Осенняя любовь

В одном небольшом городке жил человек, который был очень богат. Нет, у него не водилось много денег, но зато у него было много любви.
Человек был стар. Он получал маленькую пенсию, потому что большая любовь  к людям помешала ему продвинуться вверх по служебной лестнице, ведь тому, кто всех любит, трудно повелевать. А о том, что он может кого-то научить или даже заставить полюбить, человек тогда еще не догадывался. прозреть ему помог случай.
Так уж повелось, что разумные люди испытывают абсолютно всё на неразумных животных. Вот и этот старый человек, хотя и неосознанно, проделал свой первый эксперимент с котом, которого он называл Петром...
Однажды, когда у человека не оказалось денег, он положил коту на обед немного хлеба и налил в блюдце простой воды. Петр понюхал подачку, грустно взглянул на хозяина и пошел прочь. И тут человек сказал ласково: «Ну, почему? Пойми, у меня нет денег. Надо и это любить». Кот оглянулся и… повернул к хлебу и блюдцу с водой. Наевшись, он взбрыкнул и помчался на окно, где осталось еще несколько живых мух, которых он от голоду не смог поймать.
А человек задумался. «Я заставил любить даже кота, а ведь он неразумный, его трудно заставить, тем более заставить любить. А что если…» - человек  прикрыл иссушенной рукой свой старческий морщинистый рот, испугавшись неожиданной догадки.
Человек спустился во двор, но там никого не было. Тогда он поспешил, насколько ему позволяли силы, в ближайший сквер, где обычно сидели старики с детьми своих детей.
Сквер был замечательный. С липами, с какими-то красными цветочками, которых всегда полно в клумбах любых городов, но название которых почти никто не знает.
Человек отыскал в сквере более или менее свободную скамью и присел на нее. Огляделся, переводя дух. Рядом оказалась песочница. Шумела детвора.
«Маленькие, - подумал человек, - они, наверное тоже всех и всё любят».
Человек улыбнулся глазами: старые не умеют улыбаться иначе. Потом зажмурился от удовольствия и доброго, не жаркого сентябрьского солнца. В последние годы он стал больше любить эту осеннюю пору: вышел срок его знойного, бурного сильного лета, как и некогда мятущейся, хрупкой весны.
Человек открыл глаза. Вдали по аллее семенила собачонка. Он узнал ее. Это была молодая беспризорная дворняжка, серая, коротколапая, которую ребятишки почему-то прозвали Флейтой. Может, оттого что, будучи щенком, она порой, оставшись во дворе на ночь совсем одна, подвывала какому-то флейтисту, который любил на сон грядущий поупражняться на инструменте при открытых окнах.
Флейта поравнялась с песочницей, но останавливаться не собиралась. Видимо, у нее были иные планы. Но в этот момент какой-то белобрысый мальчишка лет шести швырнул в нее пригоршню песка. Флейта застыла на миг. Потом сжалась в комок и шарахнулась к липам. Тонко, протяжно залаяла. Замолчала, отряхнулась так, что ее качнуло в сторону, и снова залилась причитать каким-то бессильным, боязливым лаем.
Человек все видел. В первый миг он хотел крикнуть: «Зачем ты это сделал?» Но промолчал и стал быстро наговаривать про себя: «Почему же ты такой? Ах, как не хорошо. Почему ты не любишь собак? Собак надо любить. Особенно таких маленьких и беззащитных, как эта. Её ты должен любить».
Мальчик стоял насупившись, будто всё это слышал. Потом похлопал своими грязными ладошками по штанишкам, счищая прилипшие песчинки, и потопал к Флейте. Собачонка замолкла в ожидании, а когда мальчик протянул к ней свою маленькую руку, прижалась к земле, заваливаясь набок, мол, лежачих не бьют. Но недавний обидчик погладил осторожно флейту по спине.
- Валерик, отойди сейчас же от собаки, - серьезным тоном заявила седовласая, но моложавая бабка, на носу у которой сидели ужасно модные очки, - она тебя укусит.
