В санатории

Облака пораздёрнулись, луна выглянула и своим нежным лимонным светом помогла пожилым супругам уверенней шагать рука об руку по заснеженным аллеям обширного хвойного царства. «В движеньи, мельник, жизнь течёт, в движеньи!» Вот и ходят, и укрепляют себя, ходят наперекор своей лени, а она, коварная, шепчет им: «В палате сейчас тепло, уютно и предночный кефир дожидается!»
Нет уж, ходить, ходить, дышать  лесом, для чего ещё едут в «Правду»?
Эх, были же времена, когда организм рождал гормоны, как взбунтовавшийся вулкан рождает победительный столб огня! А сегодня? Шуршат гормоны, как сухая листва под осенним ветром!
И санаторий под стать своим пациентам, аж 1936 года «издания», трёхэтажное крыло возвели недавно.
Нас с женой поселили на первом этаже старого крыла, спасибо, не в отдельном домике на территории.
Когда всё – и столовая, и врачебно-лечебные кабинеты в одном здании – это очень удобно. Но первый низкий этаж! Окна в метре от земли! Сырости как таковой нет, но воздух совсем не тот, что на втором этаже.
Что делать? Беру свою авторскую книгу, иду к администратору:
- Елена Васильевна, челом бью, переведите нас на второй этаж, не могу жить на первом! Вот Вам моя визитка!
И даю ей книгу со своей физиономией на обложке. Реакция мгновенна:
- Это вы?! Сегодня пятница, в понедельник после завтрака подойдите сюда!
В понедельник ждём, когда Е.В. вернется с планерки у главврача.
Увидев нас, она сразу:
- Будьте у себя, я к вам зайду!
Заходит, и переводит нас на третий этаж новья! Ура!
Но вот ведь какая у меня, оказывается, пакостная натура! На первом этаже я спал под открытой форточкой, всю ночь дышал свежим воздухом и не простужался, потому что жарко топили.
А здесь топят нормально и если приоткрыть на ночь балконную дверь, окочуримся.
И жить здесь хочется, и под открытой форточкой спать охота! Как быть? Армянская загадка!
Там, на первом, поутру, прильнув к окошку, я вглядывался в лес, он был за дорогой,  метрах в десяти от нашего жилья.
Среди мощных сосновых, еловых, берёзовых стволов ещё зима, - серьёзная, тяжёлая, сугробистая.
В глубине, в гуще, белый покров ещё голубеет, но ближе к дороге уже подёрнут молочной мутью, оплыл, исколот дневными лучами, исчёркан опавшими веточками, сучочками, хвоинками и множеством следков от вороньих лапок.
Воздух, льющийся в распахнутую форточку, покусывает морозцем.
А здесь, на третьем этаже, поутру чуточку приоткрываю балконную дверь, до первого чиха моего или жены, после чего закрываю. А когда жена, пробудившись, спешит за «Нафтусей» и приносит искомую бутылочку, тогда снова немного, до щели, приоткрываем балконную дверь и дышим хвойным настоем. Благодать!
А уж днём! Гулять, гулять, гулять! И гуляем!
Небо в красном отливе, потому и лес красноватый, - каков-то будет  закат? Присматриваемся к окружающим.
 Каждый день вижу старикана в поношенном плащике цвета кофе с молоком, без шарфа, белая рубашка на груди расстёгнута, на седой голове серая потрёпанная кепка, ходит частыми полушажками – шарк, шарк, шарк, шарк, когда с палочкой, а когда и без, видимо, забывает взять с собой.
Ему много лет. Я знаю это, потому что был рядом, когда его и его жену, крепкую, шуструю старую женщину в добротном зелёном зимнем пальто с норковым воротником, норковой шапке, оформляли на постой.
- Значит, мужу 87, а вам 84? – вежливо уточняет администратор, та самая Елена Васильевна, которая потом помогла нам. – И как самочувствие?
- Усыхаем помаленьку! – снисходительно отвечает старуха.
Администратор искренне, по-доброму улыбнулась: сама она очень высокая, это видно даже, когда она сидит, худощавая, и, наверное, тоже может сказать о себе: усыхаю, хотя ей, по-видимому, лет сорок, не более.
Меня тогда же одолело: как ей живется здесь? Совсем одинока или мать-одиночка? Или в семье?
Подобный интерес меня преследовал с детства, пацаном задавал себе вопросики: «А как она(он) ест, жадно или нет, как целуется, изменяет мужу(жене) или нет, и как изменяет, по своей воле или вынужденно?» Много чего интересовало, слишком много для детского возраста.
И сегодня я дитя –  седое! И сегодня любопытствую!
В день заезда прибывшие хлынули на прогулку, после обеда аж до ужина дышали чистейшим воздухом хвойного леса.
А закат… Закат сперва стал совсем красным, потом желтел, желтел и вовсе померк.
Тьма густая, звёздная, свежий ледок на лужах похрустывает, всё затаилось, притихло, ждёт утра.
На другой день гуляющих много меньше: вчера пожадничали, а в старости такие перегрузки ох как трудны, и усталость, и прыгнувшее давление заставляют не рыпаться, отлежаться.
Постепенно, днем за днём, определяются ходоки-лидеры, и уже привычно бредёшь вслед за бодро шагающими особами женского пола, сильно, по-молодому, одолевающими пространство. Достигнув ж/д станции, где часто шумят и гудят и посвистывают составы, они возвращаются. Ты сталкиваешься с ними и вспоминаешь присловье: «Сзади пионерка, спереди пенсионерка!»
Очередь к терапевту. Сидячая. Рядом со мной девушка 86 лет. Жалуется, что недавно её сократили. Она работала в раздевалке стадиона, претензий к ней не было, и вот! Оглядывает всех с крайним неодобрением:
- Какие все толстые, колобки! А эта, посмотрите! А эта?! Ужас!
Я, мысленно окрестив её за худобу «щепкой», иронизирую:
- Если б вы были полнее, вас бы не сократили!
Трудно было ужалить её сильнее. Аж задохнулась!
- Да я…я…
В этот момент меня приглашают к врачу.
Она кричит мне вслед неожиданное:
- Требуйте все процедуры!
Когда-то на эстрадах Кавминвод я распевал куплеты собственного изготовления:
                Процедуры, терренкуры, ингаляции, массаж,
                Грязи, ванны, душ, нарзаны и ещё воздушный пляж!
                Как же мне быть, как же мне быть?
                Как процедур мне побольше получить?
Во всех санаториях одно и то же: как бы урвать побольше? Особенно здесь, в «Правде», где всё «на шару»! Старые, старые, а впиваются в жизнь, как пиявки.
Но я себе сразу сказал: «Циркулярный душ и ещё что-нибудь и всё, будя!» Главные  процедуры тут вода «Нафтуся» и прогулки по могучему хвойному лесу! «Дышите глубже и в себя, вы взволнованы!» Нет, нет, никаких волнений, только положительные эмоции, а где их взять, как не у тебя, мать-природа?!
Ведь в Москве что? Выйдешь на улицу, подышишь выхлопами и всё, вроде как на свежем воздухе побывал!
А здесь!
Огромный вечнозеленый массив, фактически начало тайги, она от Брянска (Дебрянска когда-то) едва ль не до Тихого океана, и  вот в этом безбрежном царстве деревьев и затаился санаторий «Правда»!
«Злостные прогульщики» успевают ещё до завтрака пройти к станции и обратно, а после с таким аппетитом набрасываются на каши, запеканки и прочее, что если б, как в пионерских лагерях когда-то, спрашивали: «Кому добавки?», они сразу подняли бы обе руки!
А зав.пищевым залом, стройная легконогая женщина лет шестидесяти, велела бы их кормить до отвала! В белом халате, белой пилотке, она пружина столовского механизма, и всё успевает: и поит «Нафтусей», и приглядывает за кухней, и сама подвозит еду отдыхающим, хотя есть подавальщик Яша, стройный шустрый кавказец лет тридцати, он точен, мобилен, приветлив, и когда эта производственная пара «царит» в зале, у 250 едоков поднимается настроение! Професссионализм  - величайшее благо!
 Минералка – главная приманка в санаторий, ради неё сюда едут за тысячи километров.
Но, в основном, тут москвичи.
В первый же день приметил крупного, уверенного в себе мужчину, он за четвёртым от входа столом в последнем ряду. Лобастый, седой, коротко стриженый, с умными, чуть выпуклыми карими глазами. Даже не слыша его, знаю: он говорит с соседями, тоже стариками, о делах промышленных, скорее всего, о космосе или авиации.
Когда после трапезы иду к выходу и медленно прохожу мимо его стола, слышу:
- Я и Каманину говорил об этом!
Собеседники его из этой же «оперы». Отхожу от них , а в разговоре сверкает: «Бахчиванджи!» Серьёзные люди! Тоже пьют «Нафтусю» и ходят на процедуры. И ещё играют в бильярд: после обеда видел их с треугольником для шаров и самими шарами в специальной корзине.  «Шаровики»! Одеты в стародавние синие шерстяные спортивные костюмы.
Однажды я лежал на кровати, читал. Стук в дверь. Жена открыла. Слышу знакомый – его! – голос:
- Не найдётся ли у вас чёрных ниток, мне принесли постельное белье драное, оставили в номере, я чёрными нитками обметаю дыры, они сразу увидят и залатают!
Из жизни бывшего ракетчика.

