Аре Ваерланд В котле болезней 2 В тисках смерти

 II

В ТИСКАХ СМЕРТИ


Ужасный удар настиг меня как гром среди ясного неба — страшный удар, окончательно сваливший меня и доведший меня до самых врат смерти.

Я читал лекции всю осень, пока не выпал снег. В начале декабря у меня все еще были кое-какие обязательства, которые нужно было выполнить в отдаленном районе, где можно пропутешествовать много миль через бесконечные леса по горам, по долам, никогда не встречая человеческой души и не проезжая мимо жилья.

Никогда мне не забыть тех искрящихся зимних ночей, когда снег, глубиной в целый ярд, покрывал поля и озера, заборы и ворота, и все, что можно было видеть от человеческого жилья — так это крышу домика, выступавшую время от времени над снежными сугробами. Лошади часто приходилось пробираться через ровное белое снежное поле по трассе, которая, как предполагалось, была главной дорогой. Только ряд кустиков можжевельника, торчавших из-под снега, указывал нам направление. Иногда мы сидели в санях, кучер и я на вершине сугроба, а лошадь, работая как плуг, опускалась ниже. Иногда оказывалось, что мы свалились в снег, а перевернутые сани лежат перед нами. И все же нам как-то удавалось пробиться, добравшись в самый последний момент до здания школы или маленького деревенского зала в этой дикой местности.

Мне часто приходилось спать в самых невероятных местах — комнатах, в которых двери было невозможно запереть на замок или на задвижку, на скамьях перед открытым огнем из больших чурбанов, иногда укутавшись в свое пальто, сделанное из волчьей или медвежьей шкуры на соломенном тюфяке. Лекционные туры в этих районах были в то время еще на ранней стадии развития. Моя работа была по большей части работой первопроходца. Мне приходилось прокладывать путь. Но люди сильно хотели учиться, и многие приходили из лесных глубин, удаленных на многие мили, чтобы испить из источника современного знания. Многие говорили, что это первая лекция, на которой они когда-либо присутствовали, а некоторые признавались, что они пришли, не имея ни малейшего представления о том, что означает слово «лекция», полагая, что это возможно разновидность богослужения, театральное представление, или кукольное представление, персонажами которого были Панч и Джуди.

Я несказанно наслаждался таким образом жизни и, как казалось, мог без проблем переносить все тягости и лишения. Мое горло было крепче, чем когда-либо. Я часто говорил на протяжении многих часов. Казалось, что люди никогда не устают от слушания.

Никогда мне не забыть тех сияющих глаз, направленных на меня из глубины зала, тускло освещенного примитивной масляной лампой посредине или парой свечей передо мной, а остальное пространство — в темноте. Жажда знаний, как кажется, коренится глубоко в человеческой природе.

Жертвы, на которые шли эти люди для того, чтобы посетить лекцию, часто напоминали мне о замечательной скандинавской легенде об Одине — отце древних скандинавских богов, который раз в год отправлялся испить из Источника мудрости, охранявшегося Мимером, у подножия великого Древа жизни Иггдрасиля, где он в конечном счете приносил в жертву один свой глаз для того, чтобы обрести способность видеть через пелену вещей. Это настоящая скандинавская легенда! Она как раз применима к тем лесным людям, которые в течение долгих зимних вечеров в своих уединенных жилищах читают и думают больше о жизни, а также сталкиваются с более глубокими проблемами, чем большинство горожан.

Какая перемена после лекции — вместо человеческих глаз видеть мириады звезд, искрящихся в морозном воздухе и отражающихся миллионами кристаллов на ветвях покрытых снегом деревьев. Невозможно поверить, что эти звезды тоже не глаза... глаза, которыми смотрит вниз на нас иное, нежели наше собственное, сознание, и участвует в великой симфонии жизни. Вот — величественный Млечный путь, который никогда не виден лучше, чем с откидывающегося назад сиденья саней в тиши северной зимней ночи, когда столбик ртути опускается до 70 ° или 80 ° F ниже нуля. Подумать только, что это огромное колесо мириадов звезд медленно вращается вокруг своей оси в глубинах неизмеримого пространства, неся наш крошечный земной шарик вместе с его солнцем к неизвестной судьбе... и подумать только, что быть частью всего этого, жить со всем этим и созерцать все это нашим умом и сердцем— это наша большая привилегия. Конечно, жизнь — великий дар и чудесное приключение!

