Ковчег

Война началась в середине августа 1992 года. Курортный Сухум, как всегда на пике лета плавился от жары. Дневное марево только к ночи сменялось жидким бризом с гор. Привычные звуки города вдруг напрочь исчезли, лишь изредка машины панически проносились по пустым улицам.
А еще в тот август было нашествие цикад. Они облепили стволы эвкалиптов и пальм и казалось окончательно взбесились, вереща без умолку. Это просто сводило с ума, особенно по ночам. Когда вдруг, разнобойный хор трескучих женихов, в какой-то момент попадал в унисон. От звуков такой природной фуги становилось еще мрачней и тревожней. 
На экране старенького черно-белого телевизора шел репортаж о вчерашних боях на Красном мосту. Грузинские танки маршем за один день проехали через всю восточную Абхазию, дошли до середины столицы, где были остановлены небольшими отрядами абхазского ополчения, но силы оказались не равны и войска госсовета были готовы в любой момент продолжить наступление, проглотив остальную половину города. 
Сегодня абхазское ополчение уже отошло за реку Гумисту, танки противника еще не въехали в центр города, но солдаты Госсовета Грузии уже хозяйничали вовсю и выходить в город стало опасно. Худощавый юноша сидел на полу перед экраном телевизора в маленькой обшарпанной комнате и напряженно смотрел выпуск новостей. В какой-то момент возникли помехи телесигнала, на что юноша нервно отреагировал, яростно ударив по обшивке телевизора. «Как всегда, в самый нужный момент исчез!» Взбучка никак не помогла восстановлению телеэфира. Он стал теребить провод антенны, но помехи только усилились, изрыгая обрывки фраз и случайные кадры; еще в животе постоянно бурчало от голода. Странно, что несмотря ни на что, аппетит никуда не исчез, хотя еды почти не осталось. Перебирая провод, как минер, юноша дошел до балкона, где была установлена антенна и начал осторожно поворачивать ее туда-сюда, но изображение не появлялось. Тогда он бросил настраивать антенну и стал внимательно что-то высматривать вдали, прислушиваясь к стрельбе где-то в городе. Потом его взгляд упал на ветку инжира, на которой висели поспевавшие фрукты. Юноша с трудом дотянулся до дерева и стал осторожно срывать нежные плоды, складывая их в линейку на перила. Картинка в телевизоре так и не появилась, оставалось только снимать кожицу с инжира и один за другим познавать вкус спелых плодов. Помехи на экране телевизора понемногу сами по себе пропали, и диктор в конце сюжета сообщил, что российских туристов эвакуируют из Сухума и Гагры на военных кораблях. 
Вдруг раздался стук в дверь, юноша нервно дернул головой и неслышно на цыпочках подошел к двери, прислушиваясь. Из-за дверей послышался негромкий голос:
- Даурчик, это я - тётя Жужуна. Не бойся, мой мальчик, открой, я тебе покушать принесла.
Юноша открыл дверь, на пороге стояла хозяйка квартиры в своем извечном траурном платье и с таким же выцветшим платком на седых волосах. Траур был по единственному сыну, который давным-давно погиб в аварии и чей портрет висел у нее в комнате на самом видном месте. Старушка поставила на стол тарелку с салатом, небольшим куском копченого сыра и кукурузной лепешкой. Юноша поблагодарил соседку и стал жадно есть, и как ни странно, сладкий до приторности инжир никак не испортил ему аппетит. Старушка си дела рядом и жалостно глядя на него, причитала:
- Какое горе на нас свалилось! Лучше бы я не дожила до этого дня! Бедный ребенок, покушай, что есть. Хлеб никто не печет, магазины закрыты, да и выйти боимся, кругом стреляют. Ты своим домой не звонил, как у них там, тоже ужас?
- Не знаю, тётя Жужуна. Ходил вчера на телефонную станцию, по городу еще можно дозвониться, а межгород молчит.
- Уайме! Твоя мама, наверное, с ума сходит. Вот зачем ты приехал так рано, учеба же в сентябре начинается?! Я твою комнату никому не сдавала, да и отдыхающих в этом году почти не было.