Ну а за нашим столом пока четверо: мы с женой, мой ровесник Петрович и женщина постарше нас, она будто графиня из революционных рассказов: высокая причёска, надменный взгляд чуть азиатских глаз, скрипучий голос:
- О, я терпеть не могу эти ржаные лепёшки!
Ей восемьдесят четыре, пятьдесят она прожила в Алма-Ате, а потом сын забрал в Москву.
- Не буду я есть эти лепёшки! – капризничает она. – Сын звонил, я сказала ему, что уеду раньше, а он мне:
- Не выдумывай! Девятнадцатого твоя путёвка заканчивается, девятнадцатого я за тобой и приеду!
И, вроде бы, возмущается тем, что не по её выходит, но втайне довольна: сын приедет за ней, сын увезёт её на своей машине, вот какое к ней уважение и любовь!
За обедом подсадили к нам ещё одну пенсионерку, явно простолюдинку, скорее всего, в прошлом фабричную или заводскую работницу.
Рот широкий, нос толстый, глаза-буравчики, зубы белые, ровные – явно челюстные протезы. Ладони широкие, словно барсучьи лапы, и сама смахивает на барсука и обликом, и резвой повадкой. Зыркая по сторонам, бегает маленькими глазками, оглядывает стариков за соседними столами, - хорошо бы захомутать крепенького, а то ведь какие радости в её протезной жизни? Паровые котлетки?
А за столом неподалёку старуха – прямая, тощая, вислобровая, - громко рассказывает, что была в Москве на премьере фильма, что-то поняла, но не всё.
На обсуждении режиссёр стал объяснять зрителям:
- Я призываю вас к действию, к борьбе, надо бороться!
- Кому бороться? – возмущается бабка. - В зале одни старухи, мы из дома-то редко выходим, а он – бороться!
- Во дурак! – сочувствует ей соседка с костылём. – Да что б он зелёными червяками писался!
Её пожелание находит самый весёлый отклик у «населения»!
Столовая – это своего рода клуб, а для пенсионерок – ещё и подиум!
Молодящиеся дамы прихватили с собой наряды и теперь демонстрируют их глазастой публике.
«По проволоке дама идёт как телеграмма!»
Но моя соседка, она сидит за моей спиной, идёт, конечно, не по проволоке, но будто по проволоке: спина прямая как у дворянки, на ней красивое, явно модельное чёрное платье, без рюшек, фестонов и прочей мишуры, строгая плавная линия подчёркивает достоинства фигуры и пикантность ног, её шея чуть приоткрыта, голова красиво посажена, она чувствует, что множество взглядов, женских, прежде всего, приковано к ней, и это добавляет ей уверенности и изящества.
Сосед мой хмыкает, подмигивает мне, и негромко:
- А что, сахар у меня всего 5,7, вчера мерил, можно бы и заняться ею!
- Нельзя, - возражаю я, - сахар повысится!
- Ну, житуха! – возмущается он. - Ничего нельзя, живёшь как овощ, а болезни прут, как опята!
А за спиной моей комплименты:
- Вы сегодня чудесно выглядите!
«Гранд-дама» смеётся, явно наслаждаясь произведённым эффектом и своей, пусть даже не очень взаправдашней, но всё-таки молодостью!
В обед уже с десяток дам облачилось в нарядное, а за ужином едва ли не двадцать «модниц», даже «щепка» щеголяет: из под красной шерстяной кофты внизу широкой полосой жёлтая блуза, из под неё белая рубаха, брючки малиновые и малиновый же «газовый» шарфик на шее! А серо-седые локоны рассыпаны по плечам!
И пусть многие женщины с палочками, кое-кто даже с костылями, всё равно: «цветник» источает благоухание духов, пудры, кремов, лосьонов, и даже могучие запахи тушёной капусты не в силах одолеть этот пенсионный парфюм!
Самые довольные в санатории – пожилые супруги: жить в комнате не с чужим, а с родным человеком, уж сколько десятков лет вместе, всё привычно, в согласии и гармонии, у них замечательный отдых, обогащённый лечением, в «Правде» абсолютно бесплатным, как и в железноводском санатории «Дубрава», где мы отдыхали  позапрошлым годом.
А вот в ессентукской «Виктории» почти всё платно, к тому же лечебные корпуса далековаты от жилых. Там чудесная парковая территория, жаль, она обезображена бездарными скульптурами и слабоумными стихами: «Мы все друг другу братья под розами в цвету!» Птица-уродец, нечто вроде воробья размером с громадного индюка, и подпись-табличка: «Птица счастья завтрашнего дня!» Видно, когда-то крепко ломанули в свой карман местные скульпторы: подобных «творений» немало, заказ явно массовый. Но отдыхающие в восторге, почти все радостно «фоткаются» рядом с уродцем, ведь редко когда попадёшь в южный санаторий, на всю оставшуюся жизнь память. Зимними вечерами в московскую непогоду как животворны эти кадры  мобильника!
В той же «Виктории» очередь на сдачу крови, дама из Питера жалуется:
- Вы, москвичи, счастливые, каждый год пенсионеры бесплатно в санаториях лечатся, а я – почечница, печёночница, то есть я здесь абсолютно по профилю, но я три года выбивала бесплатную путевку, в свои семьдесят штурмом брала чиновников, до губернатора дошла!
И это Питер! Что ж говорить о других городах и весях? Всё зависит от местных бюджетов, а там «финансы поют романсы».
- Воруют! – негодовал ещё Пётр Великий. – Воруют!

