Гиря высоцкого

Сессия сдана, первый курс за плечами. И Гриша был готов с чистой совестью ехать домой на каникулы, туда, где море теплое песок и пляж. Он уже предвкушал: вошел в вагон в Москве, а на следующий день вышел уже дома, у самого синего моря, лоснящегося под ярким солнцем. Отдыхать много ума не надо. Но доехать туда, куда едут на отдых массы трудящихся, тут нужно поработать.
   Пришлось ему еще загодя поторчать у билетных касс. Он боялся, что пролетит с билетами.  Вот именно, пролетит. Он мог бы и лететь, например до Краснодара, а потом уже добраться домой не проблема. Все так, но была проблема, о которой и пойдет речь.

Итак, он мурыжился в очереди.   И удача! В предварительных оказался билет на тот самый день, что ему нужен.  Сразу после последнего экзамена. В том, что сдаст, он не сомневался.  Но он не взял в расчет Ирку. А та завалила аж два предмета. И поставила ультиматум: она рассчитывает на его помощь.   По начерталке.  Учитывая его пятерку и то, что их связывало, должен помочь.
 Гриша подумал, что их связывало недостаточно, чтобы кидаться на помощь, как Матросов на амбразуру.  Но он был наполовину романтиком, а наполовину реалистом. Романтик в нем нашептывал, что помочь тонущей девушке, тем более симпатичной – святое дело. Реалист подсказывал, что в полупустой общаге без посторонних глаз при тесном общении их может связать гораздо больше, чем раньше.   

 Если бог для сотворения женщины не пожалел свое творение, Адама и изъял у него ребро, то Гришина жертва, три летних дня, - сущие мелочи. И Гриша взялся за гуж.  Пытался всунуть в Ирку азы начерталки. Ирке плохо давалось и Грише приходилось повторять ей одно и то же снова и снова.  Отступать некуда. Если Ирка снова завалит, тогда для нее прощай институт, прощай Москва. А для Гриши прощай Ирка. Вернется она, поджав хвост, в свой Курск. Так что начерталку он заставит ее выучить. Оставалось надеяться на слух, что историю КПСС со второго раза принимали на ура.

  Гриша сидел с Иркой над эпюрами. И когда она доводила его своей тупостью до кипения, он вздыхал, отходил к окну и с грустью осматривал залитый июньским солнцем двор общаги. На этом дворе еще неделю назад кипела жизнь. Студентов было, как вечером тараканов на кухне. А сейчас пустыня. Грише становилось тоскливо. И стоя у окна, он производил калькуляцию, на какие жертвы ему пришлось пойти ради Ирки. Пришлось сдать свой билет, и купить новый на более позднее число. Это, легко сказать.  Ему пришлось снова отстоять в кассе. И все ради чего? Чтобы теперь слушать, как она плачется, убеждать, что она не такая уж тупая. Хотя в душе Гриша с Иркой соглашался: еще какая тупая. В Ирке ярок воплощалась истина, что женщина либо умная. Либо красивая. Но красивая - тоже того стоит. Не зря Роберт Лорьян как-то сказал, что Ирка могла бы позировать, как богиня начерталки, так эффектно у нее выпуклости переходят в вогнутости. Гриша стоял у окна, глядел на Ирку, склонившуюся к эпюрам, в ее легоньком летнем платьице и думал, что именно богиням начертали начерталка не дается. И тоска подкатывала еще больше. Потому что Ирка тупая не во всем. Она ему четко заявила: днем стулья –вечером деньги.   

Но Гриша и с этим пролетел. Ирка, сдав сессию, отчалила в свой Курск, не задержавшись ни на минуту.  Сунула в щелку двери его комнаты записку, что уезжает. Мавр сделал свое дело, и получи записку в двери. До Курска ей билет взять раз плюнуть. Туда полно поездов.  А вот Грише выпадало теперь ждать своего поезда еще полтора дня в полнейшем одиночестве.
   
В те дни, пока Гриша готовил Ирку к пересдачам, она намекала, что, если бы он ее позвал в гости она бы не отказалась. Погрелась бы на морском песочке. Но Гриша пропускал ее слова мимо ушей, словно не понимая намека. В полупустой общаге ему было с Иркой хорошо без всякого моря.   

 Правила выезда из общаги на летние каникулы строги: – комнату свою освобождаешь до стерильности. Сдаешь хламье, которое с собой не берешь, в камеру хранения. Камера хранения рядом с их корпусом. Перед самым отъездом сдаешь кастелянше постельное белье и матрас. И, - если ты покидаешь комнату последним, - а Гриша уезжал последним, -  предъявляешь кастелянше комнату. И если она помещение принимает, сдаешь ей ключ. И после этого ты уже тут не жилец, а вольная птица.  По крайней мере, до следующего семестра.

