Болезнь

Почему-то именно после ковида я всерьёз взялась за своё здоровье.

Хотя и так понятно, почему. Там, в болезни, было плохо.

В больнице — хорошо, а в болезни — плохо. Тело-предатель демонстративно не слушалось: не только каждый шаг, каждый вздох давался с трудом. Всего неделю, совсем недолго. И очень страшно.

Страшнее только то, что при выписке от слабости села прямо на траву в больничном дворике, отойдя каких-то двадцать метров от выхода.

Это было так неожиданно даже для меня, что муж не успел подхватить. И я села. Я злилась на своё тело, не узнавала его и не верила, что всё это действительно происходит. За что оно со мной так? Ведь в госпитале я по коридору быстрее всех ходила. По длинному-длинному коридору...

Дорога в магазин, в соседнем доме, и обратно занимала почти час. За месяц время сократилось вдвое. Я шла на рекорд.

Когда ты так часто играешь в гляделки с собственной беспомощностью, первое, что приходит на ум — уничтожить её! Второе — сделать всё возможное, чтобы никогда с ней больше не встречаться. Никогда! Никогда!

За полгода я сделала так много, что описание этого заслуживает отдельной главы.

Стало легче. Но не так, как ожидала. Возможная беспомощность в обнимку с зависимостью презрительно улыбались из-за деревьев в парке на дорожке, ведущей вверх, насмехались надо мною на вершине лестничного пролёта, хищно ожидали рядом с тяжёлыми сумками, шваброй и ведром, в душевой кабине.

Я дала себе слово, что с каждой неделей они будут от меня всё дальше.

                ***
Это был мой проект. Он требовал системного подхода. Поэтому я решила обследоваться капитально, полностью. Так я узнала, что у меня онко.

Врачи говорливо вещали о проценте выживаемости и современных методах, гипнотизировали цифрами статистики и обтекаемыми фразами. Прямо в глаза мне посмотрел только один. Тот, который сказал, что полгода — это максимум, что он может мне обещать.

— Лечить не будете? — я с трудом смогла сформировать этот вопрос.
— Ну, мы можем, конечно. Но, — он подался ближе ко мне, потянулся через стол, — это даст вам только мучения. Больно, противно...
— И не рентабельно, — добавила я.
— Угу.
— Если без лечения, то мне будет больно?

Он встал. Засунул руки в карманы, посмотрел на носки ботинок. Большой, молодой, красивый мужик. Я умру, а он всё ещё будет таким же молодым и красивым.

— Больно будет. Немного. Но у вас будут препараты. Это уберёт дискомфорт. Ну так что? Лечение или?..
— Или!

Полгода. Может, меньше. А я не помню, где у меня справка для бассейна лежит. Оформила осенью, сейчас уже январь.

О чём я думаю?!

О жизни! Кто-то в моей ситуации едет в Париж или Прагу, на море, прыгает с парашютом или признается в любви, а я хочу пойти в бассейн. На массаж. В банк. К нотариусу. А потом уж и на море можно.

Внезапно мне стало холодно и ужасно, как будто летучие чёрные мыши облепили меня изнутри и снаружи своими влажными холодными противными лапками и крыльями. Как будто они летали в небе, и было их так много, что день казался пасмурным и холодным. В ушах звенело от их писка. Было липко от холодного пота и от присутствия моей соседки.

Да, я снова сидела на траве, ноги подвели меня. А рядом победно скалилась беспомощность. Она торжествовала.

Шипела и кивала маленькой уродливой головой в такт своим словам: «Ну вот и всё! Ты теперь ничего не сможешь сделать. Бегала-бегала от меня и до чего добегалась? Теперь ты моя. И с каждым днём я буду овладевать тобою». Её серые с надломом щупальца жадно потянулись ко мне.

— Вам помочь? — две юные улыбчивые девушки озабоченно смотрели на меня сверху вниз. Вихрь пролетел в моей бедной голове: какая разная бывает беспомощность!

Я кивнула, протянула им обе руки, мысленно показав язык серой уродине.

                ***
Я начертила календарь, посчитала дни. Их было мало. Но достаточно, чтобы успеть главное.

От этой мысли стало горько. Выходит, для главного надо не больше чем полгода, а я за всю жизнь так и не собралась. И, возможно, не сделала бы этого никогда.

Какие волшебные закаты! И какие чудесные рассветы! Я много лет пыталась изменить режим дня, вставать до рассвета, ложиться пораньше. И вот — вуаля.

Я продлила загранпаспорт, продала больше половины акций и купила билеты на самолет. Я очень люблю перелёты. И когда-нибудь, совсем скоро, навсегда оторвусь от земли.

Но для сначала слетаю к сестре, побуду с ней, с племянницей. Полюблю моих девочек, полюбуюсь на них.

Потом вернусь и целый месяц буду с мужем, пока он на межвахте. И, наконец, скажу ему, всё скажу. Всё то, что многие годы говорит моё сердце. Я экстерном пройду практику признания заслуг, признания трудов и стараний, признания в любви, признания любви. И благодарности. Мы будем ездить к родным и друзьям. Туда, где хорошо нам обоим.

Потом я поеду к сыну, в Турцию. Он там живет и работает. И пробуду ровно столько, чтобы не поругаться, не поссориться, как это бывает у нас каждый раз после большой разлуки. Я так скучаю по нему! Так люблю и скучаю!!! Про это я пока не буду думать, это — слишком. Слишком плакательно...

Не буду думать. Потому что решила, что моя беспомощность будет как те девчушки: светлой, милой, лёгкой и умной.

Я вспомнила тех, с кем давно хотела повидаться. И повидаюсь. Вспомнила ту, с кем мы вроде и не ссорились, но помириться (и повиниться) точно надо. И точно хочу! И помирюсь. И повинюсь.

Было смешно смотреть на продавца киоска, когда я покупала у него сто конвертов. Вряд ли сейчас пишут столько писем.

А я писала. Я написала сто писем. Сто посланий в жизнь. Я говорила с моими родными и близкими. Говорила открыто и...беспомощно.

Потому что, ну кто же мне теперь поможет?

Вот. Деньги, билеты, сумка готовы. Письма написаны. Визиты и долги отданы. У меня есть ещё пять месяцев жизни. Мы будем говорить, радоваться друг другу и фотографироваться. На память.

У меня есть несколько дней до отлёта. Я поеду к маме. Буду радоваться и радовать её, побуду там дочкой.

Почему-то совсем не страшно.