31. Лехаим

Её звали Нонкой.
Вообще-то в метрике было написано – Юнона, но она не принимала столь вычурное имя.

Нонка была воровкой.
Глаз у нее был заточен на то, что «плохо лежит», как у сороки.
Зная такую особенность дочери, мать Ольга прятала свои скудные сбережения в специально пришитый к нижней юбке, глубокий карман.
Всякий раз, когда ей приходилось доставать деньги, она поднимала подол верхней юбки, отстегивала английскую булавку, и запускала руку по локоть, в хранилище.

Утром прибежала соседка и, в буквальном смысле, бросилась на колени, умоляя вернуть золотые серьги с сапфирами.
Она хватала Ольгу за ноги, причитая, что кроме ее дочери в дом никто не приходил.

Изображая недоумение, мать вслух усомнилась в самом факте существования таких драгоценностей у простой прачки.

После ухода соседки она волочила Нонку за косы по комнате, причитая:
-Я тебе покажу, как меня позорить. Не умеешь воровать – не берись. Неси все сюда, халда.

Сломленная атакой матери, Нонка вытащила из-под соломенного матраца серьги, которые моментально исчезли в чреве бездонного кармана материнской юбки.

-Иди в школу, - приказала Ольга и вытолкала дочь на улицу, кинув вслед облезлый портфель.
Нонка только зло глянула на мать сухими глазами и ушла из дома.

Банды несовершеннолетних преступников терроризировали городских лавочников, но поймать их никому не удавалось.
Дерзкие и быстрые на ногу, они носились, как ураган.
Среди них была сероглазая оторва с необычным именем.
Она давно приглянулась главарю.

Однажды, на «малине», он спросил ее:
-А чой - то тебя так странно зовут?
Та дерзко ответила вопросом на вопрос:
-А тебя?
-Меня обыкновенно зовут.
-А как? - ехидно спросила Нонка.
-Ленька.
-Не Ленька ты, а шмонька.
-Ктооо?
-Глухая шмонька, вот ты кто.
Парень осклабился, прищурил один глаз, плюнул себе под ноги и пошел прочь.

Постоянной девки у Леньки не было, так - разные бабы.
Но не оставляла его надежда понравиться той, от которой у него билось сердце, а к горлу подкатывал ком.
Ему все не удавалось, как бы ненароком, остаться наедине со своей зазнобой.

Все – таки, однажды выпал такой случай, когда они вместе ждали ребят на «стрелке».
Ленька осмелел и спросил:
-Хочешь встречаться?
-С кем? – осведомилась Нонка безразлично.
-Со мной, с кем же еще?
Она отступила на шаг и стала рассматривать его так, словно впервые видела.
Ленька слегка даже смутился.
-Ну?
-Что «ну»? Старый ты, поди, двадцать скоро.
-Так что ж, в двадцать лет старик что ли?
-Для меня - да, старик.
-Мой дед до ста лет жил, и я будет долго жить, - парировал парень.

Нонка словно с цепи сорвалась:
-А еще, ты - нехристь и жид.
Ленька остолбенел от этой жестокой правды.
-А ты, а ты – фашистка! Таких вешать надо.

В Рачевском предместье города в большой семье еврея – сапожника иногда появлялась с виду приличная девочка с длинной русой косой.
-Леня, что делает у нас эта барышня?
-Да, так просто зашла по делу.
-Какие у тебя есть дела, кроме как отцу помогать?! Азохн вей!

Старый Моисей и не предполагал, что в его доме, больше похожим на курятник, воры прячут «свое» добро, пока однажды, милиция не пришла с обыском.
Шлимазл, какой, шлимазл, - причитала мать, увидев сына в наручниках.
Леньку забрали, судили и выслали куда-то за Волгу.

Нонку, вернули в родительский дом.
Там ее встретили скорбным молчанием, и только пьяненький отец добродушно сказал:
-Дочушка, ходи гороховый суп хлебать.

Часто наведывался участковый милиционер, интересовался, где пребывает его поднадзорная.
Поджав губы, мать отвечала незатейливо:
-Ушла куда-то.

Нонка не бросила своего воровского занятия, пока не попала в трудовую колонию для несовершеннолетних. 
Перед самой войной ее досрочно освободили.

Что делать? - надо ж было отмывать непутевую от тюремного запаха, глубоко пронизавшего кожу и волосы.
В бане, мать с ужасом обнаружила на теле дочери синие татуировки в тех местах, до которых не дотягивается собственная рука.

