Наследие Белого конвоя Глава 22

«ПЕТРОВА НОРА»

Степан долго смотрел на растревоженную, пузырящуюся топь.

Отошел, сел на взгорок и глубоко вздохнув, шумно выдохнул. Перезаряжать не стал; такой зверь чужака к логову на дух не подпустит. Жаль было Петра, переживал: «Что теперь его бабе скажет? Не уберег мужика… Эх, как глупо под зверя попали. Теперь одна забота; самому из этих мест поскорее убраться. Но поглядеть все же надо, что за место такое медведь облюбовал; что не только ему, но и людям глянулось. Вон как набросился, словно лапу отдавили. Оно понятно; без нее в зиму никак, а лучше бы стерпел, живой остался», — понимал Степан; сам с собой говорил и легче на душе становилось. Воротился к сосне, достал флягу, выпил не закусывая, огляделся и вздохнув, приложился еще…

Копать долго не пришлось, за него всю трудоемкую работу медведь сделал, еще когда лежку обустраивал. Лопата тупо ударила о деревянный ящик, под ним стоял еще один. Вытянул верхний и отбив доску, Степан присел, однако на этот раз не от дрожи и бессилия в ногах, а от золотых бликов сияющих под солнцем слитков, до верху наполнявших тяжелую тару. В голове помутилось:

— Неужто лишку из бутыли отхлебнул? — Пригляделся; да нет же, не видение перед ним, а вправду, золото, — Сколько ж его здесь, мать честная!?.. Ох, жаль не дожил Петро; не пустяшный поход в тайгу оказался. Вот забота теперь, оно хоть и приятная, но надо бы поаккуратней с этим; золото свою жертву всегда берет, — размышлял вслух очарованный блеском металла Степан, — Все с собой не возьмешь, да и к чему надрываться. Теперь я один здесь хозяин. Укрыть вот только как следует надо будет. В честь приятеля место и обзову, — решил Степан, — стало быть и станет от ныне «Петровой норой» прозываться.

Отложив в освободившийся вещмешок десяток слитков, Степан приподнял ношу:

— Тяжеловато будет, ну да ладно, до поймы Оби донесу, а там закопаю. В поселок за лошадью надо будет порожняком идти, таких осечек как с напарником вышла, он себе больше не простит; этой до конца жизни хватит. Все же как-никак всю Гражданскую с Петром прошли; крестьянствовали, ладили, для семьи все больше, для кого еще, коли ты в этой жизни сам себе и предоставлен; не проявишь суету, вот и соси лапу как тот медведь. Кроме себя, да бабы ты никому и не нужный. От того может и суета вся, — делая свои личные пометки на приглянувшихся соснах, Степан уверенно шагал к реке. — Лед вот-вот встанет, после заберу и ходу к родным местам, — не переставая тараторил Степан; толи золото на него таким образом подействовало, что молчать не мог, высказаться норовил, то ли после пережитого шока, несло. Остановился, задумался и произнес уже про себя, тишком: «Надо бы язык то попридержать…»

Очень тщательно заваленная обломками ветвей медвежья берлога, именуемая от ныне как «Петрова нора», осталась одиноко стоять недалече от места трагедии о которой долгую зимнюю дорогу, на пути к Новоселово, не мог забыть Степан. Пойма Оби застыла скоро и осторожно скользя берегом реки, бывалый партизан быстро добрался до знакомых мест. Золото закопал в лесу, неподалеку от Светлого озера, у истоков Кети, где незнакомцу среди болот ой как легко запутаться можно. Отдельно, стало быть, подальше от первого тайника с Царскими червонцами, может статься не скоро еще понадобится. Да и не банкир же он, чтобы отныне денно и нощно учет своему золоту вести: «Пусть полежит, чай не испортится».

