, они тут рядом. Всё зашибись будет, я знаю!
Андрей подходит к БМП, открывает кормовой люк, втискивается внутрь. Люк за ним закрывается.
САНЁК (подбегает к люку, дёргает за ручку). Андрюха, не уходи! Мне ещё сказать столько… Не уходи!
(продолжает дёргать, но люк не поддаётся)
Я так давно тебя не видел, а ты… Куда же ты? Я спросить хотел… Столько всего у тебя спросить хотел…
(лупит по закрытому люку кулаками)
Сцену заволакивает дымом от упавшей трубки Дванольдва. В его клубах то и дело мелькают фигуры людей в чёрных шлемах и чёрных доспехах. Их становится всё больше, постепенно они заполняют всю сцену и оттесняют Санька от бронемашины.
Громко и беспорядочно бьют часы-куранты. Их бой напоминает звук лопнувшей гранаты.
Свет на какое-то время гаснет, а когда становится светло, мы снова видим знакомую кухню. Михалыч спит, сидя за столом и уронив голову на руки. Перед ним – детали разобранного радиоприёмника.
С другой стороны стола с тарелкой пельменей устроилась Дванольдва. Сидит, ест, изредка укоризненно поглядывает на мужа.
Неожиданно она роняет на стол вилку. От громкого звука Михалыч поднимает голову.
МИХАЛЫЧ. А? Что?.. Ничего себе… А я думал, улетела… А она здесь… Ну и ну!
Дванольдва продолжает невозмутимо есть пельмени.
МИХАЛЫЧ. Это что ж… Заснул я, что ли?
(потягивается)
А мне, мать, это… Сон мне приснился… Приснилось, что ты на вертолёте улетела. Хвать за верёвочную лестницу – и того… Вжик!
(качает головой, смеётся)
ДВАНОЛЬДВА. Ага, правильно! Так оно и было… Вжик – и в девяносто шестое отделение… Только не на вертолёте, а в бобике ментовском. В КПЗ целую ночь вместе с наркошами, с мочалками вокзальными… А супругу законному – посрать. Устроился на тёплой кухне и сны смотрит… И как ты в такой духотище вообще спать можешь?
МИХАЛЫЧ. Ну, хорош, чего ты… Завелась – бензопила «Дружба»! Я к тебе как раз и собирался. Позвонил в девяносто шестое, а дежурный говорит: выпустили уже. Чего в такую даль ехать-то было?..
ДВАНОЛЬДВА. Перец подай… Чего ехать, чего ехать… Чтоб жену хотя бы морально поддержать – вот чего ехать.
(кивает на детали)
Опять Прокопыч приволок?
МИХАЛЫЧ. Он… Слушай, а может, тебе салатику? У меня есть, я тут утром сделал – с майонезом, как ты любишь… А пить что? Кефир будешь?
ДВАНОЛЬДВА. Будешь… После тюремного хлебалова всё будешь! Там кашу один раз дали, да и то… Овсянка на воде – свиньи в голодный год жрать не станут.
МИХАЛЫЧ. А хлеб чего старый взяла? Я днём свежего подкупил. Вон, в мешке.
ДВАНОЛЬДВА. Откуда я знаю, где у тебя свежий. Думала – это свежий…
МИХАЛЫЧ. У тебя…
(невесёлая усмешка)
Конечно, ты же в отделениях чаще бываешь, чем дома. Откуда тебе знать?..
Михалыч тяжело поднимается, чтобы нарезать хлеб.
ДВАНОЛЬДВА. Остришь? Ну, остри, остри… А мне вот не до улыбок. Когда тебя дубинкой по копчику – не очень-то полыбишься… Или из баллончика – слезоточивым в морду…
МИХАЛЫЧ. Не лезь на рожон, вот и не будут из баллончика… Чего ты, мать, на старости лет, в самом-то деле? А? Больше других надо? Аральское море пересыхает – спать она не может… Ах-ах, норвежцы на наш суверенный шельф покушаются!..
(выкладывает хлеб на тарелку)
Ладно, молодая была, бегала, вылупив шары, по своим пикникам…
ДВАНОЛЬДВА. Не пикникам, а пикетам… Соль где?
МИХАЛЫЧ (подаёт соль). По молодости – куда ещё не шло… Хоть и злился, хоть и ревновал тебя – но ладно… Под каждой крышей свои тараканы… Входил в положение: за Луиса Корвалола вступиться надо, Дину Риду, опять же, поддержку оказать, Саманте этой… Как её? Да, Смит!.. Взносы осводовские собрать, лекцию общества «Знание» организовать… Но сейчас-то чего? Чего тебе не сидится-то?
Берёт из холодильника кефир, наливает жене.
ДВАНОЛЬДВА. Корвалана, а не Корвалола. Луиса Корвалана… Посидишь тут с вами, как же! Каждый день сюрпризы… Ты что, телевизор не смотришь? НАТО уже к самым границам подбирается, китаёзы в нашей тайге последних тигров добивают… А позавчера Тамарка звонит, говорит, митинг против роста тарифов затевается.
МИХАЛЫЧ. Каких тарифов? На что?
ДВАНОЛЬДВА. Не поняла я, не расслышала… Да какая разница? На всё ж растут.
МИХАЛЫЧ (понимающе кивает). Растут… Только успевай отстёгивать!
(наливает кефир и себе, садится поближе к жене)
Ирка тут, кстати… Деньги нужны были срочно… Три тысячи ей дал.
ДВАНОЛЬДВА. Ну и зря! Фройляйн уже взрослая, самостоятельная, нечего поважать… А ей зачем?
МИХАЛЫЧ. На секцию какую-то… В спортзал записалась, худеть, говорит, буду.
ДВАНОЛЬДВА. Давно пора! А то… И в кого такая? Мы с тобой тощие как дрын, Санька в её годы тоже во был…
(демонстрирует мизинец)
А эта… И в кого?
МИХАЛЫЧ. В кого, в кого… Чего сейчас репу чесать? Без разницы в кого, наша ведь, родная. С трёх лет – у нас тут…
ДВАНОЛЬДВА. Скажи уж как есть – у тебя. Меня-то она часто видела?
МИХАЛЫЧ. Это да… То семинар у тебя какой-нибудь, то выездная конференция, то слёт в палаточном лагере… А ведь и Санька такой же… Туда же… Не успеешь оглянуться – он уже в Сургуте на вахте калымит. Потом – с друганами в тайгу за шишками намылится или на Урал за клюквой. А то в Мурманск вдруг сорвётся, на плавбазу вербоваться… Нигде больше, чем полгода… А Ирка – здесь всегда, рядышком, с нами.
Некоторое время старики молчат.
МИХАЛЫЧ. Видела его?
ДВАНОЛЬДВА. Сашку-то? Видела.
МИХАЛЫЧ. И что?.. И как он?
ДВАНОЛЬДВА. На работу обещает устроиться. В охрану.
МИХАЛЫЧ. В который раз уж…
ДВАНОЛЬДВА (взрывается). Ну и в который? В который, а? Ты что, считал?.. Да, не в первый… Но когда-то ведь должен… Должен ведь! Не всё ж ему банки по помойкам да чугунные люки в чермет… Не всё ж баулы вьетнамцам на рынке ворочать… Взрослый же мужик, должен ведь за ум…
Снова продолжительное молчание.
МИХАЛЫЧ. Чай будешь? Свежий заварю, с травами.
ДВАНОЛЬДВА. Не надо… Спасибо.
(отодвигает тарелку, достаёт трубку, набивает её табаком)
А ты чего это – о Саньке-то? Вы ведь вон уже сколько лет… Ни слова, ни полслова.
МИХАЛЫЧ (пожимает плечами). Да так что-то… Приснился он мне.
ДВАНОЛЬДВА. Сейчас, что ли? Ты ж говорил, я тебе снилась.