За пару дней до отъезда Гриша снес свои вещи в камеру хранения. А в самое утро расставания с общагой отловил кастеляншу и уговорил пойти на осмотр комнаты.

 - Под вас не подстроишься. Этот тогда уезжает, тот - тогда, - недовольно буркнула кастелянша, но смотреть комнату пошла. Поднимаясь с Гришей в его комнату, спросила с подозрением, - А ты что так задержался?

- Хвосты сдавал, - Гриша принял на себя весь Иркин позор.

- Знаем мы ваши хвосты. Разврат тут устроили. Потом после вас….  Кровати для спанья предназначены, а не для этого… что вы на них вытворяете. Аж на сетки рвутся.

Кастелянша, женщина средних лет, маленькая и худенькая, как школьница, с суровой решительностью дергала за спинки кроватей, стульев, проверяла движение створок шифоньера. удостоверилась, что числящаяся за комнатой мебель в наличии и целости.  Развернула сложенное стопочкой его постельное белье. Осмотрела придирчиво. Наконец заключила:

- Скатывай матрас!
 
 Кастелянша, углядев под кроватной сеткой Гришину гирю, усмехнулась.
Гирю Гриша купил с согласия соседей по комнате. Полтора пуда – двадцать четыре килограмма.  Соседи, - Володя и Коля, - тоже попробовали качаться. Но их энтузиазм быстро иссяк. А Гриша не отступал. Он только усмехался угрозам Полины, комсорга их группы, сулившей ему неприятности, поскольку культуризм, противоречит марксизму. И, следовательно, Гриша преклоняется перед западом. Гриша резонно заметил, что, если бы гиря противоречила марксизму, ее бы не продавали в культтоварах. И себе продолжал качаться. А Роберт Лорьян, захаживавший к ним в комнату, открыл Грише глаза: девчонки говорили, что Полина пробовала крутить обруч, чтобы похудеть.  Да ничего не вышло. Осталась такой же толстой. А попробуй в комнате общежития покрути обруч.  А крутить в коридоре при Полининой комплекции - засмеют. Так обруч и стоит у них за шкафом.  Вот Полина и обозлилась.  А насчет гири Лорьян изрек прямо таки афоризм. Чем девушка отличается от гири? Не только тем, что девушке место поверх кроватной сетки, а гире – снизу. Девушка может позволить себе капризничать, цену себе набивать, условия выдвигать, обижаться, ревновать, может, наконец, изменить, как змея подколодная.   А железная подруга –  она подкроватная, но не подколодная. Она верная и честная, бессменная. Она предаст, не обидится, не изменит, и всегда готова к эксплуатации.


 Узрев гирю, кастелянша спросила:

- А гирю чего в хранение не сдал?

- Я ее с собой возьму.

- Рехнулся? Так что ли в руках и повезешь?

- Повезу.

- Тебе ехать далеко?

 - Поездом сутки в лишним.

- Кто же поездом гири возит?  Ты хоть припрячь ее. А то соседи увидят с гирей – подумают, что тю-тю, - она вздохнула печально, - И когда только вы все успеваете? И уроки учить, и гири таскать и с девками таскаться, - и тут кастелянша предъявила Грише вещдок: заколку невидимку для волос, которую, наверное, забыла тут Ирка, -   Ладно, пошли со мной, матрас положишь.

Гриша понес матрас на первый этаж в сырые помещения хозблока. Где в печальной затхлости за зарешеченными окнами томились горы матрасов, спинки кроватей, сетки. А в углу стояла парочка резервных гипсовых бюстов Ленина, копий того Ленина. Того самого Ленина, что встречал каждого входящего в холле на входе в общагу и чьему великому учению противоречил культуризм. 

 Вернулся он в комнату и задумался.  Он перед отъездом колебался, не мог определиться, как поступить с гирей.  И решил не расставаться, взять с собой. Она с практических целей, была ему полезнее Ирки. От общения с Иркой последние дни одна оскомина. А от гири ты в тонусе.  Конечно, потом морока везти ее снова в Москву. Из-за нее он выбрал поезд, а не самолет. Как с гирей самолетом полетишь? Но после слов кастелянши он снова задумался, а может быть все-таки сдать ее. Понес в камеру хранения, куда прежде сдал свой скарб. А там перерыв. Ждать - на поезд не успеет. Значит сама судьба ему гирю везти. Решил ее замаскировать. У Гриши имелась такая крепкая авоська, что запросто могла выдержать гирю. И он, заботливо обернув железную подругу в несколько слоев газет, аккуратно пристроил ее в авоське. И не определишь, что это за штуковина.   Напоминает арбуз в газете.

