Держите ее

Так не хочется рассказывать эту историю. Я засунула ее поглубже в кладовую памяти, чтобы ненароком не напороться.
Я в ней не на высоте, прямо скажем.
Моя лучшая подруга сказала, что я из тех, кто ради красного словца не пожалеет и отца (это было последнее, что она мне сказала).
Ну да, примерно так и есть, я пишу жестко. Но раз уж так, то и себя нечего жалеть, а то нечестно получается: все как бы в дерьме, а я в белом.
Тем более что сюжет-то сам какой прикольный, ради такого и себя не жаль. К тому же это было давным-давно, в прошлой жизни…

- … Мили-и-ция-а-а!!! Держите ее!! – женский истошный визг наполнил огромный зал вокзала и усилился гулким эхом.
Я и мой спутник, по имени Олег-Филипп (потом как-нибудь расскажу, откуда у парнишки из сибирской глубинки такое странное имя, сейчас не до этого!), стремглав неслись к выходу.
Краешком сознания я успела удивиться, что кассовый зал оказался почти пустым, ведь мы только что толкались в толпе, сбившейся в очередь (на вокзал придешь – ну все едут! – как сказал Михаил Жванецкий). Как оказалось, все посетители сосредоточились именно там.
Вся очередь обернулась на крик и с удивлением уставилась на нас.
А мы удирали, что есть мочи. Но мне казалось, что мы бежим медленно, как в кошмарном сне, когда преследователь тебя вот-вот настигнет, только ноги еле шевелятся, и ты силишься, да не можешь ускорить бег - и от этого в ужасе просыпаешься…
Увы, это был не сон. Мы бежали, как в замедленной съемке, потому что движения сковывала зимняя одежда, ведь, как назло, в городе К. ударил нешуточный мороз.
Представляю, как забавно выглядели два низеньких человечка, одетых одинаково, в стиле «сибирский зимний унисекс» - оба в джинсах, коротких дубленых полушубках, ушанках, завязанных под подбородком, закутанных в пухлые шарфы. Правда, на Олеге-Филиппе еще были круглые очки без оправы, которые он никогда не снимал, - они делали его похожим на мультяшного персонажа.
Мы выскочили из здания вокзала, пересекли привокзальную площадь, естественно, в неположенном месте, и понеслись по обледенелому асфальту, куда глаза глядят.  Страшно запыхались, но никак не могли остановиться. 
У меня громко стучало не только в груди, но и в голове. Я никак не могла поверить, что такое могло произойти со мной, такой правильной католичкой…
Мы драпали из последних сил, все медленнее и тяжелее, спотыкаясь, словно загнанные лошади.
Но за нами почему-то никто не гнался.

…Дело было в середине девяностых. Волею судеб я оказалась в восточносибирском городе К., в мужском монастыре.
Я, конечно, не мужчина, а очень даже женщина, а тогда молодая и довольно симпатичная женщина, - но сейчас не об этом: в сюжете моя внешность роли не играет.
Однако вы спросите, что делала молодая симпатичная женщина в мужском монастыре, пусть и католическом?
Ответ простой: будучи сотрудницей сибирской католической киностудии, я отправилась в командировку, на киносъемки.
В К. было что поснимать.
Так, представьте себе в сибирском городе – да готический храм! Дивное красное здание, выполненное в псевдоготическом стиле, с двумя башнями звонов, декорированное фасонным кирпичом.
Надо сказать, что в начале двадцатого века практически каждый сибирский город обзавелся готическим католическим храмом. Благодаря столыпинским реформам на свободные земли, в сибирскую глубинку переселились католики - немцы, поляки, латгальцы.
Правда, вскоре большевики начали преследовать за веру в Бога. Изуродованные церкви, со срезанными колокольными, использовали по-разному: под собачий питомник, под морг, под планетарий, под аптеку, под амбар.
Храму в К. еще повезло: там устроили органный зал. Здание прекрасно сохранилось, однако католикам его даже после возрождения религиозной свободы власти не вернули. В качестве компромисса разрешили арендовать ежедневно часа на два, только для проведения Богослужения.
Поэтому вся общинная жизнь сосредоточилась вокруг монастыря.