А Петра помянули всем селом только лишь на сороковой день, на девятый Степан не поспел из похода воротиться; потому сидя под елкой, в одиночку вспоминал тот злополучный день, когда не смог уложить зверя одной лишь дробью, а пуля Петру досталась. Молил о прощении и отпущении греха. А жене Петра много денег дал и лошадь вернул в полном порядке; сказал, что доля его от общего дела осталась, стало быть, семье и полагается. Вскоре долгая зима запорошила недобрую память о первой, неудачной попытке Степана завладеть тем огромным богатством, что осталось лежать в нетронутой, стылой тайге, вместе с жертвами, что Царское золото посчитало нужным принять и возможно ждало бы еще новых, не обретя своего заботливого хозяина.

Однако часто случается, что нити прошлого не обрываются бесследно и спустя годы, находится тот, кто умело распутывает их концы и находит ту единственную нить, способную вновь возродить, устремленные к заветной цели, помыслы. И вот тогда золото меняет своих хозяев, не забывая при этом о новых жертвах.



Харбинские соглядатаи, находившиеся в непосредственном распоряжении Карпатова и беспрекословно подчинявшиеся, на время проведения слежки, тайным указаниям агента «Белого», все же упустили разработчика и задание в итоге оказалось не выполненным. Бельский сообщил о провале операции своему куратору, уведомив его также о том, что в дальнейшем предпочитает вести наблюдение за Крупининым самостоятельно, не пользуясь никчемной поддержкой Харбинской агентуры. По его личным предположениям, свидетеля следует продолжить искать и вести далее на территории Монголии, куда он вскоре отправляется лично.

Спустя долгих четыре года бесплодных блужданий по бескрайним степям Монголии, где, казалось бы, и скрываться негде, Бельскому наконец-то удалось напасть на след Белого офицера, однако местные пастухи вполне убедительно твердили о том, что схожего по приметам русского, захватили приграничные хунхузы, прискакавшие на быстрых лошадях из предгорий Северо-западного Китая, и уволокли в неизвестном им направлении. А от этих воинов, как заверили они, не убежишь. Бельский понимал, шансы выжить в плену у Крупинина невелики, но они есть, и в случае его возвращения на Родину он в любом случае, минуя его участия, попадет к Карпатову, а на Лубянке умеют выжимать правду, и тогда разоблачение агента «Белого» может случиться в любое время: «Упустил, значит плати за просчеты…».

Серьезно поразмыслив, бывший поручик счел не благоразумным и не дальновидным, подвергать себя такому риску. Не проще ли сообщить Карпатову о гибели Крупинина в китайском плену и потом вполне легально вернуться в Россию. Но в этом случае его обман мог всегда обнаружить себя, если смерть окажется фикцией. Бельский не видел смысла ставить таким образом себя под вторичный удар. Но был вариант куда лучше; Гражданская война вот уже три года как окончена, молодая страна Советов живет иными идеями и заботами. Самое время уйти и устраниться от дел, о чем он мечтал еще в Приморье. Мысль возвращения на Родину, бесконтрольно выплеснулась струей бодрящего адреналина, сразу же угодившей в горячую кровь Бельского; всколыхнула инициативу — стать наконец-то гражданским лицом. Поэтому, посчитал он, не лучше ли для легенды, сфабриковать свою собственную гибель в Монголии. За хорошие деньги, перепоручить сообщить об этом телефонограммой Советскому представителю в Урге. После, сделав документы на другое имя, избавиться тем самым, от невыносимой «опеки» чекиста Карпатова и прекращении всякой тайной деятельности в качестве агента «Белого». Денег и золота на подкуп Монгольских чиновников у него достаточно, а их здесь любят, и через границу всегда пропустят по имеющемуся на руках особому мандату. Стоит лишь не затягивать во времени, иначе чекисты могут быстро начать расследование его гибели и выявить подлог. Однако риск и скорый уход из страны стоил того, и Бельский решил начать действовать.