- Мы же с однокурсниками хотели встретиться, на море походить. А тут война началась, все разъехались, домой уже не смогу попасть, хотел в Гудауту поехать, но выезды из города тоже перекрыты, никого не пускают, говорят, проверяют документы у всех.
- Уайме! Что же делать, мой мальчик?! Мы тебя в обиду не дадим, если эти негодяи по квартирам начнут ходить! Чтобы им пусто было! Но, кто нас послушает?! Соседи говорят, что кругом грабеж и мародерство. Не разбирают никого, кричат, что абхазов ищут, а сами грабят всех подряд.
- Я не знаю, тётя Жужуна. Посижу еще пару дней, а там будет видно. Мои родственники на Новом районе живут, может, к ним доберусь.
- Ладно, сиди и пока не выходи никуда. Мой старик пошел на разведку, продукты достать и узнать, что и как там. Бедный ребенок, мы что-нибудь придумаем.
Старушка ушла, причитая и проклиная политиков. Телевизор заработал как ни в чем не бывало, шла 753 серия «Санта Барбары». Даур лежал на кровати, уставившись в поток, в липкой духоте уже ни о чем не думалось. Он рассматривал трещинки на потолке, пытаясь разглядеть в них какой-то узор или рисунок, но и это не складывалось. Так он пролежал до темноты и не заметил, как уснул.
За окном светало, птичьи переклички и трели, как всегда предвещали скорый рассвет. Стук в дверь. Юноша спросонья вскочил и сразу схватил кухонный нож, который он еще с вечера положил на пол рядом с кроватью и на цыпочках подкрался к двери. Это была опять тетя Жужуна.
- Это я, Даурчик. Открой.
Юноша убрал нож в комод и открыл дверь.
- Мальчик мой, собирайся быстро, тетя Жужуна все узнала. На Маяке в Рыбколхозе отходит корабль рыбацкий. Тебе надо туда. Рано или поздно эти негодяи и до нас дойдут. Мы со стариком не сможем тебя никак защитить, даже если скажем, что ты наш внук. Кто-то может выдать и нас вместе на тот свет отправят, не дай бог. Да и по-грузински ты не можешь говорить. Я тебе собрала тут немного еды и денег, что было дома.
- Нет, я не возьму, тётя Жужуна. Вам самим понадобится и еда, и деньги. Я так пойду, до Маяка километра четыре всего идти.
- Только обходи военных, они танки по все набережной выставили. Мой старик говорит, что проверяют всех подряд. Пока солнце не вышло, может успеешь незаметно дойти.
- Спасибо вам большое, тётя Жужуна!
Старушка обняла юношу, со слезами на глазах погладила по голове и перекрестила его вслед. Город еще спал, но солнце уже было готово встать привычно над морем и, сделав дугу, закатиться с другой стороны бухты. Война никак не чувствовалась в этот ранний час, пока сквозь парк не показалась набережная и на ней танки через каждые 20-30 метров. Орудийные стволы были направлены в море.
- Интересно, почему они боятся именно моря?! Может, боевых дельфинов и подлодку?! О какой ерунде ты думаешь, в такой момент! Какие дельфины, какие подлодки, насмотрелся фильмов про войну! Очнись! Давай, думай лучше, как до Маяка добраться.
Диалог с самим собой слегка разбавлял чувство тревоги и одиночества.
Город стал совсем безлюдным, как бывало вечерами в зимнюю слякоть, но на дворе начиналось летнее утро.  Даже запахи стали какие-то не сухумские - пропал аромат кофе, который по утрам привычно тянулся из кафешек. Только асфальт начинал привычно плавиться. Солнце уже вовсю сияло над морем. Путь до спасительного корабля пролегал по окраинам дворов и паркам. Иногда приходилось прятаться за заборами или в траве, когда мимо проезжали машины с военными. Раньше Даур на Маяк никогда не добирался пешком, поэтому дорога показалась очень длинной, да и паузы, когда приходилось прятаться, окончательно сбили ощущение времени. Припекало, поэтому юноша старался передвигаться по тенистой стороне. Наконец, показались ворота Рыбколхоза, куда стекались люди с пожитками, в основном старики, женщины и дети, но и мужчины тоже были. Ворота никто не охранял, поэтому, попав после пары дней одиночества в говорливую и суетную толпу на пирсе, юноша почувствовал некоторое облегчение. Первое, что бросилось ему в глаза, это название корабля – «Шпрот». 
