Игра Золотая середина. Часовщик

 

     Алан   смотрел в щелочку неплотно закрытой двери. Он пытался  хоть что-то разглядеть в бумагах мастера, но это было невозможно –  резные бортики по краю стола  надежно скрывали   лежащие на нем чертежи, к тому же стол стоял слишком далеко.  Молодой человек уже собрался было прервать стыдливо-глупою попытку проникнуть в тайну,  как вдруг почувствовал  сильную боль  правого уха – это экономка Абель цепко  схватила его   костлявыми пальцами и медленно потащила прочь.
Он тихонько  ойкнул и попытался вырваться.  Не удалось.  Старуха  поднесла палец к  своим бескровным губам, приказывая тем самым молчать.

—  Раз хозяин не допускает, значит так нужно. И нечего здесь подглядывать.
С иезуитским спокойствием произнесла она вполголоса.

—  Отпусти! Хватит! –   злобно прошептал Алан в ответ.  — Тебе что за дело? Не лезь! Пожалеешь!

—  Я-то знаю свое дело.
Она оттолкнула его и,  прихрамывая,  поплелась к кухне.

— Старая ведьма, ты еще дождешься от меня!

 Потирая ухо,  подмастерье  быстро прошел в мастерскую, плюхнулся на громоздкий табурет и попытался успокоиться. Работа в часовой мастерской требовала сосредоточенности и предельной аккуратности. Правда, задания на сегодня были  несложные – для него не сложные, – и все же с расстроенными нервами лучше за них не браться.
 
—  Что я делаю не так? От чего мастер не хочет посвятить меня в задуманное? Ведь он сам говорил, что я лучший его ученик и помощник. Он научил меня расчетам зубчатых колес, доверяет их контроль,  даже советуется с компоновкой и оформлением. Вместе мы подбираем  новые сплавы, смазки.   Сколько я сделал рисунков и чертежей под его руководством, а полного доверия нет. Почему?
 
Алан начал  вспоминать неприятные моменты в общении с мастером, но запах кофе отвлек.

— Ведьма нервничает. Кофе варит. Никому нельзя пить свежесваренный, кроме нее и хозяина, даже сыновьям после смерти жены приходится довольствоваться второй,  иногда и третьей заваркой. Кофе дорог! С сыновьями ясно: хотел, чтобы они продолжили дело, а они в торговлю подались. А ей за что такая привилегия? Ведьма и есть! Как она, хромая, могла незаметно подкрасться ко мне? То-то и оно.

Алан перекрестился, вздохнул и  стал готовить рабочее место: придирчиво осмотрел инструменты, протер тряпицей и без того чистую заготовку, развернул   поудобнее чертеж. Затем  благоговейно сложил руки   и, склонив голову, зашептал молитву.

—   Хозяин требует, —  негромкие слова старухи заставили вздрогнуть.

—   Опять незаметно подобралась. Ведьма и есть. – мелькнуло в голове.

Подмастерье проследовал в кабинет – довольно мрачную просторную комнату с мрачной тяжелой мебелью мореного дуба.  Ее вид словно подчеркивал суровую старость  самого хозяина – грузного старика с тусклым   взглядом темных глаз на изрядно изрезанном морщинами желтом лице, обрамленном   седыми волосами. Длинные волосы, спадающие на плечи, были  аккуратно расчесаны и казались  дешевым париком. Кружевной воротничок рубашки накрахмален, что еще больше оттеняло немощь плоти. Серебряное шитье на коричневом бархате когда-то дорогого платья местами потерлось, однако, серебряные пуговицы  были  начищены   и блестели, как новые.  Словом, все казалось каким-то уже не живым, искусственным, даже аромат только что сваренного  кофе лишь усугублял   впечатление.
  Мастер молча указал на стул.

—   Чем ты сейчас занят? —  с расстановкой произнес он, делая ударение на втором слове.

—   Начал размечать платины боя.