…С виду это был скромный двухэтажный особнячок на холме, на окраине города.
Отцы-кларетины не стали дразнить власти покупкой крупного дорогого здания. И без того местные, заслышав иностранный акцент, пытаются развести лохов-чужаков на деньги.
Чтобы сократить поборы всех видов, поселились в деревянном домишке, который не отличался от других в частном секторе: собачка во дворике, какие-то грядки, кусты смородины.
В тесной избушке кое-как разместилась часовня, кельи для монахов, гостиная, но предприимчивые монахи на этом и не думали останавливаться: они принялись рыть подпол...
Подземных помещений становилось все больше и больше. Овощехранилище, котельная, ремонтная мастерская, студия звукозаписи, - кто бы мог снаружи подумать! Гараж, баня, - так и до чистилища недолго докопаться…
В отличие от православных монастырей, где царит отрешенность и молитвенный покой, у отцов-кларетинов всегда было весело и деятельно: они издавали журнал, содержали христианскую радиостудию, записывали диски, и во все это вовлекали приходскую молодежь. Юноши и девушки разных конфессий с удовольствием тусовались в доме у кларетинов и в качестве волонтеров участвовали во всех медиа-проектах.
Священники-кларетины, как на подбор, были веселыми и весьма современными, - бойко играли на гитарах, владели интернетом, профессионально снимали на видеокамеру и даже монтировали клипы и телепередачи. Некоторые из них в прошлом пели в рок-группах. Неудивительно, что они были открыты на общение с верующими всех религий и конфессий и даже неверующими.
Все присутствующие в доме принимали участие в монастырских трапезах, и за общим столом нередко раздавались взрывы хохота, поскольку кларетины были щедры не только на хлеб, но и на шутки и розыгрыши.
В основном в К.работали поляки, но можно было встретить и испанцев, таких же заводных.
Кстати, один из них, отец Хосе, который лихо пел макарену, отстукивая ритмическую сетку хлопками, позже стал … главным экзорцистом России, а еще возглавил католическую семинарию.
Вы уже поняли, что кларетины – это просто какие-то добрые волшебники, к тому же весьма фотогеничные, - отвечаю, как сотрудница киностудии.
Неудивительно, что многие местные юноши рвались стать послушниками ордена кларетинов – и в качестве трудовой повинности принимали эстафету рытья земли, развивая монастырь вглубь.
Там, под землей, среди послушников я встретила Олега-Филиппа, своего земляка.

…Говорят, бомж – это призвание, такая цыганская страсть бродить по белу свету.
Религиозная разновидность вечного странника – это паломник, пилигримм.
Так, Господь забросил мальчика из сибирской глуши в монастырь кларетинов, но уж очень несерьезно выглядел этот парнишка, неопределенной ориентации и возраста, что наличие у него монашеского призвания вызывало у всех сомнение.
Он гулял сам по себе. Родители, похоже, давно спились. Он так и не вырос, был тощим, нескладным, с длиннющими руками и пальцами, как лапки у паука. Но в дар ему досталось удивительное чувство стиля: провинциальный юноша рисовал, как никто, а выглядел так, что раз увидишь – не забудешь: Чудак из андерссеновской сказки или из песни Луферова – его излюбленный образ. Правда, наряды, которые он придумывал и зарисовывал, предназначались юношам атлетического сложения, каким ему никогда не стать.
Бездна обаяния в этом циничном, насмешливом и несчастном пареньке не оставляла никого равнодушным. Его любили и все ему прощали, даже его колкость и энергетический вампиризм, чего уж тут.
Да, а что с именем, не соответствующим стране и веку?
Все очень просто: по паспорту Олег, при крещении он взял себе второе имя, в честь Филиппа, апостола не слишком раскрученного, но с ярко выраженным чувством юмора, согласно апокрифам.
Все молодые неофиты 90-х, крестившиеся в только что открывшихся католических храмах, понабрали себе побольше имен святых, в подражание европейским традиционным католикам. В сочетании с родными, не очень конвертируемыми именами, типа «Олег» или «Сергей», последующая обойма заморских имен выглядела несколько странно, поэтому после крещения новообращенные сибирские католики вернулись к прежним, привычным именам.
Но Олег-Филипп по приколу отныне так и представлялся двойным именем.