На территории «Правды» много новеньких дач. Обширные, двухэтажные, за высоким сплошным металлическим забором. Значит, санаторное начальство потихоньку приторговывает  казённой землицей.
Дачи соседствуют с санаторными корпусами, их семь. Шесть - небольшие одноэтажные дома, а вот строение под номером четыре двухэтажное, длинное, первый этаж отдан беженцам с Украины. Конечно, это донбасовцы, значит, в основном, русские, хотя слышал и украинскую речь:
- Колы був майдан, мы його пидтрималы усею родыною, а зараз проклинаемо!
Большинство живёт на российское пособие по безработице, кто-то получает подмосковную пенсию,  кто-то устроился на работу в санаторий или  посёлок.
Несколько раз видел молодых мам с колясками, гуляют подолгу, иногда собираются молодайки, судачат о том, как бедно живут россияне – в Донбассе они жили куда богаче, с тоской вспоминают тамошний достаток. Улыбки редки, настроение сумрачное.
У этого корпуса ещё с тридцатых годов, со дня постройки, стоит небольшой посеребреный Ленин. О нём не говорят. Вспоминают Сталина: как быстро после войны страна восстала из руин, как ежегодно проводились снижения цен. Никто не помнит, каким рабством была крестьянская жизнь.
О Сталине говорят потому, что тогда не было такого повального воровства и взяточничества, как сегодня. Было бы в стране всё нормально, вряд ли вспоминали б о нём.
Впрочем, отдыхающие настроены благодушно: пенсии в Москве выше, чем в других регионах, социальная карта москвича – громадное подспорье, это и бесплатный проезд на транспорте, и скидки в некоторых магазинах. А бесплатный санаторий раз в год – где, в какой стране, какой столице есть это чудо?! Москвич – это звучит гордо!
Блаженны родившиеся до 1941-го или после 1945-го, они не страдали от бомбёжек и полуголода в страшно морозные, лютые московские военные зимы! Их еле живые  изможденные  родители не унижались, умоляя врача выписать своему чаду рецепт на бесплатное получение в аптеке дефицитнейшего рыбьего жира, - тысячи, тысячи, тысячи маленьких москвичей спасли от смерти эти вожделенные пузырьки с целебным продуктом!

Человек – это память.
В холле главного корпуса мраморная доска, на ней фамилии сотрудников санатория, погибших на Великой Отечественной. Есть там и моя фамилия. Почти моя: Геворков. Ну, Геворк, Кеворк – и то, и то: Георгий.
Бронзовые буквы на белом мраморе.
Иногда под этой скрижалью горит свечечка, лежат цветы. Память земляков-правдинцев.

Деревья, долго державшиеся чёрными, без единой почки, чуточку порыжели и вскоре явили миру едва уловимую прозелень в стволах и ветвях.
А берёзка, угревшаяся в затишке у столовского служебного входа, осерёжилась! И всю привычно бессонную ночь трепетали в душе моей её чудесные веточки!
Но погода расплясалась: то лезгинка, то «Камаринская»! Днем юганул ветерок и к вечеру лёд на пешеходных дорожках превратился в озёра.
А утром сиверко! И каток! Человеки скользят, шлёпаются, долго встают, потирая ушибленные поясницы, а кто-то затылком треснулся и, постанывая, лежит, раскинув руки и вперив взгляд в небо, словно увидел Бога и глаз от него оторвать не может! И только после этих падений другие человеки засуетились и, крича друг другу тюркские слова, начали сыпать направо - налево тёмный песок! А уж под колёса скорой помощи так сыпанули, что шины взвизгнули! Вот и славно, вот и навели порядок на дорожках и дороге, можно «уру» кричать!
Ну, раз ледок присыпан, «пенсы» продолжают поход! Стужа обжигает лицо, слёзы из глаз, руки даже в перчатках немеют – север здорово обозлился на юг, - но старичьё неудержимо в своём стремлении двигаться и дышать, дышать целебными воздусями!
А потемну, когда ветер стих, и я отважился выйти.
В холле первого этажа весьма  пожилые дамочки из других корпусов шумно раздёрнув молнии, сбрасывают с себя зимние сапоги, обувают модельные туфельки на каблучке, и вперёд! Ах, танцы- шманцы -зажиманцы, как же сильна эмоциональная память о вас! Хоть на мгновенья, но встряхнуться, хоть на краю отмеренного тебе, но вспыхнуть былым, вспыхнуть молодостью, - о жизнь, ты прекрасна!
У самого выхода меня пытается остановить молодящаяся сероглазая «танцорка» в кокетливой меховой шляпке:
- Молодой человек, куда  вы? А танцы?
- На свежем воздухе лучше! – отвечаю я и шкандыбаю мимо.
Когда прохожу возле танцевального зала – он на втором этаже старого строения – вижу там на стене театр теней: дамы кружатся друг с другом, ни одного кавалера!
 Когда возвращаюсь, музыка уже не грохочет, а старухи вдохновенно поют: «Мы парни бравые, бравые, бравые!» Ну, потеха!