—   Да – да, я знаю… Вот что: отложи пока их в сторону. Это для заказчиков мелодичный бой чуть ли ни главное в часах. Главное, господа, чтобы длина маятника ни зимой, ни летом не менялась от температуры.

Старик помолчал немного, затем передал   Алану  небольшой лист плотной бумаги.

—   Я тут кое-что изменил в конструкции достопочтенного сэра Гаррисона.  Ну ты поймешь. Главное – это маятник! Здесь нужен точный расчет, когда-нибудь так и будет,  а пока вот так.

Он с трудом отодвинулся от стола и  стал внимательно рассматривать помощника, будто   увидел его впервые. В комнате повисла гнетущая тишина,  и Алан, впервые в общении с хозяином, почувствовал себя кроликом перед удавом, готовящимся к броску. Однако вскоре глаза старика затеплились, в них появился живительный блеск.

—   Знаешь, однажды   летом, когда я был еще малышом, —  хриплый голос зазвучал   приветливее, —  матушка  взяла меня в город.   После  маленького деревенского дворика ступить на мощеную булыжником широкую площадь, увидеть высоченную – по крайней мере, так мне казалось – каменную башню с  огромными часами, множество разодетого народа, услышать музыку – было подобно чуду.
 
Старик улыбнулся.

—   Я попал в сказку! Больше всего меня поразили часы, вернее стрелки на часах –  они были  словно кружевные,   такие красивые. Я таращился на них во все глаза. Большая, с причудливыми завитушками, вдруг дернулась и немного опустилась. Я никак не ожидал такого. Кружево еще и двигалось! Разве это не чудо?   
И   матушка со знанием дела пояснила: — Это часы. Они показывают время. Она очень гордилась умением определять время по часам. Меня же просто разжигало любопытство:  —  А что такое время?
—   Н-у-у-у… когда стрелки будут вверху, солнце тоже будет вверху, будет полдень, а когда внизу, то солнце уйдет к тем холмам. Если стрелки будут по правою   руку прямо  — и она  вытянула руку,—  то пора обедать, а если по левую – спать.
—   Значит, стрелки указывают Солнцу, где ему быть? —  допытывался я.
Моя добрая  матушка ничего не ответила. Она, взяв меня за руку, повела за собой. А я с тех пор решил непременно узнать, как устроены часы и  где в них спрятано время.

Старик опять грустно улыбнулся и немного помолчав, продолжил:
— Стать подмастерьем у часовых дел мастера оказалось  ох как  непросто.
Намыкался я: то у одного работал, то с другим, пока в Ла Шо–де–Фон не встретил Жан–Фредерика Лешо. Наверное само проведение сжалилось надо   мной! Тогда, впрочем, я все-таки уже кое-что умел, иначе  он не взял бы меня.
Несмотря на молодость, Лешо был признанным мастером.   Но был мастер и гениальнее:  его друг, а затем и  компаньон Пьер Жаке–Дро! Какие это были мастера! Теперь таких не встретишь. Все, чем я смог овладеть, я обязан им. Конечно, поначалу пришлось   повертеться на побегушках вместе с одногодком –  весельчаком  Жаком Жеврилем. Нам было столько же, сколько   тебе сейчас. Чудное было время! Чудное!

Старик поерзал на массивном резном стуле с тощей подушечкой на кожаном сиденье, пальцами пробежал по пуговицам на груди, машинально проверяя все ли застегнуты, и довольный собой  заговорил громче:
—   Мы работали, как одержимые. Жаке–Дро фонтанировал идеями.   Он и его сын Анри—Луи сутками не выходили из мастерской. Возможно, так он хотел заглушить боль от потери жены и дочери.   Позже   Анри кое в чем превзошел отца. Он стал гениальным  механиком!
Удивительное было время. Я был околдован часовой механикой, особенно, когда мне доверили карманные часы. Тончайшее металлическое кружево, чем-то напоминающее кружева матушки. Так мне виделись сплетения крошечных деталей.  Я словно дарил жизнь миниатюрным колесикам, невесомым пружинкам; они начинали двигаться, обретали голоса  – у каждого свой неповторимый   –  и, конечно же,   вызванивать мелодии… Это чудо  вставлялось  в золотой роскошный корпус по большей части с четырьмя крышечками, две из которых были со стеклом, чтобы  вельможа мог любоваться   не только циферблатом, но и работой механизма.
 