- Разве можно давать такие странные имена кораблям?!
- Сейчас это не важно. Главное, выбраться из города.
Несмотря на множество людей вокруг, диалог с самим собой продолжался.
 «Шпрот» расположился в уютной бухточке между бетонными пирсами и безмятежно покачивался на набегающих волнах, поскрипывая канатами в ритм прибоя. Толпа желающих попасть на борт рыбацкого сейнера была разношёрстна и криклива. Количество пассажиров, явно не совпадало с размером сейнера и это сильно подогревало ажиотаж. Капитан в тельняшке и на босу ногу, с верхней палубы задумчиво смотрел на беженцев, цокая языком и покачивая головой. Прокопченное годами плаванья и обдуваемое морскими ветрами лицо из шагреневой кожи было испещрено глубокими морщинами. Капитан явно в уме старался производить сложные арифметические расчёты. Тоннаж судна делился на число желающих уплыть из города, плюс вес их багаж в виде чемоданов, сумок и узелков, ну и, конечно барыш, положенный ему лично из общей суммы. Суматоха, визг женщин и детский плач только отвлекали капитана от расчетов. Тут не выдержал один из госсоветовских гвардейцев, которые оцепили судно, не пуская никого на борт. Он дал очередь из автомата в воздух и это сразу отрезвило толпу, даже дети в ужасе затихли. Правда, выстрелы сбили и расчёты капитана, формула так и осталась нерешенной. Он матюкнулся, длинно плюнул в море и поднялся в свою надстройку к штурвалу. Автоматная очередь сразу же образовала более или менее стройную очередь из потенциальных пассажиров. Люди протягивали деньги гвардейцам, те проверяли паспорта, заглядывали в ручную кладь, внимательно рассматривали лица и только потом пропускали на трап. Двое других солдат распоряжались на палубе, размещая пассажиров по свободному пространству на корме. У юноши не было ни денег, ни паспорта. Да и не помог бы ничем паспорт, абхазов не выпускали из Сухума. Об этом гвардейцы сразу предупредили, прокричав несколько раз в толпу с сильным грузинским акцентом. Бизнес - бизнесом, а заложники никогда не помешают на войне. Об этом условии многие знали заранее, поэтому толпа состояла из представителей всех национальных общин древнего города, кроме абхазов, даже грузины были. Юноша не отчаялся и начал думать, за кого он может себя выдать – грека или еврея? «А вдруг заставят что-нибудь сказать на греческом или еврейском?». С языками у него всегда было плохо, в голову приходили только одни ругательские словечки и комплименты девушкам, которым его научил приятель-грек. «В общем, надо по ситуации смотреть. В крайнем случае, предложу им золотую цепочку от крестика в оплату. Хотя она такая тоненькая, могут забраковать.»
В какой-то момент, когда большая часть очереди прошла по короткому трапу на палубу, сейнер просел под грузом людей. «Шпрот» перестал раскачиваться на волнах и со скрежетом уперся в бетон пирсов обоими бортами. Охрана отсекла остальную часть очереди, сказав, что больше никто на корабль не пройдет. Коммерческие возможности уперлись в глубину осадки корабля. Возмущенных неудачников отогнали от «Шпрота» подальше, пришлось и юноше отойти с ними.
