Пурга

I
Был конец января, морозно, уже опускались, как темная шаль, сумерки, и понемногу меркло в вышине серое городское небо. В спортивном зале института над ребятами висел жаркий туман. Тренировка по волейболу была в разгаре. Ярко светили лампы, отражаясь мутными пятнами в бело-желтой окраске полов, бликуя в далеких, чуть не под самым потолком, окнах. Гулко раздавались хлопки по мячу, перемежаемые возгласами «аут-аут», восторженными воплями или угрюмыми «у-у-у-у». После всякого розыгрыша – то справа, то слева жидкие аплодисменты – ребята ободряли себя, выказывая оценку игре товарищей по команде, а заодно и своей. Сквозь эту мешанину, нет-нет, прорывался хриплый, но все еще сильный басок старого тренера, звучные отчетливые его команды, какие-то наставления, иногда – слышалось и едкое ругательство, недовольство, вразнобой с осторожною похвалой. Пронзительные звуки свистка рассекали пространство.
В перерыве, подвязывая шнурки и утирая футболкой ручейки пота с лица, Юрий подозвал жестом Вадима.
- Сегодня отговори меня. Как хочешь, но сделай. Применяй силу, за ворот удержи. Но не пускай.
Вчера Оксана сказала, что он просто друг. Рухнули вмиг надежды, нарисованная фантазией мечта расплылась разноцветным пятном, потускнели краски. Юра впервые увидел Оксану в читальном зале, она, тоненькая и хрупкая первокурсница, с живыми глазами, белокурая и чуть бледная, казалась почти прозрачной, даже ее этот сине-зеленый свитер, очерчивая ее ручки и талию, лишь дополнял иллюзию эфирности. Солнце светило в окно, лучилось вокруг нее, сквозь нее, и в какие-то мгновенья чудилось, что она – и есть солнце. То были первые дни октября. Конечно, он не запомнил, что за книга была у ней, не сохранила его память первого «привет» или что он там ей наплел. Восторженно рассеянный, он не узрел никаких деталей. Только свет, потоком заливший читальный зал, не то из окна, не то из этой девушки – его лишь запомнил. С тех пор Юра каждый день был у ее порога. Уроки ли, тренировка ли, ясно ли, пасмурно. Висела ли в воздухе тонкая, как шелковое кружево, морось – шел. А если сильно лило, то, выходя из спортзала – втягивал голову в плечи, нахлобучивал капюшон – и легонько бежал. Не вполне сознавая, будто не сам, правил он всякий вечер в сторону ее дома. Почти всегда пешком – нетерпение не давало ему выждать автобуса, тем более, что бодрым ходом до нее всего пятнадцать минут. 
Юрий влюбился в Оксану уже давно, сам не понял, когда произросло в любовь его пылкое к ней притяжение, и думал, что такого момента и вовсе не было. Вспыхнул тогда, в читальном зальчике, всполохом ее свет, и все. С тех пор и любит.
Она будто бы с неохотой принимала его ухаживания. Будто, немного с уступкой, немного усталая, мол, ладно, но никогда не отказывала. Вот он тут, первый раз у ее окна, безо всякого предупреждения – вышла, и потом уж говорил ей в конце разве что «до завтра», и она как будто «ну да». Гуляли аллейками, друг от друга на небольшом расстоянии, он шутил, мелодией лился в ответ ее смех, еще ее болтовня про разное, про новых ее друзей, про первые интриги, и ручейными струйками милый голосок отдавался у него в сердце. Тем и жил он дорогой домой. Это все: ее взгляд, ее тонкие руки, мягкие, изящные ее движения – наполняли ему дух, но ненадолго. Просачиваясь, уходило к утру это куда-то прочь, оставляя неодолимое томление, и жажду – насытить ею самой дух сызнова. Эта жажда его и вела после, вечером. Несмотря ни на что – топал к своей – не своей Оксане.
Его друг, Вадим, уже давно свыкся, что после тренировки они расходятся в разные стороны. Тот - на квартиру, какую на паях с ним снимали, а Юра, стало быть, в противоположную сторону. Пробыв с Оксаной примерно час – столько она ему уделяла времени, Юрий брел понемногу обратно, и когда приходил к себе, Вадим успевал выпить чайку, часочек вздремнуть, и даже доканчивал подготовку уроков назавтра – правда, он их готовил едва-едва. Зато, как верный дружище, к ужину не притрагивался – ждал компанию Юры.
Юра мало делился подробностями своего рандеву. Потому что не запоминал их, да и запоминать было не нужно. Наполнялся, подпитывал свою к Оксане нежную преданность, и этого было вдосталь. Правда, Вадим порою подначивал друга, что, мол, да как. А там ведь и поцелуя простого-то не было.