Старик иронично усмехнулся. На щеках появился легкий румянец, вернее, подобие его.

—  Механизма, собранного деревенским парнем.   Большую награду и придумать трудно, хотя монеты тоже  потеки рекой. Дело Жаке–Дро росло. Еще бы, ведь ему благоволил Милорд  Марешаль  –  губернатор Невшателя. Жаку уже стало мало часовой механики, он занялся еще и автоматонами.  О, какие это были сложные механизмы!
 
Мастер закрыл глаза и словно маятник закачал головой.
 
— Ты только представь: в небольшой забавной    движущейся  кукле несколько тысяч хитроумно  взаимодействующих деталей и все так славно скомпоновано.  В 75 году  в Париже   они были с большим успехом продемонстрированы Людовику XVI и Марии–Антуанетте!  Жаке–Дро очень гордился этим.
Я же целиком сосредоточился на часах и, чем упорнее работал, тем все сильнее хотелось открыть тайну времени. Однажды    прямо спросил у Жака: — Что такое время?  Он лишь расхохотался, сказав, что никогда об этом не думал и мне тоже посоветовал не заморачиваться.
 Думай лишь о механических передачах, совершенствуй форму зуба,  законцовки пружин, ищи новые сплавы, почувствуй  что от тебя ждут, перенимай лучшее от других и не выдавай секретов, и ты станешь первым  – вот мой завет. Все остальное –   вздор, мешающий достижению цели.
Иногда он был многословен.

Часовщик тяжело вздохнул и замолчал. Кабинет снова заполнила гнетущая тишина. Алану вдруг подумалось, что будь хозяин чуточку моложе, он не стал бы так откровенничать. Он никогда и не откровенничал с ним.  И нехорошие мысли   возникли сами собой.
   
—  Мне словно крылья подрезали, — хрип в голосе усилился, впрочем, быть может, так лишь  казалось.
—  Теперь я уже не чувствовал себя творцом, вдыхающим жизнь в затейливые механизмы, просто усердно работал. Постепенно холодный профессионализм вытеснил   усердие.  Теперь мне стало неинтересно работать с семьей Жаке–Дро. К тому же я обзавелся своей семьей. Женихом я слыл завидным, хотя уже  и не таким молодым,  так  что приданное получил хорошее.   Я завел собственное дело, но заказчиков оказалось немного. Простому люду часы вообще не нужны, а богатеям  не нужны предметы роскоши без надлежащего имени. Все складывалось нездорово…  тут еще и революция началась… 
 
И опять невыносимо длинная  давящая пауза разделила собеседников.

 —  Самое удивительное, что чем хуже шли дела, тем больше я ломал голову над сущностью времени. Я стал одержимым,  даже во сне   чаще всего мерещились разнообразные часы или бесконечные вереницы вращающихся колес и чей-то голос внушал мне: “Это и есть время!". Понимаешь, время – это движение, движение огромного вселенского маятника. Без маятника времени нет!

Старик расслабил завязки ворота рубашки и, поморщившись, слегка погладил дряблое горло.

 —  Солнце восходит на востоке, а заходит на западе. Ночью, когда мы его не видим,  оно для нас как бы проходит обратный путь. Это маятник, отсчитывающий сутки! Зима сменяется летом, а лето зимой – снова маятник.   Жизнь и смерть – маятник! Ты понял?