- Она не может укусить, - попытался возразить ей человек, но получил в ответ взгляд, который бросают походя на пустое место, где вдруг показалось, что что-то блеснуло.
Старуха взяла мальчика за руку и потащила его из сквера.
- Бабуся, давай возьмем собачку, - захныкал внук. – Бабуся-я-я.
Бабуся молчала.
«Ну, что вам стоит взять с собой Флейту. Посмотрите, какая она смирная. Её можно полюбить, её нужно полюбить. И мальчик этого хочет…» - человек торопился, ведь они уходили.
- Хорошо, - вдруг сказала бабуся, - возьмем, но только ненадолго. Придет отец, он нас не поймет.
Белобрысый Валерка побежал обратно, схватил Флейту своими маленькими ручками и потащил, едва успевая за своей модной бабкой.
Человек устал: старые устают быстро. Его потянуло ко сну, и он отправился домой.
Если осень целиком человек полюбил совсем недавно, то ясное осеннее утро он уважал всю жизнь. Но в молодости он редко встречал рассветы, впрочем, как и всякий из нас, ведь утренний сон сладок, а маленькие любят всё сладкое. Сейчас же, в старости, человек, может быть, и не желая того, просыпался рано и, накормив Петра, отправлялся гулять. Он ходил по двору, здоровался с дворником, у которого с каждым днем забот прибывало: осень мусорила листвой. Потом человек удалялся от своего дома и не спеша брел по улицам. Ему было приятно, оттого что поднимающееся солнце разгоралось всё сильнее и властно проникало своим теплом во все живое и неживое, проникало в него, грело его продрогшее тело. Поэтому старик порой невольно подрагивал. Так он бродил до тех пор, пока не замечал, что ноги отказываются идти дальше.
И в это утро все началось, как обычно. Человек проснулся, встал, распахнул окно, услышал, а потом увидел, как дворник усердно орудует метлой, и ему захотелось побыстрее выбраться из этих еще сонных стен туда, вниз, к живой суете. Человек заглянул на кухню, выпил чаю, подлил воды в блюдце для Петра и удалился.
Во дворе было свежо. Человек прошел мимо дворника и поздоровался с ним. Тот, как обычно, ответил кивком головы и продолжал наводить порядок, молча проклиная проказницу осень.
Человек хотел свернуть к арке, чтобы выбраться со двора на улицу, как заметил в кустах у соседнего подъезда Флейту. Собачонка дремала, изредка подрагивая.
- Да, - подумал старик, - видимо, бабка была права: Валеркин папа их не понял. А ведь молодой и, кажется, умный человек. Да.
Человек знал Валеркиного папу. Тот поселился в их доме шесть лет назад с молодой женой. Сейчас он жил один, вернее он жил с Валеркой и бабкой. А жена полюбила другого и недавно ушла.
Человек присел на скамью у подъезда. Он вспоминал Валеркину бабусю, с которой вчера имел честь познакомиться. «Наверное, неплохой человек», - подумал он.
В это время хлопнула входная дверь, и человек увидел Валеркиного папу.
Папа постоял немного на крыльце, повертел по сторонам головой, взглянул на часы, и одним шагом преодолел четыре ступеньки. Он был длинный и от этого казался каким-то неуклюжим.
Человеку нравился Валеркин папа и поэтому он тихо, но ясно произнес:
- Здравствуй, сынок. Скажи, разве нельзя полюбить то, что стало дорого сыну. Нехорошо. Флейта, конечно, не овчарка и не постоит за себя, когда ее пнут из дому, но она тоже достойна тепла и любви.
- Да, знаете, сразу-то все и не сообразишь. Мне ведь все равно – Флейта, дак Флейта. Лишь бы ему было хорошо. А он скоро проснется. Вы ее не видели?
- Вон, под кустом.
- Вот спасибо, вот спасибо, - забормотал Валеркин папа, как будто Флейта принадлежала человеку и сейчас он решил уступить ее другому.
