Император соснового бора

     Отец был человек невысокого образования. В военные годы закончил семилетку. Может быть потом заочно где-то учился. О сём не ведаю. Но, тем не менее, широта его знаний и  кругозор зачастую изумляли. Думаю, в этой многогранности и был его основной талант.

    Он был непревзойдённым рассказчиком, прекрасным собеседником, обладал чудесным голосом и очень любил петь. А ещё он писал замечательные рассказы о природе и охоте.  Недавно я нашёл несколько его рассказов в "Охотничьих просторах" издания 1958 г. Сухие, пожелтевшие от времени страницы... Умел ты завернуть, Батя, умел...

       В его рассказах правда изящно сплеталась с вымыслом, но это делало их только интереснее, придавало выпуклость и живость. Да и какой рыбак не любит быстрой езды…

     Когда я ещё не умел читать, он часто мне баил на сон грядущий и я благополучно засыпал, пока воины Спартака, рискуя жизнью, спускались со скал по виноградным лозам или рысь вострила хищную пасть, на задремавшего под сосной, охотника Константина или наш бравый пилот под покровом ночи садился на борт вражеского, естественно американского, авианосца. Эх, батины байки.

   Читать я позже выучился, но где ж напишут, как молодой Костик бесстрашно переплывает китайскую реку Ялудзян, ловит рыбу и ведёт задушевные беседы с другом и переводчиком Ли или стреляет зайцев и фазанов из маузера на нейтральной полосе, в том же царстве-государстве. Да и можно ли так написать. Ведь текст песни, только текст, без надлежащего исполнения под рюмку, настроение и потрескивающие в печке-голландке полешки...            
   А выражения, а обороты речи? Его внуки до сих пор с удовольствием вспоминают и  цитируют их при всяком удобном случае.
 - «Да, далеко времячко ушло…»

       Будучи студентом и позже, всякие свободные дни я рвался в Мещёрские леса, к отцу.
        Зимой, летом, осенью и особенно весной, которая непременно наполняла моё молодое естество жаждой охоты, свежестью оживающей природы, ожиданием обновления всего, всего.. и непременно в лучшую сторону.

     Добравшись на перекладных, форсировав разлив, протопав добрый десяток километров с рюкзаком за плечами или иным способом, я достигал желанной цели, своей маленькой нирваны, которая выглядела как старый, посеревший от времени бревенчатый дом с бородатым стариком на пороге. Как правило, старик был облачён в заношенную до дыр болоневую курту и опирался на посошок.
- «Привет, сынок!» - обычно говаривал он. Или: «Привет народы!»,- если я прибывал не один.
- «Привет тебе, привет,» - ответствовал я,  следуя есенинской традиции.

      Отец всегда был рад мне, людям, компании, наступившему дню, предстоящим посиделкам, о чём достоверно свидетельствовали морщинки оживающие в углолках его глаз, хитрая полуулыбка и приподнятое настроение. Старик оттаивал после долгой, тёмной зимы, оживал вместе с природой,напитывался берёзовым соком.

       Мы срочно раскладывали припасы на уличном столе, ну и к припасам конечно, тоже кое-что имелось.
 -«Эх, какой денек сегодня выдался!» - искрился отец.
 -«Бать, а посуда, ложки где?» - не в такт интересовался я.
 -«Что ты меня спрашиваешь, милок? Ты действуй!»- резонно ответствовал он.  И всё чудесным образом находилось. 
 -«Были сборы недолги от Кубани до Волги, мы коней собирали в поход» - пел отец, наблюдая за нашими приготовлениями.

    Стаканчик, другой,  третий птахой лёгкой и понесла река Ялудзян в своих водах отраженье костра, заката, темнеющего неба с точечными светильниками звёзд, взмахи глухариных крыльев, гигантских китайских комаров и всю бурную жизнь деда Костьки в неведомые, но такие манящие дали...

Опускалась ночь и искры догорающего костра возносились во высоко в небо, становясь звёздами. Немного пошатывало, поскольку земля ещё не совсем окрепла после долгой ледяной спячки.
   - «Отец, по глухарям пойдём?».
    - «Пойдём, милок. Обязательно пойдём.А как же... » - отвечал отец, отрывая задумчивый, отяжелевший взгляд от костра и отправляясь на покой походкой перволунопроходца Армстронга в свинцовых башмаках.