Может быть, Юра бы и без ее поцелуев сыскал в ее обществе все, что душе нужно, вот так и ходил бы тысячу лет каждый день к ней и потом обратно, но тысячи лет, понимал, не будет, и ничего скоро не будет; если она не полюбит его в один благодатный день, то полюбит кого-то другого, ведь не терпит сердце пустоты. Так что он, набиравшись смелости, делал попытки. Взять за руку. Прятала свою ручку в карман, или отводила в сторону. Обнять или даже поцеловать. Она отступала назад и загораживалась, скрестив руки, а если заставал врасплох, то и тогда отворачивала от него свое личико. И холод пронизывал его вмиг насквозь, так, что дрожало нутро, и весь дивный вечер с ней мигом выдувался из его души будто тонкий запах любимых духов ледяным сквозняком, и, он ощущал опустение практически сразу же, даже не воротившись домой. Вадим говорил другу разное, пересказывал институтсткие всякие дела, а тот только механически, китайской куклой, кивал и не слушал.
Смелости он набирался в следующий раз нескоро. А когда наступал момент – все повторялось, как и тогда.
Выходные тянулись теперь особенно тяжело. В пятницу он уезжал со съемной квартиры домой, и ее отец забирал домой. Хоть жили они в разных пригородах, он и тогда бы отправился к ней, хоть пешком, пусть и пришлось бы шагать весь день и всю ночь, но на то ему разрешения от нее не было. Пока его товарищи ждали с нетерпением конца учебной недели, Юрий этот момент невзлюбил и боялся, пуст был его дух в выходные; быть может, если бы хоть вечером пятницы, хоть мельком бы, повидать ее, то б и жилось полегче, но от четверга до понедельника – пропасть, когда вот так. Вечер же воскресенья, в отличие от всех других, напротив, он поторапливал – ведь завтра увидятся. И думал еще мечтательно, вдруг новая неделя сулит лишь хорошее. Поцелует? Хотелось бы. Полюбит? Ведь однажды полюбит же, отчего бы не в эти предстоящие деньки?
Позади были показавшиеся ему немой во тьме вечностью новогодние празднования, и уже затрещали вовсю крещенские морозы; уж и Вадим давным-давно позабыл спрашивать, как с Оксаной дела, только бросал на товарища тайком сочувственный взгляд. Но не забывал каждый день передумывать по сотне раз про это все Юра.
Прогулки стали куда короче из-за морозов, ее чудесное похихикивание сократилось тоже, и живые глаза ее будто пореже взглядывали на него. Или ему так казалось? Вчера снова отважился попробовать поцеловать – напрасное. Оксана опустила взор свой на землю, где переливался блестками снег и, переминаясь, готовилась впрыгнуть в подъезд, но он удержал ее, ведь пора было поговорить.
- О чем ты хочешь поговорить? – Зажурчал прерывисто голосок, ведь догадывалась сама, о чем.
У него же роились мысли, искал слова, и не решался никак отобрать нужные, правильные. Растеряв все думки и затянув паузу, насилу выдавил:
- Я… не нравлюсь?
Он быть может, осознавал все и без этого, но влюбленному рассудка всегда недостает, пусть уж лучше, чтоб не съедали почем зря сомнения, жахнет суровая явь, как молоток у судьи, щёлк, и готов приговор: приходить еще и еще, и еще; или никогда больше.
Ее голосок споткнулся через это «не», и загорелись огнем, было видно, щеки, засияли в волнении глаза; едва-едва, будто лишь тихое дыхание, отделились от ее губ два слова.
- Мы… друзья…
Юра отступил назад от нее, еще немного попятился, вот уже между ними семейная пара свободно проходит с ребенком в коляске, а глаза этих двоих обращены все еще друг на друга, и замерли. Он, подняв вверх на прощание руку, наконец, обернулся, и быстро стал удаляться. Оксана исчезла в черном дверном проеме.
И вот, спустя день, в спортзале, просьба его: «Вадим… не пускай!». Вадим обещал.
II
Сколько в жизни любого из нас невыполненных обещаний? И когда случается первое? Не выполнил данное товарищу обещание в тот день и Вадим. Заехал еще до конца тренировки за тем отец, и увез лучшего друга домой. Что-то надломилось вдруг, и выпрыгнул как-то неловко для блока Юра, и приземлился неаккуратно. Захрустело внизу, не то дощечка, не то нога. Стопа быстро распухла, встать на правую ногу не было никакой возможности – максимум, перенести вес на миг и то пронзала острая, как вязальная спица, резкая боль. «Может, в больницу?» – спросил перепуганный тренер. Юрий поглядел на опухшую стопу, вспомнил, как в детстве подначил всех прыгать на стройке со второго этажа в кучу опилок, а потом полз к дому на четвереньках. Распухло тогда не меньше. Потом само зажило.  «Я на автобус, а там - отлежусь».