Вынес он вещи, запер за собой дверь, сдал ключ кастелянше - и оказался свободным, как птица. А если сказать по-простому, не пришей кобыле хвост. Без комнаты, без постельного белья. Только что с билетом в кармане и багажом в руках и уймой времени до отхода поезда.

Опасаясь, что придется долго возиться со сдачей комнаты, он опрометчиво поторопился. Освободился быстрее, чем полагал. И куда теперь девать время? В общаге его больше ничего не держало. Даже в гости ни к кому не зайдешь. И он попилил на вокзал. И прибыл задолго до отправления поезда. Что теперь?  Ждать поезда? Залы ожидания забиты. Кругом суета. С гирей и чемоданом не посуетишься.  Даже мороженное по нормальному не съесть. А уж в туалет сходить и не думай. И решил он сдать все в камеру хранения и уже налегке купить себе мороженное и прошвырнуться по Комсомольской площади.

В обычную камеру хранения стояла очередь. Сначала нужно стоять, чтобы у тебя багаж приняли. А потом стой, чтобы его забрать. Это не наш метод.   А наш метод – автоматические камеры хранения. Никакой очереди. Сам себе господин. До этого, правда, он ни разу такой камерой не пользовался.  Но что тут пользоваться? Элементарно!!!  Нужно найти свободную ячейку. Пока искал, несколько раз в разных местах ему на глаза попадался плакат с предупреждением, что при наборе кода на дверце ячейки не рекомендуется набирать свой год рождения, или простую последовательность цифр. И самое важное -  надежно запомнить набранный код. И Гриша поступил ровно так, как требовала инструкция. Твердо запомнил код.  Положил в ячейку чемодан и авоську с гирей. И налегке двинул за мороженным.    

Когда подошло время забирать вещи, Гриша понял, что, слепо следуя инструкции, совершил роковую ошибку.  Код он помнил назубок, а подумать, что нужно запомнить и номер ячейки коварная инструкция про это умолчала.  Он извинил себя. Не  шибко он прежде ездил поездами. И всю вину взвалил на Ирку. Если бы ехал, не перекладывая отъезд, такого бы не случилось.   
 
 И где теперь найти свою ячейку?  Их целый город, в нескольких залах. Пойди вспомни, где положил. Гриша даже не мог вспомнить, в каком из залов он тогда нашел свободную ячейку.  Помнил только, что в среднем ряду. И стал он лихорадочно набирать свой код на всех приглянувшихся ячейках среднего ряда. Времени могло хватить от силы на десять - пятнадцать попыток. Поезд ждать не будет. Но через минуту рядом вырос милиционер и спросил, что он тут выделывает. И тут же потребовал паспорт.  А паспорт был в чемодане, а чемодан в запертой ячейке. Как Кощеева смерть.

При себе у Гриши был только студбилет. Гриша предъявил документ и поведал о своем горе.  Пожаловался на инструкцию, сбившую его с панталыку. Милиционера он не разжалобил.  Тот сказал, что отъезжающие должны соблюдать общественную дисциплину, а не свирепствовать, как Мамай. Забыл чего – действуй по инструкции. А на это понадобится не меньше трех дней. Технология проста. Каждый вечер специальная бригада изымает из камер хранения пятнадцатикопеечные монеты.  Обычно, при вокзальной текучке за день несколько монеток наберется.  Подолгу багаж никто не хранит. Разве что всякие темные личности. Или вот с такие подозрительно забывчивые, как Гриша. Но нормальные люди забывают код на дверце. С таким вариантом проще. Известно, какую дверцу вскрывать. А если неизвестно, там песня долгая. Те ячейки, в которых монет не окажется, берут на заметку. Если на следующий вечер, при новом обходе, снова в ячейке нет денег, то сверяются со вчерашним черным списком, и берут ячейку уже на особую заметку. А если это повторяется еще пару раз, ячейку вскрывают в присутствии милиции. И переносят вещи на спецхранение. Мало ли что. Может быть, человека, положившего вещи, уже и в живых нет. Вокзал – не институт благородных девиц. Так что, раньше положенного срока не подходи. Грише светило торчать в Москве минимум три дня.

