Маленькие уроки жизни

МАЛЕНЬКИЕ УРОКИ ЖИЗНИ
Эта ответственная точка
В научном обиходе используется такое, непонятное для непосвящённых, понятие – точка бифуркации. Попросту – точка раздвоения, расхождения, с житейских позиций – точка выбора. По жизни такие ситуации встречаются постоянно, и коварство их заключается в том, что выбирать надо обязательно, назад дороги нет, а последствия выбора чрезвычайно неопределённы: «Как лодку назовёшь, так она и поплывёт!». Можно, конечно, спросить совета, да умный не возьмёт на себя ответственность в такой неопределённой ситуации, а глупый такого насоветует, что потом за всю жизнь не расхлебаешь. Трудно решать, когда знаешь, что твой выбор определит всю твою последующую жизнь, и вдвойне труднее, когда от твоего решения зависит не только собственное благополучие, но и счастье, а порой и жизнь, твоих близких.
Крепко подумай, оцени перспективы, свои силы, надёжность своего окружения и – решай. А потом уже не жалей о выборе дороги, которую, по китайской поговорке, осилит идущий!

Фохт и Крандт

Иногда критические решения проходится принимать хоть не в детском, нов отроческом возрасте.
Вернер Фохт и Эрнст Крандт – два паренька их немецких семей, высланных в наши суровые края в начале войны, появились в нашем шестом классе в сентябре и проучились с нами совсем немного. Сначала исчез Венька, а потом, также незаметно, и Эрнст. В классе не то, что подружиться, даже толком познакомиться с ними толком не успели, но мне, почему-то, они запомнились.
Вернер, попросту – Венька, которого посадили за мою парту, был рахитично худ и бледен так, что на фоне стен гляделся просто комплектом одежды. Этим он напоминал моего, часто болевшего тогда,  младшего брата. Эрнст выглядел более внушительно, статью был какого-то квадратного сложения и молчалив до угрюмости. Может быть, поэтому его сразу стали называть только по фамилии.
Судьбе было угодно, чтобы я ещё встретился с этими ребятами.
Веньку я увидел недели через две. Он шёл устало и понуро, Увидев меня, кивнул. На вопросы отвечал немногословно: выяснилось, что он устроился учеником сварщика: семья бедовала, и надо было как-то выкручиваться. Даже малая зарплата ученика была ощутимым подспорьем, а после сдачи «на разряд» оклад ожидался вполне приличный. На мой недоумённый вопрос о малом его возрасте, Венька намекнул, что в этом вопросе не обошлось без протекции.
После семилетки я поступил в один из Ленинградских техникумов, на лето возвращался  к  родным, там случайно и встретился вновь с Венькой. Он был также худ, но уже не катастрофично, также бледен, но на синеватом фоне свежеоштукатуреной стены  эта бледнота уже отдавала некоторой розовостью. Стены же принадлежали его недавно полученной квартире, в которую он и привёл меня похвастаться. А погордится было чем: сварщиком он проработал всего три года, всё ещё был пацаном, но видно стал перспективным специалистом, за что и получил квартиру, обойдя более возрастных кандидатов с б;льшим трудовым стажем. Уверен, что и с образованием он впоследствии разобрался, так что свою первую бифуркацию он преодолел с честью, не побоявшись прямо из детства нырнуть в крутизну взрослого существования.
Крандта я встретил в лето окончания семилетки. Эту ступень я окончил  с похвальной грамотой, так что с  поступлением в техникум вопрос был ясен. До сентября я устроился полевым наёмным рабочим в местный колхоз. Денег там платили неощутимо мало. В полдень в поле приезжала конная бочка-молоковозка: малолетним пеонам наливали по пол-литра молока (естественно, заметно разбавленного причастными к этому процессу лицами). Но даже такое положение облегчало положение моей семьи, в которой мама на небольшую зарплату школьного завхоза растила двух быстрорастущих оглоедов. Трудности рабочего процесса усугубляло то, что надо было каждое утро (довольно рано) собираться у Правления для разнарядки, а само оно находилось на другом конце старого посёлка, до которого от нового «соцгорода» надо было ещё ой-ёй сколько дотопать.
Вот на одном таком разводе я и встретил Крандта. Стояла непогода, с неба текло, к августовским температурам уже явно не подходило определение «прохладно». Мои сотоварищи  мокли в случайной одёже, ёжились, стараясь защититься от холода. Крандт же был одет «по сезону», в плотной обувке, вооружён собственными тяпкой и лопатой, как потом выяснилось – отменно наточенными. Оказалось, что он был «штатник», ему платили не подённо, как нам, а «с выработки», а с таким инструментом его выработка, по сравнению с результатами наших усилий, была существенно выше. Это уже был заработок.
Как и Венька, свою встречу с бифуркацией Крандт выиграл, но и второй урок я вынес от встречи с ним: всегда полезно иметь свой, подогнанный под свою руку и свои манеры инструмент, настроенный и предельно отточенный.
 