МИХАЛЫЧ. И ты, и он, и Иришка… Не знаю даже к чему… Каша какая-то… Наверное, от жары, от духоты… И Прокопыч тоже, и куранты, и война…
ДВАНОЛЬДВА. Да, война…
(сморкается)
Это ж он у нас после войны такой стал… Нормальный же был, как все был… А потом контузило – и всё…
(закуривает)
Прапорщик приезжал, помнишь? Рассказывал: Санька пластом лежал после взрыва, ни рукой, ни ногой… Не дышал даже… Его уже в труповозку закидывать хотели, наклонились, чтобы часы с руки снять, а рука тёплая… И пульс…
(пауза)
Потом по госпиталям сколько месяцев, потом санаторий… А толку-то? Говорить совсем не мог, есть сам не мог… Спасибо Прокопычу, дай бог ему… Помог лекарство импортное достать, с врачами договорился.
(пауза)
И вот что с Сашки теперь спросишь? Что потребуешь?.. Война…
(жадно затягивается)
Как подумаешь, как представишь: хотели в кузов, а рука тёплая… Хотели часы снять – а тёплая…
(украдкой вытирает слёзы)
Михалыч не отвечает. Встаёт, начинает сгружать в раковину грязную посуду. Делает это нарочито громко. Кашляет, сопит… Потом вдруг поворачивается к жене.
МИХАЛЫЧ. Часы только и остались… Всё после армии пропил, потерял, раздарил, а часы эти – нет… Что, и сейчас при нём?
ДВАНОЛЬДВА. При нём, да. Не снимает… Андрюшины часы… Как выпьет – смотрит на них, смотрит… И бежать ему сразу куда-то надо – то ли спасать кого, то ли самому прятаться… Дурак дураком делается.
МИХАЛЫЧ. Ты б ему это… Сказала бы при случае, намекнула… Часы-то старые уже… Если починить их там надо, почистить… Пусть приносит… Или через тебя…
ДВАНОЛЬДВА. Что – через меня?
МИХАЛЫЧ. Передаст через тебя. Часы передаст.
ДВАНОЛЬДВА. Вот сам и скажи... Позвони – и скажи.
МИХАЛЫЧ. Ты же знаешь… Звонил уже сколько раз… Бесполезно.
ДВАНОЛЬДВА. Он то же самое говорит.
МИХАЛЫЧ. Что – то же самое?
ДВАНОЛЬДВА. Что звонил тебе. И что бестолку.
(молчание)
Оба вы у меня… Упёртые, как эти… Понять не могу: трудно, что ли, сесть, поговорить по-мужски? Глаза в глаза… Выслушать другого, самому всё объяснить… Трудно, что ли?
Михалыч молчит, только угрюмо сопит.
ДВАНОЛЬДВА. А-а, да ну вас!
(делает несколько глубоких затяжек)
Ты Ирке-то… Ирке – не из тех дал? Не из тех, что на памятник?
МИХАЛЫЧ. Да ты что!.. Из своих дал… Кондратьевы попросили стиралку им подключить, заплатили.
ДВАНОЛЬДВА. А-а, тогда ладно… Ты из тех не бери, а то не хватит.
МИХАЛЫЧ. И так не хватит.
ДВАНОЛЬДВА. Что это ты так?.. Ещё полгода с пенсии пооткладывать – и нормально. Ты опять чего-нибудь починишь, добавишь. Сашка тоже, может быть… Хотя б тыщ семь...
МИХАЛЫЧ. Да хоть десять! Всё равно не уложиться. Сама представь: самолётом ведь через полстраны лететь надо. Два билета туда, два обратно… А Сахалин – это ближний свет тебе? Жить вам там надо? Надо. Питаться надо? Надо. Чтобы памятник побыстрее, сунуть, кому следует... То-то!.. Да и памятник… Это ж гранит – как минимум. Тут хоть всю жизнь копи.
ДВАНОЛЬДВА. Ну, запричитал… Ничего, накопим! На самолёт не хватит – на паровозе с Сашкой поедем, на попутках... А нет – пешком пойдём!
(пускает нарочито оптимистические клубы)
Поставим мы памятник, всё равно поставим! Самый лучший на всём Сахалине. Будет у Андрея не могилка, а этот… Мемориальный комплекс! Чтобы все знали – здесь герой лежит, настоящий солдат… Санёк хочет, чтобы постамент из чёрного камня, сверху – обелиск. Можно светлый, можно из змеевика. Сбоку – ленточка бронзовая… Фото, надпись… Надпись в стихах лучше.
МИХАЛЫЧ. Бронзовую сопрут сразу. На цветмет срежут.
ДВАНОЛЬДВА (упрямо). Ну и пускай! А мы снова сделаем… Раз решили ленточку, значит, ленточку! Из бронзы – так из бронзы!
(гасит трубку, встаёт)
Ну и надымила я тут... Проветрю?
Тянется к форточке, пытается её распахнуть. Однако форточка не открывается. Дванольдва снова и снова дёргает за язычок защелки, но безрезультатно.
Между тем, Михалыч отходит к настенному шкафу, открывает его, достаёт из-под банки деньги. Отсчитывает бумажки, подаёт жене.
МИХАЛЫЧ. На, держи…
ДВАНОЛЬДВА (оглядывается). Что это?.. Откуда у тебя столько?
МИХАЛЫЧ. Говорю же – подхалтурил малость… Ну и с карточки ещё…
(суёт деньги в руки жене)
Бери, бери! На памятник – дело святое… Заслужил он… Герой ведь и вправду. Сколько нам Сашка про него… Хороший ведь парень был.
(откашливается)
И ещё… Это… На обелиске не овал лучше, а портрет вырезать. Гравировка по камню – так дольше продержится… И сделать не просто лицо, а в полный рост, как на той карточке, где они с Санькой вместе, возле танка. Ну и надпись, надпись хорошую надо, необычную… Чтобы запоминалась.
За окном начинают бить куранты. Старики оглядываются, смотрят сквозь стекло в ночную темь.
ДВАНОЛЬДВА (взгляд на свой хронограф). Как слышно… Как сегодня их слышно, а!..
МИХАЛЫЧ. Тихо – вот и слышно. Только спешат они, минуты на две спешат… Это из-за маятника, скорее всего…
Сцена погружается во мрак. Видно только окно, за которым проглядываются тёмные очертания человеческих фигур в шлемах. Фигур много, очень много. Они неподвижны и молчаливы.
Некоторое время мы ещё видим тени этих бесчисленных и безликих людей-роботов. Но уже в следующее мгновение кухонное стекло начинает покрываться морозным узором. Секунда, другая, третья… И белая затейливая наледь надёжно скрывает от нас очертания выстроившихся за окном фигур.
Затемнение
Часть вторая
25 часов 03 минуты
Тесный кабинетик Тиграна Пропьевича в мэрии. Он весь завален каким-то ненужным и нелепым хламом: тут и старые настольные лампы с прожжёнными абажурами, и стулья без спинок, и свёрнутые в рулон пыльные ковровые дорожки, и полузасохшие фикусы в горшках… Между всем этим добром размещаются неподвижные фигуры чёрных людей. Странное дело, никто из присутствующих их не замечает.
Пристроившись за рабочим столом хозяина, Михалыч с шарфом на шее и неизменной лупой на лбу чинит допотопную пишущую машинку. Тигран Прокопьевич, раскачиваясь на каблуках, стоит рядом. На нём серый завхозовский халат, из-под которого выглядывает немыслимой красоты галстук-бабочка.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. …У этой буква Ф постоянно западает. А ещё – твёрдый знак плохо пропечатывается… Или мягкий… Ты сам посмотри.
МИХАЛЫЧ. Посмотрю, посмотрю… Это над же так технику ухайдакать: каретка перекошена, лентодержатель на соплях… А корпус-то, корпус! Ты глянь: чуть не насквозь проржавел!
(ногтем отколупывает чешуйки ржавчины)
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Да, вроде, не так уж сильно… И не насквозь совсем… А чего ты хотел, Михалыч? Они ж у нас в подвале столько лет… А там то канализацию прорвёт, то пар от труб. Влажность – будь здоров, вот и ржавчина… Удивительно, что вообще сохранились. Хорошо, хоть некоторые восстановить ещё можно…
(с надеждой глядит на приятеля)
Можно ведь?
