О том, как я боялась таксистов

Когда заканчиваешь большой перевод, ощущаешь такое пьянящее чувство свободы, как будто нёс-нёс непосильную ношу, а потом сбросил ее. И вот пока тебе не кинули на плечи очередной неподъемный мешок, пребываешь в легкой эйфории.

Я как раз закончила ночью что-то огромное и невообразимо противное, а утром ко мне в гости забежала Кацуля. Мы сели чаевничать на кухне — она с сигареткой, я с осунувшейся заспанной физиономией и мои дети (кстати, вот только что сообразила, что годиков мне на тот момент было как раз столько, сколько сейчас моему старшенькому). Болтали обо всем подряд, а потом разговор незаметно перешел на одноклассников. Кацуля начала вспоминать, как пару лет назад мы собирались классом по случаю приезда из Израиля нашей Ирки Кабайте (я уже писала об этом вот тут: http://proza.ru/2020/01/11/2080 ).

Собственно, рассказывала Кацуля про эту встречу моим детям, а я блаженно улыбалась, слушала и вспоминала...

***

… В памяти возник холодный октябрьский вечер пятницы, магазин «Каунас», где мы с Сашкой покупали спиртное, 16-ый троллейбус.
Пока ехали в Каролинишки, Сашка спросил:
- Ты вообще как живешь-то?
- Нормально живу, - ответила я. - Работа — дом, дом — работа. Между работой и домом — магазин.
- А твой муж кем сейчас работает? - поинтересовался Сашка, чтобы поддержать разговор.
- На данный момент — Гансом Христианом Андерсеном, - ответила я.
- Не понял, это как? - удивился Сашка.
- Ну как-как... Весь день ходит по городу, а вечером возвращается домой и рассказывает сказки, - пояснила я.

Мы вышли из троллейбуса и пошли блуждать по Каролинишкам в поисках Кацулиного дома, потом встретили даму с собачкой, указавшую нам верный путь, потом приветствовали таких же заблудившихся одноклассников, снявших для верности с Кацулиного дома табличку с номером, чтобы выставить эту табличку прямо в окне ее квартиры. И вот, наконец, все были в сборе. Стол ломился, спиртное лилось, разговоры не умолкали. Ближе к полночи мы, по традиции нашего класса, хором исполнили несколько песен школьных времен, завершив этот концерт почему-то «Интернационалом». Я боялась, что соседи Кацули вызовут нам полицию, но как-то обошлось. Я смотрела на повзрослевших за двадцать лет одноклассников и вдруг вспомнила, как мы всем классом, с гитарой, убегали с уроков в парк Вингис. Сорока пяти минут как раз хватало, чтобы дойти до центральной аллеи и вернуться обратно. По дороге обязательно что-нибудь пели. Особенно почему-то запомнился морозный зимний день, когда Сашка самоназначился запевалой. Начал он с «ой, мороз, мороз, не морозь меня», а потом объявил, что будет петь как казах: по принципу «что вижу — то пою». Редкие встречные прохожие, слыша его песни и наш общий хохот, шарахались в сторону. Кругом было белым-бело: снег лежал на холмах и полянах, на кустах и на ветках деревьев. Даже парковые скамейки и мусорки были занесены сугробами. Я подняла голову. Очень высоко над нами, над аллеей, смыкали заснеженные кроны столетние сосны. Откуда-то оттуда, с верхушки дерева, потревоженная нашими голосами, поднялась и полетела крупная птица, сбросив с веток большие снежные хлопья. И было так хорошо, так необыкновенно, удивительно хорошо, что хотелось, чтобы урок, с которого мы всем классом ушли, не заканчивался...

