Памяти Валерия Саблина

     Если правда, что в образах классической литературы мы узнаем самих себя, то должен существовать и обратный вариант : благодаря судьбе какого-то реально существовавшего человека мы вдруг постигаем сердцевину того или иного казавшегося нам загадочным бессмертного образа. Такое случается, правда, редко, но все-таки иногда случается. Я лично только таким путем и понял сервантевского Дон Кихота : ведь еще Симон Боливар заметил, что последний есть без преувеличений самый скучный персонаж во всей мировой литературе. И он тысячу раз прав, ибо скучным подлинное искусство быть не может и не должно. Правда, что нечто особое, свежее, оригинальное и даже где-то великое в Дон Кихоте несомненно имеется, но и космическая скука при чтении романа тоже неоспорима.
     В чем дело? Мне кажется – в жанре. Исконный замысел Сервантеса : пародия на рыцарский роман был, положим, актуален и своевременен, но очень трудно пародии (как, кстати, и сатире) завоевать любовь и признание читательского сердца. А тем более на века. Вот если бы жанр пародии поменялся на жанр эпического странствия с трагическим концом... Как? Очень просто : главному герою надлежало бы умереть от ран или погибнуть от несчастного случая. И тогда, быть может, мы читали бы Дон Кихота не в силах от него оторваться... Кто знает! Скажете : надуманная фантастика? Ничего подобного : судьба одного необычного человека, сделавшего жизнь под Дон Кихота, подсказывает мне правомерность предложенного варианта.
     В ноябре 1975 года некий Валерий Саблин, будучи политруком противолодочного крейсера «Сторожевой», осуществил на корабле бескровный бунт, капитана заперли в каюте, а сам Саблин принял командование кораблем. Дальше экипажу был показан «Броненосец Потемкин» и был упомянут, конечно, подвиг лейтенанта Шмидта. Затем «Сторожевой» из Рижского порта отправился не заграницу, а... в Ленинград, чтобы там, став на рейде подле крейсера «Аврора», начать систематические воззвания к брежневскому правительству с целью тотального и мирного оздоровления полититического климата в стране. 
     Валерий Саблин потребовал от советских властей, во-первых, полнейшей неприкосновенности и снабжения экипажа питанием во всех портах, куда заходил бы «Сторожевой», во-вторых, предоставления ему (Саблину) возможности ежедневно по полчаса обращаться к народу сразу после программы «Время» и в-третьих, права на выпуск собственной независимой газеты. И все это на полном серьезе. Допускал ли он вообще возможность приказа о скорейшем уничтожении его корабля, что и сделал Брежнев? Как будто нет, а ведь этот человек вроде был вполне «от мира сего» : имел семью, хороших друзей, его ценило начальство, он сделал неплохую карьеру, его никто не притеснял. Валерий Саблин даже закончил Высшую военно-политическую академию им. Фрунзе.
     Но для чего? чтобы, как выяснится позже, досконально ознакомиться со структурами власти, прежде чем начать борьбу с нею. Для каждого, мало-мальски знакомого с советской действительностью, здесь, если уж зашла речь о литературе, напрашивается одно-единственное сравнение, а именно : с тем самым «рыцарем печального образа». Только судьба обошлась с русским героем куда беспощадней, нежели с испанским мечтателем : буквально в ту же ночь, кажется, 9 ноября, «Сторожевого» атаковали как с воздуха, так и с моря. Первая же ракета вывела из строя двигатели. Крейсер стал медленно кружить на месте. Шокированный экипаж сразу сдался. Капитана выпустили. Он тут же выстрелил Саблину в ногу (а хотел поначалу в печень). Вскоре начался закрытый суд, который продолжался около восьми месяцев. Сообщников Саблина не нашли. Он действовал в одиночку – и это порядочно обескуражило следствие. А в августе следующего 1976 года Валерия Саблина расстреляли.
     Между тем выяснилось, что в следственном изоляторе он делал зарисовки Дон Кихота, воюющего с ветряными мельницами : потрясающая деталь! А в последнем письме к сыну, объясняя свой феноменальный поступок, прямо сослался на горьковского Данко, вырвавшего сердце, чтобы осветить им путь людям. Нет, какова все-таки осознанность собственной судьбы! Его не поняли ни жена, ни брат, ни сын, ни друзья, ни весь советский народ, ради которого он старался. Никто, за исключением, быть может, матросов с броненосца «Потемкина», лейтенанта Шмидта, Дон Кихота и Данко. То есть личностей либо давно умерших, либо вовсе вымышленных. Ибо только они могли (бы) понять Саблина до конца. И только для них по сути он старался, хотя внешне и по видимости Валерий Саблин вел себя так, как будто он что-то хотел сделать для народа.
     Вот оно, фактическое доказательство вещих слов Андрея Синявского о том, что »литература важнее жизни».  И как судьба Валерия Саблина, помимо искреннего человеческого сочувствия, вызывает, после долгого и внимательного размышления о ней, чувство глубочайшего и, не побоюсь этого эпитета, великого Недоумения, Недоумения с большой буквы, Недоумения в самом лучшем значении этого слова, – так точно и образ Дон Кихота, на который равнялся Саблин и с которым ощущал себя в непонятном, загадочном родстве, является тоже идеальным воплощением какого-то великого, томительного, между мирами растянутого Недоумения, потому что в нем, этом образе, присутствуют все признаки бессмертного искусства, за исключением, пожалуй, одного, самого главного и выше уже упомянутого : нескучности.
     А вот личность и судьба Валерия Саблина никак не могут быть названы скучными : не в последнюю очередь вследствие трагической концовки. Так может быть, если бы бестолковые деяния Дон Кихота оборвались вдруг страшно и пронзительно на «саблиновской» ноте, роман Сервантеса от этого бы только выиграл? Вот о чем я подумал. И продолжаю думать, если честно, до сих пор. Но полной уверенности в этом у меня, понятно, нет.