И ещё. Самопожертвование, обладая  обоюдоострым свойством, часто является действенным средством выправления сложных ситуаций, оказываясь не кажущимся личным подвигом, а просто результатом правильной оценки сложившейся обстановки.

Несколько таких точек бифуркации вспоминаются и в моей биографии.

Энергетика и подводная археология

К моменту окончания энергетического института у меня сложилось стойкое хобби – подводная археология. Я уверенно закрепился в команде, по инициативе и стараниями которой был создан один из первых в стране «Клуб подводников МЭИ». Под эгидой ДОСААФ нами была получена квалификация лёгких водолазов, а практические навыки в водолазной практики в сочетании с подводными археологическими работами совершенствовались в ежегодных летних экспедициях, организуемых под руководством профессора Владимира Дмитриевича Блаватского Институтом истории мировой культуры АН СССР.
Под эту деятельность военно-морские силы ежегодно откомандировывали в наше распоряжение какой-нибудь корабль вспомогательного флота, и мы бороздили самые неблагоприятные уголки Чёрного моря. Именно там, по мнению нашего научного руководителя, наиболее вероятно было отыскать потерпевшие крушение античные корабли – предмет неизменного интереса В.Д. и его четырёх аспирантов, с уважением окрещённых нами титулом «Титаны». Другой идеей фикс профессора была мечта доказать, что последние тысячелетия уровень морей-океанов в нашем северном полушарии повышался (а не понижался, как считали его оппоненты), затопляя прибрежные цивилизации, следы которых и следовало искать в относительно неглубоких залиторальных морских зонах, что с помощью нашего коллектива и было доказано. В одном  из заливов была обнаружена простирающаяся под водой часть античного города, раскапываемая археологами на берегу. Подводными исследованиями следующего лета находка была подтверждена, оконтурена, и, что приятно, - археологические «промывки» ведутся там и доныне.
В то время успехи капитана Кусто кружили нам головы. Были реальны альтернатива и кое-какие возможности пойти по его стопам. Настало время выбора, но команда распадалась: кто-то решил делать карьеру в подводном спорте, кого-то соблазняли возможности проявить себя в зарождающемся бизнесе, кто-то хотел продолжить карьеру по полученной в институте специальности. Да и за обучение в институте тогда надо было отработать, хотя возможности  «откосить» от этой обязанности существовали. Альтернатива же была довольно туманна: всё надо было начинать с нуля, а препоны тогдашней бюрократии мы себе представляли довольно чётко.
Я принял решение продолжать карьеру в энергетике: за плечами был не только институт, но и техникум, да и к науке я тогда уже чувствовал тяготение. Кроме того, у меня уже была семья, нужда в гарантированных заработках и перспективах, да и медицинские мои показатели для профессиональных подводных работ были не совсем удовлетворительны. Реальность решительно перевесила романтику.
А советский «Каллипсо» так и не появился.