Луна всё-таки выдралась из-за ельников и полная, яркая повисла над новостройкой – жилой высоткой. Аллеи освещены фонарями, многоэтажки за дорогой льют из окон свой свет. Только повернулся от света к тьме, черканула по небу звезда! Сколько ещё я увижу их, исчезающих? Всё мчится, мчится, всё мимо, мимо, - редкие станции юбилеев и частые полустанки болезней! И уже не свернуть! Рухнешь под откос, и врежешься в землю!
На пустынной дороге мы с душою одни! И всё ближе и ближе смертельные дни.

Ну что ж, нагулялся, пора и в дом, в тепло, кефир пить. Прощальный взгляд на плафон луны, ещё шаг – и нет леса, есть холл санатория.
На скамьях у раздевалки компания любительниц балов. Неспешно сбрасывая «лодочки» и обувая сапоги, слушают ту самую дамочку в меховой шляпке, что пыталась меня заарканить на танцы:
- Насмотришься этих ужастиков про конец света и думаешь: повеситься, что ли?
- Свят, свят, свят! – тихо крестится одна из компаньонок.
- А потом подумаешь: а вдруг люстра не выдержит?! Жалко!
Раздаются смешки.
- Уж лучше отравлюсь! А вдруг не получится? – и сама засмеялась. – Сколько лекарств накупила, и зря? Жалко денег!
- Ещё бы не жалко! – шутливо сочувствуют ей.
- Эх, думаю, лучше заварю себе чаю крепкого, напьюсь – и хорошо! И плевать на конец света!
Общий хохот.

Всю ночь мучила меня правая нога: то терпла, то раздирало её калёными иглами. И только в шесть утра понял причину этого: валом повалил снег! Всё стало белым царством!
Резкая смена погоды и молодым-то не в кайф, а уж «старым перечницам»!
Еле поплёлся на завтрак. Но когда кашки поел, омлетик употребил, чаю попил, полегчало. Чуток отдохнул «дома» и на циркулярный душ – гимнастику сосудов.
Ах, как покалывают, как впиваются в тебя мелкими иглами горячие струйки! Круговой душ! Отличный массаж!
Потом ароматерапия. В комнате полусвет, с фонограммы звучит птичий щебет, в помещении запах лаванды, все дремлют, засыпают, сопят, похрапывают, и через полчаса так неохота возвращаться в действительность! «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!»
Звучание леса стихает, вспыхивает свет, «пенсы» пробуждаются и, полусонные, потягиваясь на ходу, отправляются в другие лечебные кабинеты: массажный, «соляную пещеру», «углекислые ванны» и т.п.
В три часа выходим с женой на прогулку.
День солнечный, яркий, морозный, с блёстками свежего снега. Лес наполнен прозрачной голубизной и весело ходить по широкой аллее с лебяжьими пуховиками по сторонам. И воробьям весело! Чирикают, прыгают как бойкие шарики, радуются чистому снегу. Маршрут наш обычный: до электрички и обратно. Однако на сей раз, возвращаясь, на пересечении аллеи с просекой сворачиваем направо, и – о, ужас! Идём мимо участка леса, уничтоженного короедом. Берёзы, осины, ольха – мёртвые, ветви устремлены к небу, словно умоляют, кричат о помощи!
Когда лес был здоров, под летним ветерком тут было такое листоплескание! Сейчас голяк! И доска-объявление: «ООО «Роща» предлагает свои услуги по уничтожению короеда. Оплата по договорённости».
Ясно: сдерут – мало не покажется! Где ж у санатория деньги? «Дачные», скорее всего, осели в частных карманах, а других нету. Многие лесничества упразднены: дорого! А терять подмосковные леса дешевле? Развращены мы своим богатством! Слава Богу, хвойные пока устояли перед пожирающей гадостью! Сосны, ели – высоченные, вековые, могучие! И дятел-желна старается! Обстукивает, выслушивает и лечит! Терапевт и хирург в одном лице!
И тут же птички-синички, птички-невелички! Как радует душу ваше уютное теньканье! Звените, звените, милые, торопите весну!

Ночью мою правую ногу взрезали Порошенко с Коломойским и дебоширили там до утра! Что я только не делал, дабы избавиться от их присутствия, - и массировал свою изнурённую бунтующими сосудами конечность, и дрыгал ею, и ублажал её мазями, и ношпу пил, - нет, никак! И только с рассветом, когда и ясно, и свежо, чеканны облака восхода, - только тогда непрошенные гости покинули мою бренную плоть. Ахти мне! Ведь говорил себе: «Не включай, не включай перед сном агитационную будку!» Нет, включил! И получил! Теперь хоть часок поспать!
Поспал, слава Богу! Два часа поспал! Шик! В восемь почистил зубки, попил «Нафтусю», повалялся чуток и аллес марширен ин столовейшен, и оп-ля: кушать подано!
Баре мы тут, лентяюги матёрые! Какие заботы, какие вопросы? «Кто виноват?» и «Что делать?» Никто не виноват и ничего не делать!
«На праздность вольную, подругу размышлений!»
Не-ет,и размышлять неохота! Даёшь растительное существование!