…Мы с Олегом-Филиппом пристроились в хвост длиннющей очереди в кассу, одну из двух на весь вокзал. Нам предстояло купить билет до Барнаула польскому священнику.
Ну не могла я отказать в просьбе отцу Роману.
Во-первых, я уже освободилась от съемок.
Во-вторых, и в главных, поляк опасался, что его обманут при расчете, как иностранца, и решил попросить сделать это кого-нибудь из россиян.
Например, меня. За мной увязался Олег-Филипп, который – за любой кипеш, кроме голодовки.

…Очередь двигалась страшно медленно.
В доинтернетную эпоху выписывание билета представляло собой громоздкий многоступенчатый процесс, включающий запрос места по телефону, вырезание цены, кучу писанины, отсчитывание сдачи. Но главная загвоздка состояла даже не в этом: кассиры, как и продавцы, не торопились разбрасываться тем, что может принести пользу лично им. Можно же и придержать билеты на популярные направления для блатных, тем более что это кассиру ничем не грозит.
В очереди царила привычная нервозность: не хватит… закончатся удобные места… закроются на перерыв… девушка, а нельзя ли побыстрее?
Перезрелая «девушка» назло работала медленно, ведь избыточное напряжение только усиливало ее значимость и зависимость от нее публики.
Изо дня в день проводя часы в разнообразных очередях, я чувствовала себя персонажем из Чехова или Достоевского, маленьким, никому не нужным человеком, ведь у меня не было «блата», «мохнатой руки», нужных знакомств, да и родители простые инженеры, а не заведующие базой или столовой. Жизнь состояла из бесконечных очередей, погони за дефицитом, добычей необходимых вещей, унижения от хамства сильных мира сего и вселенского отчаяния от несправедливости и бессилия.
Кто успел пожить при «совке», тот меня поймет…