Приволакивая туго перетянутую бинтами ногу, фактически, прыгая на другой, Юра кое-как доскакал до выхода, шагнул туда, на мороз, и кинул быстрый взгляд в сторону остановки. Там, справа, стоял нужный ему автобус, только-только начиналась посадка – вполне успевал. Но засаднило грудь. Сегодня четверг. Беззвучный мирок опустевшей квартирки. Впереди нескончаемый одинокий вечер, потом такая же пятница, и суббота, и еще воскресенье. Он, воображал себе предстоящую тоску, растущее, прямо где сердце, жжение, видел комнату, где только стол, и стул, с повешенной на него рубашкой, и видел себя на том стуле, да с разных сторон – но с неизменно опущенной головой. Пока он воображал в голове все это, сам не заметил, что автобуса не было уж, и не было рядом уже института, потому что, не сознавая что делает, Юра припрыгивал в сторону, где Оксана.
«Куда ты? – Говорил он себе. – Ты в своем ли уме? Ты не люб! Ты не дойдешь! Ни за что силы не хватит» Выговаривал себе, и ослушивался, припрыгивал дальше. Ругал себя, убеждал – все без толку: волок позади травмированную ногу.
Четверть часа обычному пешему ходу от института до дома, где жила у тети Оксана. Сколько путь занял для Юрия в тот вечер, один Бог знает. Час. Может и больше. Вызвал ее, сел на ледяную лавочку во дворе.
- Погуляем? – Спросила Оксана, радость как будто сверкнула у ней глазах, но она тотчас отвела прищуренный взгляд, словно чем-то заинтересовалась в отдалении.
- Посижу. Отдохну. Нога.
Рассказал в двух словах ей про неудачный прыжок, про свое падение.
III
Оксана выслушала историю, не отводя от Юрия ни на миг взгляд, и зашумел в ее голове вопрос: «Неужели он меня так сильно любит?» Что Юра любит ее, она ни минуты не сомневалась, но, чтобы вот так. Самоотверженно. Расчувствовавшись, она заблестела глазами, и, стала прятать эту свою эмоцию за суетой. Вертелась подле скамейки, на какой Юра отмораживал зад, давая передых отвердевшей как камень от долгого напряжения левой ноге. Да заодно успокаивая ноющую ломоту в правой. Однако же та, остыв как следует на морозе, тоже стала немного пригодной к употреблению, и последние метров двести пути он на нее немножечко уже наступал.
Оксана, в бежевой шапочке и красных, со снеговичками, варежках, нарезала возле Юры круги, без умолку говорила всякое и то и дело смеялась. А он все был тих. «Ты знаешь, у нас сегодня…» - доносилось до него сквозь негу, охватившую его из-за окончившегося тяжкого усилия, но более от того, что Оксана рядом, что журчит ее лепеток, и льется звенящий смех. И ее красный от холода маленький носик, самый красивый на свете. «А тот паренек с английского…»
Она все тараторила спешно свои историйки и носилась взад и вперед, не чуя мороза, который, кстати сказать, стал как будто спадать. Но ни он, ни она и этого не заметили. Говоря свои разные речи, про то, и про это, она кидала на Юру короткий взгляд, чтобы не выдать своего любопытства и удивления: «Надо же! Любит!» И через время опять «Ох, как же сильно он любит!» Оксана была несомненно рада, что он сейчас здесь. Он не умел прочитать ее поведение, но она в ту минуту переполнялась сама умилением и задором. «Любит!»
Вчера он поставил ее в большую неловкость, потому что ей нравился, но юность всегда хочет всего и сразу. Первокурсница, наконец, в большом городе. Здесь огни и витрины, парки и скверы, пруды, музеи и площади с памятниками. Загоревшиеся ее глаза не знали куда смотреть. И тут он. Юрий. Возник ниоткуда в читальном зале. Она подняла от книги глаза, и вот: высокий (она на носочках ему по губы), четверокурсник, каре-зеленый взгляд… Такой надежный, так нежно влюбленный. Хорошо ли это? Вовремя ли? Не заслонит ли он собою нечаянно от нее мир, сокрыв бесчисленное множество его граней? Он отличный, но увлечься она себе воспрещала – держалась, сколько могла, поодаль, не позволяя даже коснуться, чтоб не ощутить ток, только б не дать пробудиться внутри нее трепету.
Поцелуй – он ведь что? Для иных пустяк, просто символ симпатии, маленький знак, поощрение ухаживать дальше. А здесь – он всё разом, это сведение мостов, начало, которое одновременно, конец всего остального, возможно. Ей нравился Юра. Но нравилось оставаться пока ничьей. Было хорошо иметь свободную от водоворота из мыслей голову, чистое сердце, не стонущее, не волнующееся попусту всякий момент. Ей еще мало лет.