Луна всё так же бесстрастно отражала солнечный свет, машины на дороге шумели всё реже, прогулочные аллеи опустели, только спешащий с электрички житель посёлка и особо охочие до целебного воздуха «пенсы» ещё оживляли покой и безмолвие старого леса.
И тут из главного корпуса выскочила и ошалело помчалась короткой дорогой к забору, к выходу, столовская новенькая Лена, это она сегодня так суматошно и неловко осваивала обязанности подавальщицы и плакала от возмущённых замечаний бесконечной прорвы старого люда, - не ту кашу подала, не тому щи привезла, перепутала столы: на тот надо было пять гуляшей, а она подала голубцы, а тем, кто заказывал голубцы, она привезла тефтели, а тем, кто ждал тефтели, сунула плов, и все ворчали, жаловались начальству, а она, Лена, с таким трудом, по знакомству, проникшая сюда, где можно и самой питаться, и домой таскать полные сумки еды, тряслась от страха, что её уволят, выгонят, а дома пьющий безработный муж, сноха и маленькие детки, и все хотят есть, и все требуют с неё, с Лены, и теперь, наконец, трудовой день позади, она радостно мчится домой и в руках у неё сладкая тяжесть – то, что уделили ей на кухне – две полные сумки еды! И на ходу выпалив встреченным на дороге уже знакомым и сейчас таким безобидным и доброжелательным её едокам – старичку со старухой: «Ой, домой спешу, на городской автобус успеть, а потом ещё с автостанции в деревню минут сорок ехать, не опоздать бы!» - она во всю мощь своего сильного крестьянского тела, с длинными ногами, хваткими руками, крепкой спиной, запалённо спешит домой и чалит с собою счастье!
В завтрак рассказываю соседу по столу о том, что вчера видел Лену, она – легка на помине, как раз привезла нам пшённую кашу и сырники, - видел её с двумя сумищами в руках, живёт она в деревне, значит, добралась туда за час до полуночи, последним автобусом, а сегодня в столовой была уже в полвосьмого, т.е. выехала из дому в шесть утра, первым рейсом.
Я ей сочувствую, а сосед ухмыляется:
- Я в советское время работал на оборонном заводе, дисциплина строжайшая, на проходной при входе-выходе шмонают, невозможно даже мелочёвку какую-то внести- вынести, а столовские наши каждый день пёрли домой две сумищи!
Он седой, я седой, и оба, посмеиваясь, сокрушённо покачиваем головами: «несуны» в игольное ушко верблюда протащат, и никакая охрана им не преграда!
Как говорит мой приятель-цыган: «Если на работе нечего украсть, это не работа, а подлость!»

Когда из дому звонил в «Правду», узнавал об условиях проживания, меня спросили:
- А вы надолго?
- Восемнадцать дней, по бесплатной путевке!
В ответ разочарованное:
- Извините, я думала, вы «платник»!
В пять вечера из Москвы на социальном такси прикатила весьма пожилая пара, долго выгружалась, наконец, оскользаясь на нерастаявшем льду, двинулась в санаторий. Он катил за собой чёрный в светлую полосочку чемодан, она несла пакеты, из которых торчали бананы, китайский термос и что-то, завёрнутое в тёмные тряпицы.
В холле рассыпалась в любезностях престарелая гардеробщица:
- А мы вас ждём, уж так ждём, думали даже, что не приедете! Давайте, давайте сюда ваши куртки, чемодан, пакеты, а сами идите к администратору, она у нас до пяти работает, специально для вас задержалась!
Значит, это «платники»!
Я сходу окрестил его: Френсис Дрейк! Для несведущих поясню: это один из самых кровавых пиратов, далёкий предок Уинстона Черчилля, заслуги Дрейка перед Англией – награбленное часто шло в Лондон – привели к тому, что он был прощён королевой и удостоен почестей.
За ужином я вновь узрел эту пару.
Он уверенно, по-хозяйски шагал впереди, никому не уступая пути-дороги, она за ним тихой курочкой.
Его крохотный носик воинственно вздёрнут, взгляд небольших серых глаз упорен, смел,- ни дать, ни взять далёкий предок сэра Уинстона,- скорее всего, он военный пенсионер, чувствуется строевая выправка, левая рука травмирована, он держит её на отлёте, пальцы прямые, не сгибаются, ну, точно: пиратское прошлое! Так и ждёшь, что сейчас взревёт:
- Сарынь на кичку!
Или как это по-английски? «All a board!» – «Все на борт!»
Важно усаживается за отведённый им стол,- не «пенс», а фунт стерлингов, - рядом обустраивает жену, им привозят что-то вроде шницелей – и всё, прощай пиратское прошлое, здравствуй, мирная санаторная жизнь!
Уткнулись в тарелки и сразу стали беззащитными: когда подносят пищу ко рту, руки трясутся; ножом «пилят» долго-долго, чтоб кусочки были поменьше, чтоб легче было жевать их вставными челюстями, и при этом исподволь поглядывают по сторонам: не заметил ли кто их немощи? Пенсы вы мои «пенсы», как мы ни петушимся, с возрастом не поспоришь!