Он глазами впился в Алана, словно взглядом хотел   пригвоздить его к спинке  стула. Помощник попытался было что-то ответить, но мастер  не ждал ответа и, шумно вздохнув, продолжил: — Не пугайся, это мало кто понимает, а может и никто… К счастью, это хорошо понимал   один старик – астролог. Имя не назову:  обещал молчать. Рассчитывая   будущее или прошлое, он догадался, что, когда планеты в своем движении делают маленькую петельку, становясь ретроградными, то и время на них бежит   обратно.
Если бы Солнце вдруг взошло на западе и по небосклону проследовало на восток, то время пошло бы вспять. Маятник Земли   качнулся бы  в обратную сторону. Главное качнуть маятник обратно. Понимаешь?  В этом вся соль! Качнуть в другую сторону!

 Алан не верил своим ушам. 
— Качнуть Солнце обратно! Неужто мастер сам качнулся в другую сторону? Это был бы ужасный конец.

  Нехорошие мысли множились.

- Солнце, конечно, сдвинуть никому не   дано, но  часы – другое дело.  Подчинить не только механику, но и само время, пусть лишь на мгновение —  вот вершина мастерства!

—   Но ведь, как ни качни маятник, стрелки все равно вспять не повернутся,—  вдруг вырвалось у Алана. Он не только не понял, как  это случилось, но даже не узнал свой голос.

—   Кружевные стрелки в часах  –  детали второстепенные, —   последовал ответ теперь уже потухшим голосом.

По лицу старика пробежала еле заметная грустная улыбка. Он шумно сглотнул слюну и снова погладил горло, теперь с нажимом.

—   Я так и думал: замечание подмастерья. В любом деле вершина мастерства – это всегда чудо, волшебство.

Молодой человек  бледный и испуганный заерзал на стуле.

—  Обратить время вспять. Хозяин сошел с ума, не иначе! – ужасная догадка начала обретать реальные очертания.

—  Мое сумасшествие – достичь заветной вершины, —  словно прочитав мысли помощника, прохрипел мастер.
—  Ты не понял главного! Жаль! Я надеялся на тебя, а ты оказался таким же, как все —   просто механиком, правда, хорошим. Ступай, работай! У нас очень много дел. Очень!

Алан на мгновение замялся и опять попытался что - то сказать, но тут раздался колокольный звон. 
Мастер и помощник   вздрогнули, словно  ежедневные полуденные удары в колокол  вдруг стали для них  неожиданными и пугающими.  Подмастерье сейчас же перекрестился (то ли во славу Девы Марии, то ли в знак окончания тяжелого разговора). Мастер тоже осенил себя Крестным знамением, пробормотав нечто невнятное очень-очень тихо.

— Постой, Алан!
 
Хозяин, крайне редко называл помощника по имени, и почти всегда это ничего хорошего не сулило.

— Конечно, стрелки не повернутся назад, и люди тоже   задом наперед ходить не будут. Суть времени   в другом. Быть может, со временем ты поймешь.

 Невольный каламбур слегка оживил взгляд старика. Он выпрямил спину и властным жестом приказал помощнику остаться.

—  Однако сделать часы с обратным движением  стрелок все же необходимо – таково  одно из условий великого поворота. Ты, наверное, думаешь, что  для этого достаточно лишь добавить одну  шестеренку? И ты прав! Но  расположение зубчатых колес должно точно повторять созвездие, под которым   родился – это второе условие. Третье условие: в созвездие должен войти ретроградный Меркурий, только тогда   в день   рождения от часа рождения    до полуночи можно качнуть маятник обратно. И ртуть времени в радиусе вытянутой руки в эти часы потечет назад.

   Старик многозначительно погрозил пальцем. Теперь глаза его горели. Желтизну на щеках сменил заметный румянец. Словом, все лицо, вся фигура словно получили жизненный импульс. Даже мрак комнаты как будто слегка отступил от стола.

—  Я не знаю часа своего рождения, — голос в одночасье  зазвучал глухо  и тише, – знаю только, что случилось это на закате, так говорила матушка. А разве это имеет какое-либо значение? Разве сумеешь повернуть жизнь?   Главное подчинить время, пусть и на мгновение. Вот подлинное мастерство  часовщика!

Он снова погрозил пальцем, словно его ученик был в чем-то виноват.