МИХАЛЫЧ (ковыряясь в машинке). Да всё можно, если осторожно… Из канцелярского дырокола, Прокопыч, автомат Калашникова соорудить можно. Было бы желание… Вопрос только – зачем?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВЧ. Зачем… А начальство – оно не особо объясняет, зачем. Сказано: к концу недели привести в рабочее состояние все имеющиеся на балансе печатные машинки. Сверить инвентаризационные номера, уточнить остаточную стоимость…
МИХАЛЫЧ. Какую ещё стоимость? Шутишь? Этот хлам только на помойку…
(кивает на расставленные вокруг машинки)
У этой трёх ножек не хватает, у этой половина клавиш проваливается, здесь рычаг возврата обломан…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВЧ. Да вижу, вижу… Сам, что ли не знаю?.. Утильсырьё на постном масле… Только куда денешься? Если к пятнице управляющему их не предоставлю, то всё… Секир-башка!
(внезапно оживившись)
А ты хоть знаешь, кто печатную машинку изобрёл? Нет?.. Россияне изобрели, я в энциклопедии нашёл. Ещё в 1870 году патент мы на неё получили… Правда, за несколько лет до этого американцы свои «Ремингтоны» выпускать начали. А ещё раньше, в начале XIX века, итальянец один что-то похожее публике демонстрировал…
МИХАЛЫЧ. Хм-м… Ладно, придумаем что-нибудь, подлатаем твои агрегаты. Только ты бы, Прокопыч, заместо того, чтобы лекции читать, обогреватель, что ли, поставил… А то зябковато у тебя тут.
(греет дыханием пальцы)
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Нельзя обогреватель. У нас сейчас знаешь как с электроприборами… Экономия у нас!
МИХАЛЫЧ (насмешливо). Киловатт лишний – и всё? Казнят?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Казнят, не казнят… Но на вид – запросто! А могут даже и премию почикать.
МИХАЛЫЧ. Во как! Строго стало, строго… А чего это управляющий так раздухорился? Ты же говорил, на пенсию его скоро. Приказ, мол, готовится…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Конечно, давно пора! Не знаю, чего мэр с решением тянет. Управляющий продыху никому не даёт: то ему не так, это не по его… Осатанел совсем!
МИХАЛЫЧ. Болеет, может? Знаешь, как бывает: свербит у человека червячок где-то внутри, а он это на окружающих вымещает. Сам, может, и не хочет, а получается так… Само получается.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Вот здесь у него свербит, а не где-то там…
(с силой хлопает себя по лбу)
Машинки – это ещё что! Цветочки… Он Липкиной выговор вообще ни за что влепил. Помнишь Липкину-то? Из отдела материального учёта?.. Ну, Михалыч, видная такая, на твою Иринку похожая. Фигура ещё у неё того…
(очерчивает руками плавные линии)
Да должен помнить! Муж ещё у неё в налоговой… Вспомнил?.. Ну, вот, Липкиной выговор за то, что она на работу – в короткой юбке. Представляешь? Это как? Это нормально?.. А Пашке Селивёрстову – лишение квартальной. Показалось ему, что тот с запахом и глаза красные… Помнишь Селивёрстова? Ну, из планового, ну… Лысый такой… Мы ещё вместе на День строителя пили и он в фонтан бухой свалился… Вот… И вообще бурную деятельность развёл. Монумент на площади хочет золотой краской покрасить, а куранты городские…
МИХАЛЫЧ (поднимает голову). Что куранты?..
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Да вообще… Музыкальный блок в них перенастроить хочет. Чтобы они вместо этих колокольчиков…
(неумело изображает перезвон курантов)
Гимн муниципального образования играли. Полностью. Все три куплета!
МИХАЛЫЧ. Силён маслён… Размахнулся… И когда же обещает?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Гимн-то? Да не скоро, судя по всему. На капремонт часы остановить-то остановили, а смету расходов утвердить забыли... Теперь уж до следующего депутатского заседания.
МИХАЛЫЧ. Мда-а… Это по-нашенски.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. И не говори! Как к зимнему времени вернулись, так и всё… Всё сикось-накось, через одно место… Машинки эти взять печатные… Спрашивается, на кой они хрен сдались? У каждого в кабинете по два компьютера, по три принтера. А поди ж ты… Кстати! Михалыч, приёмник-то мой когда сделаешь? Давно ведь обещаешь. Я ж тут без него, как в берлоге: ни новости узнать, ни счёт в первенстве, ни погоду…
МИХАЛЫЧ (дует на непослушные пальцы). А чего её узнавать? Вон она – за окном, погода твоя… Да и в кабинете… Снег уже идёт, а отопление давать никто и не думает.
(толкает друга локтем в бок)
Эй, власть! Когда тепло-то будет?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (начинает нервно расхаживать по кабинету). Да бес его знает! Говорю же: не поймёшь теперь ничего… Бюджет верстали под летнее время, а теперь, когда к зимнему вернулись, выясняется: пересчитывать надо. Теплотрассы подготовить не успели, опрессовку вовремя не провели, энергетикам не проплатили…
(спотыкается о ногу чёрного человека-робота)
Хотя… Хотя, Михалыч, я тебе так скажу. Если нас к зимнему времени вернули, значит, есть в этом резон определённый. Есть! Должен быть! Не может не быть!.. Тут всё дело в экономической целесообразности. Вот послушай, что я в журнале вычитал…
(берёт со стола журнал, нацепляет очки)
Так… Вот… «Согласно исследованиям отечественных учёных, перевод времени позволит экономить ежегодно до четырёх с половиной миллиардов киловатт-часов электроэнергии. Если разделить это на всё население, то каждый из нас, включая грудных младенцев, сбережёт за год до 31 киловатт-часа, что эквивалентно 80 рублям. В масштабах страны это составит более одиннадцати миллиардов рублей».
(снимает очки)
Ты понял, Михалыч? Одиннадцать миллиардов! Уму не постижимо… Это же несколько наших городских бюджетов... Это ж все наши дороги можно было бы в три слоя асфальтом закатать… Это ж можно было бы мост на объездной достроить, ливнёвку старую заменить…
МИХАЛЫЧ. Куранты запустить.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Что? А, ну да… Я и говорю: много чего можно было бы… Хотя, что такое куранты? Куранты это мелочь… Ты это… Про приёмник не забыл?
МИХАЛЫЧ. Скоро, скоро, правда. Там осталось-то… Транзистор полетел, поменять надо, некогда всё.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Вот, вот, и поменяй! А то сижу тут… Ни передачу «Шесть соток» послушать, ни концерт по заявкам... Про сигналы точного времени и не говорю.
(вынимает из кармана халата песочные часы, смотрит на уровень песка в них)
Как раз в это время где-то за окном начинают невпопад бить куранты. Надсадно, с хрипом, с перерывами.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Слыхал? Что я говорю! Часы на ремонт остановили, а они всё равно трезвонят. То через сутки, то каждые десять минут… Ничего не понять…
Затемнение
38 часов 55 минут
Мы снова в квартире у Михалыча. Только теперь не на кухне, а в комнате. Здесь прямо на полу разложены большие куски ватмана. По ним на коленях ползает перемазанная краской Ирэн. На этот раз у неё уже голубые волосы. Вокруг Ирэн – несколько баночек с краской, в руках у неё кисточка. Рядом с девушкой, полусогнувшись, – трубка в зубах, на поясе пуховый платок – стоит Дванольдва. Она руководит процессом.
И Дванольдва, и Ирэн довольно тепло одеты, они то и дело тянут замёрзшие руки к раскалённому рефлектору.
В разных концах помещения неподвижно и безмолвно, словно манекены, замерли фигуры в чёрных матовых шлемах.
ДВАНОЛЬДВА. Ну, чего ты, как курица лапой? Ровней, ровней выводи. Видишь, буквы у тебя куда полезли… И расстояние между строчками… Почему у тебя расстояние разное?
ИРЭН (во рту у неё чупа-чупс). Не расстояние, а интервал… Откуда я знаю, почему? Я ж не Репин и не этот самый, как его… Не Айвазовский. Я, ба, академий художеств не кончала.