 Воистину, счастливые часов не наблюдают. Человек счастливый, которому есть, где жить, у которого есть деньги на еду и нет проблем с ячейкой и уходящим поездом – не думает о времени. Такой человек, живет как у Христа за пазухой, и не ставит зарубки на стене, как это делают, положим, в тюрьме. А вот Гриша в один момент стал почти таким же несчастным, как заключенный. Даже хуже.  В тюрьме хоть кормят за государственный счет.  И в тюрьме быстро думать не надо. срок длинный. А Гриша должен был принимать решение, как шахматист в цейтноте.  Поезд вот-вот уйдет.  Не сядь он на поезд, останься в Москве ждать вызволения багажа, не оказалось бы даже стен, где он может ставить свои зарубки. Из общаги выписался. Попробуй вернись. Неизвестно, пристроят ли.  После сдачи ключа в комнате травят насекомых. Там не выживешь. И в остальных комнатах не лучше.  А как в Москве жить, если не пристроят в общаге? Все деньги в чемодане. И одолжить не у кого.  Как прожить в Москве три дня на оставшиеся карманные деньги? В кармане трех рублей нет. Кроме денег там из ценностей билет на поезд и студенческий.  Билет может уже в кассу возврата не сдашь.  Еще минут двадцать, он и копейки не будет стоить. Останешься в Москве - придется телеграмму отбивать родителям, что снова задерживается. Если разориться на телеграмму, вообще сдохнешь с голоду.  А на какие шиши новый билет купить?  Пока не вернутся вещи, полный амбец.  Ну, а если все-таки плюнуть на вещи и поехать?  Первый и явный плюс - билет не пропадает.  А там уже в родном доме и стены помогут.   А когда вернется в Москву, вещи свои заберет.

 Еще до конца не определившись, Гриша поспешил к поезду. Спросить совета проводницы. Та, выслушав, сказала, что видела, как по пьянке забывают что-то в поезде, как вещи у людей на вокзале крадут. Но такого, чтобы собственными руками, и сделать себе обрезание, такого она еще не видела. Так что, сам решай, как поступать.

 Он шагнул в вагон, когда поезд тронулся. Путь к отступлению был отрезан. В его отсеке уже давно расквартировалась семья, отец мать и дочка. Уже жевали. Час полуденный. И увидев Гришу, не обрадовались. Они уже размечтались, что одна из нижних полок останется свободной.  А обоим родителям, каждый за центнер, тяжело на верхнюю полку карабкаться. Обратились с предложением, чтобы молодой человек, уступил им полку.  Гриша покорно влез на верхнюю полку.  Нюхал поднимающиеся запахи чесночной колбасы и котлет, глотал слюнки и думал, что далеко не всегда человек человеку друг, товарищ и брат. Ирка кинула, слиняла едва сдала. Милиционер на него глядел совсем не как на товарища и брата.  Проводница отфутболила.  И от соседей по поезду   за его согласие обменяться никакой благодарности.

 Два пирожка с картошкой, купленные на перроне на какой-то станции, скрасили его дорогу. Но не умер с голоду.  Оказывается, человек и жареному пирожку рад.  Дома мама нашла для него припасенные вещи, а также эпитеты из которых идиот был самым нежным. А папа сгладил накал страстей, сказав, что на фронте они иногда по два дня не ели. Мама же сказала, что тогда была война, и что папино голодание на фронте не лучшим образом сказалось на его умственных способностях. И пошла названивать своей двоюродной сестре тете Вале. Та жила – двадцать минут    электричкой с Ярославского вокзала. Мама попросила тетю Валю разрулить Гришину проблему. И примерно через неделю, мама, еще раз назвав его придурком, сообщила, что тетя Валя его вещи выручила, хотя это ей доставило немало хлопот. И теперь его вещи лежат у тети Вали и ждут. Так что ему, олуху, нужно будет вернувшись, ехать прямиком к тете Вале и забирать вещи. И не забыть поблагодарить. Женщина в ее возрасте с гирей подпрыгивала. 

   Гриша так и сделал.  Приехав в Москву, забрал свои вещи. Поблагодарил, конечно. И на этом инцидент мог бы считаться исчерпанным, если бы следующим летом тетя Валя с дядей Володей, ее мужем, ни приехали к Гришиным родителям. Позагорать у моря. Они приезжали нечасто.  На Гришиной памяти раза три-четыре. А тут, наверное, Гришина мама чувствовала себя в долгу перед кузиной за эпизод с Гришей. 

Гриша, в это лето вернулся домой после стройотряда аж в августе. И застал москвичей почти на чемоданах. За прощальным ужином Гришина мама снова помянула, что сын у нее олух. Тут и оказалось, что у истории с камерой хранения имелось продолжение, которого ни Гриша, ни его родители не знали.  Тетя Валя считала, что это стоит послушать:

-  Конечно, я не особо представляла, как у меня получится вещи Гришкины вызволить, - сказала она, -  Но в результате я получила даже такое удовлетворение, словно в цирк сходила. Или на Райкина.  Короче, прихожу я в камеру хранения. Показываю паспорт. Без паспорта, кому попало, вещи не выдадут. Так и так, объясняю, племянник забыл номер ячейки. Меня  отсылают к дежурившему при камерах милиционеру. Он мои данные записал в свой талмуд.  И сообщил, что на учете несколько подозрительных ячеек, откуда вещи не забирали. Но видно у него нюх. Повел меня, вскрыл и угадал с первой попытки. Там все, как Гриша описывал: коричневый чемодан и красноватая авоська, в которой что-то газетами обмотано. Начало хорошее.  Я, чтобы сомнения милиционера развеять, говорю, что в чемодане лежит паспорт на Гришино имя. Григорий Григорьевич Высоцкий.  Милиционер спросил с интересом:
 