В случае успеха, останется лишь посетить старого знакомого и если тот Красный партизан еще не национализировал его золото, то забрав оставшиеся в его ведении личные вещи, можно на какое-то время затаиться, пока не улягутся страсти и не прояснится что-либо по Крупинину. Может получиться к тому времени и Карпатову будет не до погибшего где-то в пустынных степях, Белого офицера, возможно, и вовсе не владеющего никакой информацией, якобы переданной от Киселева, ведь пока это были только домыслы. Дело может погрузиться в архивы просто за давностью лет. Да и потом, в твердой уверенности продолжал убеждать себя Бельский; кто помешает ему периодически наведываясь или даже проживая в Ново-Николаевске, устроить тайный, личный надзор за семьей единственного, свидетеля. Тогда уж наверняка все окажется у него под контролем. Такого рода наблюдение поможет не только обрести независимость, но со временем даже богатство, деньги и возможности, ведь времени для устройства своих дел будет предостаточно. Этот вариант все более убеждал его в правоте своих будущих намерений. Быть единственным хозяином над сокровищами, которые некому искать — это великое благо, ниспосланное ему судьбой: «Выходит праздник жизни в его руках, — еще более уверенно заключил Бельский, — а ведь он еще молод и способен, как покорять доверчивые сердца, так и убирать с дороги непокорные…»

Не прошло и месяца, как Бельский уладил свои дела, и по-прежнему оставаясь тайным агентом Карпатова, предпринял попытку пересечения границы. Своими новыми документами, на имя Гурьева Ивана Алексеевича, агент «Белый» намеревался начать пользоваться, оказавшись на территории Советского союза. Для прохождения границы Бельский предпочел использовать специальный мандат, выданный ему Карпатовым еще в Приморье. Конечно же у него были опасения, что бдительные сотрудники границы могли иметь относительно его личности особые распоряжения о задержании, но это только в том случае если чекисты довольно оперативно отреагируют на письмо, отправленное в Советское посольство в Улан-Баторе, ставшим столицей вместо Урги… Фактически, человека с фамилией Бельский не должно было быть в списках живых. Однако, не имея специального мандата, переходить границу с поддельными документами Бельский не решился. Как считал он сам: «Кто осмелится задерживать секретного сотрудника, да еще с таким проходным документом?» Расчет был на это, и он прекрасно оправдался…

Успешно преодолев пограничный контроль, Гурьев Иван Алексеевич прямиком направился в Красноярск. Немного приглядевшись к обстановке, бытующей в хорошо знакомом ему городе, остановился на пару дней в привокзальной, неплохой гостинице и, сделав необходимые покупки для необычайно новой, гражданской жизни, приобрел билет до Новосибирска. Шел уже двадцать шестой год и только на вокзале при покупке билета на поезд, бывший Бельский убедился, что известный сибирский город Ново-Николаевск тоже стал бывшим; с февраля в билетных кассах он значился как Новосибирск: «Ну что же, — подумалось Ивану Гурьеву, — страна меняет своих героев, а с ними исчезают целые названия городов и благо, что не они сами». Хорошо это или плохо, ему было все равно, как и до прошлой, грязной и никчемной жизни, которую предстояло забыть навсегда. Завтрашним утром он намеревался прибыть в Новосибирск и начать наконец-то писать новые главы своей биографии.

За день проведенный в малознакомом городе, новоявленный Гурьев значительно преуспел; используя устаревший, но все же убеждающий вседозволенностью, мандат на имя Евгения Бельского, он скоро отыскал нужного ему адресата; женщину, проживающую вместе с сыном по улице Чехова шестнадцать. Используя опыт и соблюдая при этом естественную в его положении осторожность, он совершенно случайно обнаружил, что за хозяйкой дома следят. Однако, любопытство профессионала позволило ему провести вполне профессиональное наблюдение за соглядатаями и выяснить, что чекисты опередили его и слежка за супругой Крупинина ведется уже давно; вероятно, с тех самых пор когда он упустил его в Харбине: «Невероятно, — пришлось невольно удивиться Бельскому, — неужели спустя столько лет, Карпатов так и не снял наблюдения за домом Крупинина? Только этого ему сейчас не хватало!..»