         Я тоже шёл в дом, ложился, но заснуть не мог. Манили глухари. Я поминутно подсвечивал часы,боясь проспать.

         Выходить на глухаря надо затемно. Он токует в ночи, перед самым рассветом. Дэк-дэк-дэк. Сперва редко, поминутно прислушиваясь, потом всё чаще и чаще, распаляясь всё больше и больше. «Песни-клёкот» становятся длинней и длинней.
   В момент токования он глух и может стать добычей, если суметь подкрасться. Периодически глухарь обрывает свою песню и осматривается, прислушивается, ворочаясь на сосновой ветке. Тут надо замереть и быть предельно скрытным, иначе спугнёшь птичку.

       Глухарь птица особая - «Император бора», может быть даже Нерон, тот тоже, говорят, петь любил и голос тот ещё был, наверное. Глухариная охота особенная. Взять глухаря много сложнее, чем вальдшнепа или селезня. Это надо понимать. Отец, видать понимал. То-то и подготовился по полной.

     02:30. Пора. «Бать,а Бать! Вставай!»-увещеваю я назойливым шёпотом. Глухо. Храп. Все глухари здесь, в этой избе. Дружно токуют, прерываясь на «Иди на хер!»
   Приехали, блин. Погорячились малька с вечера."Да, проснись же ты наконец!!"

     И всё же иногда, мне каким-то чудом удавалось добиться успеха. Отец, не приходя в сознание, вставал, вздевал ноги в свои «ичаги», механически брал "карамультук" и мужественно шёл со мной в холодную звёздную ночь, в лес.

   Теперь-то я понимаю, где он видал тогда всех этих глухарей, бессчётное количество коих он пострелял за  свою жизнь, включая  прошедшую зиму, когда они были существенным довеском к хилому рациону. Он шёл из за меня. Глухари ему были до лампочки.

                Как правило мы останавливались у берёзок, росших за домом, на краю болота и делали по несколько глотков из баночек, приспособленных под сбор берёзового сока. Студёный сок бодрил, делился силой, набранной корнями деревьев. 
    Прохладный утренний воздух и ходьба, тоже, потихоньку делали своё дело и старик оживал, его шаг обретал знакомую мне с детства упругость и уверенность.
 Периодически он останавливался и  прислушивался, пытаясь точно определить место тока глухаря.
            Ступал он практически бесшумно. Привычка. Слух с годами стал изменять ему и он чуднО поворачивал голову набок и сам становился похожим на  глухаря с горбатым клювом-носом. Иногда, тихо говорил: «Ага..» и уверенно шёл дальше. Я  подозревал, что он ничего не слышит, но шёл за ним, повинуясь многолетней привычке.

    Мы проходили  боры, мшары, пересекали объездную дорогу и шли по направлению к «граному» столбу и месту именуемому Репищи. Места там довольно дикие, глухарям раздолье. Всюду мох, песок, вековые сосны, старые неезжие дороги, заросшие по бокам кустарником и перегороженные, упавшими поперёк, стволами деревьев.

   Небо начинало сереть. Глухарь токовал неподалёку. Только пойми, где точно. Взойдёт солнце, ток прекратится. Мы то и дело останавливались, пытаясь вычислить точное нахождение искомой дичи. Да, куда там. Пока я, что-то угледев в сумрачных кронах, пытался подкрасться, глухарь взлетал прямо у меня над головой, с треском ломая ветви. Крылья грузной, могучей птицы со свстим рассекали утреннюю тишину.
   Бах, бах… Твою ж ты, эх ма...
 Охотничек я был ещё тот.
 Отец даже не снимал ружья с плеча. На воршиловского стрелка он смотрел сочувственно и снисходительно. Мне казалось,, что в этот момент он разышлял примерно так: "Улетел и ладно. А то ещё возись с ним, потом. Еды и так полно с города навезли..."

   Добыча его явно не прельщала. С годами его отношение к охоте поменялось. Теперь он стрелял редко, но как прежде только наверняка. Дичь для него означала пропитание. Понятие трофеев давно уже стало для него чуждым. И теперь, он безусловно, мечтал «поскорее закончить это мероприятие» и вернуться к столу, на котором и так всего в достатке. Опять же, надо ещё и рыбные снасти проверить. Там уж точно не пусто.  А « шлёпнуть селезеника», в процессе водной инспекции, тоже не слишком сложная задача. За этот пункт можно было практически не сомневаться. Селезень не глухарь, "почирикаешь", сам приплывёт.