Мой молодой ум сталкивался со множеством проблем. Такой способ жизни был для меня настоящим университетом. Я мечтал об Источнике мудрости Мимера где-то в лесу. Какая жалость, что я не могу его найти. И с какой охотой я пожертвовал бы тогда одним своим глазом, чтобы смочь видеть через пелену вещей. Ибо что такое была наша работа в городском университете, если не непрерывное связывание в наших умах фактов, которые наши немногочисленные органы чувств воспринимают на поверхности той непостижимой вещи, которую мы называем жизнью? Одно явление следовало за другим в потоке времени, и наша задача заключалась в том, чтобы наблюдать, какое явление следует за каким, в более явном или труднее уловимом повторении, чтобы уловить взаимную связь событий. Такова наука — ни больше, ни меньше. Тайна остается за пеленой. Всегда ли будет так?...


* * *

Однажды вечером, пока я спал в маленьком домике перед огнем из больших чурбанов, порыв ветра внезапно распахнул дверь, облако снега донеслось до самого края моей постели и опустилось мне на лицо. Вместе с ветром и снегом внутрь вбежали два огромных волкодава, которые на протяжении всей ночи бегали вокруг, охотясь и лая. Они запрыгнули на мою постель. Они облизали мое лицо. Я вскочил и, насколько смог, закрывал дверь, оставив своих друзей со мной. Дальше спать было невозможно. Перед рассветом я встал на лыжи и отправился со своими двумя собаками-друзьями в продолжительную пробежку при «кусающемся» Северном ветре. Мы бегали по горам, по долам, пока я внезапно не обнаружил, что не могу пошевелить ни одной мышцей на своем лице или согнуть свои пальцы. Я знал, что это значит — это было обморожение.

Когда я вернулся, то моя хозяйка сразу же заметила большие белые пятна на моем лице. Посмотревшись в зеркало, я обнаружил, что мой нос белый как снег. Он был безжизненным и холодным как сосулька. Моя добросердечная хозяйка сразу же вытолкнула меня из теплого воздуха домика на улицу и начала осторожно растирать мои щеки и нос мягким свеже выпавшим снегом, который был легче на ощупь, чем гагачий пух. Через некоторое время, жизнь, как казалось, вернулась к отмороженным частям тела. Мертвецки белые пятна начали исчезать, и цвет моего носа снова становился все более румяным по мере того, как кровь начинала пульсировать в артериях и венах, которые в ином случае могли бы навсегда выйти из строя.

Около четырех часов дня я почувствовал, как дрожь пробегает по всему моему телу. Казалось, что какая-то дремота окутывает мой мозг. Мои мысли стали блуждающими, путанными. Я не мог видеть четко передо собой. Стул, на который я смотрел, начал качаться и прыгать как пламя открытого огня. Мое лицо горело, и было ощущение, что мои щеки в огне. Мои руки, утром походившие на лед, как казалось, раздуты и раскалены как железо прямо из горна. Мое дыхание ускорилось. Видение следовало за видением быстрой чередой, под конец гоняясь друг за другом в беспорядке. Вдруг все, как казалось, погрузилось в темень. Я проваливался подпол — куда-то глубоко вниз. Я искал Источник мудрости Мимера в лесу, будучи уверен в том, что найду его. Маленький огонек впереди направлял мои шаги. Я бежал за ним, стараясь не отставать. Но чем дольше я бежал, тем дальше он удалялся. Я увеличивал скорость своего бега до тех пор, пока мне не показалось, что я несусь как лесной пожар, подхваченный крыльями северного ветра. Они несли меня через обширные, глубокие леса на далеком севере, пока я не оказался в каком-то месте, где казалось, что земля гнется, и где прозвучал голос: «Остановись, ты, обитатель Мидгарда, ибо это — дорога вниз, в мир умерших душ, а ты еще не мертв».

- Еще не мертв? — повторил я в изумлении, - да, конечно же я совершенно живой»! Порыв же северного ветра смел меня вниз, а мерцающий огонек все еще указывал путь. Вдали я увидел два огромных, пронзительных глаза, которые, как я скоро обнаружил, принадлежали огромному орлу с широко распростертыми крыльями. Я сразу же понял, где я. Эта птица распоряжалась посмертным обиталищем тех несчастных, которых постигло несчастье не быть призванными к столу Одина в Вальхалле. Но моя-то цель состояла в том, чтобы добраться до Источника мудрости Мимера, который, как я знал, находится где-то под царством Хель. Я должен был пройти весь этот путь, если мне когда-либо суждено получить то зрение, которое проникает за пелену вещей.

Над моей головой сияли звезды на очень далеком расстоянии... эти звезды, как думали наши предки, — всего лишь мерцающие листья на Древе жизни. А Источник мудрости — находится у корней этого дерева.