Не совсем понятные, но оправданные действия Карпатова хоть и настораживали Бельского, но ничуть не меняли его планы; Московский чекист вел свое расследование, о котором можно было только догадываться. Бессмысленное наблюдение за домом, имело тем самым, под собой почву быть отложенным на более позднее время. Пришла пора задуматься о ситуации с принадлежавшими только ему ценностями и взять имевшиеся в распоряжении рычаги скрытного управления «тайными» активами части исчезнувшего золота парохода «Пермяк», под свой чуткий и рациональный контроль.



Вдова Петра не ждала незваных гостей и было уж к соседке за вечерним молоком идти наладилась, а тут стук в двери. Отворила — мужик незнакомый стоит; внимательно так глядит, будто вспомнить не может зачем пришел, но усиленно пытается это делать. Ей бы спросить: кто таков, да бабу испуг взял, полгода почитай, как одиноко, без мужика живет, никто отродясь к ней и не захаживал. Еще с тех времен, когда Петро жив был; побаивались в его дом заходить, оно у народа то в привычку видно и вошло. Так и села на табурет вдова, совсем ничего не проронив: один испуг на лице.

— Здорово живешь, хозяйка! Гостя приютишь, — будто бы по-свойски, просто и открыто, обратился Бельский, — на дворе, хоть и весна, но холод жуткий.

Замерла вдовья душа: «Неужто, кого свататься надоумило?..» — так и екнуло бабье сердце…

Села женщина и молчит: «Что за человек? Только в дверь вошел, а уж тепла ему подавай?.. — а понять не может, — Не из местных мужик, по всему видать».

— Чего молчишь? Ты бы, растеряха, мне Петра позвала, чего на меня глядеть!.. Не мог я ошибиться; точно его дом, всего-то пять годков не виделись.

— Так нет его… — только и смогла сказать хозяйка, не до конца еще с прежней мыслью распрощавшись.

— Как нет?.. А где?.. Когда будет? — Озадаченно замер гость.

— Да почитай, мил человек, он уж и не воротится… Оттуда да сюда так запросто не попадешь.

Бельский с недоумением посмотрел на странную женщину.

— Ты ему кто? Жена или так, захожая?.. Чего загадками говоришь? Мне Петро нужен! Зови!.. — Достав из внутреннего кармана полушубка коньяк, купленный еще в Новосибирске, Бельский, довольно улыбаясь, поставил его на стол. — Ишь ты! Поди уж и согрелся!.. Хотя его таким и пьют.

Хозяйка даже не поднялась с места, будто не расслышала его просьбу:

— Так ведь с самой осени и нет его; преставился мой Петро!.. — и в слезы баба, словно свое за полгода не отревела.

— Как это?.. — удивленно, пытался осмыслить произошедшее Бельский. Собственно, до Петра ему и дела то не было, так для разговора зашел, да переночевать с дороги, но все же…

— А ты Степана, ирода, расспроси!.. Он с ним был. Вот он тебе все и расскажет, и даже вон подсобит мужа моего помянуть, душегуб проклятый!..

— Ну ка, ну ка, хозяйка, садись-ка к столу и по подробней мне, слышишь, по подробней!..

Села баба к столу, выпила рюмку да излила наболевшую душу; все что знала о гибели мужа рассказала захожему гостю, уж больно тот сочувствовал ее горю. То и дело поносила она Степана крепкими словцами; накопилось, а тут коньяк… Рассказала, что и без того зажиточный мужик, в последнее время шибко хорошо на ноги встал; коня молодого со всей сбруей приобрел, телку стельную привел.

— С чего разжился, понять не могу? Мой вон денно и нощно в Колпашевской мельнице спину гнул, а проку все одно мало. И тут, по осени уже, снег вот-вот повалит, а они, дурни, вдвоем аж до Сургута по какой-то надобности на верховых лошадях подались. И Петро с ним, туда же, слова не вытянешь… Надо и все тут, говорит; видать с партизанщины в них и осталось — шастать, не весть, где… Петро оттуда и не воротился. Степка сказывал, что медведь его поломал, там его и похоронил; не с собой же, говорит, покойного, через всю Сибирь волочь — волки кругом… А я ему не верила, привезти его просила. Не хочет он мне Петра везти! Денег вон кучу принес; откупается гад, правды от него не добьешься. Мне все одно, только бы привез. Хоть до могилки ходить, а то ведь плач один, — чуть не навзрыд расходилась хозяйка.