Подобную «живопись» она наблюдала у взрослых мужчин и наивно думала, что это награда за некие подвиги.
У отца Нонки не было татуировок. Господа, у которых он служил до революции, не потерпели бы такого безобразия.

А тут, дочь предстала перед ней во всей красе.
Лидуся, младшая сестра, открыв рот, рассматривала грубые рисунки и читала вслух незамысловатые надписи, за что и получила смачную затрещину от матери.

Соседи по кабинкам в банной раздевалке задерживали свой взгляд на шумном семействе.
Ошеломленная мать бросила в лицо дочери ее клетчатое платье и немытую выпроводила из бани.

Началась война. В эвакуацию ехали все вместе.
В сорок третьем семья вернулась в город. А в сорок пятом стали возвращаться воины - победители.
Многие девки не дождались своих женихов, и вяли, как сломанные ветки черемухи.

Вокруг же разбитной Нонки, хороводили молодые парни, свободные и несвободные мужчины.

Выпивала она, зная норму, папиросы курила, больше для форса.
Светлые волосы после перманента обрамляли воздушным облаком ее правильные черты лица.
Хорошая фигура была упакована в крепдешиновое платье с рукавами фонариками.
Яркой помадой она подкрашивала губки «бантиком».
Нонка вступила в пору цветения.

Она нигде не работала.
Но суровые законы послевоенного времени вскоре внесли поправку в ее веселую жизнь.
Пришлось устроиться на швейную фабрику.
Однажды она проспала ранний подъем. Опоздание на работу грозило серьезным наказанием.
Ничтоже сумняшеся, чохнула себе на ногу стакан кислоты и помчалась в больницу за справкой.
Все обошлось, если не считать страшного келоидного рубца на ее беленькой ножке.
Теперь Нонка всегда носила носочки.

В городском саду, где по вечерам собиралась молодежь, ее пригласил танцевать парень.
На черном бушлате позвякивали два ордена Солдатской славы и медаль «За отвагу».
Это был тот самый Ленька Моисеев, сын сапожника с Рачевки.

С трудом узнав его, такого красивого и независимого, Нонка игриво, спросила:
-А что ты тут делаешь?
-С тобой танцую. Не нравится?
-Не нравиться, - небрежно сказала Нонка.
-Как хочешь, - Ленька сбросил ее руку со своего плеча и оставил стоять посреди танцплощадки одну.
Нонка оцепенела от позора.
А Ленка подошел к молоденькой девушке и, не спрашивая ее согласия, вывел в круг танцующих пар.

После танцев он пошел провожать девушку.
И каково же было удивление Леньки, когда новая знакомая остановилась у Нонкинова дома.
-Ты тут живешь?
-Да, - тихонько прошептала девушка.
-А Нонна кто тебе?
-Сестра.
-Вот это номер! Ленька достал папиросу и закурил. Ладно, иди домой.
-Как зовут – то тебя?
-Лида.

За полночь явилась домой Нонка. От нее пахло вином.
-Нагулялась, сука, - она сбросила на пол с сестры одеяло.
-Я маме скажу, - захныкала Лидочка.
Нонка грубо закрыла ей рот рукой и лезвием финского ножа, слегка провела по щеке.
-Попробуй только еще раз придти на танцплощадку – подрежу!
Лидочка умолкла.

До войны Нонка брезговала «старым», двадцатилетним вором, но сейчас, когда кругом калеки и раненые, Ленька казался героем на белом коне.
Нет, любовь к нему не вспыхнула, просто завистливые взгляды одиноких женщин сосватали его.
Она притворилась влюбленной.
Долго ухаживать Ленька был не расположен и молодые оформили, как положено, брак.
Вскоре у них родился первенец.

Работы в разрушенном войной городе не было, и глава семейства отправился честно зарабатывать деньги в рыболовецкую артель на Балтике.

Заскучавшая молодая мать, не нашла утешения в воспитании младенца.
Оставив в комнате коммунальной квартиры восьмимесячного сына на произвол судьбы, просто ушла.
Крики малыша обеспокоили соседей, и они вызвали милицию.
Мать Нонки была в отъезде, а оставлять младенца деду - вечно пьяному дворнику, милиционер не рискнул.
Отыскали дальнюю родню Леньки, и передали ребенка им на воспитание, при этом лишив мать родительских прав.
Брак рухнул, просуществовав немногим больше года.

Освободившись одновременно от мужа и сына, Нонка отправилась на вечные поиски своего женского счастья.
Тропинка привела ее в цыганскую слободку к разудалым чернобородым ухарям в красных шелковых рубахах.