- Родственник что ли? 
Я думаю, какой смысл мне говорить, что не родственник. Может быть, к родственнику Высоцкого симпатией проникнутся, поблажки будут, быстрее отдадут. А милиционер потом будет рассказывать, что вскрывал ячейку   родственнику самого Высоцкого
 
- Может и родственник, - говорю, -  -Я что-то такое слышала.

  Сказала, а милиционер вдруг застыл, крутит головой и смотрит в Гришкин паспорт, как баран на новые ворота. Наконец, выдавливает:

- Не может быть.

Я думаю, все-таки догадался, что Гришка не родственник.

- Что, - интересуюсь, - не может быть?

- А ну ка дайте мне еще раз свой паспорт.

Я ему даю. Он изучает. От корки до корки. Прописку перепроверил. Минуту назад ведь записывал в свой талмуд. Штамп загса проверил. Гришкин паспорт прошерстил.  Глядит то в мой паспорт, то в Гришкин, и сопит напряженно.

- Суворова Валентина Ивановна? – спрашивает.

- Да, - говорю, - Там же написано. Черным по белому. Что не так? Только, одно, - для этого фото я специально завивку сделала.

-  И напрасно сделали, - говорит, - Сфотографировались на паспорт в завивке. А как вас теперь идентифицировать, если вы в реальности без завивки? Но вопрос в другом.  Вы, написано – русская, а вот ваш, как вы утверждаете, племянник, Высоцкий Григорий Григорьевич, - написано еврей. Как такое может быть?

- А почему не может?  В чем вопрос? – ну и возьми да скажи в раздражении, - Опять еврейский вопрос?

  - Никакого еврейского вопроса, - говорит, -  Но мне точно нужно знать, кому я отдаю вещи. Как вы можете быть его тетей, если у вас совершенно все разное. Вы даже близко на него не похожи. Фамилии разные – ладно. А национальности? Разве так может быть? - смотрит внимательно сначала на меня, потом сверяет с фотографией в моем паспорте, потом на фотографию в Гришкином паспорте. 

- А почему не может быть? –  говорю ему -  Вот вы что похожи на вашу тетю?
 - У меня нет тети.
- Ну на дядю.
- Еще и как похож, - говорит милиционер, - у меня два дяди и все похожи. У нас в деревне все родня. И все похожи. И никто завивок на паспорт не делает.

А я возьми да скажи:
- Ну а мы с племянником не похожи. Бывает, что дети ни на отца, ни на мать не похожи. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам.

 Зря сказала. Он настораживается:

- Каким еще мудрецам? Думаю, что про «Протоколы сионских мудрецов» он что-то слышал.

- Это, - говорю -  цитата из «Гамлета». Высоцкий, кстати, играл Гамлета. Всякое на свете возможно. А фамилия Высоцкий, - уточняю ему, - может быть и русской, и польской, и украинской, и белорусской и еврейской в том числе. Я евреев под всякими фамилиями видела.

- Вот в этом и фокус, что бывает, евреев по фамилии не распознать, - говорит он, - А при нынешней обстановке…. Вы же сами понимаете, что нынешняя обстановка требует бдительности. Предупрежден значит вооружен.  А вот актер Высоцкий, я вам скажу, он настоящий русский.
 
- А я слышала, - говорю, - что его отец еврей.

-  От кого вы это слышали? Высоцкий не может быть евреем, если такие песни поет.

Сержант, понимаю, университетов не кончал. Рассуждает просто. Там, где его учили, учили, что враг не дремлет. Хотя, ему, милиционеру, каждый день в паспорта глядящему, сам бог велел знать, какое в мире разнообразие.  Но моя задача не дискутировать, а вещи взять.

 А он кладет Гришкин паспорт к себе в карман и сообщает, что ему паспортные данные владельца вещей нужно в журнал занести. Пока он относительно спокоен.

Но тут наступает черед гири. Берет он за ручки авоськи. Потянул и застывает, словно его радикулитом прошибло. Не то, чтобы он приподнять, не может. По его лицу можно прочитать, что вес авоськи его насторожил, наводит на мысли, на вопросы, которым он не может найти ответа. Почему такой вес?  Что там внутри?