Мы с Олегом-Филиппом топтались в кассовом зале уже около часа.
Наконец передвинулись к окошку, и я смогла разглядеть «девушку». Кассирша была, что называется, во всеоружии: при косметике, при модной стрижке, вся в золоте – серьги, цепочки и, разумеется, кольца на наманикюренных пальцах, которыми она принимала деньги и подавала билеты. Надменное выражение холеного лица не предвещало ничего хорошего.
- Дочка, мне до Боготола, - попросила старушка в козьем пуховом платке. – Мне бы нижнюю полку, а?
«Девушка» вскинула накрашенные ресницы и глянула на бабулю, как на жужжащую муху.
- Ну у такой красивой девушки наверняка найдется место внизу, для бабушки, - вдруг раздался громкий голос.
За бабкой стояла высокая, уверенная в себе дама, хорошо одетая и, видно, прекрасно приспособленная к жизни (если это можно назвать жизнью). За старушку она, типа, заступилась только ради того, чтобы произнести комплимент кассирше.
«До чего грубая лесть», - я придирчиво оглядела кассиршу: нос картошкой, брезгливый изгиб губ, чванная мина. – красотка так себе.
Но лесть есть лесть: «девушка» не только отпустила бабку с нижним местом, но и даму обслужила быстро и качественно.
Вот и наша очередь подошла.
Я протянула польский паспорт отца Романа с видом на жительство и попросила билет до Барнаула.
«Девушка», не моргнув глазом, назвала сумму, в три раза превысившую нормальную цену за билет.
- Как! – воскликнула я. – Почему так дорого?
- Иностранцы должны платить столько, - отрезала «девушка».
- Но ведь у него вид на жительство, и по закону он имеет право платить столько же, сколько гражданин страны, - твердо возразила я.
- Не хотите – не берите. Следующий! – закричала «девушка». – Отойдите от окошка!
- Не имеете права! Дайте билет! – я продолжала бессмысленно настаивать.
Остальные пассажиры дружно выставили меня из очереди.
- Я буду жаловаться!..
Олег-Филипп, любитель скандалов, с живым интересом наблюдал за перепалкой.
Вся в красных пятнах, я решительно устремилась к кабинету начальника вокзала. Мой спутник вприпрыжку бежал за мной, предвкушая следующий акт спектакля.
Перед дверью с табличкой я слегка оробела, как перед кабинетом завуча или стоматолога, но преодолев свою выученную беспомощность (в конце концов, отца Роману надо ехать!), открыла дверь.
Точнее, приоткрыла, всунула туда нос и робко спросила:
- Можно?
Прямо напротив двери за массивным столом восседала начальственная дама, внушительных размеров.
Всего-то у нее было вдоволь: тонального крема на полных щеках, махровой туши на ресницах, обесцвеченных волос на макушке, уложенных в халу и залакированных, золота в ассортименте, арбузных грудей, как у мадам Грицацуевой и, видимо, денег, судя по дорогому наряду, - и власти, согласно высокомерному выражению лица.
Мой вопрос прозвучал глупо: конечно, нельзя.
- Закройте дверь! – резким, визгливым голосом скомандовала она.
Знаете анекдот:
«- Доктор, меня все игнорируют…
- Следующий!»
А на меня, представьте, одновременно и орут, и игнорируют, - два в одном флаконе! Оказывается, так бывает.
Нет, собственно, почему я должна закрыть дверь? А если я хочу пожаловаться на ее подчиненную, которая нагло не соблюдает закон! Кому еще жаловаться, как не начальству?
- А… я… - почему я вдруг начала заикаться?
Почему, почему мне трудно выразить элементарную мысль? Ведь, по сути, я права! Доколе?!
- Закройте дверь с той стороны, я сказала! – начальница заверещала еще громче.
Нет, это невыносимо: у меня музыкальный слух!
Однако я твердо решила объясниться, чего бы это мне ни стоило. Я же тоже человек, а не насекомое какое…
- Э… Я только…
Тут терпение у большой тети лопнуло: она выбралась из-за стола и всей своей громоздкой тушей двинулась на меня, не переставая оглашать воздух гневными воплями.
У меня застучало в висках. Я почувствовала, что сейчас потеряю сознание – от страха, от унижения, от невыносимо высоких звуковых частот…
И вот тут произошло ужасное: как только она грозно приблизилась ко мне, я инстинктивно выбросила вперед руку и ударила ее прямо в белое кружевное жабо…
- А-а-а! – завопила тетка, схватившись за необъятную грудь. – Ах ты, гадина! Мили-и-иция!!!
Олег-Филипп схватил меня за руку и резко потащил вон, из кабинета…

