Этюд о созерцании ночного звездного неба

     Выйдя на балкон и запрокинув голову в ночное звездное пространство, вы мгновенно и насквозь проникаетесь ощущением существования Творца и вместе Его вечным, непонятным, загадочным отсутствием в этом мире. Только в этом мире, понятно. Но ведь пока вы в   нем одном и живете. Противоречие лишь на первый взгляд, ибо, отныне движимые сим великим и неустранимым парадоксом, вы начинаете сообразно вашему характеру, вашему душевному настрою и вашим кармическим предрасположенностям искать Его. И ваш поиск, независимо от результатов его, как раз и будет образом Того, Кого вы ищите, а другого образа и не ждите.
     Так точно, возвращаясь однажды домой после вечерней прогулки – скажем, в последнюю треть прошлого века, в конце зимы и в российской провинции – когда тихо падает мокрый снег, когда выпуклое свечение неоновых фонарей имеет сонно-застывший вид и само, кажется, не желает углубляться в сумрачные подворотни, но лежит цепенея там, куда оно упало в первое мгновение, когда витрины магазинов отражают, подобно тусклым зеркалам, призрачные силуэты голых деревьев и редких прохожих, когда лишь в рыбно-мясном магазине, да в расположенной напротив парихмахерской почему-то горит свет, и зрелище стальных крючьев и темнокожих кресел перед тумбочками с приборами и зеркалами настраивает на весьма странный, меланхолический лад, и когда в окружающих домах свет горит разве что в каждом десятом окне, а остальные девять окон сплошь темные, точно выколотые глаза, и вот они-то магически притягивают ваш взгляд, как неотразимо притягивают астрономов и физиков черные дыры вселенской материи, – да, вот тогда вы снова, как и прежде на балконе, задумываетесь о том, почему же темные окна действуют на вас куда сильнее, чем освещенные электричеством – и где обитатели квартир? куда они ушли? а может, в отъезде? или в больнице? или просто пораньше легли спать? а вдруг там вообще никто не живет? и ваша философия, но также и теология темных окон этими несколькими риторическими вопросами заканчивается.
     Но не огорчайтесь! Знайте, что никакая другая философия или теология, созданная великими умами, вашу по сути не превзошла, а если и превзошла, то разве лишь во второстепенном плане великолепно связанных и увязанных ответов, тоже риторических по существу : вы же честно оставили вопросы без ответа. Как оно и должно быть. И как и предусмотрено Нерукотворным Ходом Вещей. Заканчивайте же вашу вечернюю прогулку, дорогой друг. Возвращайтесь домой и не заглядывайте больше ни в ночное звездное небо, ни в темные окна, ибо ваше первое и самое сильное впечатление будет с каждым новым созерцанием только слабеть, вместо того, чтобы крепнуть и развиваться. Впрочем, этого, пожалуй, не будет : вы нащупали, быть может, наиболее поэтическую струнку по части созвучия мира и Бога, а любая истинная поэзия нисколько не теряет от повторных и многократных прочтений.
     Сходным оразом, вживаясь в художественный мир полюбившегося романа, вы на время забываете, что у него есть автор, и что каждая деталь этой кажущейся вам абсолютно самостоятельной романической действительности на самом деле выдумана и тщательно обработана. Так воспринимаем мы литературу в детстве и в юности. Автор нас как-то не особенно интересует. Мы можем вполне обойтись без него. Что он за человек, какие у него привычки, когда жил и какой он национальности — нам почти неважно. Главное — его вещь так написана, что мы от нее не можем оторваться. И вот параллельно вы точно так же опьянены окружающим миром. Не можете от него оторваться. И вам по существу безразлично, есть у него автор — Творец — или нет.
     Но проходят годы. Вы взрослеете. Литература и мир по-прежнему вас магически притягивают. Может ли быть иначе? Однако, наряду с прежней очарованностью ими, у вас появляется уже и более-менее серьезный интерес к их авторам. Вы с удовольствием читаете биографии ваших любимых писателей. Смакуете иные психологические детали. Узнаете, как были написаны излюбленные наши романы. И вы обнаруживаете — хотя об этом и вначале уже догадывались — что художественные миры, по которым вы бродили, как по экзотическим джунглям, кем-то сотворены. Но сотворены так мастерски, что у читателя остается непосредственное чувство, будто они существуют сами по себе и независимо от автора : вот эта самая психологическая антиномия лежит в основе онтологической природы искусства.
     И весь вопрос только в том, имеем ли мы право перенести ее на окружающую нас действительность. Ведь если мы, с одной стороны, всего лишь действующие лица в космической драме бытия, а с другой стороны, та же Анна Каренина, как мы хорошо знаем, не могла ничего знать о своем творце Льве Толстом, то из этого с абсолютной логической необходимостью вытекает, что и мы как персонажи мирового спектакля не можем войти ни в какое реальное сопрокосновение с нашим Создателем. И потому, подчиняясь лучшим и благороднейшим наитиям сердца, мы просто говорим : «Кто-то нас там ждет – и все».
     В сущности, того же мнения был Исаак Ньютон, провозгласивший, что орбитальная гармония Солнца, планет и комет не могла возникнуть сама по себе. Далее, философ и естествоиспытатель Лейбниц, прямо заявивший, что это Всевышний завел «часы мира». И наконец Эйнштейн, обогативший высказывание Ньютона очень тонким замечанием о том, что, проникнувшись мыслью о физико-математических закономерностях, буквально пронизывающих Вселенную, нельзя не придти к допущению существования Творца.