Нравственный выбор

Первое первенство СССР по подводному спорту должно было состояться в местечке Карабах под Алуштой,  в 1958 г. Ведущие спортсмены нашего клуба числились в лидерах, другим была обещана работа по обеспечению безопасности ныряльщиков, а подводные «архиляги» собирались в свою первую экспедицию несколько позже. Местом сбора кандидатов в неё (среди которых числились и мы -  я и мои друзья Славка и Юра) была назначена база сухопутных археологов на горе Митридад в Керчи.
По Юриному наущению мы решили совместить даже не «два горошка на ложке», а все три. Во-первых, добиться участия в экспедиции, во-вторых, посетить и, по возможности, поучаствовать в Первенстве, в-третьих, добираться в Крым пока практически неизвестным в СССР способом передвижения – автостопом, что, как мы надеялись, решит нашу самую тяжёлую – финансовую – проблему попадания в нужное время в необходимое место. Времени у нас было предостаточно – начались летние каникулы. Попутно решалась и ещё одна проблема: Юрке обязательно надо было по пути попасть в Киев, повидаться с любимой девушкой.
О перипетиях этой затеи я напишу в другой раз, но все задумки мы выполнили, хоть и с некоторыми трудностями. Соревнования прошли успешно для нашего клуба, члены которого (в том числе и Юрий) завоевали несколько высоких призовых мест, а мы со Славкой вдоволь наплавались в море, подстраховывая спортсменов.
Лафа, вместе с соревнованиями, кончилась на третий день. Наши финансы и так уже «пели романсы», а тут их запас вовсе снизился до критического. До начала экспедиции надо было прожить ещё около недели, и мы решили перебиться в это время в спортивном лагере МЭИ, что обживался, параллельно со строительством, также вблизи Алушты, но в другую от Карабаха сторону.
Проблема заключалась в том, что, кроме денег, у нас не было и путёвок. Ночевать под открытым небом, завернувшись в прихваченные из московского общежития одеяла, мы уже привыкли, а вот с едой был полный провал. В столовой еда отпускалась по талонам, которые следовало как то заполучить: выпросить в подарок, случайно найти, выпросить использованный талон у подавальщицы. Или разделить трапезу, очаровав какую-нибудь красотку. Попрошайничество было противно и его  эффект снизился почти до нуля уже на другой день. Оставался третий путь, в котором свободная от многих условностей молодёжь не находила ничего предосудительного. Не могу утверждать, что мои спутники им и воспользовались, но мне он решительно не подходил. В Москве осталась девушка, которая мне нравилась, на которой я спустя год женился и прожил с ней, до её кончины, 59 лет. Поэтому я побросал свои вещи в котомочку, отыскал более близкого мне друга Славку, сообщил ему о своём решении и пригласил идти со мной. Надежда была на то, что кто-нибудь из членов экспедиции появится в Керчи раньше, и можно будет как то пораньше легализоваться. Славка идею не поддержал, и я отправился в путь в одиночку, первый час оглядываясь и делая частые остановки – теплилась надежда, что Славка передумает и догонит меня.
Надежда – дама ветреная. Славка из-за поворота не возник, никто из членов экспедиции ещё в адресе не появлялся. Попросить постоя в съёмной экспедиционной избе я постеснялся, и пришлось трое суток днём просиживать в библиотеке, ночуя в стогах прикерченских  степей и довольствуясь в сутки одним батоном, да парой огурцов, надкусанных на пробу на местном рынке. Судьба продолжала испытывать меня – приезд экспедиционного начальства запаздывал. Как же я обрадовался, когда в очередной раз наведавшись на навек запомнившуюся мне Эспланадную улицу, я уловил оживление в знакомом дворе и увидел не только начальство но и приехавших с ним археологов! Но ещё больше меня обрадовало появление в тот же день покинутых в Алуште друзей: я забыл в спортлагере плавки, и даже искупаться в эти обжигающе жаркие дни не мог.
Потом по жизни с Юрой мы как то потерялись, а Славка так и не женился, вернее, женился на нелюбимой женщине, родившей ему сына.

Прощание с Альма Матер

С родной кафедрой я прощался дважды: после окончания института и после окончания аспирантуры. И оба раза эти расставания сопровождались обстоятельствами, которые следует упомянуть: первое – в связи с заявленным сюжетом повествования, второй – некоторой «дежавютостью» описываемых событий.