…Я никак не могла успокоиться. Мои ноги отказывались бежать, легкие кололо от морозного воздуха, которого я наглоталась вдоволь, но я по инерции пыталась сучить ногами.
Олег-Филипп двигался в том же темпе, но почему-то выглядел лучше меня.
Искоса наблюдая за мной, он вдруг хмыкнул:
- Здорово ты ее… Хи-хи!
- Рада, что позабавила тебя, - съехидничала я.
Я надеялась, что ему станет стыдно насмехаться над человеком в таком состоянии, но ничуть не бывало: парню как смешинка попала, и от хихиканья он перешел к откровенному ржанию.
А мне было не до смеха, меня охватила мания преследования.
К остановке, с которой мы поравнялись, подошел троллейбус.
- Этот нам подойдет? – спросила я у бывалого спутника.
Тот неопределенно кивнул, и мы запрыгнули вовнутрь. Скорее, подальше от этого злополучного вокзала!
Из окна троллейбуса я разглядывала заснеженный город, весь в холмах на заднем плане, а Олег-Филипп все давился от смеха.
Больше всего на свете мне хотелось в монастырь, в тепло, к добрым друзьям, но мы куда-то ехали, ехали.
- Нам долго еще? – поинтересовалась я у Олега-Филиппа, и тот снова пожал плечами.
Что он подозрительно безынициативно ведет себя, подумала я.
- А этот точно наш номер?
- Кажется, нет, - заявил мой спутник.
- Как!! – я выскочила в открытые двери, Олег-Филипп за мной .
- Какой нам нужен номер? – с пристрастием обратилась я к нему. – Этот? – кивнула на подошедший транспорт.
- Угу, - наобум кивнул паршивый мальчишка.
Мы катались и катались по городу, пока я не вылезла из очередного троллейбуса, не села на лавочку и не разревелась., - до меня дошло, что этот поганец меня разыгрывает. Нашел время и место!
Кажется, мои слезы произвели на Олега-Филиппа впечатление: он не собирался меня обижать до такой степени, лишь немного потроллить.
Он без лишних слов запихал меня в подходящий транспорт.
Через полчаса мы уже ввалились в монастырь кларетинов, в белом облаке пара, покрытые инеем.


…Из трапезной раздался мощный взрыв хохота.
Ах ты, гад! Пока я в прихожей непослушными пальцами расстегивала пуговицы дубленки, Олег-Филипп, проворно сбросив шубейку, проскочил к монахам, собравшимся в ожидании обеда, и все им разболтал.
Кто бы подумал, что это дикое ржание исходит от святых отцов. Между вспышками смеха дребезжал жиденький тенорок Олега-Филиппа. Воображаю, в каких красках описывает он мою драку с начальницей…
Когда я, вся в растрепанных чувствах нарисовалась в дверном проеме, вся братия снова загоготала, обратив лица ко мне. Отец Роман вытирал платком выступившие от смеха слезы. Похоже, никто не ожидал от меня такой прыти.
Кухарки и послушники уже накрыли на стол. У кларетинов, как всегда, все очень вкусно, по-домашнему. Одуряюще пахло горячими котлетами. Есть захотелось неимоверно, но я почувствовала, что мне сейчас кусок в горло не полезет.
- Отец Роман, - тихонько обратилась я к священнику, сидевшему с краю. – Мне бы на исповедь…
- Да, конечно, - с готовностью поднялся отец Роман. – Пойдемте в часовню.
Как удобно в монастыре: все под боком, часовня, священник, по совместительству, твой давний приятель. Сейчас он по знакомству быстро отпустит мне грех…

Мы прошли в небольшую пустынную комнату, сплошь покрытую ворсистым ковром, - это чтобы молиться, сидя на полу. Простенькая часовня, только для своих: алтарный стол, накрытый скатертью, над ним распятие, в углу статуя Мадонны, да стулья вдоль стены.
Отец Роман надел на шею фиолетовый орнат, и мы сели на стулья рядом друг с другом.
- Я вас слушаю, - неожиданно официально произнес отец Роман.
С недоумением подняв глаза на его лицо, я поразилась изменившемуся выражению. Отец Роман стал серьезным и отрешенным. Похоже, шутки кончились.
Коротко изложила историю, которую отец Роман и так уже узнал от Олега-Филиппа.
- Надо извиниться, - вдруг произнес он. – Попросить прощения у той женщины.
Мне показалось, что я ослышалась. Разве он не на моей стороне? Не для него ли мы мудохались с этим билетом?
- Вы что, в своем уме? Извиниться перед той теткой? Меня же посадят! Она же милицию звала!
Священник задумался.
- Покажи, как ты ее ударила, – попросил он.
Я вяло, безо всякого усилия, ткнула рукой воздух. Однако отец Роман засек наработанное движение, с которым я закатала пальцы в кулак, начиная с мизинца, большой палец крючком, которым я заперла кулак, чтобы не выбить суставы пальцев, ввинчивающий жест выброшенной руки и прямую линию, соединяющую локоть и кисть.
- Ничего себе… Это же боевой удар! – воскликнул он. – Где ты этого набралась?!
Где, где… В старших классах я пошла в секцию так называемого «самбо» (псевдоним запрещенного тогда в Союзе карате), потому что там занимался мальчик, который мне нравился.
Целый год в самодельном кимоно я отжималась на кулачках, задирала ноги выше головы, отрабатывая удары ступней, училась ставить блоки.
Внезапно все кончилось: я перешла в музыкальное училище.
- Да это же давно было, еще в школе. Я была уверена, что все забыла. Это произошло как бы на автомате… Я сама себе удивилась… - оправдывалась я.
- Да, ты права, за это могут посадить…
Отец Роман погрустнел, приумолк, выбирая решение.
Он меня прекрасно понимал. Не первый год проживая в нашей стране, он сам натерпелся унижений от каждого, кто имел хоть маломальскую власть – от кассиров, гаишников, чиновников. Он видел, что мы, местные, в этом дерьме болтаемся с самого рождения, «совка» хватили с лихвой, и что это чревато срывами, подобно моему. Похоже, он пожалел меня.
- Ладно. Тогда так: просто попроси прощения у Иисуса, - и вышел из часовни.
Я осталась наедине с небольшим распятием.