     Отец и раньше относился к охоте обдуманно, практично. Всегда старался брать только необходимый минимум.
    - "Что зря порох жечь и дичь губить, с голоду не пухнем."
     Он любил природу, лес, мхи, облака, весеннюю журчащую стремнину канав. Радовался общению со мной, весне.
 - "А глухари? ... "
 - "Ну, что глухари,сынок, пусть себе резвятся дальше. Потом доберёмся до них»...
  - "Когда ж это потом?" - интересовался я, но отец не торопился с ответом. Он уже сказал, всё что хотел.


       Светлело,  и лес начинал наполняться щебетанием мелких птах. «Император бора» прекращал свой призывный клёкот.
"Ну вот и поохотились…" - не унимался я.

      Около «гранова» столба мы всегда останавливались. Традиция. Я сбрасывал с плеч надоевший рюкзак и приземлял пятую точку на старую, посеревшую, местами поросшую лишайником скамейку. Отец видел, что я расстроен. Может даже сочувствовал.

  ХитрО поглядывая на  рюкзак, он на всякий случай осведомлялся: «А, сынок? Есть там у нас чего?..». Я молча доставал из рюкзака заначку: хлеб, кусок сала, луковицу и чекушку. Лик старика мгновенно светлел. « Во, это дело!».  Несомненно, всё это время, «душа его горела и жаждала мщенья». Мы разжигали небольшой костерок в ямке, нарезали хлеб, лук, сало.
  - «Ну, что? Будем?- Будем!»
    Мир снова становился разноцветным, приобретал контрастность и насыщенность. Пичуги пели, душа получившая отмщение за содеянное в вечеру, тоже пела.

- «Добьём её что ли, сынок? Чтоб больше уже не возвращаться к этому вопросу?»- лукаво спрашал отец. Как-будто бы требовалось моё особое разрешение. Добивали. - «Какая тишина сегодня, даже птички не поют..,» -  провозглашала потепления душа отца Константина.
 "Эвона.!? Вот он где, настоящий то глухарь!" И я окончательно укрепляется в своих небеспочвенных подозрениях насчёт старого Дерсу.
  Я закуривал. Отец не курил никогда...

   Однажды было так.
  - «А может, тетеревов проверим, тут рядом»- не унимался я сокрушённый очередным провалом операции "Глухарь".
  Отец, как ни странно, сразу согласился и мы пошли к «усам», где в молодом сосняке "чуфыкали" задорные  тетерева.
   Тетерев - птица осторожная, но глуповатая,ни чета глухарю. Хотя,
нет ... чета, только выпендрёжа поболее будет.

  Вышли в означенный квадрат. Тетеревиные куры суетились на полянке, прохаживаясь вдоль уса (так называется неглубокая мелиоративная канава-приток). Петушок сидел на макушке молодой сосны, метров пять высотой,  задорно чуфыкал и вертелся, красуясь перед своими пассиями.
  - «Выё…ся»,-  со знанием дела заключил отец и взял инициативу в свои руки.

    Сигналя мне жестами, чтобы я пригнулся и держался позади него, он осторожно двинулся вперёд. Я, оставаясь сзади, взял тетерева на мушку. Моё сердце билось учащённо. Сейчас... сейчас...  Выстрел. Дым. Замедленный кадр. Летящие ошмётки старого пыжа. Ошалевший тетерев приподнимет голову, как бы вопрошая: «Ч-чи-что за дела?...» И ... улетает.
 Покружив над поляной, он садится на высокую сосну с краю поляны, чтобы детальнее изучить придурков, нарушивших идиллию его гарема. Наложницы, естественно, разбегаются. Я обескуражено перевожу взгляд с отца на тетерева и в обратном порядке. Отец разводит руками, как бы говоря:
 «Ну, что теперь делать-то? Уж так вышло».
  Выводы очевидны.  Патроны старые, да и отсырели, видимо от долгого хранения в кармане куртки. Патронтаж отец к тому времени уже не носил. Тяжело ему было.
   -«Иээх, батя… Ты лучше пёрни в другой раз, надёжнее будет!!!» - В сердцах негодую я.
    "Да что за напасть сегодня!- дятлом стучит в голове неугомонная и крайне азартная мыслишка.
  "А вчера, что? Лучше было? Правда, вчера «селезеника прибрали» и сварили с рыбой в котелке. Грибов туда не хватало, а то б «архирейская уха» вышла,"- пытается смирить её, проснувшийся и опохмелившийся степенный резон.