Капитан выглянул из рубки, крикнул раздраженно солдатам: «Все баблосы не заработать. Вот такая вводная: взяли за ноздрю и вирать «Шпрот» в море. Ночью надо обязательно быть в Сочи». Скорее догадываясь, чем понимая, о чем идет речь, гвардейцы попробовали вытолкнуть сейнер в море. Но он уперся, зажатый накрепко по бортам. Не попавшие на рейс, поняли, что их могут привлечь как бурлаков, поэтому спешно потянулись из бухты, волоча свой скарб. Юноша привычно спрятался за старыми ящиками, чтобы отдохнуть и подумать, как возвращаться в город. А когда гвардейцы поняли, что сами не справятся, помогать им было некому. Тогда они обратились к мужчинам на сейнере, чтобы те сошли на берег и вместе с ними подтолкнули судно. Но никто не захотел сходить, тем более за место на корабле каждым пассажиром было сполна уплачено. Гвардейцам ничего не оставалось, как дать еще одну автоматную очередь в воздух. Все же на войне автомат решает если не всё, то многое, что связано с дисциплиной мирного населения. Неохотно десятка полтора мужчин спрыгнули с корабля на землю. Из воды сразу же показалась ватерлиния и все дружно вцепились в бока сейнера. Юноша тоже незаметно присоединился к ним. «Может, смогу этим воспользоваться, а нет, так хоть помогу людям». Он надеялся, что небесная канцелярия ведет строгий учет не только грехам, но и бескорыстным поступкам, хотя этот его порыв сочувствия был несколько промежуточным.
Под причитания разделенных членов семей «Шпрот» со скрежетом стал сползать в море. По мере окончания пирса стали сдавать нервы толкающих корабль и их родных с палубы. Мужчины суетливо стали запрыгивать опять на борт. Этим и воспользовался юный беглец. Запыхавшимся гвардейцам уже было ни до кого. «Главное не попасться на глаза тем, кто сопровождает рейс», - успел он подумать, приземляясь на корабельный настил. Пригнувшись к сетям, сложенным барханами у палубной лебедки, безбилетник облегченно вздохнул, почувствовав под ногами шаткость корабля на воде. «Шпрот» устойчиво был пропитан многолетней рыбалкой и эпицентром запахов были, как раз сети. Но сейчас это был запах свободы. Капитан яростно, что-то кричал своему механику. «Шпрот» медленно, но уверенно стал набирать ход.
Вид удаляющегося города тисками сжал сердце юноши, да и, наверное, всех путников. Как тут не вспомнить трагедию соплеменников, силой и обманом, покинувших родину в череде Русско-Кавказских войн в 19 веке! «Неужели проклятье махаджирства вернулось к нам через сотню лет, опустошая в очередной раз Абхазию?!» Горечь унижения побега с родины заслоняло юноше даже чувство страха. От тоскливых мыслей отвлек старик, дернувший его за рукав и показывая на гвардейца, идущего по палубе. Шатаясь в такт качке, он переступал через сумки и чемоданы, разглядывая пассажиров и пересчитывая их.
- Прячьтесь, молодой человек. Как я понял, вы тут не совсем легально, так сказать?!
Юноша тревожно взглянул на старика, потом на приближающегося гвардейца и нырнул в самую глубину сетей. «Как же воняет хамсой. И этот гвоздь откуда взялся, сейчас бок проткнет. Попался я в сети. Вид, как из тюрьмы, – подумал юноша, смотря на небо сквозь сетку. Диалог с собой продолжился теперь и на море. Этот участок палубы поэтому и был самый незаселенный - из-за запаха рыбы - морщась, его все старались обходить стороной. Гвардеец тоже брезгливо глянул на кучу сетей и пошел дальше пересчитывать свой улов.
- Не бойтесь, он прошел мимо. Я наблюдал, как вы ловко пробрались на корабль. Да вы настоящий флибустьер! - не без восхищения произнес старик, поправляя старомодное пенсне на переносице. Он был удивительно элегантно одет для данной ситуации - в светлый чесучовый костюм, несколько примятый, но безупречно чистый и с домотканым галстуком в тон. На ногах блистали былым шиком суконные штиблеты, а голову украшала шляпа-канотье. Несмотря на некоторую округлость и преклонный возраст, он вполне себе держался осанисто, изредка поглаживая аккуратные усики. И вообще, он был как будто из другого мира или даже эпохи. Плюс ко всему, от пожилого денди веял легкий бриз импозантного парфюма с нотками вишни и табака. Но его благовония все же проигрывали ароматную битву хамсе. Сама ситуация и удивительное соседство почему-то юношу успокоило и даже разбудило любопытство.
