Несогласные
За любое нарушение – мгновенное обнуление!
Внимание! Объявляется всеобщая...»
– Тьфу ты, надоели, – пробурчал Василич, поворачивая кругляш настройки допотопного радио. В пыльном динамике закашлялось, затрещало, взвизгнуло и наконец сквозь помехи прорвались обрывки задорной мелодии. Василич аккуратно пошевелил регулятор, музыка зазвучала чище и громче: «Джага-джага... мой мармеладный, я не права!»
– Ооооо, классика! – хмыкнул Василич и продолжил хлебать наваристый мясной супчик жёлтой от старости пластиковой ложкой.
– Опять, што ли? – выглянула из-за выцветшей шторки Анна. – Недавно ж вроде перекличка была. Совсем народ замучали, бессовестные.
– А тебе-то чё? – откликнулся Василич. - Не тебе ж говорено, вот и не мучайся. Иди свои дела делай, а до чужих не лезь.
– И то верно, – вздохнула Анна и скрылась за шториной. Послышался плеск воды и мокрые шлепки – по субботам в доме были стирка, уборка и банный день.
Водопровод не работал уже лет семь. Воду привозили в больших бочках и раздавали людям по данным штрих-кода: кому сотню литров на неделю, а кому и двух не доставалось. Крутился народ как мог, менял на воду крупу и хлеб, старые батарейки, кое-какую одёжку. Василич, глядя на это непотребство, только плевался и зимой и летом преспокойно таскал воду из речушки, которая текла в пятиста метрах от посёлка аккурат перед заброшенным дачным кооперативом.
– Ой, Василич, обнулят тебя, довыёживаешься, – качали головами соседи, с завистью глядя на полные канистры.
– Не обнулят, – махал рукой Василич. – Я же несогласный. Воду не дам, вон там, – кивал он на речушку, – сами набирайте.
Но люди не набирали. Это было запрещено, и они боялись самовольничать.
В дачах Анна облюбовала себе удобный участок и с апреля по октябрь копалась в земле, высаживая капусту, картошку, морковку и прочие зеленушки. Василич жил бы тут круглый год, но Анне хотелось как в прежние времена: и чтоб городская квартира, и чтоб «загородный дом».
В ближнем леске Василич ловил одичавших коз и кроликов. Их, как и кошек, и собак, расплодилось в окрестностях немерено, по три штуки сразу лезли в самодельные силки, но местные их не трогали. Они ждали распределения продуктов по кодам, а потому частенько сидели голодом.
С дровами была та же песня.
– Чё, пойдём завтра? – Анна развесила бельё по верёвкам под потолком, налила себе супчику и уселась на нагретую мужниным задом табуретку.
– Да пойдём, поглядим, – хмыкнул Василич, обувая тяжёлые кирзовые сапоги – грязно-мыльную воду надо было теперь стаскать вниз и вылить в выгребную яму, выдолбленную в асфальте за домом вместо неработающей канализации.
Воскресное утро в доме гудело, ругалось, грохотало и даже плакало. Из-за кухонной стены донеслось:
– Танька, сука, какого хера маски не постирала! Обнулят теперь из-за тебя, стервы!
– А ты на воду заработал, пропойца? Пусть обнуляют, вздохну хоть спокойно, алкаш поганый!
– Ща получит, – предсказал Василич. И точно: не прошло и полминуты, как Танька заверещала:
– Тварь, скотина, урод...!
Что-то упало, Танька взвизгнула и замолкла.
– Обнулят, поди, обоих, – беззлобно прокомментировала Анна и протянула Василичу наглаженные парадные штаны. – Одевайся, чё сидишь.
Пока супруги наряжались, громкоговорители ещё раз оповестили жителей о плановой инвентаризации. Снова донеслись визги, теперь уже со двора. Анна выглянула в окно. Жильцы собрались у подъезда плотным кружком, обступив Пашку Злотина с четвёртого этажа. Одной рукой тот держал за шею старшего сына, а другой впечатывал в его рёбра резкие короткие удары, приговаривая в такт:
– Несогласный он, гадёныш! Я те дам, несогласный! Сказано тебе код, сказано маску, будешь делать! Так положено, ясно? Думать он мне тут будет, щенок!
Виталька молчал, закрывая лицо руками. Из-под заскорузлых ладоней сочилась кровь.
– Наш, – выдохнула Анна, быстро сбежала вниз и, решительно растолкав народ, шагнула к Пашке. Перехватила его кулак.
– Ты чё, падла! – взревел Злотин, но рядом уже возник Василич, недвусмысленно помахивающий длинной арматуриной. Анна отвела вздрагивающего Витальку в сторону:
– Покажи, чего натворил.
Тот помедлил, а потом отвёл от лица руки. Лоб был иссечён десятком неглубоких порезов, края ран уже подсохли, скрыв за бурыми корочками линии штрих-кода.