В соседнем ряду, за столом визави от нас, четыре пенсионерки, у торца мужчина, явно «платник».
Он моложав, хотя седина уж прихватила его виски и шевелюру, профессионально весел: за едой бесперечь потешает соседок, «мадамов» весьма преклонного возраста, они счастливы, им так не хватает молодой энергии, радостного общения, и вот у них такой оптимистический кавалер! Нить их жизни всё тоньше, людская роща вокруг них стремительно редеет, а тут такой бодрячок!
Ему же необходимо быть в центре внимания, пусть даже старушек, необходимо смешить, потешать и купаться в лучах пусть маленькой, крохотной, но всё-таки популярности, всё-таки он не такой, как все, он ой-ой-ой! Артист!
«Эстрадник!» - сходу определил я, и вскоре получил подтверждение своей догадки: он шёл с каким-то седобородым «пенсом» и серьёзно, без малейшей улыбки обсуждал только что прошедший эстрадный концерт.
«Культурная жизнь» в санатории «на уровне», часты выступления самодеятельности какого-либо санатория или отдыхающих, или Москонцерта. То, что я слышал, проходя мимо концертного зала, было профессионально, видимо, поэтому артист говорил просто, без аффектации.
Но стоило ему подойти к своему столу, к своей публике, он тут же рассыпался «мелким бесом», и тут же зазвучал громкий, довольный смех старых женщин и его самого.
На ялтинском пляже я как-то наблюдал за народным артистом, всероссийским любимцем. Он не мог спокойно загорать или читать что-либо, он изнемогал в отсутствии зрителей, их смеха, их одобрения.
Но вот, наконец, он поймал в свои сети белобрысого паренька и обрушил на него шквал анекдотов и расцвёл от внимания к своей персоне, он рассказывал, изображал, и сам смеялся, ржал, хотя паренёк слушал его спокойно и посмеивался для приличия, дабы не огорчить известного человека, но лицедей «ловил кайф» и всё «шарил» по сторонам: видят ли его успех обитатели пляжа, и снова поддавал жару!
В первые же дни нашего отдыха  жена моя устремилась в санаторную библиотеку и принесла себе детективы, а мне Куприна . В коридоре указала:вот зав.библиотекой, она же зав.концертным залом, зав.кинопрокатом, организатор экскурсий, вокалистка и чтица в концертах.
Как-то, когда эта женщина проходила мимо скамейки, где я сибаритствовал под солнышком, я спросил её о Муранове, - был там однажды, давно, но попал на внезапный музейный выходной. И услышал исчерпывающую информацию об этом замечательном уголке Подмосковья.
А вскоре увидел, как «столовский артист», тот самый балагур и отрада старушек, пытался «подбить клинья» под эту даму, ещё молодую шатенку – тоненькую, изящную, и, чувствовалось,с немалым духовным багажом.
Женщина тихо и спокойно, буднично «припечатала» атакующего:
- Вы знаете, я столько натерпелась от алкоголиков, что заигрывать со мной бесполезно!
- Но я не пью! Я не пью! – растеряно защищался артист, враз потускневший и даже, почему-то согнувшийся, как от удара поддых.
- Всё равно! – холодно отбрила она. – Вы мне неинтересны!
 И ушла – спокойная, невозмутимая, независимая.
Артист остался один: мрачный, потерянный, постаревший, сгорбленный.
«Дайте бедному шуту звездочку вон ту!»
И для шута есть плаха.

По другую сторону коридора, напротив нашего жилья – «платница». Высокая, рослая, стройная, ещё не старая, в длинном чёрном пальто и чёрной широкополой шляпе, она мало гуляет, больше читает в своём одноместном номере. Всегда элегантна: чёрный костюм или светло-жёлтая блуза с коричневой юбкой, шерстяная ярко-красная кофта с тёмно-бордовой юбкой или голубой жакет с чёрной юбкой. Правильные черты лица, глаза тёмные, спокойные. Постоянно серьёзна.
По лестнице спускается, ставя ноги наискосок, иначе ступня не умещается на ступеньку. Неизменные чёрные туфли на небольшом каблучке.
Сюда её привез сын на «Вольво». Уезжает на сверкающем чёрным лаком явно служебном «Порше», сидит позади шофёра.
Отдыхала неделю.

Самое лучшее время здесь – август. Поэтому в августе только «платники», почти всегда молодые, здоровые люди, для которых главный смысл жизни в любовной охоте! Чего только с ними не происходит! Лет пять назад случился курьёз: мужичок подцепил смазливую бабёнку, купил вина, конфет и когда стемнело, пара зашла «во кусты». Стали выпивать, она пожаловалась, что озябла. Мужчина галантно набросил ей на плечи свой пиджак, начались поцелуи, страсть запылала, он снял брюки, а она, сбросив трусики, отошла на минутку.
Услышав журчание, он,снедаемый желаньем, прилёг на траву.
Подруга задерживалась, он терпеливо ждал, пока в мозгу не ворохнулось: а в пиджаке-то бумажник с деньгами и паспорт.
Позвал её – молчок! Пошёл посмотреть – ничего, кроме лужицы!
Вмиг протрезвев, он вскочил в брюки и, схватив её трусики, скорей на трассу, там попуткой до милиции, где, выложив на стол дежурному самую интимную часть дамского туалета, потребовал розыскную собаку, чтобы понюхала и по следу нашла воровку!
В тот вечер хохотала милиция, на другой день – посёлок.

Ну, а сейчас, весною, из-под тающего снега нет-нет и проглянут резиновые «крокусы», видно, любовная охота длится здесь до глубокой осени, пока санаторную территорию не заполнят седовласые «пенсы», тогда уж только игра в любовную страсть, притворство, врачи говорят: для здоровья полезно, подгоняет кровь, только надо обязательно пить кардиомагнил или «Тромбо АСС», иначе какая-нибудь жировая бляшка сорвётся со стенки сосуда – вот и тромб, и милости просим в загробное царство! Веселуха!

- Ну что там по телевизору, будь он неладен! - жена берет пульт, включает «ящик». - «Танцы на льду»… танцы на паркете… ещё танцы… «Детский голос»… трёп-шоу… - Ну, прям, смотреть нечего!
А что приёмничек? Так, ватные новости, чтоб, не дай Бог, не просочилась истина, подобно сукровице!
- Знаешь, ну их всех на фиг, давай-ка спать! – предлагает жена.
Но не спится. Взял Куприна. Читаю с полчаса. Потом, выключив свет, думаю о «Молохе».
Классика, дорогая моя, как хорошо, что ты есть на свете!

- Шарлапарла из Партарла! - напеваю я шутливую песенку Н.А.Римского-Корсакова. Потом импровизирую на ходу:
 Когда тётка впервые спросила её:
- Ну, как муж?
Она сказала:
- Умирает, но держится!
В другой раз на тёткин вопрос ответила:
- Умирает потихоньку!
В третий раз рубанула:
- Умирает, но так медленно!
Жена принимает сарказм на свой счет, обижается, плачет, и мне совестно: ведь она так трясётся надо мной, так заботится! Эх, старость, старость, что ты вытворяешь!
Деда моего однажды огорошили сослуживцы:
- Коля, отец твой на улице просит милостыню!
Дед был контужен услышанным, прихватило сердце, но, чуть оклемавшись, он помчался на улицу: действительно, мой прадед стоял с протянутой рукой!
А дома нашли у него под подушкой куски хлеба!
И это в армянской семье, где более всего любят Господа Бога, родителей и детей, где о старейшине заботятся всей роднёй, ему самая вкусная еда, самая удобная одежда, самое сердечное слово!
Так нет же, прадеду показалось, что его бросят, а одинокого старика и воробьи заклюют!
Немощность порождает  опасливость, опасливость – подозрительность, далеко ли тут до нелепостей!
Избави меня Бог от подобного!
Значит, надо помочь организму: больше гулять!
И гуляем! Заставляя себя, вдалбливая друг другу, что в Москве этого хвойного леса и этого целебного воздуха не будет! Не бу-дет!
«И в скудной своей черепушке мыслями великими обуянный, внезапно увидел надмирный свет и сползла с очей пелена  и ужаснулся : как легко заблудшей душе соскользнуть в пропасть!».
На ходу хорошо думается.