     Ладно, бредём дальше. Выходим к заброшенному сенокосному лугу. Солнце – красный волдырь,  уже вышло из за горизонта и щедро льёт золотые лучи лучи на просыпающиеся Мещёрские леса. Иней на траве обращается в переливчатые капельки росы.
  - «Ага, Ольгинские теперь выкатили! Не спится им,"- тихо говорит отец, любуюсь восходящим солнцем.

           Я молча смотрю на любителя пострелять отсыревшими патронами.  В моём теле усталость, в голове последствия недосыпа и употребления, в душе неуёмная аллертность(т.е. вздрочка, желание отыграться).

    Чу… Взмахи тяжелых крыльев где-то совсем рядом. Вскидываю приклад к плечу. Сдвигаю предохранитель. В мозгу искрой :«Где?Где...»
  Отец кладёт руку на ствол моего ружья и опускает его.
    -«Что это за.??»- спрашиваю я, не веря своим глазами.
    Гигантская чёрная птица пролетает над нашими головами. Идёт невысоко, прямо над макушками деревьев по краю луга. В лучах утреннего солнца она напоминает доисторического птеродактеля.
   - «Чёрный журавль,» - поясняет отец. - «Я его тут давно приметил. Гнездится где-то неподалёку. Красавец. А?»
      Мы ещё какое-то время любуемся величественной птицей, парящей над лугом. Журавль исчезает за кромкой леса.

    Спустя несколько лет, мне попалась вырезка из местной газеты, хранившаяся в старом отцовском фотоальбоме. В статье говорилось, что в Мещёре, действительно, обнаружена эта крайне редкая птица. Не удивлюсь, если материал в газету отправил отец. Он, иногда, общался с местными редакциями, писал что-то.

     Теперь у меня целая сумка с подобными письменами,ответами на них и старыми чёрно-белыми фотографиями.

         Сумка досталась мне по наследству, "для ответственного хранения", так сказал старший брат передавая её мне за несколько дней до своей смерти. Может предчувствовал что? Теперь не важно. В общем, сумка хранится у меня и временами я достаю её.
    Мы, все вместе, отец, брат и я перетряхиваем раз за разом её содержимое. Меня удивляет почерк отца. Буковка к буковке. Изящный почерк, если можно так выразиться. А слог, какой слог. "Вот же талант был!"- думается мне.
   В памяти сами собой всплывают его слова: «А какой денёк сегодня выдался! Пойдём, сынок..."

***
     На прошлых выходных с супругой и детьми навестили Гришинское кладбище. Проведали усопших родственников. Тем более,  у отца день рожденья было 31 октября. Я забывчив на даты, может не только в них, но эту помню. Ну, да – Хэллоуин. Праздник не наш, буржуазный, как и св. Валентин, но почему-то запомнился мне, прижился, в отличии от второго.

      Памятники засыпаны опавшим игольником. День серенький,но достаточно тёплый, несмотря на позднюю осень. Тихо, безветренно.  Пахнет грибами.

     Все здесь, смотрят на меня внимательно. Я сажусь на корточки, зажигаю, загодя припасённые, восковые свечи.
 Брат держит гитару. Кажется, что он прямо сейчас ударит по звонким струнам, разрезая тишину, а я подпою...
Отец бодро глядит с гранита. Бодрее, чем при жизни.
- «Ну что? Привет, народы!!»
- "Привет,  тебе привет,"- отвечаю я сам себе.
Что-то хлюпает внутри и я поднимаю глаза к небу. Кроны вековых сосен тихо покачиваются. По небу плывут низкие тяжёлые облака.

      В голову приходит странная мысль, что если поверить в тотемизм, то одна из душ  отца непременно воплотилась в глухаря – «императора бора» и наблюдает теперь за нами с макушек высоких сосен, оставаясь незаметной для торопливых и суетных людей.  А на заре она непременно токует, поёт песню любимому лесу…