Через секунду собачка под мышкой Валеркиного папы скрылась в подъезде.
«Да, - подумал старик, этому любви не занимать. Эх, женщины, женщины».
Он вспомнил свою первую любовь, которая явилась к нему в до без жалости зацелованную пору – весной. Когда наступило лето, ему наскучили поцелуи, хотелось жить, работать, работать… И первая любовь ушла от него с другим, который, видимо, знал в поцелуях больше толку, чем он. Вторая любовь не пришла. пришла осень.
«Эх», - еще раз вздохнул старик и совсем было отправился в прогулку по излюбленным местам, как вдруг вспомнил, что он может и должен помочь Валеркиному папе, Валерке и даже их модной мамаше-бабусе.
«Ей явно не хватает любви. А иначе зачем бы она ушла от этих милых людей, - рассуждал он, вновь присаживаясь на скамейку. – Я отдам ей свою. И тогда… И тогда у Валерки будет мама, у его папы – жена. И еще, я скажу ей, чтобы она полюбила Флейту. Да, так и будет…» - он погрузился в мечты и даже забыл про свое любимое занятие – слушать легкий шелест опадающей листвы: старик принимал его за чей-то шепот, прислушивался, стараясь понять услышанное, но непонятное.
Поднимающееся солнце уже зажгло окна всех домов. Проснулись люди. Хлопали двери подъездов. Взрослые бежали на работу, дети – в школу. Самые маленькие молча сидели на руках у родителей или с ревом семенили за ними, привыкая к ритму жизни и ее первому закону: место в яслях надо уважать и не опаздывать.
Старик очнулся от знакомого голоса. Это была она. Она часто, почти каждый день, приходила сюда. Взволнованная, счастливая, вытаскивала Валерку на улицу. Ворковала над ним, шутила, смеялась, плакала, отводила в детский сад и вновь уходила.
Так было и сегодня. Только вышли они вместе с папой. Взрослые улыбались, как ни в чем не бывало, и Валерка чувствовал себя среди них превосходно.
Они еще раз улыбнулись. И Валеркин папа повел Валерку в детсад. А Валеркина мама, сначала постояла немного, провожая их, а потом присела на скамью, где сидел старик.
- Извините, неожиданно быстро заговорила она, - за шесть лет прожитых здесь, я поняла, что вы очень добрый человек. Понимаете, я люблю Юрия и Венеру Гавриловну и, конечно, Валерку. Вернее, Валерку в первую очередь. Впрочем, к чему эта очередь в любви. И вас я люблю. И даже собаку успела полюбить, которую они взяли в дом. И еще я люблю одного человека. Сегодня мы уезжаем с ним на Север, там нас ждет работа, в которую я была влюблена всю жизнь. Я вижу, что вы понимаете, как я несчастна.
Старик ждал всего, но только не этого.
- Прошу вас, - продолжала она, - будьте Валере другом. Это нынче такая редкость. А у вас получится.
Она встала, еще раз извинилась, попрощалась и пошла. Старик молчал. А что делать? Кричать вслед про любовь? Про какую?!
Он поднялся со скамьи и, решив размять затекшие ноги, побрел, не выбирая пути.
Он брел и размышлял, что, видимо, зря полез со своею любовью к людям. Ну, кошки, собачки – это еще куда ни шло. А тут – люди. Чем они хуже его? Чем он лучше их?
А потом он вспомнил Валеркину мать и подумал, что с дружбой у него вряд ли что получится, ведь у него не было друга, и он никогда не считался чьим-то другом. Что мешало? А вот его проклятая любовь-то и мешала. До того всех любил, что и не видел – где друг, где враг. Где ни то, ни се. А этого ему не прощали.
И все же Валеркина мать поверила именно в него. Почему, думал старик и не находил ответа. И все же ему вдруг сильно захотелось, чтобы Валеркина мать не ошиблась, хотя его стариковская дружба Валерке, может быть, вовсе и не нужна.
А еще старик подумал о том, что осенью жизнь задает вопросов ничуть не меньше, чем весной и летом.