На Софийскую набережную!

Стрелки мерно стучавших ходиков с «говорливой» кукушкой показывали половину третьего пополудни. За окно потемнело, пора собираться.
Это дворник Панкратий надоумил Николая отправиться на Софийскую набережную и отыскать там подходящую полынью. Там с утра рыбаки сидят, уходят к вечеру. «Ловись, рыбка, большая, маленькая, - усмехнулся он в усы, пожелал Николаю богатого улова и долго смотрел ему вслед, как будто прощался. От него Николай узнал, лед на Москва-реке везде уже крепкий, но там, у Софии вода, видимо, теплая и местами не замерзла. Вот как только ударят настоящие морозы, от полыньи следа не останется. И где искать тогда? И найдет ли?
Пожалуй, Панкратий прав, Софийская набережная, лучше других ему подходит, там виден храм Софии премудрости Божией, там можно будет помолиться, ведь грех на душу берет немалый…
В тот вечер он не находил себе места, ходил по комнате из угла в угол, грел руки над свечой, смотрел на темный лик Николая Угодника с мерцавший перед ним лампадкой. «Чудотворец, спаситель моряков от утопления, помоги, дай успокоение моей заблудшей душе», шептал он. От иконы поворачивался к замерзшему окну. Оно выходило в узкий двор-колодец. Сторож Панкратий сидит дома, вон на первом этаже светится его окно. Он чай горячий пьет с малиновым вареньем, горло у него простыло. Болтает много.
Николай поёжился, как от озноба, вспоминал слова только что ушедшей от него венчанной жены Катерины: «Ты не волнуйся, Николай, все устроится, тебе надо проследить, чтобы поблизости не было людей. Ну ты постарайся, возьми себя в руки. Помни, для освобождения у нас нет другого выхода», она перекрестилась. В ее вкрадчивом голосе звучала мольба. 
«Я тебе, конечно, заплачу, как договаривались, - продолжала она. - Вот, это мой задаток, это триста рублей. Больше у меня пока нет. А после, ну после, когда ты…  получишь еще семьсот. Всего тысяча. Тебе надолго хватит. Только ты не транжирь. Письмо твое готово»? Он кратко ответил, «Да». И замолчал. Она оставила на столе три сотни, гладкие чистенькие банкноты из богатого ридикюля. На том и расстались.
Екатерина отправилась на квартиру к своему новому возлюбленному, а ему, законному супругу, пьянице, к которому она не только охладела, но, по ее словам, давно испытывала отвращение и решила никогда больше не возвращаться. Никогда, никогда! Ему, брошенному, безденежному пропойце, не оставалось ничего другого, как приступить к исполнению задуманного ею хитроумного плана, удобного для обоих расставания.
Другого выхода не было, церковь не дала своего согласия на развод венчаных. Бесполезное дело, говорили ему знающие люди, с разводом намаетесь, жизнь не мила будет.  Живите себе, как можете.
Он аккуратно уложил деньги в потрепанное портмоне и снова вспомнил обидные слова Екатерины, брошенные перед уходом.  «Безвольный ты человек, Николай… Идешь по стопам отца своего». В ее голосе звучало осуждение, она, как всегда, обвиняла его в чем-то нехорошем. А в чем он виноват? В том, что все делал для семьи, для нее, для ребенка. Пить стал? Так ведь с ней запьешь, всю душу ему вымотала, мало ей денег, не хватает на наряды, вывози в свет. Вывез и что? Она точно ждала этого и сбежала с первым встречным богатым купчиком… 
Он присел к зеркалу, стал рассматривать себя. Худощавое лицо, темные обвисшие усы, глаза голубые. Немного выцвели. Когда-то, в бытность их первых радостных встреч, Екатерина гладила его по плечу и шептала, что от его глаз исходит согревающий её душу свет. Обманывала его и себя. Нищенку взял, обогрел, одел, обул, ребенка завели. И вот на тебе, загуляла. Опять же обманом уходила она из дома, возвращалась и снова врала, юлила, потом стала обвинять его же во всех грехах. Невольно он потянулся к бутылке. Так кто виноват? А теперь что? Церковь не дала согласия на расторжение брака. Это был удар для Екатерины, мечтавшей о новом замужестве. А ему было уже все равно, десять лет прошло, как они разбранились и разъехались, десять лет каждый жил сам по себе. Но её новый возлюбленный хотел оформить брак по закону, по церковному обряду. Надо бы развестись. Только церковь, церковь, Московская духовная консистория развод не допустила, полный отказ, и удрученная Катерина предложила свой выход…
За окном заметно потемнело. Ходики, наконец, отстучали ожидаемые четыре раза, четыре раза кукушка высовывалась. Пора. Он вздохнул, для храбрости выпил стакан вина, потом налил еще, бутылка опустела. Возьмет ее с собой, оставит у проруби. Для наглядности. Он снова взглянул на ходики - жаль было их оставлять, кому-то они достанутся. Ах, да, все заберет себе Катерина. Таков уговор. Это были наследственные часики от его деда по отцовской линии, немца Леопольда Гуммера, мастерового из крошечного городка Триберга в земле Шварцвальд, дальней и забытой немецкой родины Николая. Ему так и не довелось побывать на земле своих предков. Было от чего грустить.