– Я несогласный, – тихо, но твёрдо сказал Виталька.
– Точно? – усмехнулась Анна. – Или завтра передумаешь и обратно попросишься? У нас ведь ни мультиков, ни очков этих компьютерных. Ни конфет, ни чипсов. В школе учиться придётся. И работать. В огороде там, в мастерской. Точно хочешь к нам?
– Точно, – буркнул мальчишка. – Вчера двенадцать было, я сразу сказал, что не хочу, а мамка заставила… заштриховаться. А сегодня эта… как её… перекличка. И я решил, что пусть меня обнулят за это... как его... вредительство.
– Ну молодец, чего уж тут. Метку кислотой снимем, как твои художества заживут. Больно будет, мама дорогая! Не боишься?
– Не маленький, – Виталька глянул так умоляюще, что у Анны сердце зашлось.
– И чё стоим, кого ждём? – подошёл к ним Василич. – Все уже на площадь утопали.
Люди стояли ровными шеренгами, в полутора метрах друг от друга. На белых масках бликовало холодное зимнее солнце.
Несогласные – около сотни из почти трёхтысячного посёлка – дружной кучкой расположились поодаль. Ровно в десять часов из дверей административного здания выехал старенький робот-сканер. Он частенько зависал, считывал штрих-коды дважды или не считывал совсем. Поначалу народ сердился, роптал, а кое-кто даже просил главу поселения заменить оборудование на новое. Просьбы эти игнорировались, смельчакам снижали продуктовый лимит, и со временем число недовольных сошло на нет.
Инвентаризация началась. Робот подкатывал к очередной единице, фиксировал камеру на штрих-коде и мигал: зелёным или красным. Красный цвет означал обнуление.
Несогласные делали ставки, иногда приглушённо хихикали. Некоторые и вовсе быстро ушли – день сегодня был на удивление морозным.
Василич потягивал из термоса горячий чай, Анна стояла рядом, обхватив Витальку обеими руками и крепко прижав к себе, будто боялась, что он вырвется, убежит и займёт своё место в рядах согласных. Но Виталька и не думал убегать. Он ещё ни разу не был на инвентаризации и глядел с интересом. Детей на это мероприятие не брали, самые отчаянные издали наблюдали за действом и тут же бросались врассыпную, когда кто-то из взрослых шугал любопытную ребятню. Василич хотел было попросить Анну увести пацана, но не стал: пусть смотрит. Ведь и правда уже не маленький.
Робот катился от объекта к объекту, датчики пищали, мигали зелёным, отсканированные расслабляли спины, вертели головами по сторонам, кивали друг другу – мол, всё хорошо. Вдруг миролюбивый писк сканера сменился тревожным гудком, загорелся красный и первый обнулённый с тихим шорохом упал на утоптанный снег. Люди замерли. Несогласные разом замолчали, Виталька напрягся в руках Анны.
Следующий объект и снова красный. И ещё один. И ещё. Молчаливый ужас повис в воздухе. Столько людей сразу никогда не обнуляли. В программе робота произошёл очередной сбой. Василич понял это первым.
– Бегите! – заорал он. – Робот сломался, бегите!
– Бегите! – подхватила Анна и другие. – Уходите, скорей!
Кое-кто из несогласных пытался вытянуть людей из шеренги, но те отбивались и всё так же молча и ровно стояли на своих местах, послушно подставляя сканеру лбы с чёткими линиями кодов.
Оставив на площади десятка четыре обнулённых, народ расходился по домам.
– Вот чё не ты-то сдох, а? – гневалась толстая Танька, подталкивая в бок благоверного. – Я бы хоть льготу на дрова получила, а теперь чё? Ничё! Ни-хре-на!
– В лесу полно дров, – вдруг рявкнул Василич, шагавший рядом. – Руби не хочу! И воды в реке хоть залейся! Со жратвой тоже вон: земли навалом, выращивай себе сколько хошь! Да что же за гадство такое уже десять лет-то, а, люди?
– Ты чё, Василич, не положено, – укоризненно сказал Танькин супруг. – Не по закону это. Обнулят тебя, будешь знать, понял?
– Да как обнулят-то? Я ж на площадь не хожу! И кода у меня нет! Чё мне ихние роботы сделают-то могут?
– Так у тебя и прав нет, – жалостливо ответила Танька. – Телевидение тебе не положено, водку тебе не дают, в больницу, случись чего, тебя не пустют. Вот и думай, – соседка развела руками, подхватила мужа под локоть и пошла к подъезду.
Василич посмотрел в её широкую спину, покачал в руке арматурину, вздохнул, процитировал задумчиво:
– Грех не в темноте, а в нежелании света, – и зашагал следом.
Свидетельство о публикации №223012200614