Успокоил Бельский вдову, пообещав, что спросит со Степана и велит привезти тело покойного Петра на родную землю, захоронить как полагается на сельском кладбище, мол Петр и для него много добра сделал; не гоже так с земляком обходиться. А уже утром, местные крестьяне помогли; дорогу на Новоселово указали, которая прямиком к Степановой усадьбе и привела. Бельский конечно же сразу сообразил по каким делам Степан осенью в Сургут ездил. И если бы не гибель Петра, то эти два сговорившихся партизана еще долго могли его за нос водить. И не ведомо еще как оно обернулось бы: теперь, оставалось послушать «соловьиную песню» Степана, жирующего на неприкосновенные средства. Подойдя к знакомой двери, Бельский осторожно постучал.

Совсем ненадолго хватило удивленного Степана, без умолку несущего понятный только Бельскому бред. С порога гостя так не встречают; видать «знала, собака, чье мясо съела».

— Пойдем-ка, Степан в баню, там как-то привычней за былое говорить, а то здесь мы хозяйке помешаем. Нашумим еще; дите вон в доме или слова какие, перченые, с языка слетят. Есть у тебя, в кладовых, чем гостя угостить?

— Ну так как же, товарищ Бельский, для вас первач как слеза имеется, оно и баба нам туда снесет все потребное. Только велю ей, все будет. Что же, в баньке, так в баньке стало быть… — без умолку суетился взволнованный нежданным визитом Степан.

— Вот и ладно, за рюмкой и поговорим, а то с дороги хороший отдых требуется. Ты уж Степан уважь; знаешь ведь как я за добро умею платить. Жизнь все эти годы совсем не сахарная была, все больше чужбина; выпить и поговорить не с кем, а без этого, брат, душа скудеет и все больше на Родную землю торопит. Вот видишь, я целых пять лет до тебя и топал. Пришел, а ты меня своими делами огорчить надумал. Разве же так полагается.

Степану от таких намеков совсем трудно дышать стало, захотелось выпить поскорее, чтобы хоть малую долю душевного напряжения снять. Однако первая чарка напряжения не сняла, пришлось тут же повторить. И лишь потом, Степан начал искать хоть какие-то лестные подступы к гостю, подозрительно сведущему о его делах.

— Ты мне, Степка, много не говори; только самую правду. Ты же знаешь, чего я тебе посулил за недогляд за моими вещами и что за догляд. Сообразно этому и держи ответ. А чтобы наглядней картина была и лишний раз тебя в обмане не изобличать, так скажу: был я со вчерашнего у Петра, не мог мимо дома пройти, да старого товарища не навестить. Он ведь меня тогда с моими командирами свел, выручил можно сказать. А там баба, да полон дом слез. Так что рассказывай Степан только правду; шашку я с собой не прихватил, времена как видишь, не те, но тебе ведь все равно — топором или шашкой головенку срубить.

Затрясло Степана всем телом. Упал он на колени перед бывшим Белым офицером и стал молить его о пощаде, благо хоть не при бабе, а то бы и последнего позора не снести.

— Не губи, родимый, все скажу, почему именно так оно вышло. Только прости, ради Христа; нет на мне такого особого греха, чтобы головы лишаться. Выслушай, сам поймешь мою нужду. Виноват, потратил немного червонцев на хозяйство; ну так то же нужда, будь она не ладна. Остальное все при мне, в тайге запрятано, хозяина, стало быть, дожидается. Глупость одолела, прости, думалось уж загиб ты на той войне, чего добру пропадать. А с Петром оказия приключилась; да ты от жены-то наслышан небось, чего тут говорить. Зверь он и в тайге зверь…

— Зачем в Сургут ходили? Карту нашел — это понятно, но что вы с Петром там искали и что нашли?