ДВАНОЛЬДВА. Да ты и школу, похоже, не кончала… Эксплуатация через Э, а не через И пишется.
ИРЭН. Ну чего ты цепляешься? Чего?..
(бросает кисть, садится по-турецки)
Не нравится – сама пиши.
ДВАНОЛЬДВА (пускает нервные клубы дыма). Ты, Ирка, без этих давай, без выгибонов своих! И характер тут мне не выказывай. Мне твоего характера за все эти годы и так уже… С лихвой, знаешь…
(смягчая тон)
Как ты не поймёшь? Могла бы – давно б нарисовала… Только спину так перехлестнуло, ни вздохнуть, ни пёрнуть… Здесь стреляет, а тут… Тут вообще всё онемело, ни хера не чую…
(показывает, где онемело, а где стреляет)
И холодина эта ещё в довершение…
(трогает батарею отопления)
Это даже не насмешка, это вредительство какое-то!
ИРЭН. К врачу тебе, ба, надо. К ревматологу. На массаж сходить в центр здоровья…
ДВАНОЛЬДВА. Да какое там!.. Когда мне по центрам шастать? Завтра у нас оргсобрание насчёт пикетирования мэрии, через пару дней – публичные слушания по поводу строительства второго энергоблока в водоохраной зоне… А через неделю вообще хотим палаточный лагерь разбить. Прямо на рельсах, представляешь! Чтобы эти гады по нашей ветке химические отходы не возили.
ИРЭН. Молодца! Что скажешь?.. У неё спина отнялась, а она – на рельсы… Умница просто… Ну куда тебе в таком состоянии? Ты хочешь, чтобы тебя из палатки – сразу в реанимацию? Или на тот свет торопишься?
ДВАНОЛЬДВА. Ой, ой, напугала ежа голой жопой… Ты давай рисуй, не отвлекайся!
(присматривается к плакату)
Буква Ю почему у тебя как рахитная, вниз загнулась? А С на О похожа…
ИРЭН. Это, ба, краска капнула. Бритвой подчистить можно.
ДВАНОЛЬДВА. …А тут букву З большую надо. «Зимнее время» – вообще-то с заглавной пишется.
ИРЭН. С каких это пор? Это что, имя собственное?
ДВАНОЛЬДВА. Поумничай ещё у меня! Делай, как бабушка велит. Бабушке лучше знать, как на плакатах пишется. Бабушка уже сорок лет с плакатами… Твоя бабушка ещё этого… Как его, лешего… Эриха Хонеккера в аэропорту встречала, гэдээровским флажком махала!
ИРЭН (энергично действуя кисточкой). Ага! И русскую армию после Бородинской битвы…
ДВАНОЛЬДВА. Сейчас по сраке у меня за такие слова!.. А восклицательный пожирнее можно… Так, так, еще потолще… Пусть его за километр видно будет!
ИРЭН. Нафига – за километр?
ДВАНОЛЬДВА. А ближе они не подпустят. Они ж нас как облупленных знают, давно изучили. Понимают, падлы, что мы этого так не оставим, что мы им зимнего времени не простим... Сначала пикеты. Потом – митинг… Понадобится – на голодовку пойдём. Бессрочную! Сухую!
(размахивая трубкой)
Это ж надо! Хлебом не корми – дай народ поморочить… Захотели – вперёд стрелки, захотели – обратно… А нас кто-нибудь спросил? Мы им что, для мебели тут?
ИРЭН. Да бесполезно всё это, ба! Толку-то?.. Кто к вам прислушиваться будет? Автобусы подгонят, окружат с овчарками – и в отделение.
ДВАНОЛЬДВА (бодро). Овчарок и автобусов не хватит… Всех не перевешаешь, Ирка!.. И нечего мне тут мысли паникёрские… Раскудахталась! Ты, прежде чем сказать что-то, лучше б иногда голову свою синюю включала… Она тебе для чего? Для химии только?
ИРЭН (от обиды бросает кисть). Да ты чего, вообще, ба? Чего ты?.. Я тут два часа перед ней раком, а она орёт, как потерпевшая. Обзывается ещё… Не устраивает – сама на карачках ползай, иероглифы свои выводи, мне они как-то глобально пэбэрэбэ… Протестовать она, блин, собралась… Ну и протестуй! Только я-то тут причём?
Дванольдва неуклюже и не без труда присаживается на корточки рядом с внучкой. Поднимает кисть, вытирает её, вручает Ирэн.
ДВАНОЛЬДВА. А при том, милая, что ты у деда деньги взяла. Три тыщи. И у меня до этого пятьсот… И раньше ещё – двести… Было? Было! Обещала отдать? Вот то-то… Так что давай, арбайтен, арбайтен! Отрабатывай.
(тычет в ватман чубуком трубки)
Вот тут хвостик подрисуй, а то Щ у тебя больше на Ш похожа… И точки над буквой Ё.
ИРЭН. Сейчас без точек можно. Тренд пошёл такой, направление. Вон, во всех газетах Ё без точек.
(греет руки над рефлектором)
ДВАНОЛЬДВА (повышая голос). А я говорю – с точками! Если на зимнее перешли, то и беспредельничать можно? Да?.. И Ё без точек писать, и дороги зимой всякой парашей посыпать, и старух за решётку, и отопление в лютый холод не включать?..
ИРЭН. Это, ба, из-за экономии – отопление... Экономия энергетических ресурсов в условиях мирового финансового кризиса.
ДВАНОЛЬДВА (немного опешила). Слов-то каких нахваталась! Ресурсов… Кризиса… Это кто ж тебе такое сказал – насчёт экономии?
ИРЭН (открывает пачку чипсов). Тигран Прокопьевич.
ДВАНОЛЬДВА. Тигран?.. Прокопьевич?.. Это что ж, Ирка?.. Это, получается, вы с ним?.. Это как же понимать? А?
ИРЭН (смеётся). Да, ты что, ба!.. Это не то, что ты подумала. Просто позвонил. Поговорили, пообщались… Что тут такого?
ДВАНОЛЬДВА. Ты, Ирка, смотри… Смотри у меня… Смотри у нас с дедом!
ИРЭН. Ну что смотреть-то? Что, маленькая я? Пять лет мне?.. А с Тиграном Прокопьевичем интересно, он прикольный. Расскажет всегда чего-нибудь такое, научное… В спорте шарит, в политике… Анекдотов столько знает, историй разных… Ну и одет всегда со вкусом.
ДВАНОЛЬДВА (в волнении сосёт погасшую трубку). Интересно ей… А мне вот, Ирка, интересно знать, когда ты за целюлит свой возьмёшься? Ноги – колготки лопаются. Спина – как двуспальный сексодром… Ведь худеть собиралась, дед говорил, в секцию записалась…
ИРЭН (отправляя в рот хлопья). Не записалась, а хотела только… Да это вообще когда было-то? Очнулись!
ДВАНОЛЬДВА. А ты уж забыть успела? Да? Хотела – и что? Расхотела?.. Собралась – так ходи!
ИРЭН. Ходи… Что, я племянница Абрамовича?.. Любовница Прохорова?..
ДВАНОЛЬДВА. Ты мне тут жалом не крути! Деньги на секцию взяла? И куда дела?.. На танцульки свои? На вот эту вот порнографию?..
(дёргает Ирэн за её синие локоны)
ИРЭН (ловко уклоняясь от бабушкиных поползновений). Так, разлетелись… Пятое, десятое… Жить-то надо! Да отдам я… Стипу получу – и отдам.
(после паузы)
У них, ба, сейчас там знаешь цены какие! Вообще, чекануться… Когда первый раз приходила, одни расценки были… Более-менее… А теперь… Раза в полтора!
ДВАНОЛЬДВА (резво вскакивет на ноги. Торжественно). Ага! Наконец-то допетрила!.. Теперь сама убедилась: звериный оскал – во всей красе!.. Я тебе сколько раз говорила, сколько убеждала: на площадь надо! К мэрии! Трассу перекрывать!.. Друзей, подруг, знакомых, приятелей… Всех зови – и в пикеты. В палаточный лагерь!.. Протестовать нужно, в набат бить! Добиваться, а не по щелям, как клопы!..