- У вас не было денег или вы абхаз?
- Нуу… И то и другое …,
- Хм… Надеюсь, самое опасное для вас уже позади. Даже, если заметят вас эти …, не выбросят же в море, полагаю?! И уж точно не вернутся из-за вас обратно …
- Лучше все же не испытывать судьбу и постараться не попасться им на глаза.
- Разумно, - подытожил старик.
Бамбуковая трость, элегантно загнутая у рукояти и старинный саквояж, завершали облик пожилого денди. Неспешная скорость перегруженного сейнера обещала долгую дорогу. Это располагало к длинной беседе, на которую явно настроился этот странный старик. «Наконец-то появился кто-то, с кем поговорить можно! Если бы не палящее солнце и несчастные лица вокруг, вполне себе морская прогулка на яхте», - подумалось юноше.
- Как вас зовут, молодой человек?
- Даур
- А меня – Нерсес Вазгенович, можно – дядя Нерсес. Не могу сидеть в тесноте, а запах моря и рыбы люблю с детства. Армян, к счастью еще выпускают, но знаю по своему опыту – скоро этой возможности тоже не станет. В моей жизни подобное уже случалось. Я был совсем ребенком, когда произошла резня. Мы бросили наши дома и уехали из Амшена, кто успел, конечно. Так наш родной город отошел к Турции вместе с Араратом. В эмиграции родители поселились тоже на побережье, в Марселе. А потом в 47-м году мы всей семьей переехали из Франции в Советский Союз. Тогда много армян вернулось в СССР. Некоторые амшенские сразу после геноцида осели в Абхазии, брат отца работал здесь счетоводом в порту. Он нас и позвал к себе. А Сухум так похож на Амшен! Поэтому мы и обосновались тут. Я стал преподавать французский в училище и готовил к экзаменам тех, кто на иняз поступал. Вот так жизнь быстро и пролетела! Дети уехали в Америку, к другим нашим родственникам, встали там на ноги. Зовут меня постоянно к себе, но куда я без моей Ануш?! Она лежит на Михайловском кладбище. Кто теперь будет ухаживать за могилой?! Джанэс цавум э …  (арм.- моя душа болит) Старик грустно замолчал, оперся обеими руками на трость, погрузившись в свои мысли.
Первое время за сейнером, кувыркаясь и выпрыгивая из воды, следовали дельфины. Измученные родители осторожно подводили к краю кормы таких же измученных детей, хоть как-то их отвлекая. А когда исчезла линия берега, пропали и дельфины. Только чайки присаживались на верхнюю перекладину небольшой мачты, по очереди сменяя друг друга. Они, как кормчие, высматривали что-то вдали, каркали на своем наречии, а потом вдруг неожиданно срывались и улетали. Наконец в небе появились легкие облака, они чуть ослабили жару, но усилилась качка, а с ней и приступы морской болезни у пассажиров. Танцующей походкой они подбегали к бортам, судорожно перегибаясь через перила, выворачивались всем своим нутром наизнанку. Хорошо еще юноша был нечувствителен к качке и только с сожалением поглядывал на несчастных беженцев. Старик тоже был из крепких орешков и невозмутимо сидел на чемодане, опершись на трость. Жара и размеренная шаткость иногда сменялась на болтанку, сбивая мысли в кучу. «Ну, приплывем в Сочи и как оттуда попасть в Гудауту? По телевизору сказали, в Гагре грузинский десант высадился. Как сообщить домой, что я жив? Они, точно, с ума сходят от неизвестности», - вопросы все прибывали, но все были без ответов.
У рубки стояла цистерна с водой для питья, из нее набирали в кружки, но вода была теплая и как будто протухшая. Пить ее никто не рисковал, только обмывали лица и руки. Больше освежали брызги волн, которые бились о корабль, осыпая палубу мельчайшим бисером соленой воды. Назойливый запах рыбы постоянно напоминал о себе, притупляя даже мысли о еде. Которой, кстати, почти и не было. Из дома Даур захватил с собой жестяную коробку со слипшейся халвой, которая чудом завалялась в буфете.