Желающих поехать на экскурсию куда больше, чем вмещает санаторный ПАЗик! Мураново, Пушкино, Сергиев Посад! Сейчас едут в Хотьково: поклониться праху родителей Сергия Радонежского, они покоятся у тамошней церкви. А уж потом в Посад!
Я не раз бывал в Лавре, в храмах нисходила на меня благодать и отступали нервотрёпки, конфликты, словно Господь простирал надо мной свою длань! И хотя тогда я был ещё на пути к Богу, ещё  не пал к Нему в ноги, не возопил, не восплакал, не взмолился о прощении своих грехов несметных, ещё не верил в Него всей душой, Он, как я понял позднее, всегда верил в меня, спас меня, дал мне силы жить дальше.

Если за Сергиевым Посадом свернуть налево и ехать гребнем крутой горы, вас непременно остановит манящая даль! Равнина простирается до самого горизонта и тает в лиловой дымке.
Сама гора приветлива, ласкова, здесь берёзки и сосенки, гудят шмели, пахнет вольным зелёным духом, он всегда летает там, где сочная трава прогрета солнцем, а поутру искрится росою. Над глинистыми обрывами в нежной муравке разбежались маслята, под обрывами струится речушка, глядит на мир кроткими омутками, и всюду тишь и покой, и у всего молодые глаза!
Славная пора лето! Всё цветет, зреет, холодные росы густы, обильны, падают солнечные дожди, радуют радугами, всё налитое, сильное – дивная жизнь!
Километров через двадцать гора сходит на нет, и по осени путника ждут в поле колосовики и боровики, на вырубках вдоль дороги дружные рати опят, а в мощном лиственном лесе, где сыро пахнет грибами, обабки-подберёзовики, красношляпные подосиновики и их величества белые! Только успевай наклоняться и срезать урожай!
ОкрУга «Правды» чудесна! Сколько красот я унёс из могучих лесов у ярославской дороги,  сколько грибов, малины!
Сколько летних месяцев прожито в Клязьме, сколько хожено в Мамонтовку и далее – в Пушкино!
«Пригорок Пушкино горбил Акуловой горою!»
А под горою река! Она истекает из громадного Учинского водохранилища – поилища столицы. Чистая, вкусная, всегда холодная от родников учинская вода самотёком идёт по каналу аж до Москвы.
Славно жарким днём брести берегом этого прямого как стрела канала, то углубляясь в сосново-еловый бор, где россыпи земляники на прогретых светлых полянах, то опять подаваясь на открытое место, где вольно идётся и дышится, где тебя так ласково обнимает лето!
Само водохранилище недоступно «массам», рыбалка там по спецпропускам и купленным лицензиям, и мало кто бывал там, вот местные и уверяют друг друга, что рыба в огромном озере исполинских размеров! Ведь так хочется верить в метровых судаков, окуней, карасей, сазанов, карпов, щук! Но жизнь, случается, превосходит мечтания: щуку там можно встретить поболе метра!
Канал с одной стороны водохранилища, речка с другой.
Уча - река не широкая, не глубокая, изгибами заняла всю долину и водное тело своё, прикрытое волнистою рябью, щедро дарит пловцам и гребцам. Водица вовсе не тёплая, плюхнешься с берега, пронырнёшь чуток, поплещешься самую малость и скорее на сушу, а там прильнёшь к горячей груди земли-матушки и блаженствуешь под лучами того самого солнца, которое спускалось когда-то в дыру за деревней, - она, по словам поэта, была низом Акуловой горы, что горбила Пушкино.
И беседы «за жизнь» на учинском берегу, под винцо с яблочком, и внезапная гроза, загнавшая нас с тобою, подруга, под лежавшую вверх килем лодку, и беззаботная влюблённость!
И ты, весёлая Уча, дарила нам своё участье! Всё это было так давно, что кажется: всё было счастье!

Согласно санаторному распорядку послеобеденный отдых до четырёх часов. В половине пятого полдник: яблоко печёное или стакан кипячённого молока с огромной ржаной лепёшкой.
Мы с женой, не соблюдая официального режима, как всегда, в три отправляемся гулять. На пяти ногах: она на своих двоих, я на своих двоих, да еще нога-клюшка, я с этой подпорой как пилигрим-калика всеходящий, без неё только дома «рассекаю» как молодой. А если отважусь и на улице хорохориться, правую ногу прихлопнет судорога: недели на две скуёт и никакой троксевазин-троксерутин не в силах справиться с этой каверзой. Лучше уж не шутить с организмом, этот фон барон требует к себе полного уважения – непременно!
Поуважаем так с часок свои «органоны», походим заледенелыми дорожками, минуя частые лужи, и в санаторий.
Идём первым этажом мимо актового зала, а там дурным голосом воют  что-то, похожее на мелодию. Раздается восточная музыка, и я вижу, как стоявший у входа в зал черноволосый, черноглазый охламон в обвислом пиджаке и мешковатых брюках изгибается, будто его магнитом потянуло, и исчезает.
Мы вслед за ним. Бог ты мой! На сцене под пряные звуки магнитофонной  зурны изображают танец живота семидесятилетние старухи, многие из них с обильным брюшком – действительно, танец живота! Умора! Но у охламона горят глаза, он шумно восторгается, аплодирует, «пенсы», а их полный зал, подхватывают одобрение и, вдохновлённые этим, «дивы» на сцене прибавляют «жоксу»! Видели бы прилипшие к телевизору их мужья- «владыки», на что способны престарелые «одалиски»!