     А это значит, что, исходя из естественнонаучного взгляда на мир и его генезис, очень даже естественно и даже закономерно предположить источник вселенской гармонии за пределами самой Вселенной. Разумеется, гипотетический Творец Ньютона, Лейбница и Эйнштейна глубоко избранен по своей природе : то есть, отвечая духовным запросам человеческой элиты, он никоим образом не удовлетворяет душевные потребности так называемых «простых людей». Этим, как известно, занялась мировая церковь. Она создала для широчайших слоев населения такого Бога, которого можно себе по-человечески понять и даже зримо представить : такому Богу можно молиться и на такого Бога можно надеяться в последний час. А это – главное. 
     Поэтому когда нам больше плохо, чем хороше, мы склонны воспринимать Бога как «простые люди». А когда нам больше хорошо, чем плохо, некоторая врожденная нам возвышенная игра ума берет в нас верх и мы, идя по стопам вышеупомянутых великих людей, начинаем думать, что действительно, некоторая принципиальная неопределенность насчет существования или несуществования нашего Создателя как будто бы идет нам на пользу, тогда как излишняя конкретность насчет Его образа вроде бы мешает полету нашей метафизической мысли. И более того, нам даже кажется, будто подобная категоричность в ту или иную сторону, с тем или другим знаком, вместо того чтобы привносить в мир тонкую и высшую жизнь, на самом деле притормаживает или даже убивает ее.
     И вот, инстинктивно пытаясь довести эту мысль до ее логического, а главное – поэтического завершения, мы говорим себе, что если ввести за правило ежедневно перед отходом ко сну выходить на балкон — в любое время года — и, внимательно и беспристрастно заглянув в ночное звездное пространство, спрашивать себя : есть ли Бог? или Его нет? и тут же, не теряя ни секунды драгоценного времени, прислушиваться к тому, что ответят нам наши сердце и интуиция — по-видимому единственные глашатаи истины — то ответом нам будет тихий, но довольно внятный шепот о Его глубочайшем и непостижимом отсутствии. И вместе парадоксальное наитие, что так оно и должно быть. Что более глубокого и загадочного универсума, как с вечным отсутствием его создавшего Творца, не придумаешь. И что все-таки нужно искать Его и к Нему стремиться : всю жизнь и все жизни. По мере сил и во славу Того, чье однозначное бытие или небытие несовместимо с ошеломляющим величием Универсума и несозвучно лицезрению звездного неба.   
     И тогда давнее убеждение, что, во-первых, одна только музыка нас никогда не обманывает и, во-вторых, что под нею лучше всего все-таки подразумевать музыку Баха, потому что лишь она и едва ли не в единственном числе вполне созвучна вышеописанному переживанию, –оно и запечатывает вышеописанную «высокую мысль», как сургучная печать со стуком запечатывает конверт. Но отсюда прямо следует, что у Бога есть – потому что должны быть и потому что просто не может быть иначе – две подручные Служительницы, которым Он передал ключи от мира сего. И одна из этих Служительниц есть богиня-Смерть как радикальнейший энергийный Транформатор всех живых существ. А вторая Служительница есть богиня-Карма, столь же незаметно, сколь и непогрешимо обеспечивающая космическую справедливость.
     Ибо согласитесь, мой друг, что если вам нужны были в жизни прежде всего женская любовь, семья, друзья, путешествия и прочие сугубо мирские ценности, то что это имеет общего с Богом, который по определению есть чистый Свет, чистая Любовь и чистый бескорыстный Разум? Практичеки ничего. Но вы выбрали именно такую жизнь – и никакую другую. Цена за нее – воспетые Буддой старость, болезни и смерть – известна. И отменить ее нельзя. И в жизни после смерти – какой бы она ни была – ваши первоосновные намерения вряд ли изменятся. И чем вам может помочь здесь Бог? Разве Он может заменить вам вожделенный вами мир? Нет. Так что же вы от Него хотите? Скажите еще спасибо, что богиня-Смерть не Уничтожитель, а Трансформатор, и что богиня-Карма делает все так, чтобы исключить какое-либо вмешательство посторонних сил в вашу судьбу помимо ваших собственных кармических залуг. Нет, как все-таки замечательно устроен этот мир...
     А когда вы созрееете до отречения от мира в пользу Света, Любви и Разума, Бог вас встретит, как встречает вас в дверях после трудного дня ваша любимая женщина. Но не раньше. Да и с какой стати? Так что, судя по всему, все то, что нам не дано было в этой жизни, но что нам больше всего хотелось бы иметь или, точнее, чем мы могли бы обогатить, как нам кажется, общечеловеческую жизнь, – это и есть, по-видимому, сюжет нашей будущей жизни. Хотя это совсем не значит, что так оно и будет на самом деле. Нет, просто наш сценарий прочтут «где надо». И — утвердят или — не утвердят. А совсем без сценария являться нельзя : засмеют.  И вот внимательный и беспристрастный взгляд в ночное небо как раз и делает, казалось бы, из этой гипотезы почти математическое доказательство.