- Калос тон! – надтреснутый женский голос по-гречески поприветствовал старика. Нерсес, дорогой, я смотрю оттуда - он или не он?!
- Деспина, джан! Какая встреча?! Сто лет не виделись!
Старик, покачиваясь, встал, опираясь на трость и приобнял одной рукой старушку со смуглым, видно когда-то красивым лицом. Она была худощава, в платке, во всем темном, несмотря на лето. Ее былую осанку уже почти ничего не выдавало.
- Ох, Нерсес, совсем мы потерялись, как переехали на Маяк. Раньше хоть на новый год и Пасху встречались. Как твоё здоровье, как дети? Надо было войне случиться, чтобы мы увиделись напоследок.
- Не говори так, джан. Почему напоследок?! Все живы и здоровы, слава Богу, дети в порядке, в Америке давно живут, мы столько пережили и это переживем. Присядь. Ты с кем?
- С племянницей, вон с малышами там сидит. Звали меня дети к себе в Грецию, они в Салониках поселились, да никак не могла сдвинуться с места, надо было продать дом, оформить документы. Вот теперь пришлось бросить все. Сколько еще мучений на мой век ….
- Ну, что поделать, раз такая судьба у нас, Деспина-джан … Мы и хорошее видели, дети и внуки выросли, слава Богу! А сколько кофе вкусного выпили, какие столы накрывали, помнишь?!
- Все хорошее в сердце храню! И жизнь нашу сухумскую…. Но и плохое не могу забыть. Эх, Нерсес, почему жизнь так несправедлива?
Никогда не рассказывала никому. Вот также же летом, в сорок девятом году, нас выгнали из домов и повезли в Казахстан. Прямо какое-то проклятье над нами! У меня же первый сын - Христо тогда был совсем маленький, грудной. Мы с Харлампо всего три года, как были женаты. Только большая война закончилась, думали заживем, хозяйство подняли, колхозный табак растили … а оказались в теплушке, под автоматами, прям как сейчас. Теснота ужасная, жара, дышать нечем, почти без еды. Да и что мы успели бы взять с собой - рано утром всех, как скот, согнали?! Молоко у меня пропало уже через неделю, жеваным хлебом пыталась моего мальчика кормить. Ослаб мой пэдъаки совсем. Ну разве это еда для грудного ребенка?! Проснулась я ночью и чувствую, что мой Христо не пищит, не шевелится, холодный весь. Я с горя начала причитать, Харлампо сразу понял, в чем дело и закрыл мне рот рукой. Стал в ухо шептать: «Не поднимай шум, отнимут его у нас и выбросят с поезда в степь. Не сможем похоронить по-человечески. Осталось всего день-два ехать». Там же ночью наш фельдшер сельский тайком вытащил из моего мальчика внутренности, чтобы запах не пошел по вагону, завернул в тряпки и выбросил. А тельце укутали в брезент и дали мне. Я думала, сойду с ума … Но мне надо было довезти его до земли, хоть какой-нибудь. Когда охрана проверяла вагон, я пела моему Христо и рассказывала про наш дом, как мы туда вернемся, когда зацветут персики.
Старик давно уже вытащил платок и утирал им то глаза, то очки протирал. От ее рассказа стало совсем тоскливо. Юноша вспомнил родных, о которых еще не скоро сможет узнать: как они, где они?
- Все годы, что мы жили в Казахстане, я скучала больше всего по моему бедному мальчику и по персикам. Мэ синхоритэ, - тихо извинилась она на греческом, совсем сгорбившись.
- Ну, хватит вспоминать горе, Деспина-джан, - старик тряхнул головой, - Зови родню, перекусим чуть.
- Ой, совсем не хочется, Нерсес, дорогой. Мои недавно ели, а я кусок проглотить не могу.
- Знаешь, соседка дорогая, может больше и не придется нам вместе ни поесть, ни покофейничать. Бог нас на один корабль посадил не просто так! Так что помоги мне накрыть на стол. И вы молодой человек, присоединяйтесь. Он – абхаз, чудом проскочил на корабль.