Я успешно заканчивал обучение в институте. Немало этому способствовали знания, полученные в техникуме (на курсе я был единственным, имеющим техникумовский диплом именно по кафедральной специфике), и навыки, полученные на неоднократных учебных практиках и во время каникулярных подработок, которые я тоже, может быть интуитивно, выбирал по специальности. К тому же, уже с третьего курса я участвовал в кафедральных научно-исследовательских работах. Всё это привело к тому, что в случае успешной защиты (а кто в этом сомневался?) я считался бы первым кандидатом на штатную вакансию инженера кафедры, с четкими перспективами аспирантуры и дальнейшей успешной научной и преподавательской деятельности, что было весьма заманчиво.
Несмотря на всю соблазнительность ситуации, меня тревожили и некоторые сомнения: небольшая начальная зарплата с расплывчатыми сроками её возможного повышения (а у меня уже была семья) и ясно мной ощущаемая «книжность» полученного образования. Кроме того, манило бурное  развитие энергетики (в том числе – московской) с внедрением веё технологии новых параметров, повышения мощностей и, что очень важно, быстрым предоставлением отдельной квартиры (мы ютились на 24 метрах комнаты в коммуналке). Ещё один мотив для раздумий заключался в том, что оставаясь на кафедре, я погружался в своеобразный тесный мирок со сложившимися «патриархальными» традициями и обычаями. На производстве же возможностей для обретения «своего лица», становления личности было гораздо больше.
Это я сейчас формулирую мотивы более-менее точно, а тогда они  «туманами-растуманами» бродили в моём мозгу, не давая мне покоя.
Непростое решение было согласовано с женой и принято. Когда заведующий кафедрой сделал мне официальное предложение, я, изложив как сумел, свои мотивы, отказался, твёрдо пообещав ему через три года вернуться на кафедру, в аспирантуру. Профессор огорчился конечно, так как в этом случае в разладе, намечающемся в коллективе, нарушалось, не в его пользу и без того шаткое равновесие сил.
Своё обещание я выполнил: работая на ТЭЦ, я два-три раза в неделю появлялся на кафедре, продолжая начатые мной исследования, представив их результаты в качестве научного реферата при поступлении в аспирантуру, куда и был благополучно принят.

Истекал срок моего обучения в аспирантуре и снова всплыл вопрос о продолжении моей работы на кафедре, где открывалась одна вакансия. По многим позициям я считался реальным кандидатом, но против меня был конкурент с богатым административным ресурсом.
Во-первых, конкурент был ставленником заведующего кафедрой. Не того, который приглашал меня остаться после студенческого курса, а другого, победившего в упоминаемом мной ранее назревающем конфликте, и наводнившего штат своими аспирантами, работавшими по темам, никак к специфике кафедры не относящимися (для него это была «почётная» ссылка с другой специализированной кафедры).
Во-вторых, усилиями той же клаки, конкурент был избран кафедральным партийным секретарём, «подпирающим» и оберегающим действия своего патрона.
В третьих, я, по своей юношеской горячности и прямолинейности, сам подпортил свою репутацию, послав подальше одного подхалима, который повернул мои слова так, будто они относились не к нему, а к самому декану. Тот не стал разбираться, и занёс меня в свой «чёрный список». Надо заметить, что я являюсь сторонником идеи, по которой фамилия человека отражает его, часто скрытую, сущность. В фамилии декана явно просвечивала ссылка на сволочизм её носителя, так что его поступок я принял с досадой, но спокойно.
Любопытно, что отрицательную мотивацию моего приглашения на кафедру мне озвучил сам конкурент, закончив свой монолог словами: «Ну, ты же видишь, что у тебя нет никаких шансов!», подразумевая, «Даже если ты будешь рыпаться!».
А я и не рыпался. К тому времени я уже мог чётко определить, кто учён, кто –  просто так, кто умён, а кто – дурак. Я прошёл по конкурсу в другой институт, на точно отвечающую моей специальности  кафедру, где мне сразу стали поручать работы, возможность выполнять которые в МЭИ молодые специалисты ждали годами. И пусть старики новой кафедры поначалу называли меня «деточкой», я вошёл в её коллектив на равных, сложившимся специалистом с опытом работы и в науке и на производстве.