«Если Магомет не идёт к горе», она его вызывает!
Рядом с дверью каждой палаты – прозрачный кармашек, туда кладут назначения на  лечение, на приём к врачу.
 - Ой, какие рубцы! – сокрушается почтенная дама-терапевт, изучая мою кардиограмму. – Вы живы только благодаря таблеткам!
- Скажите спасибо лекарствам! – это уже дама-кардиолог.- У вас надорвана  и блокирована левая ножка сердца! Если совсем оторвётся…
Значит, я живу враскорячку: одной ногой на этом свете, а другой…
Стоп! Зачем спешить ТУДА, если мне и здесь хорошо?!
Бродим с женой по терренкурным дорожкам, дышим чистотой, наблюдаем.
Не раз видывал, как мышкуют лисы – охотники с тончайшим обонянием и слухом: надо учуять грызуна, услышать ход его под снежной толщей, изо всей силы прыгнуть и, пролетев с метр по воздуху, вонзиться в снег мордой, чтоб, вмиг пробив снежный покров, попасть на бегущую по земле норную тварь и цапнуть её.
Но чтоб мышковали собаки, такое я вижу впервые: делают все точь в точь, как лисы. Псовые!
Так, а эта мадам, пузырёк-утконосик, что здесь делает, в чем её охота? Губы по-прежнему вытянуты трубочкой, но уже не трясутся и не смыкаются-размыкаются ежесекундно, плотно сомкнуты, да и взгляд, и манера другая, уверенность в каждом движении, лезет в карман, и что? Закуривает! Ай да «Правда»! Пару недель назад была трясущимся инвалидом, а сегодня тремора нет и в помине, и, видимо, гормоны взыграли – захотелось сбросить вес, чтоб нравиться противоположному полу, отсюда и покуривание, в надежде на похудание. Впрочем, жена говорила, что эта мадам не пропустила ни одного занятия лечебной физкультурой! Женщины активнее мужчин!
А как же тот мужичок в дешёвеньком зелёном спортивном костюме? Возле главного корпуса, на очищенном от снега асфальтовом узкорёчке он потемну, в слабом свете далёких фонарей, топтался-крутился на месте, делая  сто оборотов, я едва не сбился со счёта, потом он пять минут бегал туда-сюда метров по тридцать, и снова крутился, и снова бегал, и ходил на пятках, на носочках, и махал руками, видимо, избавляясь от хондроза, и снова «фуэте», и снова бег.
В Финляндии, где медицина бесплатна только на уровне медсестры в поликлинике – не более трёх дней оплачиваемого отпуска  и «шаровой» рецепт на лекарство, а потом врач в больнице и это безумно дорого, - люди, чтоб сберечь здоровье и деньги, свободное время отдают спорту, и, конечно, не курят!
А вот мадам-утконосик стала покуривать, видимо, решив, что навсегда исцелилась от хвори, - наивная душа: в Москве, вне санатория, болезнь быстро вернётся.
Здоровье – это кошелёк с золотыми червонцами! Будем же бережливы!

За два дня до отъезда передал с женой свою книжку в дар санаторной библиотеке.
Назавтра случайно встретили заведующую. Она остановила нас , поблагодарила за книгу, сказала, что взяла её домой и, начав читать, не смогла оторваться.
Мне не оставалось ничего иного, как попросить принести завтра мою книжку сюда:
- Я надпишу её Вам, в подарок!
Когда на другой  день зашли с женой в библиотеку, я подивился царящему там порядку, стеллажам, полным книг, стендам с комментариями и, главное, тому, что к заведующей стояла очередь книгочеев! Они с интересом глядели, как я пишу в своей книге: моё авторство выдала фотография на обложке.
А перед  отъездом  зав.библиотекой зашла к нам  проститься и взять с меня слово, что если мне доведётся ещё раз отдыхать здесь, я непременно встречусь с читателями и что я пришлю ей другие свои книжки.
Эта встреча приободрила меня. В нынешней России, где восемнадцать процентов взрослых за всю жизнь только однажды держали в руках том художественной литературы и при этом не дочитали его до конца, где в книгоиздательствах всё чаще отвергают рукопись, если в ней длинные предложения, требуя лишь коротких, почти рубленых фраз, мотивируя это тем, что компьютер внедрил в сознание клиповое мышление и люди не станут читать что-то более сложное, чем то, что видят в «Одноклассниках» и вообще в сети, - сегодня встретить в небольшом санатории такую библиотеку, такую тягу к литературе поразительно!

И вот отъезд. Ранний обед и в два часа ПАЗик подан для желающих уехать на электричке.
Модная «гранд-дама» - на высоченных каблуках, в искусственной чёрной шубке и чёрной шляпке – оставляет на асфальте свой ярко-красный чемодан, сама влазит в автобус и оттуда:
- Мужчины, ау! Кто-нибудь мне поможет?
Расчёт безошибочен: дряхлые «пенсы», взбодрённые санаторием, вмиг почувствовав себя джентльменами, бросаются к чемодану и общими усилиями погружают в автобус.
Дама улыбается и прощально машет ручкой.
Следом за ней влазит «пузырёк-утконосик», оставляет свой шикарный тёмно-коричневый чемодан у автобуса и, смущаясь, просит «пенсов»:
- П-п-подайте, пожалуйста!
Те нехотя поднимают чемодан, переносят над ступенями, она, подхватив груз, благодарит:
- С-с-спасибо!
 И тоже машет им.
Тут подвозит огромный тёмно-синий чемодан ещё одна женщина, тоже оставляет  его  на земле, сама влазит в автобус и кричит оттуда:
- Подайте, пожалуйста!
«Пенсы» поняли, что «попали», но, делать нечего, кряхтя, поднимают тяжесть и ставят на пол автобуса.
Хозяйка шлёт им воздушный поцелуй, машет ручкой, кокетничает:
- До встречи!
Шофёр закрывает двери и трогает машину. Теперь машут грузчики-«пенсы», машут с чувством явного облегчения.
Через двадцать минут автобус возвращается, в него загружаются те, кто едет в Москву: сплошь семейные пары, только «щепка» в одиночестве, она в жёлтом пальто, её ярко-жёлтый чемодан едва ли не больше неё самой, конечно же, ей помогают, ну, а свои вещи уж как-нибудь сами!
Всё! Прощай «Правда»! Долго будем тебя вспоминать, до самого жизненного предела!
Эх, пожить бы ещё! Сколько можно было б ещё любить! Сколько можно было бы прочитать книг! Написать, поставить, сыграть! Подарить людям доброго, славного, замечательного! Сколько б ещё! Сколько б ещё! Сколько б ещё!
                «Ах, если бы юность умела,               
                Ах, если бы старость могла!»