И вот, вчера – случилось нежданное. Он спросил важное, недвусмысленно. Нужно было принять решение. Жаль, но больше нельзя было все оставить еще на какое-то время, так как оно есть. Она испугалась. Сказать, что он нравится испугалась. Взамен проронила глупость. Он не сказал, как обычно, «до завтра», и взгляд его после, потерянный, полный тоски, в нем прочитывалось прощание. Но она не хотела прощаться!
Сегодня в обычное свое время Юра не появился. Неужели, конец? Не придет больше. Как же быть? Позвонить ему? Страшно! В мучительном нетерпении собралась уж уйти погулять – хорошо, что ее подруги вовсе не захотели в этакую погоду покидать своих уютных комнат. Там теплая батарея, нежное одеяльце и ласковый свет настольной лампы, вычеркивающей пятно на столе вокруг дымящейся кружки с горячим чаем. Ни на что не решившись, то накинула, то снова сняла Оксана шубку и шапку, в этот момент раздался его звонок в подъездную дверь. Он здесь, он пришел. Слава Богу! Будет еще у нее момент, чтоб открыться ему, и однажды наверняка скажет, что да, мол, ты нравишься. А пока еще рано. Но куда же запропастились варежки?
Теперь вот он восседал на скамейке, не сводя с нее глаз, был неприлично молчалив, ну и пусть молчит, может, ему сейчас больно, а она все болтала и думала только то самое слово «Любит!» Вчера она беспокоилась, как бы он не затмил собой всё, не отдавая себе отчета, что это, возможно, уже случилось, а теперь ощущала и радость, и робость, и бабочкой трепыхалось ее сердечко. А рядом к ее этой мысли, что «Любит!» она вдруг поставила «И я его!»
Начинало вьюжить.
- Ты, пожалуй, иди, - говорил он ей. - Замерзла ведь. – Но она все не шла. И его не хотела пускать вот так.
Порывы ветра усиливались, швыряя со злостью снежные иглы, противно вонзавшиеся в коченевшие щеки.
- Мне нужно тебя отпустить, ведь метель поднимается. - Он привстал и шагнул было от, но Оксана, впервые держа его за руку, крепко сжала ее, двинулась к нему, такая дивная в своей заснеженной шапочке, и в ресницах ее уже намерзли алмазные льдинки. Ее губы вдруг тронули его губы. Сперва они лишь коснулись между собой, но после пылко, со страстью целовались эти двое, загораживая друг дружку от неистовствовавшей пурги.
- Не знаю, как с тобой быть. Ты доберешься?
- Я буду очень стараться.
- До завтра?
- Прости. Можно, я не приду завтра?
- Можно. Но все равно – до завтра. Я приеду к тебе сама…
- А папа?...
- … Заберет меня там.
И Юра пошел, не чуя, как хлещет по лицу жесткий снег, все вспоминал и вспоминал карамельный вкус любимых губ, жаркое их дыханье. Волнуясь воспоминанием, он думал вот еще что: как же все странно. Он же ведь не хотел. Идти не хотел. Никогда больше к ней. Вдруг – Вадима отец забрал, и неудачный прыжок этот – тоже вдруг. И оборачивается для него настоящим счастьем. Будто кто-то все лихо подстроил. Кто-то могучий. Тот, до кого уж куда там нам. 
Весь путь до дома был против ветра, пурга мешала ему, противилась, пихала назад, от холода и ветра застилало глаза, и будь он в порядке, возможно бы сбился с пути. Но он подвигался так медленно, словно ощупью; увидевший его прохожий посчитал бы, что тот только скачет, замерзший, на месте. Но прохожих не было. Как не было уже и автобусов, и даже такси один за одним отменяли заказы. Только Юрий об этом не знал, потому что даже не помышлял ничего, кроме как пеший путь. Паломник, совершающий дальний ход, в отплату за благодать небесам. Проталкивался сквозь снежный шквал он едва ли, за пядью пядь, но ощущалось им все совершенно иначе. Будто бы он, окрыленный, мчится на немыслимых скоростях, и это не снег проносится мимо, а звезды, галактики и миры. Давным-давно погасли в окнах огни, только увидеть это не было никакой возможности – вкруг с трудом различались метр или два, вряд ли больше. И уж конечно, нельзя было ниоткуда сквозь густую снежную мглу приметить молодого человека, не то перетаптывающегося с ноги на ногу, не то куда-то еле-еле идущего. Три километра он шел полночи, незримая сила вместе с любовью будто вошла в него, привела домой. Юра снял с себя куртку, не увидев даже, что промахнулся, и куртка упала у вешалки, а сам изможденный, прямо в рубашке и брюках, упал на не застеленный Вадимов диван, и мгновенно уснул…