ИРЭН. Да ладно тебе, ба! У тебя чуть что – сразу вилы и гражданская война… На трассу, на площадь… Что толку? Вот ты столько лет уже… И много чего добилась?
(хлопает себя по ляжкам и бокам)
А это… С этим, может, сама как-нибудь... Велосипед в прокат возьму, кататься буду. Зимой – лыжи… Гимнастику по утрам…
ДВАНОЛЬДВА (выбивает пепел из трубки о каску ближайшего человека-робота). Ну-ну… Зарекался козёл в огород не ходить…
(непродолжительное молчание)
Я, Иришка, думаешь от балды – про эти три тыщи? Из вредности старческой, думаешь, от жадности?.. Да гори они ясным пламенем, бумажки эти! Только нам сейчас каждая копейка, понимаешь?.. На Сахалин надо срочно лететь. С погодой – сама видишь что…
(кивает куда-то в сторону)
Ещё неделька-другая – и всё, хана! Зима наступит, морозы ударят, земля как камень будет… И какой тогда памятник? До мая тогда забыть про памятник… Так что сейчас, сейчас нам с твоим отцом успевать надо.
ИРЭН (негромко). Андрею памятник?
ДВАНОЛЬДВА. Андрею… Ему… Родных-то у него нету… Там и могилка-то, наверно, заросла уже вся, просела.
ИРЭН. Печалька, вообще… С папкой летите?
ДВАНОЛЬДВА. Хотела с ним, вместе-то полегче… Не одного же его отпускать.
ИРЭН (кивает). Понятное дело, что не одного… Да и с тобой-то, ба… Думаешь, он до самолёта вытерпит? Которую неделю уже не просыхает… Каждый ведь день, каждый! И злой становится, кидается на всех, виноватые все кругом…
(комкает пачку от чипсов)
Он, ба, стопудово в самолёте драку устроит. Вместо Сахалина в отделении объясниловку строчить будешь.
ДВАНОЛЬДВА (как-то сразу сгорбилась и как будто меньше стала). То-то и оно… Этого и боюсь…
(с надеждой в голосе)
А может, обойдётся, а Ир? Может, образуется?.. Ну, сколько ему пить-то?.. Не резиновый же… Напиться когда-то же должен, а? Сам же сколько лет о Сахалине мечтал, о памятнике этом…
Ирэн ничего не отвечает. Обе замолкают, избегая взгляда глаза в глаза. Ёжатся, кутаются в плед и платок. А потом усаживаются прямо на пол, среди вороха исчёрканного ватмана – спина к спине. И молчат.
Затемнение
43 часа 78 минут
Интерьер дешёвой забегаловки. За центральным столиком – Санёк и Тигран Прокопьевич. На столе, местами покрытом инеем, несколько полупустых пивных кружек, тарелка с остатками нехитрой снеди… А ещё – песочные часы Тиграна Прокопьевича. Нохча, положив голову на лапы, дремлет у ног хозяина.
Все соседние столики тоже заняты. За ними неподвижно и неестественно прямо восседают знакомые нам люди в чёрных доспехах. На их шлемах и прозрачных забралах – лёгкая морозная поволока.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. … Нет, Сашхен, ты это зря! «Цементник» – добрая команда. Им бы ещё центр усилить, хавбека хорошего найти – цены бы не было! Ну и вратаря, конечно, не мешало бы…
САНЁК. А я говорю: дерьмо твой «Цементник»! Все мазилы. Техники – никакой…
(поднимает кружку)
Я вот лучше за «Химволокно» выпью. Те, конечно, тоже не подарок, зато форма у них красивая.
(пьёт)
А ты чего не пьёшь, дядя Тигран?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Не хочу за «Волокно». Не буду за них… Они в том году у нас Дорошенко переманили. А в первом туре Гостева прямо в штрафной срубили. Со всей дури – по ногам! А судьи хоть бы хны… Не буду!
САНЁК. Хозяин – барин… Тогда хоть за «Цементник» накати.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (поправляя на шее золотую бабочку). За «Цементник» можно… Вот за них – с дорогой душой!
(выпивает)
У меня хоть радиоприёмника до сих пор и нету, но за играми слежу… Переходы, турнирное положение… Батя твой мне всё приёмник никак не починит.
(ставит кружку на стол)
Холодное, зараза! Аж скулы сводит.
САНЁК (разламывает бутерброд). Ты закусывай, дядя Тигран, закусывай…
Одну половину бутерброда Санёк отдаёт Тиграну Прокопьевичу, другую скармливает Нохче.
САНЁК (собаке). Рубай, давай! Нам с тобой ещё всю Привокзальную прочёсывать…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Бутылки?
САНЁК. Ну… Сейчас как раз самый сенокос: два скорых подскочат – питерский и этот… Как его… Самарский. Полчаса стоянка.
(смотрит на часы на своём запястье)
Нет, рано ещё… Проводники будут мешки с мусором кантовать. За помощь – по полтиннику. Плюс бутылки там пустые… Много…
(подмигивает)
Злачное место. Клондайк!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Да ну тебя, Сашхен! Не поймёшь, когда ты шутишь, а когда… Нормальный же, здоровый мужик… Адекватный… Когда за ум-то возьмёшься? На работу когда устроишься?
САНЁК. Скоро, дядя Тигран, скоро… Как только – так сразу!.. Ну, давай…
(поднимают кружки, чокаются, пьют)
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (вытирая ладонью губы). Нет, в самом деле… Что ты как маленький…
САНЁК. Говорю же: скоро! Я ж тут почти устроился. Договорился, заявление нарисовал, на собеседование съездил – чин чинарём…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. И куда?
САНЁК. В тепличное хозяйство. Оклад, премия, соцпакет… График – сутки через трое.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Молодец, одобряю… И что?
САНЁК. Босса ихнего на тот момент не оказалось. В отпуске был... Сказали: вот главный приедет, всё подпишет, и сразу можешь выходить.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Подписал?
САНЁК. Ещё не приехал. Всё едет, едет, никак не доедет…
(наклоняется к Нохче, треплет собаку за ухо)
Да, Нохчуля? Едет-едет-не доедет… Не замёрзла?
Собака в ответ энергично машет хвостом.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (кутается в пальто). Да, не Туапсе… А чего он не приезжает-то? Отпуск такой длинный?
САНЁК. Да хрен их там разберёт, отпуск или не отпуск!.. Короче, он когда ещё приехать должен был… Когда тепло было, когда у нас ещё летнее время было… А потом стрелки перевели – и всё…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Что – всё? В смысле?
САНЁК. На зимнее время у нас тут перешли, а он, оказывается, не знал. Приехал в порт, а ему говорят: обломайся, чувак, твой паром уже ту-ту… Ну и всё, завис мужик там.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ты-то откуда про это знаешь?
САНЁК. В приёмной сказали, я ж там долго сидел… Много раз приезжал… С Нохчей приезжали…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (задумчиво). На паром он опоздал… Там всего один рейс, что ли? На другой сядет... Приедет ещё.
САНЁК (мотает давно не стриженой головой). Не-е-а, не приедет он, дядя Тигран! Я сначала тоже так думал, а потом… Понял: если сразу не вернулся, то всё… Зачем ему возвращаться? Что ему теперь здесь делать со своим тепличным? Кому оно нужно?..
(вилкой задумчиво водит по поверхности стола. На инее остаются четыре кривые дорожки)
Что он тут забыл? Ему и там, наверно, не кисло…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ну и зря! Значит, не патриот он. Я таких вообще не уважаю... Можно сказать, презираю даже.