Оставалось только гадать, как им удалось сохранить свои наряды, впрочем, как и самою жизнь, на оккупированной территории.
Видимо, сама земля и Бог, не выдали православных бродяг.
 
Но не знала Нонка суровых порядков этого народа.
Молодому цыгану дозволено гулять с «гадже», но жениться он должен, только на «ром».
Счастье, на которое рассчитывала она, вспыхнула в ночи веселым костром и погасло.

Беременная Нонка обратала очередного, влюбленного в нее, белобрысого литовца.
Когда родился чернявенький ребенок, ее свекровь и золовка бросились считать сроки.
Цифры не бились.
Предоставив их своему беспутному сыну и брату, они достигли желаемого – он выгнал Нонку с бастардом на улицу.

В итоге мать Нонки получила «подарочек» – шумную черноглазую, девочку с красивым французским именем.
Французы, ведь, тоже чернявые бывают.

Нонка была опять свободна.
Вскоре, на очередной гулянке, она встретила неженатого рыжего парня, вернувшегося с войны, из штрафбата.
Туда он загремел сразу после Победы за продажу мыла с солдатского склада гражданским лицам.

Работал жених истопником.
Не желая упустить уменьшающиеся шансы, Нонка, что называется, «пасла» его, принося выпивку и закуску.

Загрузив уголь в печи, истопники, обычно, «отдыхали» за бутылкой водки.
Выпив и закусив соленой хамсой, Валерий, так звали ее нового кавалера, садился за расстроенное пианино, которое, не весть, откуда взялось в пыльном подвале, и играл полонез Огинского.

В эти минуты Нонка просто млела.
Это был вариант для создания новой семьи, но пианист – истопник поставил условие: родишь от меня – женюсь.
Пришлось ей растрястись очередным ребеночком.
 
Только на третьем дитяти у нее проснулось скудное материнское чувство.
К ребеночку – то проснулось, а к ее отцу засопело и уснуло навсегда.

Шло время.
После смерти родителей, наконец, у Нонки появилось своя квартира. Подросли дочери, вышли замуж, родились внуки.
На просьбу посмотреть за малыми детьми, «добрая» бабушка обычно отвечала: «Смотрите сами за своими пащенками».
Тетка Лида презрительно называла племянников «дети разных народов».

Денег в семье катастрофически не хватало.
Теперь Нонка много работала на черной работе - сапожником, что бы кормить, как она выражалась, всю «полоховью». 
Были у нее и «дополнительные подработки».
Она наловчилась делать нелегальные аборты, за которые очень неплохо платили.
Рисковать ей было не впервой.

Воровать Нонка перестала и перешла в другую непочетную категорию криминального мира – мелкому бытовому мошенничеству.
Например, оплатив несколько поездок в автобусе, она не выбрасывала билеты, а копила их.

Когда контролер требовал предъявить билетик, она долго рылась за обшлагом плаща, не находя нужного.
Если попадался терпеливый контролер, и фокус не удавался, то устраивала бурную истерику и выходила на ближайшей остановке с гордо поднятой головой.

В период тотального дефицита Нонка виртуозно решала и эту проблему, особенно, когда давали кур.
Обычно в магазинах было две длинные многочасовые очереди: одна – взвешивать товар, а другая очередь в кассу.

Поставив малолетнюю племянницу в очередь к кассе, она останавливалась у витрины, якобы, что – то рассматривая.
Подслушав цену на уже взвешенную курицу, оплачивала в кассе.
Вернувшись к продавцу, предъявляла чек и получала чужой товар, не простояв ни в одной очереди.
Схватив одной рукой ребенка, а другой курицу, быстрым шагом удалялась из магазина.
Так она экономила свое «золотое» время.

Валерий, последний муж, давно перестал работать.
Теперь он днями лежал на продавленном диване с огромной, подаренной кем – то, породистой собакой в обнимку.
Нонка стала называть его не иначе, как Котом.
Кот, с улыбкой полной безразличного дружелюбия, взирал на окружающую действительность.

Ничто не возмущало его спокойствия: ни грязные окна, ни шторы, похожие на тряпки, ни тусклые, засиженные мухами, лампочки в люстре без плафонов, ни скособоченный шкаф.

И только старые часы на стене заставляли его поворачиваться.
Он, то и дело, поглядывал на них, - приятель должен был принести заветную бутылочку портвейна.