- Бедный мальчик, - старая гречанка грустно окинула его взглядом.
Старик открыл свой чудной саквояж с таким же необычным содержимым. Для начала он вытащил из него сложенную газету на французском языке и аккуратно расстелил ее на ящике. «Le Monde», - как бы отвечая на немой вопрос юноши, с правильным прононсом, произнес старик. - В СССР было все по-другому, чем во Франции, но привычку читать свободную прессу я сохранил. Мне ее по блату привозил знакомый капитан с круизного лайнера. Правда, обычно газеты были полугодичной давности, но зато в них писали новости, которые так и не доходили до советской прессы. Вы не представляете, молодой человек, как это было приятно - сидеть на своей веранде и читать парижские хроники. А в перестройку я даже в кафе к Акопу стал приходить со своей прессой.
Сервировка была – высший класс! На газете, рядом с портретом Миттерана расположилась бастурма, чуть дальше тонкий лаваш слегка прикрыл фотографию соблазнительной Фанни Ардан из нового фильма. Завершала композицию первой полосы газеты хромированная фляжка, возвышаясь Эйфелевой башней над походным банкетом. И наконец, старик извлек из самой глубины саквояжа серебряные стопки и сверкающий желтый лимон, который сразу же засиял на зеркальном боку фляжки.
- Ну, как вам такой амбегю?! – довольно произнес старик.
- Ты всегда был особенным, Нерсес, - тепло улыбнувшись, сказала старая гречанка.
- Нарежьте тонкими ломтиками бастурму и лимон, месье. А то я в этой качке не смогу ровно настрогать. Лучше с лимона начать, чтобы бастурма не передала ему свой привкус, - старик подал юноше перочинный ножик с красивой перламутровой ручкой.
- Настоящий француз! - сказала Деспина, погладив его по руке.
- Нет, я всегда был армянином, но французской выдержки!
- Соседи тебя так и называли – наш Жан Габен!
- Но в выборе коньяка я больше француз, все же, чем армянин, - подвел итог старик и подал фляжку юноше.
- Абхазы умеют разливать красиво и вести стол, как никто на земле.
Вокруг все давно разбились на кучки, кто мог - ел, другие спали, положив головы на колени близким. Одна девушка кормила грудью своего малыша. Прикрыв платком лицо ребенка и себя, она безучастно смотрела в никуда. Порыв ветра смахнул платок, но даже это ее не смутило. Она безразлично спрятала грудь в сарафан, баюкая уснувшего малыша, хотя судно и без того мерно качалось на волнах.  Даже охранники больше не спускались с рубки, засев там со своей бухгалтерией. Только капитан иногда высовывался и недоуменно оглядывал палубу. Все же вид улова хамсы был для него привычней, чем эти груды людей с барахлом.
- Знаете, какой будет мой первый тост? – торжественно произнес старик, подняв свой стаканчик. - За этот корабль, который увозит нас от войны! Хоть он и называется «Шпротом», подобно ковчегу Ноя, спасает сейчас разных людей, многих национальностей, всех возрастов, мужчин, женщин, детей. Дай Бог, чтобы он доплыл, если не до Арарата, то хотя бы до Сочи!
- Как же мне везет сегодня, - подумал юноша. Теплый коньяк огненным ручейком устремился внутрь, приятно обжигая нутро. Даже старушка чуть пригубила и взяла обрывок лаваша. Такой вкусной еды он сто лет не пробовал! Сразу вспомнилась мама, которая всегда подкладывала самые лакомые кусочки, когда Даур на выходные приезжал домой. Мудрый тамада почувствовал печаль в воздухе и попросил заново наполнить стаканы.
- А этот тост я хочу поднять за наш великий город. Как вы прекрасно знаете, его основали братья Диаскуры, которые приплыли на «Арго» за золотым руном. Сначала город так и назывался – Диаскуриада. Ученые говорят, что тот первый город поглотило море. Но затем на его месте появился новый город. Ну не может же самая красивая бухта Черного моря оставаться без города! Сейчас мы от него уплываем. Может, уже и не увидим наш любимый Сухумчик, но вы, молодой человек, должны вернуться в свой город. Вот за это я и хочу поднять свой тост. Правда же, Деспина-джан?