Вдруг моя нога поскользнулась, и я упал, как мне показалось, в вечность.

Когда я снова открыл свои глаза, я увидел пару хорошо знакомых глаз — глаз моей мамы. В течение некоторого времени я смотрел в эти глаза, столь дорогие мне. Затем я улыбнулся. Я достиг того, что всегда было для меня единственным настоящим Источником мудрости с детства... моя мама, она была мудра.

Она смотрела на меня некоторое время молча. Затем она тихо сказала со вздохом: «Наконец ты снова пришел в себя».

Я был дома в своей собственной кровати, и дверь, ведущая в мой так хорошо знакомый кабинет, была открыта.

В течение многих дней у меня был сильный жар. В то утро он впервые ослабил свои тиски, но лишь на несколько мгновений — однако, достаточно долгих для меня, чтобы узнать, что случилось. Я был прикован к постели прободением аппендикса. Я знал, что это значит. Полость в правой части моего живота полна гноя. Начался перитонит. Ни один врач не осмелился бы оперировать в таком случае как этот. Кроме того, меня пришлось бы везти за десять миль в старомодном железнодорожном вагоне по тряской, неровной железной дороге до ближайшей больницы. Риск был бы слишком велик.

Смогу ли я вытянуть? Я видел вопрос в глазах своей мамы. Она выглядела бледной, но была спокойна, как обычно. Я снова улыбнулся ей и затем продолжил свое путешествие на крыльях северного ветра, кувыркаясь в снегу, играя с волкодавами, носясь на лыжах по Млечному пути в попытках измерить его окружность, и наконец, перепрыгивая со скоростью светового луча на другое созвездие, с которого я мог видеть, как наша собственная вселенная движется вдали подобно огромному колесу, состоящему из миллиардов звезд, в глубины вечности.

Когда я снова проснулся, то я обнаружил, что мое состояние стало еще хуже, но мой мозг стал чище. Мои периоды пребывания в сознании становились все длиннее и длиннее. Боль была ужасная, и я страдал от неутолимой жажды. Эта жажда начала часто преследовать меня во снах, которые уносили меня, как только я терял сознание, к лесным ручьям и родникам. В особенности из одного родника, известного своей прохладной кристально прозрачной водой, я пил много раз. К этому источнику моя тропа сновидений приводила меня снова и снова. Я ложился, чтобы утолить свою жажду, но увы! — мои губы никогда не могли достать до воды. Как раз когда они были совсем близко, что-то, как казалось, схватывало, останавливало и оттаскивало меня.

Мое состояние становилось все хуже и хуже. Я постепенно слабел. Я мог ощутить, что я почти лишился большинства своих мышц. Я чувствовал, что похожу на скелет. Но периоды пребывания в сознании вернулись и стали, как ни странно, более продолжительными. Я мог думать и помнить, и рассуждать о своем собственном состоянии. И я решил, что я не умру. О нет! Неукротимая воля к жизни появилась откуда-то и сделала меня мятежным, готовым сражаться с кем угодно, будь то черти или боги.

Жар и борьба за жизнь очевидно вытащили на свет все языческое и по-настоящему скандинавское, что было во мне. Моя большая любовь к древней скандинавской мифологии может многое значить. И все же я когда-то любил нашу христианскую веру — веру своего отца и матери, и я конечно же сделал все возможное, чтобы применить ее к своей собственной жизни. Однако все мои попытки вновь и вновь оказывались тщетными из-за упорного сопротивления чего-то в глубине меня самого — скального основания из инстинктов и интуиций, выражавшихся в видениях и снах, которые мне не удавалось гармонизировать или примирить с тем, что навязывало мне мое религиозное воспитание. Позже греческая философия, сравнительная история религии и современная биология убедили меня в том, что мои инстинкты и интуиции были правильными, и что, прислушиваясь к своему собственному языческому «даймониону», или к скрытому голосу своей собственной скандинавской души, я должен в конечном счете обрести свое собственное спасение. Именно этот «даймонион» разговаривал со мной теперь в моем бедственном положении яснее, чем когда-либо. Разрушительный недуг вытащил из меня на свет душу викинга, но — ничего из современного верующего человека.