***

Между тем, на столе понемногу пустели тарелки и бутылки, народ устал и размяк. Те, кому наутро, в субботу, нужно было на работу, начали потихоньку разъезжаться. Те, кому не надо было на работу или было далеко до дома, начали укладываться спать у Кацули. Я должна была ехать домой, но почему-то медлила и тянула.
Последней вызвала такси Алёна.
- Пилкина, - сказала она, - поехали со мной. Нам по дороге.
И тут я поняла, что не хочу никуда ехать, что через двадцать лет после окончания школы я снова сбежала с уроков и не желаю возвращаться. Я села у окна на кухне и смотрела, как в доме напротив понемногу гаснут последние светящиеся окна.
Народ в это время готовился ко сну. Целая группа товарищей устроилась на ночлег в спальне Кацулиных родителей. Они звали меня с собой, но я вежливо отказалась. Диван в гостиной занял Женька. Он пригласил меня улечься с ним, но я вспомнила фильм «Соломенная шляпка» («Мы вместе росли! — Но вы уже выросли!») и тоже отказалась. Кацуля, явно недовольная, предложила мне лечь с ней, но я сказала, что я вот тут на кухне посижу, книжку почитаю — мне так хочется. И осталась сидеть у кухонного окна с книжкой, которую наобум взяла из Кацулиного шкафа.
Все разбрелись по комнатам. Я сидела на Кацулиной кухне, смотрела в ночное окно и думала о том, что у меня впервые за долгие годы есть свои пять квадратных метров свободы. Я открыла книгу (это был какой-то второсортный немецкий детектив) и попыталась вспомнить, когда в последний раз что-то читала, кроме тех текстов, которые перевожу. Книжка была малоинтересная, но я погрузилась в чтение. Меня никто не дергал и не отвлекал — и я кайфовала. Это было какое-то забытое, реликтовое чувство...
… Из Кацулиной комнаты, вздыхая и переваливаясь, на кухню вышел ее легендарный такс Магик. Он взобрался мне на колени и положил длинную морду на кухонный стол. Я обняла Магика и продолжила чтение. Через минут пять вслед за Магиком на кухню вышла сама Кацуля в коротком стеганом мужском пеньюаре. Она встала в дверном проеме, из которого была давным-давно вынута дверь, и спросила:
- Пилкина, что случилось?
- Ничего, - ответила я. - Вот сижу, книжку читаю.
- Может, ты пойдешь и ляжешь спать, как человек? - поинтересовалась Кацуля.
- Я не хочу спать, я книжку хочу почитать, - ответила я.
- Народ недоумевает, - сообщила мне Кацуля после некоторой паузы. -  Люди интересуются: может, у тебя нет денег на такси? Так мы скинемся!
- Да есть у меня деньги, - сказала я. - Я книжку хочу почитать. Я же тут тихо сижу, никого не трогаю, никому не мешаю. Что не так?
Кацуля не смогла объяснить мне, что именно НЕ ТАК, возмущенно пофыркала и ушла в свою комнату.

Я читала.

Из бывшей спальни Кацулиных родителей периодически доносился сдавленный смех и какая-то возня. Было такое ощущение, что там, вспомнив детские забавы в пионерском лагере, дерутся подушками.
Около трех часов ночи дверь спальни отворилась и вышел Сашка в одних трусах. Я подняла глаза от книги. Сашка встретился со мной взглядом, пробормотал «извините» и скрылся за углом коридора. Через секунду он вынырнул оттуда, стыдливо прикрываясь своим прорабским портфельчиком, и боком-боком зашел в туалет. Потом, точно так же прикрываясь, вышел, раскланялся со мной, еще раз пробормотал «извините» и, непрерывно оглядываясь, скрылся за дверью спальни. Я  похихикала и продолжала читать.
… Кто-то гнался за кем-то по улицам немецкого провинциального городка, кто-то в кого-то стрелял, кто-то кого-то подозревал, кто-то кого-то пытался перехитрить... Магик спал у меня на коленях, периодически порыкивая сквозь сон. За окном потихоньку светало.

***

Первой, как и следовало ожидать, в это утро проснулась Кабайте - ей надо было на базар в Гарюнку. Я обрадовалась и сказала, что как раз пойду на остановку вместе с ней. Разбуженный командным голосом Кабайте, поднялся и Сашка. Он был отёчен, помят и почему-то очень обеспокоен здоровьем Женьки, которого с похмельной нежностью называл «Женик».
- Женик вчера много выпил, - бормотал Сашка. - Надо принести Женику пиво, а то ему будет плохо...
От Сашкиного бормотания проснулась и выплыла на кухню хмурая Кацуля.
- Женику пиво надо принести, - сообщил ей Сашка. - Женик вчера много выпил. Я пойду, провожу девчонок — там как раз киоск с пивом есть у остановки.
- Очень хорошо! - обрадовалась Кацуля. - И Магика заодно выгуляешь!
И она вручила Сашке поводок, на другом конце которого переминался на своих коротких лапах Магик.