- Что там, - спрашивает он меня гробовым голосом

- Гиря, - отвечаю.  А на его лице читаю море эмоций: и недоумение, и подозрение, и страх, и какая –то леденящая душу догадка.  Театр одного актера. А я, как зритель, получаю наслаждение. Не зря приехала.

- Гиря? А зачем ему гирю возить? 

- А зачем гиря молодому парню? Он качает мышцы. 

- И обязательно ее возить с собой? Тем более, на море?

- Ясное дело, - говорю, - Плавать он с ней не собирается.

- В том то и дело. Там ведь море, приграничная зона. Корабли капиталистические. Моряки иностранные на берег выходят, -  он задумчиво покачал головой. 

Видно, что сомнения ему не дают покоя. И в нем, как росток из земли, понемногу выползает подозрение.  Пока неясное. Он не может уловить связь, как гиря, привезенная из Москвы на море студентом, но не просто студентом, а евреем, каким образом она может подорвать безопасность государства.    Он только подозревает, что студенты и тем более евреи на всякое способны.  И вот он в голове прокручивает это всякое, не может отыскать верной версии, а на лице у него отпечатывается напряженная работа мысли. А мне, чем дальше, тем веселее.

- Ну не будет же он с гирей плавать, с гирей далеко не уплывешь.  - поясняю на всякий случай, чтобы он далеко в своих вариантах не уплывал, - Просто парень взял с собой спортивную принадлежность. В чем криминал?  Вот вы берете с собой на море жену? А он гирю взял.

- Сравнили. Я на море ни разу и не был. Я только к родне в деревню езжу.  А оттуда тысяча верст и до моря, и до пограничной зоны. Там лес, поле, речка, красотища там, - он ностальгически вздохнул, и я вижу встала перед ним светлая картина, -  И ни одного еврея вокруг.

Последние слова тетя Валя произнесла с выражением. И Гришина мама сказала:
-   Где же такие заповедные места?!

 А тетя Валя продолжила.

- Вот и я ему говорю: у вас, я так понимаю, край чистоты. Речка чистая, воздух чистый. Юден фри, - он не понял, переспросил. Я ему объясняю, что так фашисты называли территории, которые они зачистили от евреев.

- Нет, - говорит он, - Я ничего такого не имел в виду. Просто евреи там не живут. Их туда не тянет. Они привыкли к комфорту. Чтобы вода в доме, газ и все такое. А там ничего этого нет. Я там вырос. Оттуда в армию призвали. Вы не подумайте, я против евреев ничего не имею. Просто там у нас евреев не было. Ни про одного не слыхал.  А вообще мне что евреи, что русские без разницы. В Москве конечно много всяких национальностей. Вот моя жена Москву обожает. То и дело форсит передо мной, что она коренная москвичка. А сама с соседкой по подъезду дружит, а та армянка.  Жена со мной в деревню не ездит. Там, говорит, для нее аллергия. А мне хочешь-не хочешь, нужно. Мне не до аллергии. И не до жены мне там.  Там пахать надо. Родителям дров на всю зиму нарубить. Подремонтировать дом по мелочам. Забор подправить. Колодец почистить.  Полы перестелить. Огород перекопать. После топора спину ломит. Не до жены, - он улыбнулся, - Вот как нужно тренироваться. Дрова рубить. С пользой.  А ваш племянник как не еврей. Не в еврейском характере без выгоды гирю тягать.  Зачем еврею гиря? -  он еще немного помолчал, подумал и говорит, - Тем более, чтобы возить гирю через полстраны -  это вообще черти что. На фоне напряженной международной обстановки.  Постойте как тут.


И ушел. Через минуту возвращается со старшим лейтенантом. Рыжий такой парень лет тридцати. Веснущатый. Нескладный. Точно топором рубленный. Крестьянского типа. Ну, я думаю, капут Гришкиным вещам. Мне почему-то показалось, что, если милиционер рыжий, значит упрется сейчас, как сержант. Этот старший лейтенант представился подчеркнуто официально. Видно. сержант успел рассказать ему, в чем проблема.  Я думаю, сейчас запоет про израильскую военщину. А он зашел с другого конца:

- Так вы, утверждаете, родственница Высоцкому?

- А почему это вас удивляет? - говорю, -  Возможно, через племянника и родственница, Высоцкие – эта фамилия   моего племянника по отцовской линии. Это лучше его отца спросить.

Тут тетя валя посмотрела на Гришиного папу, а он, усмехнувшись, сказал:

- Действительно, а вдруг. Есть многое на свете, друг мой, Валя, что и не снилось нашим мудрецам.

А тетя Валя продолжала:

  -  Вот – говорю, -  У отца его и интересуйтесь. А я по материнской линии. Так что мне тайны их родословной неизвестны. Но всякое может быть.