Языческие мотивы начали все больше преобладать не только в моих снах, но и в моем сознании в состоянии бодрствования. И теперь я обратился как раз к невидимым духам вещей. Я просил, чтобы гномы земли, которые были моими друзьями с детских лет, пришли и помогли мне. Каждую ночь мне снилось, что они на самом деле пришли и перенесли меня в свои таинственные чертоги под землей для того, чтобы избавить меня от этой адской боли, которая, казалось, как гриф, клюющий добычу, медленно разрывает на куски и пожирает мои внутренности. Вся моя сила воли сконцентрировалась на этом мотиве. «Если бы только мне удалось найти гномов, - говорил я самому себе, - то они сделали бы это»!»...

Но никакие гномы не появились, и песок в моих песочных часах все сыпался и сыпался вниз. Скоро отпущенное мне время подойдет к концу, и мне придется уйти. Куда?... Это меня ничуть не беспокоило. Я знал, что мне придется отправиться куда-то, если я не смогу удержать жизнь на солнечном свете Мидгарда своих предков. Даже на мгновение мне не приходила в голову мысль о том, что смерть может быть концом всего этого. Казалось, что меня просто разрывают две силы: одна, относящаяся к этой жизни, в которую я только что вступил, а другая — к будущей жизни, о которой я ничего не знал. Всей своей силой воли я вцепился в эту земную жизнь, в которой, как я знал, мне предстоит многое сделать. Я не хотел уходить.

Но важнейшее мгновение все приближалось и приближалось. И наконец я почувствовал, что силы этой жизни идут на убыль, а — тех, кто пытался перетащить меня на другую сторону, нарастают. Я сжал свои зубы и заплакал впервые в этой борьбе. Я горько плакал. Все вокруг меня, как казалось, знали, что это значит. Затем я ушел в себя и затих.

Казалось, что прошла целая вечность, когда мои глаза снова увидели лучи морозного солнца в начале марта. Я очнулся как труп в гробу. Я был слаб, но, как ни странно, я чувствовал себя свободнее, легче. Боль ушла, но теперь, очевидно, начались осложнения. Моя моча стала густая как гороховый суп и скверно пахла. Лицо у врача побледнело. Он, очевидно, думал, что теперь уж следует точно распрощаться со всякой надеждой. Это — всего лишь короткий период затишья перед значительным событием. И все же я чувствовал в себе чудесную легкость и воспринял это почти с улыбкой. Я знал, что жизнь вечна и будет великим и славным приключением, куда бы я не отправился.

Люди двигались вокруг меня очень тихо. Все лица были серьезны. Я улыбнулся им и погрузился в глубокий, освежающий сон. И, о чудо! Впервые в моих снах мои губы дотянулись до воды того прохладного, освежающего источника. Я пил и пил, пока моя жажда не была утолена.

Когда я снова проснулся, был уже другой день. То же самое солнце светило, как и вчера, только ярче. Таяло. Я мог слышать, как вода капает с сосулек, которыми бог Борей украсил эти чертоги. Я мельком увидел чистое синее весеннее небо.

Пришла медсестра и измерила мою температуру. Приехал врач и проверил мой пульс и мочу. Он выглядел весьма озадаченным. Моя лихорадка ушла, несмотря на те серьезные, как он полагал, осложнения. Наступила внезапная и таинственная перемена — гномы в конечном счете сделали свое дело.

Две недели спустя я снова шел на лыжах, мягко скользя по весеннему подтаявшему и примороженному снегу. Я чувствовал себя как призрак среди живых существ. Очевидно, что другие люди тоже так думали, ибо они смотрели на меня с изумлением, не веря своим собственным глазам. Мои похороны считались делом решенным. И все же я был не только живой, но и на ногах и ходящий, и, более того, даже снова на лыжах. Друг по вере моего покойного отца остановил меня на улице, посмотрел на меня вопросительно, и торжественно покачал своей головой. «Мой мальчик, - сказал он, - ты бросаешь вызов Богу». «Но так делали и наши предки», - ответил я улыбкой.

Месяц спустя я сидел во врачебном кабинете одного из самых замечательных представителей медицинской профессии, которых я когда-либо встречал в своей жизни — человека, которого я всегда буду помнить с большой благодарностью. Он был профессором хирургии в моем старом университете.

Я рассказывал ему всю историю своей болезни. Он слушал внимательно. Я мог видеть, как волны эмоций отражаются на его лице. Когда я закончил, он поднялся, пожал мне руку и сказал. «Дорогой мой, Вы были очень близки к смерти, и только чудо, одно на тысячу случаев, спасло Вас. Разве Вы не понимаете, что в то утро, когда Ваша моча сделалась густой и зловонной, гной в Вашем животе проник в мочевой пузырь и искал быстрого выхода»? ...

В конце концов гномы сделали свое дело. И как раз вовремя!