(пригубил из кружки)
Вот я, Сашхен… Вот лично я… Мой «Цементник» уже который сезон выше десятого места подняться не может. А я всё равно за него болею. Всей душой болею!.. А почему? А потому, что патриот и даром не нужны мне ихние арсеналы и барселоны… Зато «Цементник»!.. Да я за него!.. Я, Сашхен, за свой «Цементник»…
(стучит кулаком по столу. Чёрные человеко-роботы поворачивают голову в его сторону)
Но не ценят… Не нужны, оказывается, нынче патриоты… Меня, Сашхен, ещё полгода назад должны были управделами сделать, а видишь что… Не ценят!
САНЁК (грозит пальцем). Ты это, дядя Тигран… Не очень-то…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Что – не очень-то?
САНЁК. Про патриотов – напрасно ты. Нужны они…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Были бы нужны – назначили б! Своего назначили бы, доморощенного, опытного, а не приглашали бы гуся столичного… Я ж этот город… Как свои пять… От и до!
(энергично машет ладонью перед Санькиным носом)
Вот ты, Сашхен, человек нейтральный. Незаинтересованный… Ты скажи мне: какого рожна его взяли? Что, своих нету? Да полно – с выслугой, с грамотами, с авторитетом… Эка невидаль: два образования у него! Кандидатская! Курсы при академии!.. А я так думаю: не в академии дело, а в мохнатой лапе в министерстве… Нарисовался он!..
САНЁК. Ну, нарисовался и нарисовался… Да не грузись ты, дядя Тигран. Назначили – и болт на него! Нам что, плохо тут?
(пододвигает ему кружку. Собеседники чокаются, выпивают)
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Не плохо, Сашхен… Не плохо… А всё равно – чего хорошего? «Цементник» скоро в третий дивизион вылетит… Отец твой с приёмником всё тянет… Да и дома… Вообще…
(кривится)
САНЁК. А что у тебя дома? Случилось что?.. Проблемы, дядя Тигран?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Да в том-то и дело, что ничего не случилось… Ни вчера не случилось, ни позавчера… И завтра, Сашхен, вряд ли что случится.
(вздыхает)
Ты думаешь, легко одному? А? Легко? Иной раз такая тоска накатит, такое чувство… – с работы домой идти не хочется. Ей богу! Четыре пустые стены – что там делать-то?.. Вот и торчишь на службе, деятельность изображаешь… То машинки из подвала в кабинет таскаешь, то старые арифмометры пересчитываешь, то списанные пейджеры инвентаризируешь…
САНЁК (с уважением). Трудная у тебя работа, дядя Тигран… Умственная!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. А то! На моём месте любой бы давно… А мне – хоть бы хны… Только вот один… Один всё…
(выпивает)
А одному всё-таки того, Александр… Худо одному… Весьма, я бы сказал, паскудно и дискомфортно.
САНЁК. Оно, конечно… Но и ничего некоторым… Нормально… Я вот тоже один, дядя Тигран, – и живой, как видишь… И не жалуюсь.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ну, ты молодой… В смысле, не мальчик уже, конечно, но и… Понятно, короче… Да и не один ты. Мать у тебя есть, отец. Хоть ты с ними и не очень, но всё равно… Родная, так сказать, кровь… Собака, опять же, у тебя…
(снова глубокий вздох)
Но, главное, дочка у тебя. Иринка! Ирочка!.. Вот, что основное, Сашхен!
САНЁК. Ирка-то? Ты считаешь?..
(задумывается)
Ну, в общем, да, ты прав. Ирка – это да… По большому счёту… Я за неё – кому угодно!..
(теперь он стучит кулаком. Люди в чёрных доспехах опять поворачиваются на звук)
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. И правильно! За своё счастье бороться надо… Драться!.. Раз оно тебе дано – защищать!.. А Ирочка…
(загибает пальцы)
Красивая – раз. Самостоятельная и энергичная – два. Разговор поддержать умеет – три…
САНЁК. …В башке сквозняк гуляет – четыре.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ну, может быть, чуток… Самую малость… По молодости – у многих, знаешь!.. Это возраст, Сашхен, ты себя вспомни… Да и у меня было… Замуж выйдет – остепенится.
(пауза)
Только тут с умом подойти нужно… Желательно, чтобы супруг попался хороший, положительный… Чтобы с мозгами, со здравым смыслом… Ну и с общественным положением, само собой!
САНЁК. Да я в её дела вообще не лезу, дядя Тигран. Какой нарисуется – такой и будет. Не мне же – ей с ним жить…
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (то ли зябко, то ли нервно потирает руки). Ну и грустный факт! Ты же родитель, как ты так можешь? Неужели душа не болит?.. У меня вот и то по поводу Ирины… Э-э… Александровны сердце не на месте… А если ей идиот какой-нибудь попадётся? Выпивоха? Половой извращенец?.. А?.. Я тут передачу смотрел, так там сказали: у нас в стране три брака из пяти разводом кончаются. Причём, с каждым годом данная проблема усугубляется. А всё потому, что несерьёзно у нас народ к институту супружества подходит…
(вертит в руках пустую кружку)
Я, Сашхен, так думаю: Ирине твоей такой муж нужен, чтобы она за ним, как за каменной стеной… Чтобы – как сыр в масле… Не щегол какой-нибудь неоперившийся, а настоящий… Ну, мужчина… Чтобы плечо подставить мог, обогреть, поддержать…
САНЁК (прищурился). Ты, дядя Тигран, не о себе ли? А? Ну-ка колись!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (распрямив спину). А что? Сколько мне одному-то?.. Сколько можно объявления в газету подавать? Знаешь, какие там расценки? Никакой зарплаты не хватит… Да и по объявлениям иной раз такие звонят… У-у-у…
САНЁК. Ну, ты вообще… Ну даёшь, дядя Тигран!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Осуждаешь? И зря! Я, Сашхен, твою Иришу давно не видел. Последний раз – она девчонкой совсем…
(делает жест, указывающий, что Ирэн в то время пешком под стол ходила)
А тут на улице встретились. Случайно... Я как глянул, сразу понял – судьба! В голове как разряд высоковольтный: вот кого мне все эти годы не хватало!
САНЁК (громко хохочет). Ну и как ты меня после свадьбы звать будешь? По имени-отчеству или просто – папа?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ (нахмурился). Это всё детали… Частности… И не надо смеяться, ничего смешного я тут не вижу. Серьёзное дело-то!
Санёк продолжает хохотать. Затем хлопает собеседника по колену.
САНЁК. Ты не обижайся, не обижайся, дядя Тигран! Неожиданно всё так… Это что ж получается? Получается, ты сейчас это самое?.. Посватался как бы? Да?.. К Ирке моей посватался? Ну, дела!.. Это отметить надо… Обмыть!
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Конечно, конечно, всё, как положено… Я сейчас коньячку закажу… Или зубровки грамм по двести…
(осторожно)
А вообще… В целом, как ты на всё это смотришь? Ну, на нас с Ириночкой… Одобряешь?
САНЁК. А я, дядя Тигран, на жизнь всегда нормально смотрю… Строго позитивно…
(поднимается, критически оглядывает помещение)
Только вот здесь мне что-то… Не очень… Неуютно как-то… Куда пировать пойдём? В «Лагуну» или в «Золотой колос»?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Как хочешь. В «Лагуну», вроде, поближе.
САНЁК. Ближе-то ближе… Только дорого там.
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Ну и ладно… Ну и ничего… Подумаешь, дорого! Да я ради такого случая… Повод-то какой!
(подумав немного)
Хотя, можно и в «Колос». Там пиво всегда свежее… Правда, «Колос» до десяти...
САНЁК. А сейчас сколько?
ТИГРАН ПРОКОПЬЕВИЧ. Не знаю…
(берёт со стола песочные часы, долго смотрит на них)
Не знаю, Сашхен… А что ты спрашиваешь – у самого же часы…
(указывает на его запястье)
САНЁК. Точняк! Совсем я…
(отгибает рукав куртки, смотрит на часы)
Ни фига не пойму….
(несколько раз сильно встряхивает рукой)
Стоят, что ли? Утром, вроде, заводил… Да и сейчас только смотрел…
(прикладывает часы к уху)
Точно, стоят!