- Поставим вопрос иначе, - говорит старший лейтенант, - Ваш племянник с Высоцким поддерживает контакты?

 - Не в курсе, - отвечаю, -  он и со мной то не очень контакты поддерживает. Вот только когда вещи застряли, вспомнил, что у него тетя в Москве. А тот Высоцкий… Мало ли у того Высоцкого родни. Но насколько я знаю, мой племянник к тому Высоцкому в родню не набивался.

 Старший лейтенант подумал минуту.

-  Ну, положим. Что там? -  произнес ледяным голосом и указывает на гирю. Гирю сержант уже наполовину освободил из газет. Не ошибешься.

- Гиря.  Разве не видно? - я вздохнула с таким подчеркнутым выражением, что они меня уже достали. 

- Гражданка вздыхать таким тоном будет в соответствующем учреждении, - говорит старший лейтенант, не глядя на меня. Он изучает гирю, - Если вы утверждаете, что это просто гиря, то каким образом она тут оказалась? Тут не спортзал.

Я повторяю всю историю с самого начала. Сержант, который в это время был занят тем, что не подпускал к месту преступления пассажиров, -  а их много блуждало по проходам в поисках свободных ячеек, - теперь подходит к старшему лейтенанту и что-то нашептывает. Некоторые слова долетают. И я различаю как он произнес: международный сионизм. И теперь понимаю – эти товарищи пытаются не допустить провокации. Они боятся, что Гришкина гиря, - не просто гиря.  А ее нахождение в камере хранения и вообще затея с ее перевозкой как-то связаны с его пятой графой и международным сионизмом. А вдруг гиря - это секретное, пока непонятное оружие сионизма? Ну поскольку я расслышала про сионизм, черт за язык дернул вставить:

-  Сионизм, - говорю, - это движение национальное.  Как он может быть международным?

- Вы тут порассуждайте, - отбрил старший лейтенант, - Рассуждать будете в другом месте.  Значит так, мы этот предмет изымаем, сдадим его экспертам. Под видом гирь что угодно можно провезти.

- Что именно? – мне даже интересно стало.

 -  Вы тут не делайте вид, что не понимаете. А то тут некоторые строят невинность, а как отправишь их куда надо, так выясняется, что на них целый букет.  В гире можно какой – нибудь тайник устроить, -  а увидев, что я усмехнулась, пригрозил, -  Иронизировать будете в другом месте. Вот и увидим, как вы там посмеетесь.

- Да вы сами, -предлагаю я ему, - можете проверить. Попробуйте ее поднять. Не у всякого сил хватит.

- У меня хватит, -  усмехается старший лейтенант. Он достает гирю из ячейки, раздвигает авоську, берется за дужку гири и, напрягшись, поднимает над головой. И говорит, что лет пятнадцать назад не такое тягал.

- Ну если вы   сами не такое тягали, - говорю, -  Почему вам странно, что мой племянник тягает?

- Я совсем другое дело. Я по молодости в Москву не в институт приехал, а работать.  Пахал как проклятый, где только можно зацепиться. То на стройке, то на базе овощной. А там только одно – весь день тяжести таскать. Там, кстати, евреи не работают.

А тут я вспомнила, - тетя Валя обратилась к Гришиной маме, - Ты Аня мне говорила, что Гришка на овощной базе подрабатывал. Я и говорю:

- Мой племянник. Хоть и еврей, но на овощной базе работал.  Студенты там подрабатывают.

- Это он развлекался, - говорит старший лейтенант, - А я работал.   Ладно бы ваш племянник свою гирю дома тягал. Тогда еще куда ни шло. А зачем ее возить железнодорожным транспортом? Евреи без причины гири тягать поездами не станут.
 
Поставил он гирю на пол. Я ему говорю:

- Ну вы же, надеюсь, поняли, что это обыкновенная гиря.

- По весу вроде так, - соглашается.

 И тут меня осеняет:

- Вот я на входе, где обычные камеры хранения, весы заметила. Давайте взвесим гирю. Если в ней тайник, она будет или легче, или тяжелее.

- Ладно -  соглашается старший лейтенант, - Но, если вес будет другой, я вызываю наряд. И поедете вы с гирей на Петровку. Несите на весы. 

Я ему говорю

- Уж вы, пожалуйста, помогите. Я все-таки женщина. А вам будет как память, что вы носили гирю самого Высоцкого.

- Что-то я не понял, - опять напрягается старший лейтенант, - Так это гиря Высоцкого или не Высоцкого?

- Ну вы же сами в паспорте читали, - отвечаю, - Черным по белому написано: Высоцкого.

 - Высоцкого да не того.
 
- А тем, кому вы расскажете, что носили гирю Высоцкого, вы не признавайтесь, что не того. Главное фамилия.    
 