— Астролог предсказал, что  такая возможность  выпадет дважды и первый случай будет уже в следующем месяце. Я решил сейчас же сделать простенькие часы,  но, знаешь, после работы с Жаке—Дро я уже не мог творить простенькое… такая вот незадача.  А затейливое делать для себя – глупо. Да и не успел бы.

Мастер самодовольно заерзал на стуле, отодвинул вглубь стола пустую кофейную чашку, хотя она и так не мешала.

— И вот теперь выпадает второй шанс! Видимо проведение вновь проявило благосклонность, позволив мне  так долго коптить небо.

Он на мгновение поднял   голову, посмотрел куда-то ввысь и вновь осенил себя Крестным знамением.

—  Заказчик и не подозревает, какую штуку я придумал. Об этом никто не знает и знать не должен. Хотя никому, кроме меня, воспользоваться тайной не дано. Сокровенные тайны у каждого свои.
 
Старик резко  подался вперед к Алану  и чуть было ни схватил его за руку, но, не дотянувшись,  также резко отпрянул и, не спуская пристального взгляда, стал приглаживать волосы, от чего они лишь растрепались.

— Клянись спасением души, что тайну эту сохранишь до гроба!

 Это был гром среди ясного неба.

— Неужто мы мастерим часы, руководствуясь предначертаниями чернокнижника… если не сказать хуже?  Этого только не хватало! О каком спасении души можно здесь говорить? –  жуткие мысли неслись с бешеной скоростью.

Алан судорожно нащупал крестик, поцеловал его и, убрав обратно за пазуху,  с силой прижал его к груди.

— Не может быть, чтобы мастер поддался искушению, продал душу. Нет, это  слишком жестоко, чтобы быть правдой. Он верный католик. Здесь что-то другое, должно быть другое!
 
  И Алана вдруг поразила одна деталь: требование принести святую клятву с одновременным деревенским приглаживанием волос пятерней. Такое сочетание, казалось бы не сочетаемых действий. Вот оно – другое. Он ухватился за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку. Теперь перед ним сидел старик  с почти детским восторженно-умоляющим  взглядом, жаждущим всецелого участия в фантазиях, именно фантазиях и ничего более.  Жаждущего, но знающего, что  это невозможно.  Алану стало ужасно жаль старика... и очень страшно.
 
— Клянусь. — проговорил он медленно, машинально перекрестившись,  а про себя подумал: — Проболтаешься – познакомишься со святыми отцами поближе.

—  Вот и славно!

Мастер,  вальяжно откинувшись на спинку стула, облегченно вздохнул, словно избавился от какой-то ноши. Распахнутый ворот, растрепанные волосы, легкий румянец, добрый взгляд преобразили старика – от прежней искусственности не осталось и следа.

— Для поворота надо будет лишь переставить колеса на часовой платине, сняв недостающие с платины боя. Потом все   восстановить. Чертеж платины получишь позже. А теперь ступай. Я что-то устал.

Старик небрежно махнул рукой и закрыл глаза.

— Да, чуть не забыл, — встрепенулся он, — завтра навести краснодеревщика, присмотри, чтобы он фантазиями не увлекался, все должно быть строго по эскизам, никаких излишеств.

  Алан поклонился и словно оглушенный услышанным,  не чувствуя ног, поплелся в мастерскую. В голове все путалось.

— Что это все значит? Неужто старик и вправду надеется обратить время вспять? Или все же у него не все в порядке с головой? Ну как может умудренный опытом мастер верить в такой вздор? Такое позволительно лишь юнцу.
 Ах как хочется  крепкого кофе!
 Седовласый гений свято верит в недостижимое – безрассудно и страшно! Но быть может это одно из непременных условий  высшего мастерства: верить в возможность достичь в своем деле предела совершенства?  И разве не   это  мне только что пытался втолковать мастер?

Алан, пораженный этим открытием, в нерешительности остановился перед дверью мастерской.
 
— Неужели   я никогда не попробую свежесваренный кофе?


Написано для Игры "Золотая середина" http://proza.ru/2023/01/16/177