(снова встряхивает и слушает)
Встали… Не ходят… Столько лет – всё нормально, а тут… Что за дела?…
(растерянно смотрит на Тиграна Прокопьевича)
Затемнение
155 часов 94 минуты
Сцена разделена на четыре сектора. В крайнем левом мы видим Ирэн в густом макияже и шикарном свадебном платье с блёстками. Окружённая людьми в тёмных шлемах, она замерла в вызывающей позе. Волосы у неё теперь ярко-рыжие. В правой клетушке – Тигран Прокопьевич. Он в прекрасном костюме-тройке, на лацкане хризантема. Золотой галстук-бабочка, разумеется, на своём месте. Тигран Прокопьевич тоже неподвижен, смотрит в зал. Вокруг него безмолвно сидят и стоят несколько людей-роботов в чёрных матовых латах.
Два центральных отсека изображают кухню и комнату квартиры Михалыча. Сам он находится на кухне, всё за тем же столом чинит всё тот же радиоприёмник. В комнате, монотонно раскачиваясь и уставившись в экран телевизора, сидит Санёк. На полу перед ним – несколько пустых бутылок, у ног – Нохча. На экране телевизора – сплошная рябь, вместо звука – шипение. Но Санёк всё равно не отрывает взгляд от экрана.
На полу квартиры, на столе, на диване, на телевизоре лежит тонкий слой снега.
МИХАЛЫЧ (говорит громче, чем обычно, – чтобы мог слышать Санёк). …А мать-то, слышишь, Саня, мать-то сейчас, наверно, уже к Новосибирску подлетает. А, может, даже и к Красноярску… По времени – должна уже…
(Санёк никак не реагирует)
Чего тут лететь-то? А там уже – рукой подать: Иркутск, Чита, Хабаровск… Сейчас вообще быстро всё. Самолёты такие, что оглянуться не успеешь… Не самолёты, а космические ракеты!
(прислушивается к тому, что происходит в комнате)
Что говоришь? Сказал что-то? Нет?.. Как ракеты, говорю, сейчас самолёты, пулей летают. Только сел, пристегнулся – уже раз, и на другом краю страны, пожалуйте выходить. Во как!.. Не то, что в моё время: и пилишь, и пилишь…
Некоторое время в квартире сохраняется молчание. Михалыч на кухне дымит паяльником, раскачивающийся Санёк стеклянным взглядом смотрит в экран телевизора.
МИХАЛЫЧ. А то, что не полетел – не жалей! Мать и сама управится, она у нас шустрая. Найдёт людей нужных, заплатит, кому надо… Памятник закажет, оградку… Чтобы всё, как полагается… На кой ляд вдвоём в такую даль мотаться? Только деньги тратить. И так впритык было, спасибо Прокопычу – подкинул, выручил… Я, слышь, Саш, матери фотоаппарат дал, она там всё щёлкнет, потом фотки посмотрим… Да и Нохча, опять же твоя… С кем её оставишь? Она же с тобой только привыкла.
(пауза)
Молодец, что пришёл. Слышь, Саня, хорошо сделал, что пришёл… Столько лет мы с тобой… И почему, спрашивается? И зачем?.. Глупо как-то… А всё из-за меня, права мать: из-за меня… Сначала я тебя всё в институт толкал, хотел, чтобы ты на инженера… Орал, психовал, скандалы устраивал… Потом на завод пристраивал, над душой висел, чтобы ты работу постоянную нашёл… Чтобы зарплата, чтобы стабильность… А так подумать: в этом, что ли дело? В дипломе? В станке токарном, у которого каждый день – с восьми до семнадцати? А?.. Оглядываюсь сейчас и вижу: не в этом, совсем не в этом, сынок…
(дует на окоченевшие пальцы)
Правда, молодец! Я бы сам не смог… Ну, вот так вот – взять и перешагнуть. Забыть, простить, перечеркнуть, что плохого было… А ты взял – и пришёл… И молоток, сын!.. Что говоришь? Часы принёс чинить? Да ладно, я же понимаю, не маленький. Ты же не в мастерскую их понёс, а к отцу… Значит, повод искал. Повод, чтобы помириться, чтобы у нас опять всё было… Как раньше было… Да ведь?
(Санёк молчит, только качается)
Получается, сын отцу первым руку протянул… Конечно, по совести, отец должен был. Но ты первым пришёл – и правильно. Можно сказать, мудрость проявил, мне, старику, урок преподал… Вот ведь как бывает… Мать особенно обрадовалась, плакала аж… Где она сейчас? Над Улан-Удэ, небось?
(молчание)
А с часами твоими повозиться пришлось. Старые часики-то, механизм подношенный, да и грязи набилось, пыли… В воду, похоже, их роняли… Но ничего, пружину новую поставил, пару шестерёнок заменил, втулку подточил. Потикают ещё, потикают, носи на здоровье… Что говоришь? А-а, точно! Что это я? Ты ж их матери отдал, чтобы она их на могилку… Да…
(пауза)
Ну и правильно сделал! Молодец, что догадался… Это же Андрея часы, он же тебе их подарил. Вот и пусть лежат рядом с ним... В плите можно специальную выемку сделать – и туда их… Его же часики… Это ты умно… На сто процентов тебя поддерживаю!
Починка приёмника, видимо, вступает в завершающую фазу. Михалыч встаёт, берёт приёмник, включает его в розетку. Крутит ручку настройки. Приёмник оживает, но звуки издаёт какие-то обрывочные, неясные. Михалыч осуждающе качает головой, выдёргивает штепсель и вновь приступает к работе.
МИХАЛЫЧ. А помнишь, Сань, какой ты в детстве шкодный был? Всё словечки у тебя разные, всё шиворот-навыворот… Помнишь, как я тебя на двухколёсном учил кататься? Ты в воскресенье проснулся – ещё семи не было – и давай меня тормошить: пойдём да пойдём! На пустыре учились, помнишь? У тебя долго не получалось, падал постоянно… Один раз сильно грохнулся, весь локоть ободрал. Я ещё подумал: всё, хватит, наелся… А ты: нет, пап, дальше учиться будем! Я вот только домой сбегаю, зелёнкой помажу и вернусь. А ты пока здесь побудь, похрани мой педик… Так вот прямо и сказал: похрани педик. Велосипедик свой педиком называл… Умора!
(снова продолжительное молчание)
Ну и Иришка… Эта вся в тебя, ксерокопия прямо… Нет, нет, не спорь – в тебя! Упёртая, обидчивая, в карман за словом не полезет... Маленькая была – а уже понимала всё. Я тебе рассказывал? Ей лет десять было, может, побольше чуток... В разговоре я возьми да назови её Бельчонком. Так она – навзрыд! Ты, дедушка, говорит, специально меня Бельчонком обзываешь, намекаешь, что у папки белая горячка была… Да…
(смотрит в сторону комнаты, но оттуда никакой реакции)
А в седьмом ты что отмочил! Трудовика своего нового невзлюбил. Он вас кормушки всё делать заставлял, табуретки всякие… Все мальчишки молчали да знай себе строгали. Только ты один: а мы, мол, это уже проходили, в шестом кормушки делали… Ну и схлопотал двойку за четверть… И ведь не забыл! Не простил несправедливости. Натырил со стройки карбида, снарядил вечером бутылку, пошёл к школе. В кабинет труда хотел её зашвырнуть – наподобие гранаты… Если б всё получилось – рвануло бы дай боже!.. Да только не рассчитал. Карбид водой залил, а пробку забить не успел. И весь этот фонтан – на тебя… Рубашку, штаны – всё выкидывать потом пришлось… А запах!..
(посмеивается, крутит головой)
Ну и госпиталь… Разве такое забудешь?.. Хотя, тебе откуда помнить-то? Ты же лёжнем лежал три месяца, через трубку кормили. Подполковник, врач-то лечащий, прямо нам с матерью так и заявил: не жилец… А ты выкарабкался… Правда, первые недели не узнавал никого. Смотришь на меня, на дядю Тиграна, на мамку – и как будто не видишь…
(поднимает голову)
Где она сейчас, интересно? Может даже, к Благовещенску уже подлетает. Либо – к Комсомольску… Короче, как на пустое место на нас глядишь – и ноль эмоций. Спросишь тебя, как звать, а ты всё думаешь, думаешь… Что там говорить, шандарахнуло тебя порядочно… Но ничего, пошёл постепенно на поправку. И нас вспомнил, и голос прорезался… А знаешь, какие ты самые первые слова там, в госпитале, сказал? Ты на кровати так вот сел, выпрямился, на руку свою посмотрел. А потом: батя, а часы мои где?… О часах Андрюшиных – самые первые твои слова.