Он усмехнулся, сказал: еврейские штучки. Но взял гирю и понес к весам. Взвешиваем. Ровно двадцать четыре килограмма.  Тютелька в тютельку. И старший лейтенант вздыхает с облегчением, даже улыбается и говорит

- Вы свободны. гражданка. Привет Высоцкому.

Я его прошу:

- Вы уж напоследок донесите мне гирю Высоцкого до такси. Уважьте слабую женщину. Я вам заплачу.
 
Он мог бы сказать, что на это носильщики есть, - продолжила тетя Валя, - Но он соглашается.   И на пути к такси выяснилось, почему он так легко согласился. Он идет рядом и сообщает мне очень серьезным тоном, как эксперт, что Высоцкий стопроцентный русский.  Почему? Потому что это видно за километр. Да будь он евреем, им бы по линии МВД непременно спустили бы соответствующую информацию. А я не возражаю. Поддакиваю. Конечно, спустили бы…   Мне в моем положении спорить не резон. Станешь спорить - поставит гирю посреди дороги и неси сама. В результате, старший лейтенант помог не только гирю донести. У такси очередина. Но для офицера милиции очереди не существует. Он меня спрашивает, в каком доме я живу, с лифтом или без. А когда узнает, что на четвертом этаже без лифта, даже удивляется: родственница Высоцкого могла бы выбить себе получше.  То есть, как я понимаю, он эту мысль еще не исключает. Затем он направляется к пятачку, где ждут свободные такси. Там посадки нет. Но для милиции все возможно.  Приметил водителя помоложе и спрашивает.

-  Шеф, здоровье в порядке?  - что может подумать таксист, когда офицер милиции задает такой вопрос? Таксист еще не успел сообразить, что бы это значило, а старший лейтенант добавляет, - Открывай багажник. Важный пассажир, родственница Высоцкого.  Ты женщине багаж доставь прямо до двери. А то у нее лифта нет, а поклажа тяжелая.

 Водитель молчит, как робот.  А что он скажет?  Когда сел за руль, молча, пристально посмотрел на меня в зеркало и тронул такси.

Едем. Он не выдержал, спрашивает,

-  Так вы что, родня Высоцкому?

- Вроде того?

- А кем приходитесь. Сестрой?

Я молчу. Зачем ему подробности? Он понял мое молчание своеобразно. Как остановились   на перекрестке, он меня уже внимательно в зеркало осмотрел. Оценивая. И решил утешить

- Да-а, бывает, что поделаешь. Судьба индейка. Популярность - это штука коварная. Медные трубы.  Он ведь сам пел: «мои девочки ходят в соплях». Мои девочки – во множественном числе. Саму Марину Влади снял. Так что вы плюньте. Актер - такая профессия. Там это само собой. Я их прилично повозил. Высоцкого, правда не приходилось.
Тут я и говорю

- У него своя машина есть.

  - Да, слышал, - говорит он, и чувствую, то что я знаю про машину Высоцкого, срабатывает именно на то, что его сомнения во мне тают, - Да что я вам про актеров рассказываю? – говорит, - Вы, чай, сами актриса?
 
Я молчу. Не отрицаю. Приятно посидеть немного почти в актрисы зачисленной.  Хоть и брошенной Высоцким.  Это с тем расчетом, что он покуда не знает, что у него в багажнике гиря. А как узнает!! Вот тут и польза, от того, что тебя считают актрисой.  Для актрисы сделать услугу куда интересней, чем для бухгалтера. Доехали. Потянул он гирю из багажника.

- А это что?

- А это, - говорю, -  гиря. Самого Высоцкого. Он тренируется.

 Это я уже ради потехи ляпнула. И вижу: у водителя глаза изогнулись вопросительными знаками.  Потому что, если он меня к отставленным любовницам причислил, то как у забытой любовницы может оказаться гиря? Гиря нужна каждый день.  Вот он и думает, что это за гиря. Или это реликвия? Как память о Высоцком.  Тогда непонятно, причем тут Казанский вокзал.

Он в сомнениях. А какие сомнения? Мне бы он про Высоцкого мог не поверить. Но когда ему офицер милиции прямым тестом сказал.  Двадцать четыре килограмма на четвертый этаж не так просто поднять. Донес он гирю не то, что до двери, а даже пристроил в комнате в угол. И все оглядывал обстановку. Он меня уже в круг Высоцкого записал. Так ему же любопытно, как такие люди живут. Я спрашиваю:

-  Сколько с меня?

- Нисколько. Ради такого случая, для Высоцкого бесплатно.
 
Вот так, закончила тетя Валя. Повезло тебе, Гришка, с фамилией. А то Суворова, не скажешь же, что ты родня генералиссимусу.