Утро было холодным, промозглым и ветреным. Я обратила внимание, что от сильных порывов ветра Сашку, по ходу, слегка заносит. Смотрел он строго перед собой — видимо, при малейшей его попытке посмотреть в сторону тротуар начинало шатать. Кабайте что-то громко рассказывала и хохотала на всю улицу. К киоску мы подошли как раз в момент открытия. Под киоском, в мучительном ожидании, стояла толпа местных алкашей. Сашка нагло протолкался к окошку и заявил:
- Восемь пива! И все открыть!!!
Взроптавшие было алкаши замолчали и почтительно расступились. Кабайте загоготала на все Каролинишки и закричала продавщице:
- Не слушайте его, не слушайте!!! Не открывайте!!!
Мы с Кабайте сложили пиво в авоську, которую Кацуля сунула Сашке в руки вместе с поводком. Я с подозрением глянула на Сашку. Было очевидно, что в его системе координат Каролинишки штормит, палубу качает, а автопилот барахлит. Мы проверили, надежно ли Сашка держит одной рукой авоську, а другой - поводок и помогли ему сделать разворот на 180 градусов.
- Саня, - спросила я его с тревогой. - Саня, а ты найдешь дорогу обратно?
Саня показал мне взглядом на Магика (ворочать головой, как я уже сказала, он был не в состоянии) и сказал:
- А фигли? Вот ЭТОТ доведет! Домой-то дорогу знает!
И тут Саня сделал большую промашку. Он недооценил оппонента. Магик был старым охотничьим псом из приличной еврейской семьи. Он быстро прощелкал ситуацию и понял, что сегодня командовать парадом будет ОН. И потащил Саню на БОЛЬШУЮ ПРОГУЛКУ. Продуваемые всеми ветрами, они шли из двора во двор, от куста к кусту, и Магик с восторгом и упоением методично обновлял свои территориальные метки. А потом потащил Саню в лес. А потом — снова во дворы. И вот так таскал Саню на поводке по задворкам Каролинишек часа три - до тех пор, пока сам не устал. Когда Магик, наконец, сжалился и привел Сашку домой, к Кацуле, Сашка был совершенно заледеневший и никак не мог разжать кулаки, в которых сжимал поводок и авоську с пивом...

***

А я, распрощавшись с Сашкой и Кабайте, села в троллейбус, приехала домой и повалилась спать, не отвечая на вопросы детей. Засыпая, видела заснеженный парк, смыкающиеся в высоте над аллеей сосны, взлетающую из кроны большую птицу, осыпающийся снег, Сашку в дубленке, поющего «ой, мороз, мороз» и весь наш класс, идущий за ним по двое, под ручку, по парковой дорожке... Сквозь сон слышала, как приехал муж из каких-то своих неведомых странствий, и как мой старшенький на вопрос «где мама?» рассказывает ему, что вчера пришел к маме на работу посидеть в интернете, а мама ушла с работы с каким-то мужиком и вернулась только сегодня утром...

***
 
От воспоминаний меня отвлек голос Кацули, которая в это время рассказывала моим детям СВОЮ версию этих же событий. Я очнулась от грёз на ее фразе: «… и вот представьте, дети: все люди как люди, и только ваша мать...!!!» - тут Кацуля сделала паузу, угрожающе приподнялась со стула, перегнулась ко мне через стол и с криком «Уууууууу!!!» показала мне двумя пальцами «козу». А затем продолжила: «...и только ваша мать — как глаз майора Пронина на кухне!!!»
Наступила пауза. Потом старшенький спросил меня:
- Я не понимаю, а почему ты все-таки не вызвала такси и не уехала домой?

Я растерялась. Сказать детям правду я не могла. Я не имела права рассказать им, что не хотела возвращаться домой. И тогда я ляпнула первое, что пришло в голову. Я сказала:
- Потому что я боюсь таксистов!
- Чтооо???... - переспросил старшенький.
- Потому что я боюсь таксистов! - осмелев, повторила я.
И тут вдруг увидела, что у младшенькой округляются глаза и наворачиваются слезы.
- Да ты в зеркало на себя посмотри! - выкрикнула она, захлебываясь от возмущения. - Ты же такая зачуханная, что тебя ни один таксист не захочет!!!
На этих словах она расплакалась и выскочила из кухни, хлопнув дверью.

Мне стало неловко перед Кацулей за эту сцену, и я сказала:
- Вот, полюбуйся — молодое поколение... Девочка-подросток плачет из-за того, что ее маму не хотят таксисты! О времена, о нравы!
Кацуля молча закурила новую сигарету, выпустила под потолок четыре колечка дыма, и, не глядя на меня, задумчиво произнесла:
- Ты знаешь, Пилкина, если бы МОЮ маму не хотели таксисты — Я БЫ ТОЖЕ ПЛАКАЛА!!!