…Я сидела на коленях на толстом ковре, а с креста сверху вниз на меня смотрел Спаситель.
- Она же первая начала, - сказала Ему я.
 Иисус молчал.
- Она так орала на меня, что мои нервы не выдержали, - продолжила я. – Я не выношу таких высоких голосов.
Иисус понимающе смотрел на меня.
- Так Ты на моей стороне?
Иисус молчал. Его Лик был исполнен боли, но, увы, больно Ему было не за меня…
- Но она же такая злая, эта начальница-хамка! Правильно я ей врезала.
Иисус молчал.
А ведь она чья-то мама, чья-то дочь, пришло мне в голову…
Я вдруг вспомнила, как мой кулак, так туго свернутый, по всем правилам, уперся во что-то мягкое, в ее пухлое тело... Нездоровая полнота, может, сердце барахлит, наверняка одышка…
Нет, не похожа она на даму в шоколаде. Вот у нас в школе была такая же директриса, бой-баба, вся такая модная, горластая, с карьерой все в порядке, а дома сидел муж-алкоголик. У этой наверняка тоже свой скелет в шкафу…
Например, дети от рук отбились… Ведь все для них, и шмотки, и игрушки, и дефицитные лакомства, а они учиться не хотят, то и дело грубят. Да и в кресле начальственном усидеть не так просто, как со стороны кажется… На каждого свой начальник-хам найдется.
В общем, забот и хлопот – голова кругом идет. А тут еще какие-то убогие в дверь лезут, со своими ничтожными проблемами, только их еще не хватало. Вас много, а я одна. Да закройте же вы дверь!!!
…Мне вдруг пришло в голову, что хоть она и злюка, и голос у нее противный, Иисус ее тоже любит.
И сейчас Он на ее стороне.
Мне вдруг стало плохо, на сердце появилась тяжесть. Да уж, лучше бы она меня побила, а не я ее.
- Я все поняла: Ты всегда на стороне тех, кого бьют. Да, наверное, я сделала ей больно… Пожалуйста, пошли ей Свое утешение! И еще: сделай так, чтобы я забыла все эти дурацкие штучки из карате. И прости меня!.. Простишь?
Иисус смотрел на меня. Его взгляд был исполнен любви.
Простил.

…Следующим утром одна из прихожанок поехала за билетом для отца Романа.
О чудо: в соседней кассе (предварительно выяснив у меня, в какую кассу не стоит занимать очередь) девушка преспокойно купила билет, по обычной цене.
Тем же вечером я покинула город, - меня так и не арестовали.
С тех пор стараюсь не вспоминать этот позорный случай.
Но урок я усвоила железно: самое главное – не терять моральной правоты. Конечно, если хочешь, чтобы Иисус был на твоей стороне.

Koh Samui 2022