Он открыл входную дверь. По стертым каменным ступеням с пятого этажа доходного дома по Большой Дмитровке спускался длинный, черноволосый, сухощавый человек тридцати семи лет, Николай Гуммер, немец по рождению, но принявший православие, в правой руке он держал саквояж с вещами.
На улице мела декабрьская поземка, снега прибавилось, под сапогами раздалось сухое поскрипывание. Мороз пощипывал щеки, на усах появился иней, пожалуй, к вечеру пятнадцать градусов будет. Значит, Москва-река вся покроется льдом. Что же, пора приступать, нечего откладывать. Но сперва надо, он решил, он хотел посмотреть, как будет выглядеть потом, после утопления. Ведь договорились, он оставит у проруби свои вещи и прощальное письмо. А сам уедет, исчезнет, появится в другом месте, в другом городе начнет там новую жизнь под чужим именем. Каким? Он ещё не надумал. Назовет себя беспаспортным Панкратием, потерявшим память.
Из-за поворота на Неглинную выехали крытые сани. Он махнул рукой, извозчик остановил лошадей, Николай назвал адрес - Божедомка, Мариинская больница.
Напоследок Николаю хотелось посетить там небольшой домик с подвальным помещением, куда в юности его как-то привела мать. Они опознали там тело его отца, отчаянного пропойцы, который загулял и три дня не приходил домой. Околоточный посоветовал поехать на Божедомку, там поискать. Они поехали и отыскали… Там же дали согласие на его захоронение, но  без отпевания в общей могиле при больнице.
Одноэтажный желтый домик без окон, без каких-либо обозначений, лишь под козырьком находилась широкая двустворчатая синяя с облупившейся краской входная дверь. Горожане хорошо знали - здесь находился больничный морг, но туда со всех концов Москвы стали свозить неопознанные трупы, в том числе выловленных утопленников.
Николай не мог объяснить себе, почему появилось у него желание увидеть хоть одного утонувшего в Москва-реке мужчину. Вот захотелось и все? Нет! Ему хотелось увидеть, как выглядел бы сам, если бы нашли его тело. Вот отыщет он подходящую прорубь, нырнет в студеную воду. От этих мыслей по коже забегали мурашки… Чего выдумывает, чего гнобит себя, ведь все мистика, обман, расставаться с жизнью совсем не собирался. И выход был найден. 
Но мучила мысль, как бы он выглядел, если бы нырнул... Да, как все утопленники, они одинаковые, синие, опухшие. А его тела не найдут. Подо льдом вода унесла за город. В общем какая ему разница. Нет, нет, нет, разница была. Не хотелось ему выглядеть, как все, не хотелось. После смерти надо произвести достойное впечатление.
Когда Николай спускался по скользким по каменным ступенькам больничного морга, то едва не упал. Плохое предзнаменование, подумал он и на всякий случай правой рукой в меховой рукавице стал придерживаться обледенелой стены. В неотапливаемом мрачном помещении стены были седыми от инея. То ли от страха, то ли от холода, но ноги у него начинали мерзнуть.
В подвале горело несколько свечей. Кроме длинных столов с кучей тряпья Николай ничего не мог разглядеть. Подошедший сторож в полушубке с поднятым воротником, удивился такому визитеру. И за показ недавно выловленного утопленника потребовал целковый.
- У нас господа приходят больше рубля дают, а вы, я вижу, человек благородный, но не богатый. Пальтишко на вас не больно теплое. Так что целковый за показ, уж будьте любезны. - Сторож подвел его в деревянному столу и показал на накрытого шинелью утопленника. - Они все одинаковые, - хрипло произнес он. - Этого выловили у Софийской набережной, всплыл в полынье. Видимо там вода еще не замерзла. Никто из родственников так и не объявился. Показать вам его лицо? - сторож смотрел на Николая. - За это деньги я не возьму.
- Нет, нет,  спасибо, - негромко произнес Николай.
- Он уже три дня у нас. Значит, назавтра его отправят в анатомический театр, для обучения студентов. Вам бы лучше днем зайти, когда светло, тогда лучше видно, врачи-анатомики с фонариками приходят, они бы рассказали вам все подробности.
Николай не стал слушать говорливого скучавшего сторожа, повернулся к выходу. Он торопливо двигался мимо длинных дощатых столов, на которых лежали замерзшие человеческие останки и старался на них не смотреть. В задумчивости поднялся и не заметил, как оказался на улице, где уже совсем стемнело.
- Куда, барин? - перед ним остановились сани с крытым верхом. Он вздрогнул от неожиданности. Посмотрел на улыбавшегося бородатого извозчика в суконном зипуне. Откуда он появился? С неба свалился? Чёрт его прислал!
- На Софийскую набережную, - глухо произнес Николай. Вздохнул, перекрестился, поднял воротник и поднялся в сани.