- Да, дорогой Нерсес! Другой город мы уже не успеем так полюбить. Там выросли наши дети, похоронены родные…. Жаль, что опять приходится его покидать. Дай Бог тебе здоровья, мальчик. Домой надо всегда возвращаться. Аминь.
На третий тост осталось совсем немного коньяка.
- Эвхаристо поли, - поблагодарила старушка, так почти ничего и не поев, пошла к своим.
Коньяка хватило как раз на двоих, чуть больше, чем по половинке стаканчиков.
- Можно я за вас подниму этот тост? - попросил юноша.
- Конечно, дорогой.
- Я хочу, чтобы вы вернулись в Сухум, когда закончится война. В город, который так любите, который мы все любим. И бабушка Деспина чтобы смогла вернуться, и ее дети тоже. Чтобы все было, как раньше.
Старик опять растрогался, смахнул слезу, притянул голову юноши, поцеловав в макушку, и выпил неспешно.
- Как раньше, увы, ничего не бывает, мой мальчик.
Почти окончательно стемнело. Старик прислонился спиной к борту и вроде бы задремал. Коньяк разморил и юношу. Он лежал на сетях. «Опять этот гвоздь колется. Сейчас я тебя сковырну». Расшатав гвоздь, как гнилой зуб, юноша вытащил его, и уже собрался выбросить, но передумал: какое-никакое, все же холодное оружие. Звездное небо слилось с морем, кораблик как будто плыл в огромном планетарии. «Какой бесконечный день?! Как раньше плавали месяцами?!». Запах прошлых уловов был неистребим. Но юноша уже свыкся с ним и почти не замечал его. Дома почти не ели рыбу, не принято было как-то, разве только шпроты по праздникам. «Вот я и восполнил этот пробел – надышался хамсой на всю жизнь». Море окончательно его убаюкало. 
- Земля! – вдруг неожиданно, как и положено в морских путешествиях, крикнул капитан. У кого остались силы, шатающейся походкой подошли к бортам, а другие лишь устало приподняли головы. Впереди виднелись огни мирной жизни. И чем ближе к берегу, тем отчетливей слышалась музыка и звуки безмятежного августа. Многочасовая одиссея, подобная длинному киносеансу, подходила к концу. Капитан включил бортовые огни, а затем и прожектор. Силуэты людей зашевелились по всей палубе. Проснувшиеся дети недовольно хныкали. Уставшие путники стали собирать свои пожитки.
- Сынок, это тебе на память, - старик протянул юноше что-то, блестящее. Это был тот самый перочинный нож.
- Зачем, не надо, он же дорогой?!
- Мне улетать в Ереван к племянникам, а потом еще дальше. В самолет ножик, даже такой маленький, не пронесешь, а тебя пригодится, тем более в чужом городе. А я должен напоследок посмотреть на Арарат, а то заберут меня дети в Америку, а оттуда я уже может и не вернусь.
- Спасибо вам за все, за сегодняшний день! Комок прочно застрял в горле у юноши. Они обнялись крепко, слегка покачиваясь в такт их ковчегу.
- Завести концы и привязаться! - крикнул капитан помощнику.
Сочи открылся всей своей красотой. Шпиль морского вокзала светился в ночном небе. Нарядные отдыхающие фланировали по освещенной набережной
- Кранты круизу! – подвел итог капитан.
 Трап соединил «Шпрот» с землей и пассажиры, помогая друг другу, на нетвердых ногах стали выходить на берег. Юноша покидал сейнер одним из последних: он подал саквояж старику, помог Деспине с детьми и другим пассажирам тоже. А когда проходил мимо охранника, тот не узнавая, оглядел его, но ничего не сказал. Палуба опустела. На борту, у которого они со стариком провели весь день, на слоях старой краски было процарапано одно слово – «Арго». Гвоздь, хоть на что-то, да пригодился.

(худ. И.Панченко)