Санёк по-прежнему никак не реагирует на слова отца. Сидит, смотрит в телеящик, качается… Между тем сверху начинает падать снег. Снежинки, подгоняемые ветром, летят по комнате, по кухне, ложатся на предметы, на собаку, на людей…
Михалыч прикручивает к приёмнику заднюю крышку. Похоже, ремонт закончен. Часовщик поднимается из-за стола, смахивает с себя снежинки, подходит к розетке, включает аппарат. Тотчас же кухонька наполняется звуками бравурной музыки. Поворот ручки – и звучит реклама каких-то чудодейственных препаратов. Ещё одно переключение – и мы слышим жаркие споры политиков…
МИХАЛЫЧ. Ну, вот, наконец-то! Теперь, вроде, всё… А то я уж сколько Прокопычу обещаю… Будет он теперь в своей каптёрке в курсе всех событий. За играми «Цементника» следить будет… Ну и прогноз погоды, конечно…
(вслушивается в передачу)
Во, кстати, прогноз как раз и передают… Слышь, Сань, по всей территории прогноз… Подробный… Хочешь послушать?
(вертит ручку, делая громче)
Про циклон говорят… Над дальневосточным регионом, Саш, – мощный циклон со стороны Тихоокеанского побережья… С сильным ветром, местами – ураганным… Порывы ветра, Саш, иногда будут достигать… Ого, ничего себе!.. Снежные заносы… Штормовое предупреждение… Просят жителей по возможности не покидать помещение…
(смотрит туда, где сидит сын)
Как же так, Саш? Как это – не покидать?.. А наша мать-то как раз покинула… Она в самолёте сейчас…
(вновь слушает приёмник)
Резкое понижение температуры… Дождь, переходящий в снег… Налипание на провода, намерзание льда… Пурга, заносы… Видимость – менее тридцати метров… Саш, они говорят: менее тридцати!.. Ввиду высокой вероятности обледенения закрываются аэропорты… Иркутск, Саш, закрыли… Благовещенск… Комсомольск-на-Амуре… Владик тоже с Хабаровском… Южно-Сахалинск…
(отрывается от передачи. Растерянно)
Это что же?.. Как же?.. А те, которые там?.. Кто в воздухе?.. Мать наша сейчас там…
(смотрит куда-то вверх)
Она ещё там, а эти… Эти закрывают…
(тихо)
Да вы что, ребята? Не надо…
(почти шёпотом)
Не надо, ребята, не надо закрывать!.. Она же там… Летит она… К Андрею летит, не просто так…
(трясёт замолчавший приёмник)
Ну, чего заглох? Может, потеплело где? А?.. Говори! Может, открыли какой-нибудь аэропорт?.. Хотя бы один – открыли?.. Ну!
Однако приёмник молчит. Михалыч неуверенно ходит по кухне, натыкается на стулья, роняет их. Несколько раз он порывается войти в комнату, где сидит Санёк, но не решается. Что-то его останавливает.
МИХАЛЫЧ (трёт лоб). Слышь, Саш, я что подумал… Это ж всё оттого, что на зимнее время перешли. Да?.. Как перевели стрелки – и началось. Так ведь?.. А что если – обратно, на летнее? Как ты считаешь?.. Перевести все часы на летнее время, и будет опять всё нормально. Прокопыч должность получит, ты – в тепличное устроишься, сутки через трое… Иришка в секцию запишется… И мать наша… Ты только подумай: её самолёт тогда на любую полосу, в любой город – пожалуйста! Какие проблемы? Ни тебе обледенения, ни снежных заносов, ни тумана… И порывов боковых никаких… Точно ведь?
(направляется к сыну, но останавливается на самой границе комнат)
И я бы… И у меня тоже как бы… Верно ведь, Саш? Так ведь?..
Решительным шагом Михалыч возвращается на кухню. Подходит к настенному шкафу, открывает его, шарит рукой внутри. Из-за батареи банок – некоторые из них летят на пол – часовщик достаёт связку ключей. Ключей от городских курантов.
МИХАЛЫЧ (снимает с головы лупу, отбрасывает её). Это ж так просто… Чего сложного-то?.. Раз – и перевёл… Столько раз делал…
(в сторону комнаты)
Саш, ты меня не теряй, я быстро… Ты только никуда, ладно? Сиди и жди! Вернусь – и летнее время уже… И всё распрекрасно, и всё замечательно… И ты, и Прокопыч с Иришкой… И мамка наша… И могилка Андрюшина… Всё сбудется! Ты только никуда, сынок, я скоро… Жди…
(подняв воротник, преодолевая сопротивление ледяного ветра, уходит быстрым шагом)
Свет на сцене гаснет. Освещенной остаётся только та часть, где сидит Санёк. Впрочем, он уже не сидит. Пока отец рассказывал про погоду, Санёк успел подняться. Теперь он стоит и вглядывается куда-то вверх.
Это ему чудится или там, наверху, в самом деле, слышится гул двигателя? Ровный, низкий, монотонный... Санёк стоит у мельтешащего экрана телевизора и смотрит, смотрит наверх. В темноту, откуда ветер бросает всё новые порции злых колючих снежинок.
Сзади из темноты к нему подходит Андрей. Он всё в том же неказистом комбинезоне, в танковом шлеме. Андрей останавливается около Санька, поднимает голову и тоже начинает всматриваться туда, где гудят моторы.
АНДРЕЙ. Брось, младший сержант… Ты это брось, выкинь из головы… Никогда ты трусом не был, и сейчас нечего… Нечего тут нюни… Я же помню, всё помню… Когда на Новый год пацаны на постах упились и их к особисту потянули… Ты же вину на себя взял, сказал, что сам достал… Трое суток в зиндане, в яме, по колено в воде отсидел, а мужиков, которым через неделю на дембель, не сдал…
(кладёт другу руку на плечо)
А когда Костяна комендачи за банку тушёнки метелили… Смертным боем били – ногами, прикладами… Никто не вступился, ты один… На пятерых кинулся, всех раскидал, Костю вытащил… Да, это ты был, я помню…
(негромко)
И с девочкой той тоже… Я не забыл… Ей лет двенадцать было, от силы тринадцать… Её разведка с зачистки привезла… Хотели в казарму её, по кубрикам пустить, по очереди… А ты не дал… Затвор передёрнул – и закрыл её от нас… А потом девчонку в машину – и в деревню её обратно… Один… Ночью… Через блоки… Это тоже ты был… Ты… Вот и сейчас…
(ещё тише)
Вот и сейчас не трусить – главное… Верить, что всё хорошо будет… Что прорвёмся… А мы прорвёмся, младший сержант!
Андрей внимательно вслушивается в звук моторов.
АНДРЕЙ. Так и будет... Всё пучком будет, Санька! Всё тик-так… Она ведь не одна там… Люди с ней… Много людей… А ещё – часы мои. Они же идут, тикают, как живые. Стучат, как будто сердце стучит… Батя твой их починил, на совесть починил… Значит, – нормально всё будет… Я тебе точно говорю! Я знаю…
Санёк и Андрей неподвижно застыли рядом с телевизором. Оба задрали головы, пристально вглядываются вверх. Слушают ровный гул моторов, который начинает перемежаться боем курантов. Снегопад и ветер постепенно стихают.
Санёк и Андрей молчат. А чего тут скажешь?
Да и надо ли?
Затемнение
г. Челябинск cherlak44yandex.ru
Зимнее время
© Copyright: Егор Черлак, 2023
Свидетельство о публикации №223012001507
Свидетельство о публикации №223012001507
Рецензии