В дверь громко постучали. Звонок в квартиру уже давно не работал. Валерий удивился: «Рановато что – то».
Кот сбросил лапу собаки со своей груди, встал и открыл дверь.

На пороге стоял седовласый мужчина в фуражке с крабом, в белоснежном шарфе и портфелем – дипломат.
-Здесь проживает Нонна Ивановна?
-А где ж ей проживать? – добродушно заметил Кот,
пропуская в прихожую нежданного гостя.

-Кем же вы Нонне приходитесь? – поинтересовалась фуражка с крабом.
-Как кем? Муж я ей.
-А вы, с позволения, кто будете?
-Я – то? - гость выдержал паузу, - муж ее буду.

-Что – то я не понял, - изумленно произнес Кот.
-А что тут не понять: муж и все.

Гость без приглашения прошел в комнату, сел на стул, открыл портфель и достал бутылку дорогого французского коньяка.
-Рюмки в этом доме водятся?
Увидев бутылку, Кот смягчился, подобрел и шмыгнул на кухню.
Два, давно немытых стакана, он водрузил на стол с грязной скатертью.

-А как это муж? - решил продолжить разговор Кот.
-Да так. Налей, потом расспрашивай.
Дрожащими руками Кот стал разливать коньяк.
Желая все же продемонстрировать, кто в доме хозяин, заметил:
-Вы бы фуражечку сняли, не в синагоге.
Гость снял фуражку. Бушлат повесил на спинку стула и произнес тост: « За жизнь!»

Чокнулись полными стаканами.
Закурили. Кот стал внимательно рассматривать вензель на серебряном портсигаре гостя.

-Когда же придет Нонна Ивановна?
-Теперь скоро.
Коньяк сморил Кота, и он улегся на диван, подвинув к стене собаку.
Кобель никак не прореагировал на бесцеремонность хозяина, продолжая пускать слюни на подушку.

В двери завизжал несмазанный замок. Дверь отворилась и на пороге появилась грузная женщина с сумками.
На ней было надето платье из ацетатного шелка, сшитое на скорую руку.
Не приветствуя никого, она прошла на кухню.
Обычная история: кто – нибудь, да пасется в доме.
Хлопнула дверца холодильника.

Нонка прошла в дальнюю комнату мимо сидящего к ней спиной гостя и спящего Кота.

Надев старый халат не первой свежести, она опять направилась на кухню.
Только сейчас она заметила гостя. Сощурилась, пригляделась и ахнула:
-Ленька, это ты?!
Гость хмыкнул.
-Узнала? Садись, выпей.
-Я не пью, - с вызовом произнесла Нонка, вскинула голову и поправила рукой волосы.
-Чего приехал? К своим?

Гость опустил глаза, покручивая пустой стакан, спокойно произнес:
-К тебе приехал.
-Как это? Я - замужем. Вон, видишь - лежит.
-Пусть лежит. С этим мы разберемся. Ты примешь меня?
-Так сто лет прошло.
-А хоть двести. Примешь?

-Щас каклеты принесу, - вдруг засуетилась Нонка.
Ленька подошел к окну и стал нервно курить в форточку.
Поставив скворчащую сковороду на журнал «Работница», она произнесла, с не присущим ей волнением в голосе:
-Этот вопрос мы решим, когда Кот проспится.

Заскрипел диван, взвизгнула, слегка придавленная, собака.
-Валерий Борисович, прошу вас к столу, разговор есть сурьезный.
Кот открыл глаза и опять их закрыл.
Последним его воспоминанием была распечатанная и не допитая бутылка.
-Мы тебя ждем, - с нажимом произнесла Нонка.
Кот медленно встал и подсел к столу, угнездившись на краешке стула.
Его лицо ничего не выражало.

-Послушай, - обратилась к нему хозяйка, - ты уходи из дома, я жить с Ленькой буду.
-Во как! А куда я пойду? – вяло прореагировал Валерий.
-Куда хочешь. Иди к Патам, там тебя всегда ждут.
-Ну, так дайте хоть выпить.
-Налей ему, Ленька.

Кот выпил и направился к двери, прихватив по пути свою замызганную куртку.
-А если их нет? - обернулся он у дверей.
-Вернешься. Собака примет.

После ухода мужа, Нонка произнесла, совершенно буднично, обращаясь к гостю:
-Иди в спальню, отдохни с дороги.

Так началась новая глава в Нонкиной биографии.
Первый ее муж стал, как оказалось, последним и теперь очень желанным, несмотря на годы, брошенных детей и преданное забвению прошлое.