— Место смотрели на карте обозначенное, а там медведь лежку устроил. Он Петра и поломал. Зверя я порешил и земляка там же схоронил, чего с собой тягать. А в старой берлоге той добра всякого полно и золото в слитках замуровано. Взял сколько унести мог, дорога-то нелегкая. Все здесь сохранно, могу указать если потреба какая есть. На «Светлом озере» оно, хорошо запрятано.

— А червонцы с картой здесь? — терпеливо расспрашивал Бельский, видя, как сник Степан, к полу раскаянием придавленный. — А ну давай-ка, Степан, еще налей, а то гляжу уж помирать собрался. Выслушал я тебя горемыку, да так решил; сгодишься ты мне еще, а пока на лавку присядь. И умирать будешь, когда я скажу, уяснил это?

— Спаси, Господи, я отслужу. Все как скажете, товарищ Бельский. А эти монеты царские, я в доме не храню. В тайге мешок, все там, только на другом, на «Черном озере» хранится, я покажу. Не со злого умысла разжиться хотел, а больше по нужде, да недоумию своему крестьянскому.

Немного отлегло, и хозяин успокоился, всячески угождая гостю.

— Слушай меня внимательно, Степан, мне тут в Новосибирск по делам надо отъехать, а ты свое мнение выскажи. В какое время нам с тобой на Сургут выехать лучше? Хотелось бы еще разок на тот тайник посмотреть. Времени много миновало, боюсь один и не сыщу, без помощника. Погляжу, чего там уцелело, а то ведь знаю я вас — партизанщину. Да и для тебя там дело найдется; я ведь слово бабе дал, что ты тело покойного Петра на родную землю вернешь, коли уж в его гибели и твоя вина имеется.

Степана вновь в жар бросило; не хватало еще чтобы баба Петра и про болото узнала, совсем ведь житья не даст. Но об этой своей тайне решил пока не говорить; оставить до поры все как есть, а там может и само разрешится.

— Ну так, лучшее время осень, когда под ледостав по протокам Оби свободно передвигаться можно, иначе не добраться.

— Сейчас поедем к тайнику, что на «Черном озере», мне карта и деньги нужны. Ты, как и прежде, остаешься здесь за хранителя. И радуйся, Степан, что ты пока мне нужен, но если уйти от меня наметишь или хитрить удумаешь, то себя вини…

Теперь Бельский был при своем золоте, а оно при нем; он мог распоряжаться им на свое усмотрение ведь о его существовании знал только Степан. Мужик вьется у ног подобно пуделю и обрадуется любой кости брошенной в его сторону щедрой рукой своего господина. Этот «пес», сгодится ему; он пока нужен и кормить его надо…

От дел, связывающих его с Карпатовым, он отошел и вряд ли тот со своими ищейками сможет выйти на след, размышлял по обыкновению Бельский. Паспорт нигде не предъявлялся, о его существовании известно лишь в Монголии, хотя не мешало бы в нем сделать важную отметку о месте проживания, на случай непредвиденных, милицейских проверок. Над этим стоило подумать, прежде чем в большой город отправляться. Бельский понимал; от Карпатова сложно будет отделаться, поэтому и в Новосибирске еще предстояло потрудиться. Самое главное; там не наследить, тогда и этот клещ с Лубянки сам по себе отвалится, будучи сытым от ложной, вовсе не годной для пищи информации.

Своевременные знакомства никогда не бывают лишними. Бельский даже не думал о степени полезности вдовы Петра, когда заходил в гости к ней с совсем иной целью. Теперь же, решив отблагодарить одинокую женщину деньгами, его далеко идущие намерения оправдались и обрадованная щедростью гостя, хозяйка с удовольствием согласилась устроить мнимого жильца на своей усадьбе. Получив штамп прописки в поселке Колпашево, Бельский остался доволен. О существовании малоизвестной провинции Карпатов может быть и знал, но искать в Сибирской глубинке следы пропавшего, бывшего агента «Белого», вряд ли догадается. Удачно оформив необходимые документы и посулив хозяйке долгое время не донимать ее своим присутствием, Иван Гурьев смело отправился в Новосибирск.